Этика благоговения перед жизнью.

Если познание будет давать только то, что оно может познать, то воля будет получать всегда одно и то же знание, а именно: во всем и всех явлениях заложена воля к жизни... Прогресс науки состоит только в том, что она все точнее описывает явления, в которых об­наруживается многообразная жизнь, открывает нам жизнь там, где мы раньше не подозревали и дает в руки средство, с помощью которого мы можем так или иначе использовать познанный про­цесс развития воли к жизни...

Всякое истинное познание переходит в переживание. Я не познаю сущность явлений, но я постигаю их по аналогии с волей к жизни, заложенной во мне. Таким образом, знание о мире стано­вится моим переживанием мира. Познание, ставшее пережива­нием, не превращает меня по отношению к миру в чисто познаю­щий субъект, но возбуждает во мне ощущение внутренней связи с ним. Оно наполняет меня чувством благоговения перед таинст­венной волей к жизни, проявляющейся во всем. Оно заставляет меня мыслить и удивляться и ведет меня к высотам благоговения перед жизнью. Здесь оно отпускает мою руку. Дальше оно может меня не сопровождать. Отныне моя воля к жизни сама должна найти дорогу в жизни...

Как в моей воле к жизни заключено стремление продолжить жизнь и после таинственного возвышения воли к жизни, стремле­ние, которое обычно называется желанием, и страх перед уничто­жением и таинственным принижением воли к жизни, который обычно называют болью, так эти моменты присущи и воле к жизни, окружающей меня, независимо от того, высказывается ли она или остается немой.

Этика заключается, следовательно, в том, что я испытываю побуждение высказывать равное благоговение перед жизнью как по отношению к моей воле к жизни, так и по отношению к любой другой. В этом и состоит основной принцип нравственного. Добро то, что служит сохранению и развитию жизни, зло есть то, что уничтожает жизнь или препятствует ей.

Фактически можно все, что считается добрым в обычной нравственной оценке отношения человека к человеку, свести к ма­териальному и духовному сохранению и развитию человеческой жизни, и к стремлению придать ей высшую ценность. И наоборот, все, что в отношениях людей между собой считается плохим, мож­но свести в итоге к материальному и духовному уничтожению или торможению человеческой жизни, а также к отсутствию стремле­ния придать жизни высшую ценность.

...Поистине нравственен человек только тогда, когда он по­винуется внутреннему побуждению помогать любой жизни, кото­рой он может помочь и удерживается от того, чтобы причинить живому какой-либо вред. Он не спрашивает, насколько та или иная жизнь заслуживает его усилий, он не спрашивает также, мо­жет ли она и в какой степени ощутить его доброту. Для него свя­щенна жизнь как таковая. Он не сорвет листочка с дерева, не сло­мает ни одного цветка и не раздавит ни одного насекомого. Когда он летом работает при лампе, то предпочитает закрыть окно и сидеть в духоте, чтобы не увидеть ни одной бабочки, упавшей с обожжен­ными крыльями на его стол.

Если, идя после дождя по улице, он увидит червяка, ползу­щего по мостовой, он подумает, что червяк погибнет на солнце, ес­ли вовремя не доползет до земли, где может спрятаться в щель и перенесет его в траву. Если он проходит мимо насекомого, упавше­го в лужу, то найдет время бросить ему для спасения листок или соломинку.

Он не боится, что будет осмеян за сентиментальность. Тако­ва судьба любой истины, которая всегда является предметом на­смешек до того, как ее признают... Сегодня кажется не совсем нор­мальным признавать в качестве требования разумной этики вни­мательное отношение ко всему живому, вплоть до низших форм проявления жизни. Но когда-нибудь будут удивляться, что людям потребовалось так много времени, чтобы признать несовместимым с этикой бессмысленное причинение вреда жизни.

Этика есть безграничная ответственность за все, что живет.

Но как ведет себя этика благоговения перед жизнью в конфликтах, которые возникают между внутренним побуждением к самоотречению и необходимостью самоутверждения?

И я подвержен раздвоению воли к жизни. В тысячах форм моя жизнь вступает в конфликт с другими жизнями. Необходи­мость уничтожать жизнь или наносить вред ей живет также и во мне. Когда я иду по непроторенной тропе, то мои ноги уничтожают крохотные живые существа, обитающие на этой тропе, или причи­няют им боль. Чтобы сохранить свою жизнь, я должен оградить се­бя от других жизней, которые могут принести мне вред. Так, я могу преследовать мышь, живущую в моей комнате, могу убить насеко­мое, гнездящееся в доме, могу уничтожить бактерии, которые под­вергают мою жизнь опасности. Я добываю себе пищу путем уничто­жения растений и животных. Мое счастье строится на вреде дру­гим людям. Как же оправдывает этика эту жестокую необходимость, которой я подвержен в результате раздвоения воли к жизни?

Обычная этика ищет компромиссов. Она стремится устано­вить, в какой мере я должен пожертвовать моей жизнью и моим счастьем и сколько я должен оставить себе за счет жизни и счастья других жизней. Таким образом она создает относительную, при­кладную этику...

Этика благоговения перед жизнью не признает относитель­ной этики. Она признает добрым только то, что служит сохранению и развитию жизни. Всякое уничтожение жизни или нанесение ей вреда независимо от того, при каких условиях это произошло, она характеризует как зло. Она не признает никакой практической взаимной компенсации этики и необходимости. Абсолютная этика благоговения перед жизнью всегда и каждый раз по-новому поле­мизирует в человеке с действительностью. Она не отбрасывает конфликт ради него, а вынуждает его каж­дый раз самому решать, в какой степени он может оставаться этическим и в какой степени он может подчиняться необходимости уничтожения или нанесения вреда жизни и в какой мере, следовательно, он может взять за все это вину на себя.

Человек становится более нравственным не благодаря идее взаимной компенсации этики и необходимости, а благодаря тому, что он все громче слышит голос этики, что им овладевает все силь­нее желание сохранить и развивать жизнь, что он становится все более твердым в своем сопротивлении необходимости уничтоже­ния и нанесения вреда жизни.

В этических конфликтах человек может встретить только субъективные решения. Никто не может за него сказать, где каж­дый раз проходит крайняя граница настойчивости и сохранения и развития жизни. Только он один может судить об этом, руководст­вуясь чувством высочайшей ответственности за судьбу другой жизни.

Что говорит этика благоговения перед жизнью об отноше­ниях между человеком и творением природы? Там, где я наношу вред какой-либо жизни. Я должен ясно со­знавать, насколько это необходимо. Я не должен делать ничего, кроме неизбежного, – даже самого незначительного. Крестьянин, скосивший на лугу тысячу цветков для корма своей коровы, не дол­жен ради забавы сминать цветок, растущий на обочине дороги, так как в этом случае он совершает преступление против жизни, не оп­равданное никакой необходимостью.

Те люди, которые проводят эксперименты над животными, связанные с разработкой новых операций или с применением новых медикаментов, те, которые прививают животным болезни, чтобы использовать затем полученные результаты для лечения людей, никогда не должны вообще успокаивать себя тем, что их жестокие действия преследуют благородные цели. В каждом отдельном слу­чае они должны взвесить, существует ли в действительности необ­ходимость приносить это животное в жертву человечеству. Они должны быть постоянно обеспокоены тем, чтобы ослабить боль, насколько это возможно.

Швейцер А. Культура и этика. М., 1973. С. 305 – 316