Глава двенадцатая с днем рождения, Роуз

— Тебе удалось... Боже, что это у тебя на лице?

Роуз встречает меня в дверях, Эми идет за ней по пятам, с куском торта в крошечной ручке, с шоколадной глазурью вокруг рта и на щеках. Роуз замечает мой хмурый взгляд, и у нее хватает совести принять извиняющийся вид.

— Прости. Она не притронулась к своему обеду. Либо это, либо ничего. Почему у тебя такой вид, будто ты только что каталась на квадроцикле?

— Салли, — выдыхаю я.

— Ясно. — Односложного ответа достаточно для объяснения. Роуз достает из кармана пачку бумажных салфеток. — Я как раз собиралась привести в порядок шоколадного монстра, но, похоже, тебе это может понадобиться больше, чем ей.

— Спасибо.

— Я могу поговорить с ним. С Салли. Он может быть не так вежлив с тобой, но не посмеет быть грубым со мной. Он придет на мой день рождения на следующей неделе. Ты тоже там будешь. К тому времени ему придется научиться держать язык за зубами, иначе я вырежу эту чертову штуку прямо у него изо рта.

Роуз пару раз упоминала о вечеринке по случаю дня рождения, но у меня не хватило духу сказать ей, что я не смогу прийти. Что мне делать с Коннором и Эми? И в любом случае, теперь, когда я узнала, что Салли будет там, мое желание общаться с жителями острова странным образом исчезло. Мысль о Салли на вечеринке настолько необычная, что я не могу не улыбнуться. Могу только представить себе этого чопорного ублюдка с тарелкой сыра в руке, выглядящего более чем неловко, в то время как толпа людей пытается поговорить с ним о погоде и его плотницком бизнесе. Я прямо чувствую, как безумный смех клокочет у меня в горле.

Правда заключается в том, что если бы он появился, то, вероятно, задержался бы там минут на двадцать, чтобы выполнить свои социальные обязательства, а затем ушел бы как можно быстрее, пока никто не видел.

— Нет, все в порядке, Роуз. Если он не хочет быть милым, то это его дело. В любом случае, я не хотела бы подвергать детей его дерьмовому отношению. И я думаю... это вероятно, сбило бы их с толку. Я имею в виду, он выглядит так же, как Ронан. У меня чуть не случился сердечный приступ, когда я увидела его. Если Эми его увидит... — Даже думать об этом было невыносимо.

— Хм. Возможно, ты права.

Но Роуз не говорит, что не будет разговаривать с Салли. Ее рот странным образом изогнут. Просто глядя на нее, могу сказать, что она уже обдумывает, что скажет ему и как, независимо от того, буду ли я просить или умолять об обратном. И я не собираюсь тратить время, прося ее держать рот на замке. Если и было что-то, что я узнала о Роуз за то короткое время, что знаю ее, так это то, что она необычайно упряма, и когда принимает решение о чем-то, ее ничто не может остановить.

 

***

Спустя неделю, наступает день вечеринки.

Имя Роуз написано на листках бумаги по одной букве за раз и привязано к леске, которая тянется от одного конца ее тесной гостиной до другого. Хорошо, что у нее такое короткое имя. Под ним прикреплено «Счастливого дня рождения». Роуз бегает по дому, мечется из кухни в столовую, в гостиную, с грохотом поднимаясь по лестнице в комнату, где несколько детей, включая Коннора и Эми, смотрят «Звездные войны». В большинстве случаев, вероятно, не лучший выбор для маленькой девочки возраста Эми, но опять же Эми не похожа на большинство маленьких девочек. Ее любовь к динозаврам также простирается до любви к космическим кораблям и инопланетянам, так что «Звездные войны», по-видимому, то, что надо.

В приглашениях Роуз, разосланных всем на острове в возрасте от двадцати до шестидесяти пяти лет, было четко указано, что вечеринка начинается в семь тридцать, однако люди начали подтягиваться к ее двери в пять, что казалось совершенно нормальным для всех, кроме меня. Я металась почти так же безумно, как Роуз, вытаскивая еду из духовки, охлаждая столько белого вина и пива в холодильнике, сколько могла вместить, одновременно пытаясь заколоть волосы и запрыгнуть в платье.

Кстати, о платье: обтягивающее и черное, с тонким ремешком, перекинутым через мои лопатки. Здесь нет никаких шансов на бюстгальтер. Даже в доме было так холодно, что у Роуз чуть глаза не вылезли из орбит, когда она увидела меня в нем.

— Господи, ты же понимаешь, что придет мистер Суитуотер? Бедняге пару месяцев назад установили кардиостимулятор. Если он увидит, что твои соски вот-вот проткнут платье, он упадет и умрет.

— Мне больше нечего надеть.

Ронан преподнес мою поездку на остров не как отпуск. Я даже не собиралась брать с собой платье, но что-то подсказывало мне, что оно может понадобиться. Конечно, мне бы больше подошло что-то более консервативное, но теперь я просто должна работать с тем, что было.

— Пойдем со мной, — говорит Роуз, хватая меня за запястье и таща в свою спальню. Из верхнего ящика комода, стоявшего рядом с кроватью, она, словно по волшебству, вытаскивает коробку с клейкой лентой. — Заклей соски скотчем, пока люди не начали болтать.

Холли, пятнадцатилетняя девочка, одетая в футболку Slipknot, появилась в семь, чтобы посидеть с детьми. Она улыбнулась, показав два чересчур больших передних зуба, когда Роуз представила нас друг другу.

— Приятно познакомиться, — выпалила она. — Вы ведь из Калифорнии, да? Я смотрела все эпизоды «Одинокие сердца», и мне не терпится побывать там однажды. Там правда всегда солнечно?

— Вообще-то, думаю, что так и есть, — говорю я ей,

Я воспринимала благоухающую погоду западного побережья как должное, пока не ступила на остров Козуэй. Теперь же короткие солнечные лучи, которые нечасто пробиваются сквозь облачный покров, были чем-то, ради чего люди выходили и стояли снаружи, вытягивая шеи к небу над головой, щурясь от света, как будто это было чертовым чудом.

Холли просияла.

— Не могли бы вы мне рассказать о ней? Только когда вы будете свободны, конечно. В свою очередь, я не возражаю присматривать за детьми.

— Конечно. Приходи в любое время.

К девяти часам квартира Роуз забита битком, даже окна запотели. Внесли огромный трехъярусный торт, и все пели «С Днем Рождения» в какофонии пьяных, нестройных голосов. И тут я заметила Салли, прислонившегося к стене у телевизора с пивом в одной руке и нетронутым хот-догом в другой. Он не обращал внимания ни на еду, ни на выпивку, ни на людей, поющих вокруг него. Его взгляд устремлен прямо на меня с таким мрачным, задумчивым выражением в глазах, что мое сердце замерло в груди.

Боже.

С чего это он так на меня смотрит? Выражение его лица сбивает с толку. Он либо думает о том, чтобы провести руками по моей коже, вонзить зубы в выпуклость моего декольте, а кончики пальцев в изгиб моей задницы, либо о том, чтобы убить меня на месте. Я никак не могу решить, что более вероятно.

Салли моргнул, когда увидел, что я заметила, как он пялится, но не отвел взгляда. Медленно поднес бутылку пива к губам и стал пить, мышцы его горла работают, когда он глотает, его взгляд неотрывно прикован ко мне, как будто физически неспособен смотреть куда-либо еще.

Такое странное, неприятное ощущение, когда за тобой так пристально наблюдают. Краем глаза замечаю, что Роуз сильно покраснела, благодаря всех за то, что они пришли отпраздновать ее день рождения. Она задула свечи на своем торте, и комната внезапно наполнилась длинными тенями. Лицо Салли преобразилось, стало суровым, наполовину поглощенным темнотой, наполовину освещенным светом маленькой лампы на телевизоре. Жесткая сталь в его глазах говорила о том, что он хотел убить меня. Опускаю голову и отвожу взгляд. Салли победил. Этот ублюдок победил. Он мог бы смотреть на меня хоть до самого рассвета, но я не могу.

Поворачиваюсь к нему спиной и стараюсь выбросить его из головы. Продолжаю веселиться. Танцую со старым Мистером Суитуотером, который не мог оторвать глаз от моего декольте, несмотря на ленту для груди, которая так хорошо прикрывает мои соски. Ем, выпиваю, смеюсь и завожу новых друзей.

Все хотят поговорить со мной, узнать, кто эта странная новая калифорнийка, живущая в большом доме с осиротевшими детьми Ронана Флетчера.

Никто не вспоминал о Салли. Казалось, никто даже не замечал его присутствия.

— Значит, ты учительница? Знаешь, старшая школа на другой стороне острова искала кого-нибудь, чтобы преподавать до конца года. Как только Коннор и Эми поступят в начальную школу в следующем месяце, может быть, тебе стоит пойти туда работать? — Майкл, коренастый блондин, с которым я разговариваю последние тридцать минут, наклоняется ближе и улыбается. Он неплохой парень и хорошо сложен, его рубашка на пуговицах натянулась на широкой груди, намекая на стену мышц под хлопком. — Это хорошо оплачиваемая работа, понимаешь? Школьному совету трудно найти хороших учителей, которые хотят остаться на острове, поэтому они продолжают повышать зарплату. Похоже, учителям здесь платят больше, чем кому бы то ни было.

— О, нет. Ни за что. Я не могу работать здесь полный рабочий день. — Допивая остатки вина, я не замечаю обиженного взгляда Майкла, пока не ставлю бокал на стол и не поворачиваюсь к нему.

Замечательно. Я его обидела. Вот дерьмо.

— Прости, я не хотела быть грубой. Я просто имела в виду, что не могу остаться здесь, потому что у меня есть обязанности в Калифорнии. Мои родители хотят, чтобы я вернулась и помогла им с рестораном, и...

И я не могу придумать другой причины, почему должна была вернуться в Лос-Анджелес, Уилл больше не был таким фактором. У меня точно не было карьеры, которую я должна была там развивать. Что касается друзей, то те немногие люди, с которыми я все еще поддерживаю контакт, были разбросаны повсюду — Висконсин, Оклахома, Остин, Вашингтон, округ Колумбия. Закончив колледж, все разошлись по своим дорогам, ушли в работу, или создали семью, или что-то еще, и я была единственной, кто вернулся домой.

Звучит как-то жалко, когда думаю об этом.

— На твоем месте, Майки, я бы не поверил ни единому слову. — Резкий холодный голос раздается над моим плечом.

Голая кожа на моих лопатках мгновенно покрывается мурашками. Я без сомнения знаю, кто это, и паника запела в моих венах. Салли шагнул в поле зрения, хлопнув Майкла по плечу, который внезапно стал выглядеть неловко и нервно.

Салли одет в простую угольно-черную рубашку, более элегантную, чем его обычная клетчатая рубашка, хотя его черные джинсы были потрепанными и поношенными. На целый фут ниже его ростом, Майкл, казалось, съежился еще больше, когда Салли грубо вонзил пальцы в плечо Майкла.

— Это не та женщина, которая околачивается на острове вроде нашего, Майки, — говорит Салли. Его тон легкий, хотя в нем есть что-то неприятное, что заставляет меня почувствовать себя неловко.

— Офелия Лэнг из Калифорнии просто гоняется за чеком. Как только ее работа здесь закончится, и дети моего брата отправятся обратно в Нью-Йорк, ты не увидишь ее из-за пыли. Поверь мне. А потом, когда она наконец уедет, я, возможно, смогу продать тот проклятый старый склад, в котором она сейчас сидит, и тогда тоже смогу уехать.

— Что? Продать дом? Ты не можешь. — Неважно, что дом дерьмовый и устрашающий. Этого следовало бы ожидать. Но какого черта он сейчас говорит о продажи дома?

Салли делает большой глоток пива и приподнимает бровь.

— Конечно могу. Ронан оставил его мне, верно? Я могу делать с ним все, что захочу, как только ты уедешь.

— Ты ведь вырос в этом доме, не так ли? Это дом твоих родителей. Он был в семье Флетчеров в течение многих поколений.

— Какое, черт возьми, тебе дело до семейного дома Флетчеров? — спрашивает Салли, склонив голову набок и прищурив глаза. — Что для тебя значит эта чертова груда кирпичей и известкового раствора?

— Не для меня, — отрезаю я. — Для Коннора и Эми. Это их наследие. По праву рождения. Это их история.

— Тогда моему брату следовало оставить его им, а не мне, не так ли? Он знал, что я скорее сожгу это место дотла, чем буду жить там, заботясь о его детях.

Допив пиво, Салли хватает новую бутылку из ящика, который Джерри, шкипер лодки, несет мимо нас.

Майкл морщился. Он выглядит так, словно хотел бы медленно отступить, шаг за шагом, чтобы незаметно свалить от сюда. Видит Бог, его нельзя винить за это. Я тоже не хочу участвовать в этом разговоре.

— Ты бессердечный, знаешь это? — Мне не следовало этого делать. Что толку спорить с ним? Или обзывать? Салли из тех парней, которые живут только ссорами и грязью. Он в восторге от этого. Без сомнения, он гораздо более опытен в этом, и я только потеряю самообладание, если вступлю с ним в перепалку.

— Бессердечный? Да, думаю, что это довольно точное описание. Мерзкий. Отвратительный. Эгоистичный. Жестокий. Список можно продолжать. — Он отпускает плечо Майкла и сует руку в карман.

Майкл пользуется возможностью, прочищает горло и сбегает.

— Прошу прощения, Офелия. Было очень приятно познакомиться с тобой. Уверен, что найду тебя снова позже, прежде чем Роуз выпьет слишком много и выгонит всех. — Он слегка улыбается мне и спешит прочь, даже не взглянув в сторону Салли.

— Почему ты так груб? — шепчу я.

— К Майклу? Пффф. — Салли делает еще один большой глоток пива, осушив почти половину бутылки. — Я не был груб с ним.

— Был. И ты груб со мной. Ты всем грубишь. Каждый раз, когда открываешь рот, ты ничего не можешь с собой поделать. Тебе обязательно нужно быть язвительным или злобным к любому, кто окажется на прямой линии огня.

— На самом деле это неправда, — фыркает Салли. — Я хорошо отношусь к некоторым людям.

— К кому же?

Салли приподнимается на цыпочки, оглядывая комнату, а затем указывает пальцем.

— Вон там. Рыжая в белой рубашке? Я планирую быть очень милым с ней позже.

Рыжая, о которой идет речь, оборачивается как раз в тот момент, когда Салли указывает на нее, как будто зная, что кто-то говорит о ней. Она видит, что Салли смотрит на нее, и ее щеки вспыхивают ярким румянцем. У меня возникает ощущение, что в прошлом они с Салли провели вместе много времени.

— Ты просто свинья, — сообщаю я ему.

— Почему? Потому что я планирую провести веселую ночь со своей девушкой?

— Она не твоя девушка, Салли Флетчер.

— И почему ты так уверена?

— Потому что ни одна женщина не сможет терпеть твое отношение достаточно долго, чтобы когда-либо вступить с тобой в отношения.

— Бред. Ты знаешь, что она не моя девушка, потому что поспрашивала вокруг.

Теперь настала моя очередь краснеть. Я действительно расспрашивал всех вокруг, тонко или так мне казалось. Кару, дочь Джерри; Оливера, парня, который приносит газеты по утрам; Джиллиан, подругу Роуз, которая иногда высаживала ее у дома: я задавала им всем деликатные, косвенные вопросы о личной жизни Салли, которые, как мне казалось, не были столь очевидны. Спрашивала, не потому что мне было интересно. Боже, нет. Я спрашивала тогда, когда думала, что мужчина, стоящий передо мной, может быть способен позаботиться об Эми и Конноре. Хотела убедиться, что они входят в безопасную и стабильную среду, так же, как Шерил со мной.

Салли все еще смотрит на меня, кривая, плутоватая улыбка быстро расползается по его лицу, и я чувствую непреодолимое желание закричать.

— Ты бредишь, если думаешь, что я интересуюсь тобой, Салли Джеймс Флетчер. Я лучше стану монахиней-кармелиткой и никогда в жизни не заговорю ни с одной живой душой, чем спутаюсь с тобой.

 

Улыбка Салли испаряется в долю секунды

— Не делай этого. Не называй меня так.

— Как не называть?

— Полным именем. Может, ты и читала дневник Магды, может, ты и знаешь все мое личное дерьмо, но ты не можешь говорить со мной так, как будто знаешь меня. Как будто, бл*дь, отчитываешь меня. — Салли издает гортанный, сердитый звук. Хочет поставить бутылку пива, но передумывает и крепче вцепляется в нее. Он поднимает свободную руку и тычет указательным пальцем мне в лицо. — Чем скорее ты покинешь остров, Лэнг, тем лучше. Для тебя. Для меня. Для этих детей. И когда будешь уезжать, обязательно забери с собой этот чертов дневник. Выбрось его за борт, и пусть им займется море. Я больше никогда не хочу его видеть.

Толпа людей позади Салли расступается, как будто они привыкли к его бурным выходам и давным-давно научились убираться с дороги как можно быстрее. Он бросается к двери, плечи подняты и напряжены, и я замечаю Роуз на другой стороне комнаты, с подавленным выражением на лице. Салли не попрощался ни с ней, ни с кем-либо еще, если уж на то пошло. Он исчезает за входной дверью, оставив ее широко распахнутой, и растворяется в ночи.

Подумываю о том, что бы броситься к двери и закричать ему вслед, сказать, что я не читала дневник Магды, что мне неинтересно его читать, но даже мысль о том, чтобы тратить на него столько энергии, истощает меня.

— Вау. Он так... страдает, — вздыхает голос рядом со мной. Холли в своей футболке с Slipknot выглядит так, словно только что влюбилась, и влюбилась сильно. — Он такой же, как Хитклиф. Так романтично.

Я искоса смотрю на нее и качаю головой.

— Ты читала «Грозовой перевал», Холли? Хитклифф был холодным, властным, жалким ублюдком. В нем вообще не было ничего романтического.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Афганистан

2009

Салли

— Восемь дней. За восемь дней мы потеряли восемь наших ребят. Это по парню в день. Парню, у которого дома семья и любимые. Какого хрена мы тут делаем, мужик? Какого хрена мы ведем эту войну? В любом случае, это не наше дело. Мы должны вернуться домой и заняться своими делами. Мы ничего не добьемся здесь. Грязь в наших глазах. Грязь в наших ботинках, под нашими проклятыми ногтями. Ничего, кроме грязи и хаоса весь этот проклятый день. Скажи мне… когда это закончится? Когда будет достаточно? Когда, черт возьми, мы сможем вернуться домой, вот что я хочу знать. — Роджерс втыкает острый конец своего метательного ножа в подошву ботинка, щурясь на то место, где сталь встретилась с резиной.

Никто ничего не говорит.

Темно. Ночь здесь, в пустыне, очень не похожа на ту, что была на острове — крайне мало света означало обилие звезд на небе. Звезды, яркие, сверкающие и белые, настолько плотно усеяны на небосклоне, буквально повсюду, насколько хватало обзора. Черная мантия неба тоже была другой. Богаче. Каким-то образом насыщенней, как будто можно дотянуться рукой, почувствовать его текстуру кончиками пальцев.

Примерно в трех километрах к западу, на фоне тени горизонта вспыхивает оранжевая вспышка, на короткое время осветив рваный, изломанный горизонт.

Кандагар.

Там, в разрушенном сердце города, три подразделения с нашей базы завязли в стычке с местными боевиками Талибана. Повстанцы зажали их внутри здания и упорно пытаются проникнуть внутрь, чтобы убить всех, кого могут найти через прицелы М4, которые украли у одного из наших агентов чуть больше месяца назад.

Здесь так хорошо разносился звук. Грохот выстрелов эхом разлетается по заросшей кустарником равнине между лощиной у подножия холма, где, ожидая приказа, сидим мы, и до окраины города, напоминая мне взрывы китайских петард, с которыми мы с Ронаном играли, когда были детьми.

Он где-то там, на другом конце города, ждал со своими людьми точно так же, как и я, глядя на те же звезды, вероятно, так же скучая. Без сомнения, один из его парней тоже скулил и стонал. Похоже, в наши дни такой был в каждом подразделении. Кто-то, кто наконец-то не побоялся высказать в слух то, о чем все остальные из нас думали: какого хрена мы здесь, играем в кошки-мышки, теоретически защищая страну и людей, которые даже не хотят, чтобы мы были здесь?

— Нефть. Все дело в нефти, — шепчет себе под нос Роджерс.

— Дело не в нефти, тупица, — огрызается Дэниелс. — В Афганистане нет никакой нефти.

— Тогда почему? Какого хрена правительство Соединенных Штатов Америки вбухивает сюда миллиарды долларов? А? Просвети меня, потому что мне кажется, что в этом нет никого гребаного смысла.

— Они послали нас сюда, потому что эти ублюдки напали на нас, ты долбаный неудачник. Что еще оставалось делать? Ты разве не поэтому завербовался?

Роджерс предпочитает не отвечать. Мы все должны молча ждать приказов по рации, но нет никакого смысла пытаться прервать этот разговор, как только он начался.

— Я поэтому пошел в армию, — продолжал Дэниелс. — Коллинз и капитан тоже. Не так ли, капитан?

Меньше всего мне хочется быть втянутым в тот же экзистенциальный спор «Почему мы вообще здесь?», который уже был первопричиной стольких войн и геноцидов на протяжении всей человеческой истории. Я переступаю с ноги на ногу, опираясь как можно сильнее на винтовку, упершись прикладом в землю, стараясь не вздрагивать, когда кровь начинает более свободно течь по моим затекшим суставам. Когда становиться ясно, что парни не собираются продолжать свои разговоры без меня, я прочищаю горло и даю им то, что они хотят услышать.

— «На этот вопрос нет ответа, зачем; Под шквальным огнем погибнуть им всем» — Никто не произносит ни слова. — Никогда не слышали о Теннисоне? — спрашиваю я.

— Нет, сэр.

— Нет.

— Это какой-то викторианский педик?

— Нет, это не какой-то викторианский педиком. — Эти парни прикрывали мне спину на каждом шагу. Они мои братья, верные и преданные до конца, но иногда мне просто хочется придушить их. — Он был поэтом.

— Именно это я и имел в виду.

Я игнорирую его замечание.

— Теннисон написал стихотворение под названием «Атака легкой бригады». Оно о людях, идущих на войну и умирающих. И эта фраза: «На этот вопрос нет ответа, зачем; Под шквальным огнем погибнуть им всем», подводит итог вышесказанному. Не наше дело — задавать вопросы, бунтовать или сомневаться в верховной власти. Наше дело — делать то, что нам говорят, и делать это хорошо. И если это означает, что мы идем и умираем, по парню каждый день, по пять парней каждый день, по десять... тогда это то, что мы делаем. И держим рот на замке.

Верю ли я в это? Абсолютно, бл*дь, нет. Но признаться в этом ребятам было бы смертельно опасно. Они потеряют ту малую веру, которая у них еще оставалась в идее иерархии, и наступит хаос.

Еще три месяца. Еще три месяца, и я сяду в самолет и вернусь в Штаты. Вернусь к Магде. Я отдал достаточно. Потерял достаточно. Видел достаточно смертей людей. Больше никаких командировок. Трех было достаточно, пора возвращаться домой.

Снова стрельба. Вдалеке снова раздаются взрывы. Долгий, скулящий звук ракеты РПГ, ищущей свою цель. Все парни инстинктивно вздрагивают, когда ракета приземляется и земля под нами грохочет. В небо взметнулся оранжево-белый огненный шар, и кто-то втягивает воздух сквозь зубы.

Наконец мы получаем приказ: держаться окраин города. Очистить здания на южной стороне возле рынков. Опросить всех. Арестовать любого, кто выглядит подозрительно. Искать оружие.

Разочарование достигает предела.

— Почему мы не идем за этими ублюдками? Надрать им задницы?

— Мы ближайший отряд, капитан. В этом нет никакого смысла.

Я поднимаю оружие и встаю на ноги.

— Как я уже сказал, джентльмены. Наше дело не рассуждать…

По крайней мере четверо или пятеро из них заканчивают за меня, простонав: «Наше — сделать и умереть.»

Часы пролетели достаточно быстро, чтобы солнце успело подняться над краем горизонта. Разрушенные здания города были крысиным гнездом боевиков Талибана и семей, поддерживающих боевиков, прячущих их от нас, прячущих их оружие и еду, а также любые другие припасы, которые они могли накопить. Мы колотили в двери и пинали камни. Всем, кто сопротивлялся или выглядел подозрительно, связывали руки за спиной и провожали обратно на базу на заднем сиденье «Хаммера».

Стрельба не прекращалась. Земля продолжала дрожать.

Должно быть, было где-то после семи, когда по рации передали новость: три единицы, застрявшие в старом, разбомбленном госпитале, были в безопасности. Ни один человек не погиб. Роджерс казался почти разочарованным.

— Капитан! Капитан Флетчер! — Из дыма и пыли, душивших ранний утренний воздух, как привидение, появляется молодой рядовой с винтовкой, перекинутой через плечо, подпрыгивая вверх и вниз, пока бежит через груды щебня и искореженные зубцы стали. — Капитан Флетчер, сэр, вы нужны. — Он тяжело дышит, хватая ртом воздух. — Это... это ваш брат, сэр. Другой капитан Флетчер.

Свинцовая тяжесть проходит сквозь меня, сжимая внутренности, заставляя кружиться голову. Черт. Ронан. Ронан ранен. Ронан мертв. Ронана схватили и собирались казнить по национальному телевидению. Одновременно во мне пронеслись тысячи возможностей, от которых сводило кишки.

— В чем дело? Что случилось, рядовой? Выкладывай, черт возьми. — Я близок к тому, чтобы дать ему пощечину.

— Он болен, сэр. Или, по крайней мере, мы так думаем.

— Как? В смысле болен?

— Он просто лежит на земле и не хочет вставать. Как будто... как будто он нас не слышит или что-то в этом роде. Мы отбили здание и убили почти всех этих ублюдков. Мы праздновали, аплодировали и все такое, и вот тогда Симмонс увидел, как капитан Флетчер рухнул на землю. Он подумал, что его застрелили, но... насколько мы можем судить, с ним все в порядке. Он просто... лежит там.

— Вы передали по рации?

Рядовой качает головой.

— Нет, сэр. Мы знали, что вы на задании. Мы подумали, что нам лучше, знаете... сначала найти вас.

— Хорошо. — Конечно, это не тот протокол, по которому следовало бы действовать подразделению Ронана, но я рад, что они не вызвали медиков. Причина, по которой они отклонились от протокола, была очевидна: Ронан был в шоке. Шок на всех действовал по-разному. Ты можешь очнуться в мгновение ока, как будто ничего не случилось, или это может искалечить тебя на всю оставшуюся жизнь. В любом случае, не было ничего, что мог бы сделать медик, чего не мог бы сделать я в данный момент. — Отведи меня к нему. — А затем, обращаясь к своим людям, говорю. — Возвращайтесь на базу. Я скоро вернусь. Если кто-нибудь спросит, я вернулся с вами, хорошо? — Все парни, как один, кивнули. Даже Роджерс.

Пятнадцать минут спустя, я натягиваю ткань на рот, чтобы отфильтровать пыль, и рядовой подводит меня к Ронану. Он сидит, прислонившись спиной к остову сгоревшего джипа, и его лицо забрызгано кровью. И руки тоже. Униформа пропитана ей. Кровь повсюду. Он выглядит как сумасшедший серийный убийца, опьяненный смертью.

Присаживаюсь перед ним на корточки и кладу руки ему на плечи.

— Господи, чувак. Ты в полном беспорядке. — Пытаюсь улыбнуться, но это, наверное, выглядит как гримаса.

Сзади кто-то говорит:

— Срань господня. Я слышал, что у него есть близнец, но это же настоящее безумие. Они словно один человек.

Ронан моргает, выходя из оцепенения. Его ресницы слиплись от засохшей крови.

— Эй, — говорит он. Он ошеломлен, зрачки расфокусированы. — Слышал, что вас тоже отправили на задании сегодня.

— Да, чувак. Занимались зачисткой. Никакой драмы. Но что у тебя случилось? Решил собраться с мыслями? — Я смеюсь, стараясь не обращать внимания на то, что Ронан выглядит так, будто серьезно облажался.

— Да. Да, мне просто нужна минутка, вот и все. Ты мог бы... мог бы...? —Оглядевшись, он указывает на своих людей.

— Да. Конечно. Оставайся здесь, хорошо? Я сейчас вернусь.

Я быстро собираю его людей, приказав им возвращаться на базу с теми немногими пленными, которые остались в живых. Никто из них не хотел покидать Ронана, но все равно выполнили приказ. Мы здесь не одни. Вокруг все еще полно военных, которые рылись в развалинах, высматривая выживших или сбежавших боевиков. На данный момент здесь безопасно, во всяком случае, настолько, насколько это вообще возможно в Афганистане.

— Ронан? Ронан, что случилось, чувак? — тихо заговариваю, садясь рядом с братом.

Его веки дрогнули, но он продолжает смотреть прямо перед собой, отказываясь смотреть на меня.

— Там был человек, — медленно произнес он. — Мужчина. Он пытался взять оружие у одного из трупов вон там, — говорит он, указывая в сторону. Трудно разглядеть тела, о которых он говорил среди обломков на земле, но я киваю. — А я был здесь, — продолжает он. — Было так много дыма. Я плохо видел, но взял пистолет, прицелился и выстрелил. Я дважды промахнулся. У него было достаточно времени, чтобы схватить оружие, и он начал стрелять в меня. И кричал. Он так громко кричал. Я мог слышать его сквозь огонь и крики всех остальных. Этот... этот пронзительный рев. Это было ужасно. Я выстрелил еще раз. И еще раз. И еще раз. В конце концов он упал. Однако вопли не прекращались. Он был неподвижен, не двигался. Я был уверен, что он мертв, но плачь не прекращался. А потом пыль немного рассеялась, и я увидел... Это был не мужчина. Это была женщина. И этот плачь…

Ронан замолчал, его слова звучали хрипло и искаженно. Слезы выкатились из глаз и потекли по его лицу, прорезая путь сквозь кровь, грязь и пот, покрывающие его кожу.

— Затем плачь наконец прекратился. Но это было очень, очень долго. Это продолжалось очень долго, Салли.

— Все в порядке, приятель. Все нормально. — Я обнимаю его одной рукой и притягиваю к себе, чувствуя тошноту.

Ронан вдыхает рваными, короткими, резкими, неглубокими вдохами, которые заставляют его грудную клетку беспорядочно подниматься и опускаться.

— Ты должен пойти и посмотреть, — просит он. — Ты должен выяснить это для меня.

— Нет, Ронан. Давай просто отвезем тебя на базу, ладно? Помоешься и глотнешь немного кофеина. По-моему, у Дэниелса припрятано немного виски…

— Черт возьми, чувак, просто пойти и посмотри! — Ронан отталкивается от меня, пытаясь встать на ноги. На лице дикий, ужасающий взгляд, который говорит, что он пойдет туда и посмотрит сам, если только поймет, как встать на ноги.

— Ладно. Хорошо. — Толкаю его назад, заставляя сесть. — Я схожу.

Иду к женщине, которую застрелил Ронан, и это самая длинная прогулка в моей жизни. Говорят, что в подобных ситуациях время растягивается, и это действительно так. Я не хотел этого видеть. Не хотела подтверждать то, что подозревал Ронан. Когда добираюсь до подножия лестницы на другой стороне улицы, на земле лежит распростертое тело, и я сразу же вижу длинную, растрепанную косу, выглядывающую из материала, обернутого вокруг головы. Руки, все еще сжимающие винтовку, маленькие и изящные, хотя и невероятно грязные, с черными полумесяцами под ногтями.

Наклонившись, быстро срываю пластырь, переворачивая тело.

Там, как и ожидал Ронан, ребенок.

 

На вид примерно год. Он потерял один из своих носков, но каким-то образом сохранил другой. Белые, грязные, с надписью «Конверс» на подошве. Я даже не знал, что «Конверс» делает такие маленькие носки. Его кожа бледная, крошечные ручки сжаты в кулаки. Бледно-голубые глаза открыты, смотрят в бездну. На левом плече футболки аккуратная дырка размером с десятицентовик, и теперь черная кровь хлынула наружу, окрашивая бетон под ним.

— Он мертв? — кричит Ронан. — Ребенок… мертв?

Боже. Как ему сказать? Я не могу. Просто не могу.

Закрываю ребенку глаза.

Стиснув зубы, встаю, разворачиваюсь и иду прочь.

— Никакого ребенка нет, Ро. Это всего лишь парень. Просто парень с длинными волосами, вот и все.