Исторический аспект преступности несовершеннолетних

 

Эволюция представлений об особом правовом статусе несовер­шеннолетнего в системе общественных связей и отношений, регулируемых правом, отражает смену господствующих в различных обществах представлений о сущности детства и гражданской социализации, основных принципах самоорганизации общества и приоритетах их правовой охраны, юридической ответственности.

Так, в традиционном обществе, характеризующемся стабильностью родовых связей, фрагментарностью правоотношений (и правового регулирования), коллективными формами ответственности, вопрос об особом правовом статусе несовершеннолетних в частно-правовых и публично-правовых правоотношениях в принципе не стоял. Сами представления о сущности детства, отрочества и юности были иными.

Во-первых, у всех примитивных народов родители обладают правом «жизни и смерти» в отношении своих малолетних детей. Например, Полибий сообщает о существовавшем в Древней Спарте обычае умерщвлять больных и ослабленных младенцев.

При этом жизнь родившегося ребенка выступала предметом «табу» для всех лиц, кроме старейшин его рода, круг которых постепенно сокращался до главы семейства (домовладыки). Но и право старейшин было далеко не бесконечным. Допустимыми ограничениями права на жизнь выступали, например, человеческие жертво­приношения, призванные обеспечить покровительство сверхъестественных сил и обожествляемых предков; принудительное изгнание плода у женщины, а также умерщвление больных и ослабленных новорожденных[2].

Эти представления развивались в течение многих веков неразрывно с религиозными верованиями, но во многом детерминировались (предопределялись) господствовавшими способами производства материальных и духовных благ, организации труда, самим господствующим на том или ином историческом этапе социально-экономическим укладом. Воспоминания о родительском праве «жизни и смерти», прорывающееся в сознание казацкого полковника в критический момент (поражение в сражении, распад семьи), было выражено в известной повести Н.В. Гоголя формулой: «Я тебя породил, я тебя и убью». При этом по мере развития производства, смены господствующих социально-экономических укладов, прежние уклады вместе со своими коллективными носителями не исчезают из общества, а долгое время сосуществуют, приспосабливаясь к новым условиям, занимают новые для себя «социальные ниши».

Во-вторых, объем правоспособности члена примитивного социума и даже момент самого начала жизни, не говоря обо всех последующих «переходах» в более высокие страты, связывается не с состоянием здоровья, не с биологическими процессами, а с проведением ритуалов инициации, сопровождающихся магическими обрядами «породнения». Отголоски этих представлений сохранились во мно­гих современных религиозных и корпоративных обрядах, а также государственных церемониях.

Инициация не только символизировала достаточный уровень социализации для включения ребенка, подростка, юноши в ту или иную социальную группу, но и закрепляла обязанность этой группы защищать его в отношениях с другими группами, в том числе сообща возмещать причиненный ущерб. Возможно, этим объясняется факт возникновения оседлых и бродячих сообществ молодых людей, существовавших еще в средние века в городах и селах: «мальчиш­ников», «братств», «королевств шутов», «аббатств молодежи» и т.д.

Такой порядок исключал возможность «перехода» на более высокий уровень социальной системы лиц, не соответствующих требованиям, предъявляемым группой, например, в силу слабоумия или психического расстройства. Такие люди могли всю жизнь находиться в несамостоятельном (подопечном) состоянии у родителей, а после их смерти состояли под опекой соответствующего рода или общины. Совершенно естественным для того общества была обязанность главы клана, домовладыки или корпорации, отвечать общим имуществом за вред, причиненный подвластным лицом, если оно не имеет достаточного имущества для возмещения вреда. Правосо­знание той эпохи не знало четкого деления деликтов, а уголовно-правовые меры могли конкурировать с санкциями канонического права или даже вместе с ними «дополнять» меры гражданско-правовой ответственности[3].

В-третьих, ответственность рода, клана, семьи или корпорации не была бесконечной, поскольку всегда существовала возможность обращения обязательства на личность делинквента (продажа в рабство, возложение покаяния, изгнание из общины).

Исторически употребление специальных терминов для обозначения возрастных категорий участников судопроизводства связывалось, прежде всего, с определением круга лиц, подпадающих под действие уголовного закона, то есть вменяемых. Так, начиная с римского права, при определении возрастных параметров вменяемости законодатели исходили из теории климактерических периодов Гиппократа, имеющей, вероятно, восточное происхождение. Семилетние циклы изменений природы знали еще древние шумеры. Согласно данной теории материальные элементы человеческого тела меняются каждые 7 лет, а вследствие этого обновляется и нравственный, духовный облик человека.

Римское право различало три возрастных периода в жизни человека:

- дети до 7-летнего возраста – безусловно невменяемые, не субъекты правоотношений;

- дети в возрасте от 7 до 14 лет мужского или до 12 лет женского пола – возраст условной вменяемости. Относительно представителей данной группы каждый раз должен был решаться вопрос: был ли ребенок во время совершения деликта вменяемым, то есть в каких правоотношениях он мог участвовать;

- несовершеннолетние, не достигшие 18 лет (возраста вступления в легион – для юношей) считались вообще вменяемыми, но подвергались более мягкому наказанию. Данные лица могли участвовать как в частно-правовых, так и в публично-правовых отношениях;

- молодые люди в возрасте от 18 до 25 лет, к которым при наличии экстраординарных обстоятельств (пребывание под опекой родителей, не вступивших в брак) могло быть применено наказание, предусмотренное для лиц, не достигших 18-летия. Данная группа была установлена преторским эдиктом уже в постклассическую эпоху[4].

Однако законодательное закрепление данная классификация по­лучила только в Новое время в современных кодификациях. В тече­ние многих столетий право традиционного общества применялось средневековыми государствами с незначительными систематизациями и ограничениями.

Определить предельный возраст, до достижения которого вменяемость не наступает, никто не пытался. «Были ли дети на средневековом Западе? – задается, казалось бы, странным вопросом, Ж. Ле-Гофф. – Если вглядеться в произведения искусства, то их там не обнаружится... Прагматичное Средневековье едва замечало ребенка, не имея времени ни умиляться, ни восхищаться им. Да и ребенок часто не имел дедушки – столь привычного для традиционных обществ воспитателя. Слишком мала была продолжительность жизни... Едва выйдя из-под опеки женщин, не относившихся серьезно к его детской сущности, ребенок оказывался выброшенным в изнурительность сельского труда или в обучение ратному делу... Ребенок попадает в поле зрения лишь с возникновением семьи, характеризу­ющейся совместным проживанием тесной группы прямых потомков и предков, которая появилась и получила распространение с раз­витием города и класса бюргерства». Более интенсивное общение в разновозрастных группах и раннее начало трудовой деятельности существенно снижали остроту проблемы подростковой деликвентности, связанной с созреванием и включением в борьбу за социальный статус. Считалось, что воспитание, обстановка жизни, окружающая среда могут воздействовать на формирование умственного и душевного облика детей даже одного и того же возраста.

Ввиду этого законодательство долгое время не устанавливало минимального возраста для наказания, предоставляя суду в каж­дом случае решать вопрос об основаниях для «вменения». Такая система давала возможность подвергать уголовному преследованию детей даже самого раннего возраста. Так, по судебным летописям Франции, к уголовной ответственности привлекались даже дети, не достигшие 6-летнего возраста. Характерно, что данные подходы демонстрируют законодатели самых разных государств и эпох, например, Германии XVI века («Каролина» 1532 г.) или России XVII века (Соборное Уложение 1649 г.). Уголовную ответ­ственность лиц, достигших 6-летнего возраста, закреплял и Артикул Воинский Петра I (1716 г.). В этот период происходит поздняя рецепция римского права, включая институты возрастной невменяемости и ограниченной вменяемости и наказуемости.

Еще более глубокие изменения в подходах к определению статуса несовершеннолетнего, как члена семьи, происходят в индустриальную эпоху, характеризующуюся возросшей социальной мобильностью, правовым регулированием всех важнейших общественных отношений, конституционным закреплением естественного права и значительной эмансипацией личности[5].

В этот период большинство развитых государств устанавливало минимальный возраст, до достижения которого не может иметь место уголовное преследование, хотя при этом определение возрастных пределов и было различным. Так, порог возраста безусловной невменяемости в Англии, США, Португалии, Финляндии составлял 7 лет, в Румынии – 8 лет, в Испании, Италии – 9 лет, в Греции, Голландии, в Дании – 10 лет, в Германии – 12 лет. В русском праве определение понятий «малолетний» и «несовершеннолетний» было впервые дано в Своде законов Российской Империи (1831 г.) примечанием к ст. 213 Законов гражданских (т. X, ч. 1), где говорится, что лица до 17 лет именуются малолетними, а от 17 до 21 года – несовершеннолетними.

Наряду с этим отдельные законы содержали специальные предписания, выделяющие малолетних субъектов из общей группы несовершеннолетних участников судопроизводства. Так, согласно п. 2 ст. 95 и п. 2 ст. 706 Устава уголовного судопроизводства 1864 г. (далее – УУС), малолетние лица, не достигшие 14 лет, не допускались к свидетельству под присягой. Кроме того, им в соответствии со ст. 620 УУС запрещался доступ в судебное заседание. Важно отметить, что, несмотря на упоминание в названных статьях УУС «малолетнего до 14 лет», некоторые ученые связывали юридическое понятие данного термина с установленным в то время возрастом «уголовного совершеннолетия», предусматривающим предел безусловной несудимости – до 10 лет. Они указывали, что «употребление в законе термина «малолетний» не соответствует его юридическому понятию, так как малолетство охватывает возраст до 10 лет. Период же до 14 лет – это возраст уголовного совершеннолетия, и это следует разуметь под... «малолетним» в ст. 95 и 706 Устава...».

Уголовные законы Российской Империи вообще не проводили строгого разграничения между малолетними и несовершеннолетними. Возраст до 21 года Уложение о наказаниях 1885 г. разделяло по семилетиям, устанавливая параллельно еще два срока в 10 и 17 лет, и образуя пять отдельных возрастных классов: до 7 лет, от 7 до 10 лет, от 10 до 14 лет, от 14 до 17 лет и от 17 лет до 21 года. При этом дети от 10 до 14 лет тоже не подвергались наказанию, если суд признавал, что они действовали без «разумения». Ответственность (виды, сроки и порядок отбытия наказания) несовершеннолетних в возрасте от 14 до 17 лет также зависела от разрешения вопроса о разумении. Уложение о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, 1885 г. тоже закрепило три периода «малолетия» – до 10 лет, от 10 до 14 лет, от 14 до 17 лет[6].

Изложенная система вызывала серьезные возражения в юридической литературе. Прежде всего, указывалось на ее крайнюю дробность, сложность и искусственность. Далее, законодательные акты разделяли понятия «малолетний» и «несовершеннолетний» уже в названии документа. Например, Закон от 2 июня 1897 г. «Об изменении форм и обрядов судопроизводства по делам о преступных деяниях малолетних и несовершеннолетних, а также законоположений об их наказании», вообще не содержал термин «малолетний», как и его толкования. Вместе с тем употребляемые в нем термины «несовершеннолетний» и «дети» («ребенок») имеют в своем значении признак возрастных границ: первый указывал возраст от 10 лет до 21 года, второй – возраст до 10 лет, он и обозначал малолетних.

Вторым возражением против этой классификации было то, что из нее «выпал» четвертый возрастной период, называвшийся еще римскими авторами, а после – европейскими просветителями Нового времени. Условно его можно назвать ранней молодостью. Так, первую возрастную периодизацию юности предложил в XVIII веке Ж-Ж. Руссо, который выделил в начале жизни следующие этапы: 1) рождение – конец первого года жизни; 2) 2–12 лет; 3) 12– 15 лет; 4) 15–20 лет; 5) 20–25 лет. При этом он отмечал, что юности соответствует четвертый, выделенный им этап, поскольку, по его мнению, в этот период человек достигает зрелости чувств, пробуждается чувство любви, происходит физическая перестройка организма, наступает половая зрелость. «Мы рождаемся, так сказать, дважды: один раз, чтобы существовать, другой, чтобы жить; один раз для рода, другой для пола».

Здесь еще не вполне преодолено стремление объяснять все изменения психики, происходящие в ходе социализации, лишь физиологическими изменениями. Социализацией мы называем «совокупность социальных и физиологических процессов, посредством которых индивид усваивает систему знаний, норм и ценностей, позволяющих ему функционировать в качестве полноправного члена общества».

Очевидно, чем сложнее система общественных связей и функции индивида в ней, чем динамичнее она изменяется, тем больший объем знаний приходится осваивать и усваивать. И, следовательно, тем более растягивается во времени период первичной социализации, на протяжении которого человек остается подростком. Социальные позиции его, даже после достижения юридического совершеннолетия, дуалистичны. Он пока еще не вполне взрослый, но уже далеко не ребенок[7].

Вполне определенно высказался по этому поводу в своем дневнике писатель и педагог Л.Н. Толстой: «Одна из главных причин ошибок нашего богатого класса состоит в том, что мы не скоро привыкаем к мысли, что мы большие. Вся наша жизнь до 25 иногда и больше лет противоречит этой мысли». Дальнейшее свое развитие эти идеи получили в работах Э. Дюркгейма, прежде всего «Об общественном разделении труда. Метод социологии» (1903 г.), где были отмечены специфичность социальных позиций подростков и молодежи, двойственность требований, предъявляемых им обществом, и предоставляемых для этого возможностей.

В настоящее время в юридической науке во многом под влиянием достижений психологии деятельности и возрастной психологии, а также этологии современной медицины в основном преодолено стремление установить непосредственную зависимость между молодостью и физиологическими процессами, которые переживает организм. Безусловно, такая зависимость существует, но не она определяет ход социализации, особенно, при продолжительном во времени детстве-ученичестве.

В условиях формирования постиндустриального (информационного) общества качественным образом изменяются доминирующие преставления о социальной ценности каждого индивида.

Отсюда можно установить следующую аналогию этапов и социальных статусов: биологический – младенчество, психологический – детство и начало отрочества, социальный – отрочество и юность (ранняя молодость), мировоззренческий – поздняя молодость и зрелость. Этапы биологической и начальной психологической социализации образуют период статуса малолетнего, психологической и начала социальной – несовершеннолетнего, социальной и начала мировоззренческой – совершеннолетнего.

Процесс первичной социализации «распадается на этапы, каждый из которых «специализируется» на решении определенных задач, без проработки которых каждый последующий этап может либо вовсе не наступить, либо оказаться искаженным и заторможенным»[8]. Первичная социализация не прекращается с достижением совершеннолетия, но активно продолжается в молодежном возрасте (18 – 25 – 30 лет). На этом этапе деятельность человека достигает значительного прогресса в общественной, производственной и личной сферах, то есть происходит взросление и наступает зрелость. Эти обстоятельства необходимо учитывать при организации системы профилактики противоправной девиантности. «Девиантность – социальное явление, выражающееся в относительно массовых, статистически устойчивых формах (видах) человеческой деятельности, не соответствующих официально установленным или же фактически сложившимся в данном обществе (культуре, группе) нормам и ожиданиям»[9].

Противоправная девиантность, соответственно, выражается в совершении поступков, не одобряемых большинством в конкретном обществе и запрещенных правовыми нормами.

Однако среди российских криминологов отсутствует единство во взглядах о возрастных рамках молодости. Если абсолютная возрастная невменяемость и ограниченная возрастная вменяемость, а также критерии относительной невменяемости определены в ст. 20 Уголовного кодекса РФ (до 14 лет, 14–16 лет, особенности психического развития, сознания и восприятия лица, достигшего данного возраста). Использование данных критериев вызывает во многом обоснованную критику.

Во-первых, на статистическом уровне несовершеннолетние правонарушители группируются чаще всего по двум, значимым, прежде всего с уголовно-правовых позиций, возрастным группам (14–15 и 16–17 лет). Полнее эти возрастные группы представлены в отчетности инспекций по раскрытию преступлений и профилактике преступлений несовершеннолетних – ПППН ОВД (до 13,14– 15, 16–17 лет) и центров временной изоляции несовершеннолетних правонарушителей – ЦВИНП (до 7, 8–13,14–15,16–17 лет).

Во-вторых, данные соответствующих учетов фиксируют не действительную картину распространенности правонарушений, в том числе и по конкретным возрастным группам, а, главным образом, то, за какие правонарушения и в каком возрасте применялись меры, направленные на выявление, регистрацию и привлечение к ответственности правонарушителей. При этом, к малолетним и несовершеннолетним правонарушителям относятся, как правило, более снисходительно, что неизбежно влечет искажение соответствующей информации, неполноту ее отражения.

Указанные обстоятельства делают фактически невозможным получение на статистическом уровне полной и правильной картины возрастного распределения правонарушителей, ее анализ как в целом по стране, так и применительно к отдельным регионам. Возможности выборочных исследований тоже ограничены, поскольку даже на районном (муниципальном) уровне необходимые сведения рассредоточены по многим государственным органам, воспитательным и иным учреждениям.

Собранные вместе, они полностью или частично дублируют друг друга: одни и те же лица проходят одновременно по различным учетам (доставленные в милицию, совершившие преступления, общественно опасные деяния и административные проступки, осужденные, вернувшиеся из специальных учреждений и т. д.). Простое суммирование этих сведений не дает правильного представления ни об общей численности несовершеннолетних правонарушителей, ни о возрастном, социальном составе, ни о действительном характере их противоправного поведения.

В-третьих, организация профилактических мероприятий в отношении несовершеннолетних должна согласовываться с профилактикой правонарушений молодежи. Между этими возрастными группами нет и не может быть никакой стены, ни социальной, ни психологической, ни еще какой-то, потому и воздействие на них должно осуществляться комплексно.

Примером такого воздействия является решение проблемы «социальных лифтов», создания дополнительных возможностей для самореализации подростков и молодых людей в социально приемлемой деятельности через демократизацию институтов образования, искусства, предпринимательства, волонтерского движения, местного самоуправления и т. п. Данная проблема приобретает значительную остроту во всех современных обществах со сложной социальной организацией и значительно возросшей средней продолжительностью жизни.