Статья из журнала «Русский язык в школе» (№3, 1968)

 «Помехи в понимании речевых сообщений» Р.Р. Гельгардт

«Большой познавательный смысл изучения всякого рода аномалий, погрешностей в устной и письменной речи признавали многие языковеды, и сре­ди них – Ш. Балли, А. Фрей, Л. В. Щерба, В. А. Богородицкий. Ин­терес к отклонениям от нормы вполне оправдан: представления о должном становятся более отчетли­выми, когда лингвистическая крити­ка, руководствуясь критериями функ­циональным и нормативным, выявляет в высказывании (тексте) то, что не служит осуществлению его целевых установок, что не совпадает с образцовыми формами, не входит в регла­ментированный состав единиц языка и в набор его моделей. Не обходит та­кая критика и аномалии, возникаю­щие «в силу скрытого стремления восполнить недочеты правильного языка» (Ш. Балли).

К аномалиям, заслуживающим лингвистического изучения, относят оговорки, описки, малограмотное написание, неологические образова­ния в виде несуществующих в языке слов и форм, солецизмы и проч., если эти отклонения от сложившихся рече­вых обычаев являются не индивиду­альными и случайными погрешностя­ми, а симптомами, которые указывают на признаки, свойства живого языка и на закономерности его функциони­рования. Преимущественное внимание исследователей направляется на вы­сказывания, т. е. манифестации, имею­щие звуковое выражение или фиксируемые в письменной форме. Но речевая деятельность нормально не бывает односторонним актом: вос­приятие и истолкование услышанного высказывания или прочитанного тек­ста есть необходимый компонент за­вершенной коммуникации. И мы по­вторим только банальную истину, если скажем, что говорение и активное слушание, т. е. порожденная речь и ее понимание, являются равноправны­ми объектами лингвистики. Но в прошлом это положение не для всех было очевидным. Изученность же то­го аспекта речи, который называется «пониманием», и в наше время вряд ли можно считать достаточной. Тра­диционная наука о языке, рассматри­вая деятельность, называемую «кру­говоротом речи», не стремилась к углубленному анализу структурных компонентов речевой информации раз­ных видов, зависимых от установок и целей сообщения, а также процес­сов ее передачи, восприятия, перера­ботки и хранения. Предполагалось, что слушатель или читатель адекват­но понимает тот смысл, который адресант вложил в свое устное вы­ступление или в написанный текст. Однако далеко не всегда положение обстоит так благополучно хотя бы потому, что не во всех случаях для речевого общения обеспечиваются оптимальные условия.

Особенно важно не упустить из виду различные помехи, идущие из источ­ников, скрытых от непосредственного наблюдения.

Напрасно было бы думать, что помехи семантического типа, препят­ствующие полному, точному восприя­тию содержания сообщения, возни­кают всегда только вследствие узкосубъективного истолкования адреса­том воспринятой речи. Конечно, в по­нимание, которое является семанти­ческой интерпретацией звукового или графического ряда (произносимой ре­чи, письменного текста), может быть привнесено то, что отражает индивидуальные черты личности слушателя, читателя, сложившиеся в его соб­ственном жизненном опыте. Понима­ние имеет апперцептивный характер. И аномалии в истолковании воспри­нятой речи могут идти из этого субъективного источника¹. Но узко индивидуальные явления, стимулы или мотивы так же мало интересуют область культуры речи, как мало занимают фонологию те голосовые признаки речи, по которым можно, не видя говорящего, определить его пол, возраст и даже его комплекцию и его самочувствие (Н. С. Трубецкой).

Мы обратимся лишь к таким рас­хождениям между значением, зало­женным в высказывании (тексте), и осмыслением воспринятой речи адресатом, которые не порождаются ни отступлениями от дейсгвующей в данное время литературно-языковой нормы, ни недостатком индивидуаль­ного восприятия, хотя и вызываются самим лингвистическим материалом и нормальным («средним») языковым сознанием, отражающим объективное бытие языка. Поэтому нужно будет оставить в стороне и такие случаи, когда неполное, неточное осмысление текста, созданного в более или менее отдаленном прошлом, объясняется незнанием конкретной исторической об­становки жизни писателя и отсут­ствием сведений о реальных лицах, событиях и идеях, о которых догады­вались или имели ясные представле­ния современники автора².

Впрочем, в этом вопросе есть пси­хологический аспект. И о нем нужно сказать несколько слов. Например, сочетание вино кометы современники Пушкина понимали в значении «вино, сделанное из винограда, высокое ка­чество которого объяснялось влия­нием кометы 1811 г.»: «Вновь слышу, верные поэты, Ваш очарованный язык... Налейте мне вина кометы, Желай мне здравия, калмык» («Сло­варь языка Пушкина», II, 360). Ро­дительный определительный здесь имеет значение родительного време­ни: в трансформированном виде вино кометы – вино 1811 года (год появ­ления кометы). В этом же сочетании скрыто выражено и качественное значение. Для современного читателя смысл данного отрезка речи остается загадочным. Он требует истолко­вания.

Более сложны условия функциони­рования того же сочетания в следую­щем тексте: «К Talon помчался: он уверен, Что там уж ждет его Каве­рин. Вошел: и пробка в потолок, Вина кометы брызнул ток» («Евгений Оне­гин», гл. I, XVI). Опрос показал, что «вина кометы брызнул ток» воспри­нимается как фигуральное выраже­ние: струя вина, брызнувшая из бутылки, подобна хвосту кометы. Знаменательно, что опрошенные не заметили грамматического оформле­ния слов в этом отрезке, не позво­ляющего дать такое толкование. По-видимому, при восприятии старинных текстов у наивного читателя есть го­товность встретить формы, расходя­щиеся с современными, и стремление осмыслить высказывание лишь на основе вещественного значения слов, из которых оно состоит. Так же по­ступают и неопытные переводчики, имеющие дело с иноязычным ма­териалом.

Эти факты не случайны. Аналогичные трансформации семантики наблю­дены отнюдь не в узко индивидуаль­ном опыте и представляются им­пульсивным, почти «естественным» процессом при чтении старинных про­изведений.

Мы займемся несколькими случая­ми, не нарушающими литературно-языковую норму, которая, как это показал Ш. Балли на фактах французского языка, сама может быть источником аномалий, создавая «па­тологию грамматики без ошибок»³.

Итак, норма не нарушается, но это ничуть не содействует успеху речевой коммуникации. Понимание восприня­той речи остается неадекватным тому смыслу, какой вложен в нее говоря­щим (пишущим). И происходит это лишь потому, что сам языковой ма­териал, которым оперируют «собесед­ники», несет в себе возможности неоднозначного осмысления его еди­ниц или сегментов.

Чаще всего расхождения между объективно данным значением текста и его осмыслением бывают тогда, когда акт речи (говорение, письмен­ная фиксация) и его восприятие про­текают не в одном синхронном плане. Действие фактора времени может вызывать настолько сильные семанти­ческие смещения на уровне лексики, что утрачивается осознаваемая связь между современным и прежним зна­чением слова. Тогда и происходит непроизвольная подстановка живой лексической единицы на место той, которая, выпав из активного словар­ного фонда, перестала употребляться. Это имеет вполне естественное объяс­нение, так как говорящий (пишущий) и тот, кто воспринимает речь, обычно не осознают движения языка во вре­мени. Категории последовательности языковых фактов во времени для них вообще не существует: адресант и адресат пользуются только тем, что для них является подлинной реаль­ностью –системой современного язы­ка в данном его синхронном состоя­нии. Вот почему при восприятии текста, созданного в отдаленном прошлом, так часто встречается се­мантическая модернизация некоторых его единиц. Например, в тексте «Сту­пает по вершинам строгим» (Ломо­носов) строгий осмысляется как синонимичное прилагательному суровый, а не в старом значении – «острый», какое это слово имело при Ломоносове. Или в «Евгении Онегине»: «Все, чем для прихоти обильной Торгует Лондон щепетильный» – последнее слово теперь понимают в его современном значении и гораздо ре­же так, как это следует: «торгующий галантереей и парфюмерией». Но подстановка одного значения на место другого существенно изменяет состав семантических элементов текста, а иногда позволяет приписывать ав­тору намерения, которых у него не было. Например, современные щепетильный – применительно к Лондону и строгий – к горным вершинам вос­принимаются, пожалуй, как «стили­стические фигуры», хотя их нет в тек­стах, созданных писателями.

Помехи этой разновидности, обус­ловленные эволюцией языка, которая изменяет состав лексических единиц и перестраивает их соотношения внутри языковой системы, устранимы с помощью лингвистического коммен­тирования, применяемого в таких случаях. Я бы сказал, что они имеют не спорадический, а регулярный характер, когда в процессе чтения «репродуцируются» старинные тексты, отражающие прошлые состояния языка. Рассматриваемый вид помех в понимании речи, как всякие отклонения от должного, можно назвать «аномалией».

Воспринятая речь может быть неадекватно понята не только вследствие исторических изменений языка. Отрицательный эффект восприятия возникает тогда, когда в синхронном плане высказывание (текст) вызы­вает избыточные ассоциации, способ­ные исказить значение речи или при­внести в нее дополнительные оттенки (смысловые или эмоциональные), во­преки намерениям говорящего и целе­вым установкам коммуникации. Источник этих нарушений следует искать в языковом сознании адреса­та. Чем больше его объем, тем более вероятно возникновение у слушателя, читателя помех в виде избыточных ассоциаций. Состав элементов и структура языкового сознания слож­ны, потому что языковое сознание «организуется одновременно вокруг многих центров...» (А. Сеше), по­скольку люди владеют не только несколькими речевыми стилями одного литературного языка, но и «специаль­ными языками», социальными диалек­тами, тяготеющими к литературному языку или являющимися его подсистемами, а также некодифицированными разновидностями языка в виде местных диалектов, жаргонов и проч., не говоря уже о владении иностран­ными языками.

Нельзя утверждать, что помехи, возникающие в воспринимающем со­знании слушателя или читателя, – это явление случайное, субъективное и не связанное с реальностью языка – ре­чи, хотя они, конечно, зарождаются не у всех, кто говорит на данном языке, и не имеют строго регулярного харак­тера.

Вот иллюстрация этого тезиса. Весь смысловой контекст одного из стихо­творений И. А. Бунина подсказывает, что сочетание тяжелая вода должно быть осмыслено как свободное и состоящее из единиц общеупотребитель­ной лексики: «Ты на плече, рукою обнаженной, От зноя томной и худой, Несешь кувшин из глины обожжен­ной, Наполненный тяжелою водой». В семантических условиях текста слово тяжелый, сопоставлено или внутренне соотнесено с прилагатель­ными худой, томный, определяющими руку, которая несет кувшин с тяже­лою водой. Это придает прилагатель­ному тяжелый дополнительную выра­зительность. Она присоединяется к собственному значению слова тяже­лый – «имеющий большой вес». Соединяя слова по стандартным синтаксическим моделям, поэт создает отнюдь не шаблонные и совсем не привычные сочетания смыслов: том­ный обычно определяет душевное или физическое состояние человека, кото­рое проявляется в его внешности (в лице, а не в других органах тела) и переносно применяется как опреде­ление неодушевленных предметов (ср.: «томный свет луны» и проч.); тяжелый чаще всего определяет не жидкие тела, а сосуды, ими наполнен­ные. Но поэт не сказал тяжелый кув­шин (это выражение было бы триви­альным и не несло бы художе­ственно-информационной нагрузки), а предпочел сказать: «кувшин... наполненный тяжелою водой». И тут обнаруживается, что этот отрезок по­этического текста содержит в себе стимул, способный вызвать ненужную реакцию в воспринимающем сознании читателя. Объясняется это как раз сравнительной редкостью употребле­ния в обычной речи сочетания тяже­лая вода, а следовательно, – отсут­ствием привычных ассоциаций по смежности между этими словами. И тогда всплывают на поверхность действительно сложившиеся, но скры­тые мнемонические ассоциации. Па­мять подсказывает, что есть название тяжелая вода как терминологическое обозначение воды с повышенной плот­ностью. В языковом сознании, орга­низованном вокруг нескольких цент­ров (см. выше), возникают излишние ассоциации. Свободное сочетание тяжелая вода как композиция, сло­жившаяся по инициативе говорящего и поэтому являющаяся фактом речи, ассоциируется с лексикализованным «омонимичным» термином как едини­цей специальной подсистемы лексики литературного языка⁴.

Избыточная ассоциация актуализи­рует термин, хранимый в памяти, и если не препятствует пониманию подлинного смысла текста, то все же создает несомненные помехи в эсте­тическом восприятии. Как показывают наблюдения, их не может преодолеть «здравый смысл» и ясное понимание логической недопустимости осмысле­ния «тяжелой воды» в стихотворении Бунина как вещества, обозначаемого специальными формулами D2O или HDO. Но несомненно, что рассматри­ваемые «отклонения от нормы», при всей их нерегулярности, нельзя при­числить только к явлениям окказио­нальным и субъективным, потому что источник ложных осмыслений или из­лишних сопутствующих представлений заложен в самом языковом материа­ле, а также в языковом сознании, сходном у многих членов данной лингвистической общности.

Уже не раз справедливо указыва­лось, что нецелесообразно использо­вать слова разговорного языка, бытовую общеупотребительную лексику для создания специальных терминов. Термины образуют особый сектор лексики, стремящийся к относительной независимости от других пластов или лексических групп. Между тем термины, образованные из наличной лексики, легко вступают в различные отношения с другими лексическими пластами, что неизбежно нарушает замкнутость «терминологического сек­тора». В частности, возникают нежела­тельные ассоциации между термином и «омонимичными» словом или соче­танием единиц нетерминологического пласта лексики. Это приводит к нару­шениям должной интерпретации вос­принятой речи, между прочим, и по­тому, что «нельзя... автоматизирован­ное значение в одном сочетании и в одной функции считать един­ственно возможным значением слова» (Б. Гавранек).

Сочетание зимний дуб обычно вос­принимают как свободное. Предпола­гается, что прилагательное зимний здесь определяет состояние дуба. Так в рассказе Ю. Нагибина сочетание зимний дуб и было воспринято учи­тельницей, которая предлагала школьникам называть имена суще­ствительные. Поэтому, услышав от одного из учеников, что сочетание зим­ний дуб – «вот это существительное», учительница поправляет школьника. Она говорит, что слово дуб дей­ствительно есть имя существительное, а зимний — это часть речи, которую еще «не проходили». Но прав оказал­ся школьник, более осведомленный во всем, что связано с природой. В бо­танике известно название зимний дуб, входящее в состав дендрологической терминологии. Термин зимний дуб обозначает породу дуба, не сбрасы­вающего листву почти до самой вес­ны (G. sessiliflora Sm., G. sessilis Ehrh., G. Robuz L. и др.).

Эта лексикализованная терминоло­гическая единица, «омонимичная» свободному словосочетанию, тяготеет к именам существительным, посколь­ку ей присуще категориальное значе­ние предметности, функция обозначе­ния предмета – вещи. Аномалия в речевом процессе здесь вызвана пере­несением термина (автоматизирован­ного слова) из одной речевой среды в другую, для него необычную. Вы­сказывание не было правильно понято потому, что у слушателя не возникло нужного представления о принадлежности к ботанической номенклатуре данного сочетания слов, образовавших лексикализованное единство.

Приведу еще пример помех, за­трудняющих правильное истолкова­ние речи и вызванных ассоциациями, которые порождаются объективной действительностью языка – речи. В языковом сознании также возни­кают представления об омонимиче­ских параллелях между единицами соответствующего уровня структуры языка и объединениями лексических единиц в речевой деятельности. След­ствием этих процессов бывают не только искажения семантики текста, но иногда и появление эмоциональной окраски, способной нейтрализовать эстетическое впечатление, на которое художественное высказывание всегда рассчитано. В переводе поэтом Л. А. Меем известного стихотворения Гейне читаем: «Хотел бы в единое слово Я слить мою грусть и печаль И бросить то слово на ветер, Чтоб ветер унес его в даль»⁵. Текст этот допускает двоякое истолкование. Во-первых, сочетание слов бросить то слово на ветер может быть понято как свободное объединение лексиче­ских единиц, значение которых скла­дывается из значений сочетающихся слов. Во-вторых, тот же отрезок речи вызывает избыточную ассоциацию с фразеологизмом бросать слова на ветер «говорить что-нибудь необду­манно, без ответственности за свои слова» (ср. выражение как на ветер, т. е. «попусту», Даль, I, 334).

Если такая ассоциация появляется, то читатель подставляет на место свободного сочетания слов «актуали­зированный» фразеологизм, значение которого не сводится к сумме значе­ний его компонентов. Неожиданно этот отрезок стихотворного произве­дения получает комическую окраску. Правда, такой эффект бывает кратко­временным, потому что последующий текст («чтоб ветер унес его в даль») восстанавливает собственную семан­тику слов, образующих сочетание брошу то слово на ветер (слово бро­шено, чтобы ветер его унес). Так нейтрализуется избыточная ассоциация свободного сочетания слов с извест­ной и в достаточной мере употреби­тельной фразеологической единицей. Но нельзя отрицать, что рассматри­ваемый текст не дает оптимальных условий, способствующих такому по­ниманию, при котором исключалось бы переосмысление составляющих его элементов⁶.

Внешние причины лексико-семантических изменений действуют непре­станно. Ими отчасти мотивируются варианты значений слова, конкурен­ция вариантов, усиление активности одного варианта при одновременном ослаблении другого. Неточность пони­мания может быть вызвана подста­новкой более употребительного значе­ния на место того, которое исполь­зуется в редких случаях. В. Брюсов назвал одну из своих статей по тео­рии словесного искусства «Синтетика поэзии» (сб. «Проблемы поэтики», М.—Л., 1925), имея в виду «синтетич­ность» в том искусствоведческом смысле, в каком В. И. Немирович-Данченко, Вс. Мейерхольд, А. Я. Таи­ров, Ф. Ф. Комиссаржевский говори­ли о синтезе различных средств выразительности, направленных на достижение намеченных художествен­ных целей⁷.

Слово синтетика как равнозначное абстрактному синтетичность в 20-х го­дах и много позднее употреблялось так редко, что даже не было зареги­стрировано словарями языка. В наше время существительное синтетика приобрело конкретное значение, став довольно распространенным назва­нием (с собирательным оттенком) предметов преимущественно бытового обихода, выработанных из искусст­венного сырья, из химических продук­тов (ср. названия магазинов «Синте­тика»). И в современной художественной литературе находим: «Это касается главным образом арифмети­ки. То есть уменья сводить с концами концы в смысле синтетики и косме­тики»⁸.

Это значение слова синтетика стало доминирующим и настолько устойчи­вым, что название статьи В. Брюсова «Синтетика поэзии» (ссылаюсь на проведенный мною опрос) теперь многими воспринимается как обозначение ненастоящей, поддельной, искусствен­ной поэзии, своего рода эрзаца или «заменителя».

Наличный и готовый материал язы­ка ничуть не обрекает говорящего на неточность выражения своих мыслей, хотя, конечно, например, едва улови­мые оттенки эмоций и сложные ассоциации идей не всегда поддаются воплощению в материи языковых зна­ков. «Выразить словами то, что пони­маешь, так, чтобы другие поняли тебя, как ты сам, дело самое труд­ное», – говорил Л. Н. Толстой. И объ­ясняется такое положение не только «сопротивлением» готового материала языка. «Необходимо помнить, что точное, однозначное или же определяемое привычным употреблением выражение не может быть для каж­дого ясным и понятным: речь может идти о термине или же о содержании, многим людям незнакомом»⁹. Труд­ности эти преодолеваются с помощью тех средств, которые дает лингвисти­ческая теория в области культуры ре­чи. Но нельзя рассчитывать на стан­дартизацию языкового сознания и на регулирование мнемонических ассо­циаций. Во многом прав был Тютчев, сказавший о поэтических произведе­ниях: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». Однако можно и должно стремиться к тому, чтобы готовый материал языка и особенно речевая деятельность не давали пово­дов для возникновения помех, препят­ствующих полному пониманию воспри­нятой речи и реализации конкретных целей каждого данного высказывания»

¹ Об окказиональных явлениях, возникающих при актуализации единиц языка в актах их использования, см.: W. Betz, Zur Überprüfung des Feldbegriffs. «Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung», 1953, 71.

² См. наблюдения по этому поводу в ста­тье М. М. Морозова «Язык и стиль Шекспи­ра» (сб. «Из истории английского реализма», Изд. АН СССР, 1941, стр. 25 и след.).

³ Ш. Балли, Общая лингвистика и вопросы французского языка. Перевод с французского, М., 1955, стр., 36—39.

⁴ Такие слова и лексикализованные единицы нельзя назвать общеупотребительными. Они принадлежат к сфере специального практическо­го выражения, закрепленного за литературным языком.

⁵ «Ich wollt’, meine Schmerzen ergössen Sich all in ein einziges Wort, Das gäb’ ich den lustigen Winden, Die trügen es lustig fort».

⁶ Лингвистический анализ этого произведе­ния, стремящийся установить или восстановить его подлинную семантическую перспективу, должен учитывать народное заклинательное выражение слово на ветер, употребительное тогда, когда поминали что-либо «недоброе» (Даль, IV, 222). «Грусть», «печаль» и есть то «недоброе», что лирический герой хотел бы «слить в единое слово» и избавиться от них.

⁷ См.: П. Новицкий, Современные театральные системы, ГИХЛ, 1933, стр. 56 и след.

⁸ Л. Мартынов, Стихотворения и поэмы, т. II, М., 1965, стр. 167.

⁹ Б. Гавранек, Задачи литературного языка и его культура. «Пражский лингвисти­ческий кружок». Сб. статей, М., 1967, стр. 357.

 

Задание 8.

Стили русского языка:

Научный

Характеристика: это стиль научных работ, статей, учебников, лекций, рецензий. В них содержится информация о разнообразных явлениях окружающего нас мира. В области лексики научный стиль характеризуется прежде всего наличием специальной лексики, терминов (склонение, спряжение, теорема, биссектриса, логарифм и др.). Слова употребляются, как правило, в прямых своих значениях, так как научная речь не допускает двусмысленности и должна быть предельно точна.

«Вещество может существовать в трёх агрегатных состояниях:

твёрдом, жидком и газообразном.

При нагревании твёрдые вещества плавятся, а жидкие закипают, превращаясь в пар. Понижение температуры приводит к обратным превращениям. Некоторые газы при высоком давлении сжижаются. При всех этих явлениях мельчайшие частицы вещества не разрушаются. Таким образом, вещество, изменяя агрегатное состояние, не превращается в другое».

 

 Официально-деловой

Характеристика: обслуживает широкую область юридических, административных, дипломатических отношений. Его основное назначение – информация, сообщение. Этот стиль употребляется при написании различных документов, инструкций, уставов и т. п. Слова в нем употребляются в прямом значении, чтобы избежать их неправильного толкования. В лексике этого стиля много слов и устойчивых сочетаний, закрепленных именно за этим стилем: ходатайство, заявление, резолюция, приказ, протокол, апелляция, предъявить иск, возбудить дело; мы, нижеподписавшиеся. Частотны в синтаксисе данного стиля безличные предложения со значением необходимости, приказа (необходимо срочно подготовить, следует принять меры и т. п.).

«Согласно Гражданскому кодексу Российской Федерации, обществом с ограниченной ответственностью (далее – ООО) признается утвержденная одним или несколькими лицами коммерческая организация, уставный капитал которой разделен на доли, определенные учредительными документами. В отличие от акционерного общества, право на долю подтверждается не ценной бумагой, акцией, а лишь свидетельством, которое, в соответствии с уставом ООО, может выдаваться его участникам учредителям».

 Публицистический

Характеристика: это стиль газет, выступлений на актуальные общественно-политические темы. К наиболее распространенным жанрам публицистики относятся передовая статья, корреспонденция, очерк, выступление на митинге, собрании и т. д. В произведениях публицистики обычно ставятся две задачи: во-первых, сообщение, информация об определенных социальных явлениях или актах и, во-вторых – открытая оценка излагаемых вопросов, чтобы активно воздействовать на слушающего или читающего, чтобы привлечь собеседника к поддержке той позиции, которую занимает и отстаивает автор. В лексике этого стиля много слов и фразеологических оборотов общественно-политического характера: прогрессивное человечество, борьба за мир, передовые идеи.

«Наш Шекер — большой, крепко укоренившийся кыргызский аил. Триста с лишним дворов. Как ни приеду — то тут, то там — новые дома под новыми крышами. Прибавляются дворы. Растет айл. И стоит он на видном месте, как говорят у нас, у «головы воды» — в предгорье, под самым Таласским хребтом, как раз в створе здешней великой двуглавой вершины напротив пика Манаса. На ту высоченную гору взлетел на коне Манас обозревать местность вокруг — не идут ли откуда враги!... (Не трудно вообразить, какое огромное пространство мог оглядывать Манас с той высоты. Масштабы поистине эпические. Таким хотелось видеть в древности народу своего сына и героя Манаса). Как бы то ни было, оттуда, из-под вечных снегов Манаса, прибегает в долину бурная и студеная Куркуреу, приносящая воду, а стало быть, жизнь всему, что живет на этой земле...».

 Художественный

Характеристика: используется в художественных произведениях, чтобы нарисовать картину, изобразить предмет или событие, передать читателю эмоции автора. Высказывания художественного стиля отличаются образностью, наглядностью, эмоциональностью. К характерным языковым средствам стилям относятся слова с конкретным значением, слова в переносном употреблении, эмоционально-оценочные слова, слова со значением признака, предмета или действия, слова со значением сравнения, сопоставления; глаголы совершенно вида с приставкой за-, обозначающие начало действия, переносное употребление форм времени и наклонений (В эту-то Дуняшу и влюбись Аким!), эмоционально-окрашенные предложения. Язык художественной литературы способен включить в себя все богатство литературного и общенародного языка. Чтобы создать у читателя представление об эпохе, месте действия, быте, писатель использует в повествовании устаревшие слова (историзмы, архаизмы), слова местных говоров.

Яша был всего лишь мелким пакостником, который, тем не менее, имел очень большой потенциал. Еще в розовом детстве он виртуозно тырил яблоки у тети Нюры, а не прошло и каких-то двадцати лет, как он с тем же лихим запалом переключился на банки в двадцати трех странах мира, причем умудрялся так мастерски их обчищать, что ни полиция, ни Интерпол никак не могли взять его с поличным.

Разговорный

Характеристика: служит, прежде всего, для непосредственного общения с окружающими нас людьми. Он характеризуется непринужденностью и неподготовленностью речи. В нем часто употребляются разговорные слова (н-р: молодые вместо молодожены, затеять вместо начать, нынче вместо теперь и т. п.): слова в переносном значении (окно – в значении ‘ перерыв’).Слова в разговорном стиле нередко не только называют предметы, действия, признаки, но и содержат их оценку: молодчина, ловкач, безалаберный, приголубить, умничать, развеселый. Для синтаксиса разговорного стиля характерно употребление простых предложений. Широко в нем представлены предложения неполные, поскольку разговорная речь – это чаще всего диалог.

- Представляешь… Иду я вечером домой и вдруг навстречу большущая собака.

- Да ну!

- Ага. Темно. На улице ни души, а она летит прямо на меня.

- Ну ты, наверное, от страха со всех ног бросилась наутёк.

- Наоборот. Встал и стою как столб. Боюсь пошевелиться.

- А дальше?

- Что дальше? Промчалась она мимо меня, как метеор. Оглядываюсь, а она, оказывается, кошку увидела – и за ней.

- Догнала?

- Да нет. Кошка в подъезд прыгнула, а собаку хозяин отозвал.