Изучение предполагаемой зрительской аудитории

 

Так как Дюрренматт знаменит миру прежде всего своими комедиями.

И пьесу «Визит старой дамы», в которой изложена по сути история

одного убийства, он назвал «трагической комедией».

Так как спектакль несет себе комедию – трагедию, то очень важно 

тонко преподнести зрителю эту самую трагедию, но и ещё тоньше именно

комедию. Ведь быть изгоем у целого города, быть брошенной на мир, на

растерзание обстоятельствам - не должно вызывать смех у зрителя.

 

Зритель должен отчётливо понимать, где смеяться, а где грустить, - это

задача режиссёра грамотно разложить эмоции зрителя, тем самым не

доводить их мысли до абсурда.

Поэтому спектакль рассчитан от подросткового возраста и далее. Потому что

уже с точки психологии, уже в подростковом возрасте у человека

формируется самосознание – это общественное знание, перенесенное во

внутренний план мышления. Подросток учится контролировать свое

поведение, проектировать его на основе моральных норм.

Почему такой тяжёлый спектакль я решаю открыть двери и для подростков,

которые только – только вливаются во взрослую жизнь, ещё плохо умеют

себя контролировать и считают себя взрослыми.

 

Всё потому что даже в самой пьесе главные герои были когда - то молодыми,

которые только вступили во взрослую жизнь. Где потом один уничтожил

жизнь другой. По глупости, по трусости, как это часто делают «взрослые»

люди.

 

Моя задача донести до зрителя, что любые не хорошие поступки имеют

свойство искажать мир другого человека. Делая его слабым, а потом до

ужаса мстительным. А месть, как мы знаем, лучше проявляет себя в

холодном виде.

Поэтому выбирая грязный путь из ситуации, готовься кушать эту грязь

через тридцать лет.

 

 

Раздел II. Изучение пьесы

Проблематика пьесы Дюрренматта заключается в утрате духовных корней,

трагическом бессилии человека, противостоящего хаотичному и жестокому

миру. Главный эстетический приём, который использует автор, это гротеск,

сводящий воедино несочетаемый цели и средства, ситуации и характеры,

проблемы и способы их решения.

«Визит старой дамы» — жизненная история о том, как в маленький

провинциальный городок Гюллен приезжает старая дама,

мультимиллионерша и за миллиард требует убить бывшего возлюбленного,

сломавшего ее судьбу.

  Дюрренматт активно использует традиции карнавализованных ритуалов

древности практически с самого начала своей творческой карьеры. Не

случайно критика долго предъявляла драматургу претензии в использовании

«грубоватого юмора» и пристрастию к «непристойностям». Бьющая через

край телесность напоминает неподцензурность античных комедийных

образцов, например Аристофана, или римскую инвективу, в которой

амбивалентность насмешки теряет свой положительный, возрождающий и

утверждающий характер и оставляет только поношение, развенчание,

отрицание, а в конечном счете − ненависть и презрение. Готовясь к встрече

соотечественницы, гюлленцы маскируют привокзальный туалет, который

оказывается единственным сохранившимся творением каменщика Готфрида

Вешера – отца Клары, что она немедленно обнародует и превращает в

публичную насмешку над показными «приличиями» жадной до денег толпы:

«Гляди, Моби, – говорит она своему седьмому мужу, – этот сортир строил

мой отец. Хорошая, добротная работа. Ребенком я часами сидела тут на

крыше и плевала вниз. Но только на мужчин». Это сооружение еще раз

всплывет в пьесе, но уже в торжественной речи бургомистра: «Ваш отец

воздвиг у вокзала здание, которое никто не пропустит: ни стар, ни млад…».

Драматург откровенно издевается над стремлением официальных лиц

описать высоким штилем все обыденные, но совершенно естественные

потребности человеческого тела.

       

Иное дело Клара. Все вещи она привыкла называть своими именами. В

вышеприведенном коротеньком эпизоде − и есть вся Клара, со своей

девичьей драмой и способностью пренебречь осуждением толпы. Толпа

соотечественников шокирована циничной откровенностью гостьи,

срывающей маски благолепия с жадных до денег попрошаек так же, как она

срывает рекламные плакаты с «домика слева» – привокзального сортира

работы ее отца. Цинизм Клары всегда здоровый и рациональный: что уж

корчить из себя английскую королеву, если путь наверх к богатству и успеху

начинался в Гамбургском борделе, откуда ее извлек ее первый муж, господин

Цаханассьян: «Он был классический мужчина – этот старый финансист со

всеми его бесчисленными танкерами, скаковыми лошадьми и миллиардами.

За него хоть имело смысл выйти замуж. И какой прекрасный наставник… во

всех этих… танцах, какой только он не знал чертовщины! Я у него полный

курс прошла». Этот золотой жук запутался в рыжих волосах гюлленской

красавицы и тем даровал ей власть над миром.

В свои шестьдесят два Клара все еще баловница, намеренно дразнящая

гюлленцев своей откровенностью: и когда меняет как перчатки молодых

красавцев-мужей, только потому, что хочет воплотить в жизнь давнюю мечту

венчаться в старинном готическом соборе Гюллена, и когда откровенничает

по поводу гимнаста: «Я вообще обожаю мужчин в трико – природа без

прикрас», и, особенно, когда на торжественном банкете опровергает слова

льстецов о собственных добродетелях: «Скажу вам правду – я вовсе не была

такой, какой изобразил меня в своей речи бургомистр. В школе меня часто

пороли, а картофель для вдовы Болл я и не думала покупать, мы крали его с

Иллом вовсе не потому, что я хотела спасти эту старую сводню от голода.

Мне надо было, чтобы она пускала нас с Иллом в свою кровать, где было

куда приятнее, чем в Петеровом сарае или в Конрадовом лесу». Ее

разговоры, шутки, воспоминания пронизаны образами телесного низа, она

беззастенчиво болтает на запретные, то есть считающиеся непристойными в

обывательской среде, темы и предпочитает их всем остальным. На то, что

подумают о ней или скажут другие, ей тоже наплевать; это делает ее

уникальной в пронизанном лицемерием мире Гюллена, дает ей

фантастическую свободу движения. Она вовсе не стесняется своего

искалеченного в афганской катастрофе тела: «Дай-ка мою левую ногу,

Боби…Да она там, на комоде, за флердоранжем».

Ну вот, теперь меня опять свинтили», ни своей с Иллом старости: «Ты

разжирел, поседел, спился… Я тоже старая и толстая. Да еще левую ногу

потеряла. В автомобильной катастрофе… Но протез у меня первоклассный,

а? (Поднимает юбку и показывает левую ногу.) Двигается как живой»,

потому что она всевластная и грозная богиня, с которой не поспоришь и

которая требует кровавых жертвоприношений.

    В своем гневе она безжалостна и грозна, бесчеловечна, как сама судьба.

Недаром наиболее чуткий к нравственным вопросам Учитель, человек более

или менее образованный, сразу после прибытия госпожи Цаханассьян

замечает: «Когда с поезда сошла старая дама, вся в черном, меня охватил

ужас! Я подумал: вот она – парка, неумолимая богиня судьбы. И если бы ее

звали не Клара, а Клото, все поняли бы сразу, что в ее руках нити

человеческих жизней». Эту догадку быстро подтверждают прибывшие в

Гюллен вместе с Дамой два толстеньких благообразных старичка, Коби и

Лоби, а на самом деле − Якоб Хюнлейн и Людвиг Шпар. Оказывается, что

оба они – не кто иные, как лжесвидетели на процессе сорокапятилетней

давности о признании отцовства, который возбудила беременная Клара

Вешер против Альфреда Илла. Оба они показали тогда под присягой, что

спали с Кларой, и эта ложь была куплена за литр водки. За свое

лжесвидетельство они заплатили сполна.

 

Расправа оказалась такой же гротескно-телесной, как и само их

лжесвидетельство. Их кастрировали и ослепили два громилы-гангстера

миллиардерши, дабы эти люди никогда не могли более лжесвидетельствовать

на процессах подобного рода.

Дама совершает все это без лишних эмоций, как-то автоматически,

поскольку не считает никого из своего окружения за

людей, дает им клички,

сильно напоминающие собачьи: Роби и Тоби (чикагские гангстеры,

приговоренные к смерти и выкупленные за миллион, чтобы таскать паланкин

хозяйки; на них можно цыкнуть, как на домашнюю скотину и прогнать с глаз

долой).

Она знает вернейшие механизмы управления людьми, а все разговоры о

гуманизме, христианстве, европейских ценностях для нее пустой звук,

какими они оказались для нее в юности и какими по сути и были для

благочестивых гюлленцев, что становится очевидным ближе к развязке

пьесы. Она приезжает в город, когда-то с презрением изгнавший ее, с целью

реализации очередного бизнес-проекта и везет за собой гроб − гротескный

символ ее миссии в городе, ничуть не сомневаясь, что он непременно

пригодится. Она несет Гюллену не благотворительность и спасение, как

представляется ее доведенным до отчаяния соотечественникам, а смерть и

поругание: «Я теперь сама сущий ад. Потому что мир принадлежит мне»,

скажет она в самом начале пьесы и будет совершенно права. Она – богиня

преисподней, Прозерпина, а вовсе не Венера, хотя и обладающая женской

притягательностью и очарованием. И ее первый муж, сказочно богатый

старик Цаханассьян – Плутон, бог подземного мира, обладатель всех

сокровищ, который никогда не смотрит людям в глаза, потому что

встретиться с ним глазами означает одно − путь туда, откуда нет возврата.

Клара не желает ни того, ни другого. Она ничего не забыла из своего

горького прошлого: ни предательства любимого человека, ни изгнания из

родного города, ни унижения человеческого достоинства, ни утрату дочери,

ни гамбургского борделя. Настал час, и она вернулась за тем, что у нее

отняли – за бывшим возлюбленным, который несказанно рад встрече с той, у

которой теперь имеется несколько миллиардов. Правда, для Клары

постаревший Илл является только трофеем, который она собирается

привезти из Гюллена, как охотники тащат из Африки головы слонов и

носорогов. Живой Илл ей не нужен, ей нужен символ, сувенир на память о ее

большой любви, надгробие, над которым она могла бы вздохнуть о своей

молодости. Она не случайно привезла с собой гроб. Она уже присмотрела на

Капри местечко для могилки, откуда видно море. В этом месте, в тени

кипарисов можно так трогательно погоревать над могилой человека,

которого некогда любила, и кажется несущественным, что причиной его

убийства стала она сама.

 

В мире, который воссоздает Дюрренматт, до предела обнажены механизмы

поведения людей, изгнавших из своих душ всех богов, кроме золотого

тельца. Центральная мифологема германского мира – проклятое золото –

является основной пружиной действия трагифарса «Визит старой дамы».

Мультимиллионерша Клара Цаханассьян твердо убеждена, что «все

продается».

Все эти пафосные иллюзии, провозглашенные бургомистром и с

энтузиазмом поддержанные гюлленцами, развеются как дым при первом же

соблазнительном предложении. Новые ботинки, сливки и шоколад, манто и

машины, бытовая техника и проч., – это тот же телесный мир, вернее, мир

для удовлетворения потребностей тела, когда душе предлагается помолчать.

Дюрренматт, как последователь экспрессионистской эстетики, открыто

выражает собственную позицию в изображении дегуманизации общества

потребления, но при этом отказывается от излишнего морализаторства. В

послесловии к комедии он делает показательное признание: «Автор этой

пьесы отнюдь не намерен отмежевываться от людей, о которых пишет: он не

очень-то уверен, что сам в подобных обстоятельствах поступил бы иначе…».

Способом воздействия на зрителя здесь становится «прямота и

бескомпромиссность, с какой автор обнажал законы социальной механики и

сокровенные человеческие побуждения, не страшась, что эффект окажется

шоковым». Изначально сочувствовавшие Иллу гюлленцы, прежде считавшие

его благонадежным настолько, что видели в нем преемника нынешнего

бургомистра, быстро усыпляют свою совесть и сочувствие, поскольку

лучшим оправданием реализации своих желаний считают, что Илл толкнул

«юную девушку на пагубный путь». Именно бургомистр и является лучшим

выразителем общественного мнения. «Из того, что мы

отвергли предложение

дамы, вовсе не следует, что мы оправдываем ваше преступление», – заявляет

он несчастному старику, приправляя эту горькую пилюлю разговорами о

«великих гуманистических традициях Гюллена», где «ночевал Гете»,

«написал свой квартет Брамс». «Вы уже торгуете моей смертью?» – резонно

вопрошает в конце этого диалога Илл.

Когда власти предлагают ему покончить с собой, он отказывается из

соображений справедливости; он признает правоту Клары, но желает стать

судьей и укором для своих сограждан: «Послушайте, бургомистр! Я вынес

все муки ада! Я видел, как вы погрязаете в долгах, как с ростом достатка ко

мне все ближе подкрадывается смерть. Если бы вы избавили меня от этого

страха, от этой медленной пытки, все было бы иначе, и я взял бы у вас ружье.

Ради вас. Но я сам поборол свой страх. Сам. Мне было тяжело, но я это

сделал. И пути назад нет. Вам придется стать моими судьями. Я подчинюсь

приговору, каким бы он ни был. Для меня это будет правосудие, чем это

будет для вас – не знаю. Дай бог, чтобы приговор не сокрушил вас самих».

Этот последний монолог Илла – монолог стоика, в нем есть истинное

 

величие души, то, что, вероятно, хранилось в тайниках этой души все время

его подленького существования в шкуре лавочника и приспособленца, мужа

худой и некрасивой Матильды. Только теперь становится понятным, почему

в пору любви Клара звала его «мой черный барс», и за что она любила его.

Он, так стремившийся к покою и семейному достатку был предан всеми

близкими – женой и детьми, соседями и согражданами – это ли не расплата

за предательство? Участь Илла предрешена; он «бедная зверушка», как и

черный барс – злющий дикий котище, бежавший из клетки миллиардерши,

убитый днем раньше у лавки Илла.

 

В фарсовой комедии Фридриха Дюрренматта «Визит старой дамы»

гротескный телесный мир замещает собой все прочие сферы человеческого

бытия, демонстрируя утрату духовных корней, трагическое бессилие

человека, противостоящего хаотичному и жестокому миру. Госпожа

Цаханассьян, покидающая Гюллен, похожа на истукана. Она

окаменела, когда добилась своего; теперь она почти так же мертва, как и ее

первый возлюбленный.

 

«Любовь твоя умерла давным-давно. А вот моя все никак не умрет. Но и жить она не может. Она превратилась в чудовище, как и я сама».