Общественные отношения, социальная организация, семейно-

брачные отношения у номадов

Родо-племенная организация кочевников состояла из нескольких звеньев. В разных племенах, в разные исторические эпохи, на разных территориях число этих звеньев не совпадало, но общие черты структуры сохранялись.

Низшей ячейкой племени была семья. Ранее нижняя хронологическая граница процесса зарождения большой патриархальной семьи у кочевников определялась в пределах от середины 1 тыс. до н. э. до начала н. э. Однако новейшие данные позволяют предложить, что процесс трансформации большой патриархальной семьи, по-видимому, начался значительно раньше.

Иногда группа из трёх-четырёх семей, связанных между собой узами близкого кровного родства, владела более или менее нераздельным имуществом. Но эти явления встречались редко. Сами потребности кочевого хозяйства, уход за скотом, его выпас не делали необходимым объединение больших коллективов людей для совместного труда.

Несколько семей близких или дальних родственников, помнивших или знавших общего предка, составляли небольшую родовую группу.

Широкая родовая группа охватывала семьи, объединённые отдалённой степенью родства. Её члены были связаны строгими обязательствами и правами взаимопомощи и взаимоответственности. Во главе такой группы (аширы) у кочевников Аравии, например, стоял шейх, в отдельных случаях военачальник – акыд. Род также имел знатока и толкователя обычного права. У каждой аширы были собственное имя, тамга, военный клич, иногда родовое кладбище. Род мог принимать в свой состав и чужаков.

Далее шло подплемя – группа родов, связанных вымышленными генеалогиями или фактическими родственными отношениями, а также политическим или военным союзом.

Следующей ступенькой общественной структуры было племя. Оно имело свою территорию, некоторые диалектальные особенности в языке, специфические черты быта, культуры, верований, свою тамгу и военный клич. Соплеменники считали себя родственниками, происходящими от одного предка. Во главе племени стоял шейх, имелся также акыд и несколько знатоков обычного права.

Группировки (союзы) племён формировались по этническому (родственному) признаку, но также и по политическим соображениям. Отношения между родственными племенами регулировались особыми нормами обычного права.

Политическая власть в союзах племён в значительной мере оставалась диффузной и в основном связанной с военными и организационно-регулятивными функциями. Внутри самих кочевых обществ потребности политической интеграции были недостаточно сильны для того, чтобы приводить к необратимым структурным изменениям.

Внутри кочевых племён сохранялись явления, свойственые патриархально-родовому обществу. К ним, прежде всего, относится коллективная собственность племён на пастбищные территории. Каждое из племён присваивало себе какую-либо территорию, которая образует его владение. Оно образует один или несколько лагерей, разбросанных по этой территории. Места стоянок меняются по мере поедания корма вокруг этих лагерей. Племенам принадлежит также большинство колодцев. Последние являлись исключительной собственностью племени или лиц, предки которых их выкопали.

В среде кочевников существовали многие элементы патриархально-родовой взаимопомощи в хозяйственных делах.

Бедуины Аравии, как и кочевники вообще, славились широким гостеприимством. Пренебрежение его обычаями считалось страшным позором.

Огромное значение имела материальная помощь сородичей при падеже скота в результате засух и болезней, потери имущества после грабительских набегов. Утраченную собственность возмещали скотом, утварью или лагерным снаряжением. Попавшим в беду отдельным семьям помогали сородичи, а родовым объединениям – соплеменники или союзные племена. Однако если племя лишалось значительной части скота в результате тяжёлого военного разгрома, то обычай возмещения потерь практически переставал действовать. Бедняки в этих случаях были обречены на голодную смерть. То же самое происходило при страшных засухах или повальных болезнях.

Отношения между различными родоплеменными подразделениями регулировались, прежде всего, с помощью важнейшего института обычного права – кровной мести. Среди бедуинов обычай кровной мести охватывал, как правило, родственников до пятой степени родства. Часто вся группа сородичей, на которую распространялась кровная месть, покидала своё племя и искала пристанища и защиты у могущественнейшего шейха чужого племени. Затем пыталась договориться об уплате выкупа, если убитый не принадлежал к знати. Если же он принадлежал к знати, то требовалась уплата кровью.

У поздних кочевников родоплеменная организация чаще всего представляла собою «идеальную» схему, далеко не всегда отражавшую реальную структуру. Главную роль в объединениях кочевников от племени до «рода» играл «классово-политический момент». Патриархально-родовые подразделения имели реальную форму в виде больших или меньших до составу семейно-родственных групп. Однако ретроспекция от этнографических материалов в сторону материалов археологических и сопоставление этих двух категорий источников позволяют констатировать, что в скифское время, отстоящее на 2700-2200 лет от эпохи бытования явлений, фиксируемых этнографами, родоплеменная организация имела не «идеальное», а вполне реальное выражение. Степень этнографической и собственно этнической монолитности в пределах конкретных историко-культурных зон «скифского» мира была весьма высокой. В то же время археологический материал, фиксирующий гораздо более ранние формы развития, чем этнография, сигнализирует о большой роли семьи как социально-экономической единицы.

Вопрос о формах семейно-брачных отношений у кочевых народов традиционно рассматривается этнографами на примере наиболее пережиточных форм семейно-брачных отношений народов, которые (или хотя бы часть которых) в недавнем прошлом или даже в наши дни ведут традиционный для кочевников образ жизни. Так, например, было установлено, что в относительно недавнем прошлом тюркоязычные народы Сибири и Средней Азии практиковали две формы заключения брака, которые развились из «ортодоксального» группового брака:

1) более древняя форма – заключение брака посредством похищения, со следующим затем примирением и выкупом;

 2) заключение брака со сватовством и уплатой калыма за невесту.

Источники позволяют нам также сделать некоторые выводы о положении женщины в семье и обществе в целом. Так, археологические исследования непотревоженных в древности погребений алды-бельской и саглынской культур Центральной Азии дают вполне однозначные данные о достаточно самостоятельном и относительно высоком положении женщин в семье и обществе.

В соответствии с канонами погребального ритуала, особенно строго соблюдавшимися на раннем этапе саглынской культуры, размещение погребённых в камерах было таково: взрослые покоились в один ряд, головами у западных – северо-западных бортов камер срубов, дети, как правило, – в ногах взрослых. Женщины покоятся в усыпальницах в одном ряду с мужчинами и в совершенно одинаковом с ними положении. Зафиксировано наличие при мужчинах оружия и отсутствие такового при женщинах. Кроме того, показательно распределение посуды: в подавляющем большинстве случаев глиняная кухонная посуда находилась при останках женщин, деревянная посуда (в том числе деревянные сосуды явно походного назначения – с отверстиями для подвешивания, проделанными в ручках) – при останках мужчин. При женских костяках часты захоронения детей – это дети, погребённые в ногах своих матерей. В серии случаев были найдены специфические амулеты – антропоморфные подвески, изображавшие женское божество, в функции которого входило и покровительство деторождению и плодовитости. Сопроводительный инвентарь даёт вполне ясные свидетельства о том, что в круге занятий мужчин видное место занимало участие в военных походах, а круг занятий женщин включал ведение домашнего хозяйства и воспитание малолетних детей. Археологические данные свидетельствуют о мобильности мужчин-воинов и о более стационарном образе жизни женщин, ведших домашнее хозяйство и, по-видимому, остававшихся в зоне обитания отдельных этнических групп во время межплеменных войн. Не отмечено ни одного случая насильственного умерщвления женщин и сопроводительного её захоронения вместе с мужчиной. Как и мужчины, женщины вносились в камеры через подхоронительные ходы.

Вовсе не так однолинейно предстаёт вопрос об одноактности или неодноактности царских усыпальниц западных территорий – собственно Скифии. При исследовании царского скифского кургана Толстая Могила (окраина г. Орджоникидзе, Украина) были открыты: центральное погребение (царь), боковая гробница (женщина-царица и ребёнок), погребения «воина-охранника» и «возничего» и два женских захоронения («служанки»). Всего знатных погребенных сопровождало в иной мир четверо слуг. По-царски пышными были и центральная усыпальница, и усыпальница женщины с ребенком. Доказано наличие родственных связей между главными погребёнными, их принадлежность к одной семье. Между погребениями мужчины из центральной усыпальницы и ребёнка из боковой прошло около 2-3 лет. Похороны ребёнка состоялись позже похорон женщины (вероятно, его матери) и он был внесён в гробницу через отдельный вход. Похороны каждого из лиц царской семьи были одноактными.

В легендарной форме вопрос о положении женщин у скифов, с одной стороны, и савроматов – с другой, излагается в известном рассказе об амазонках и происхождении савроматов. В изложении Геродота речь амазонок, обращённая к скифским юношам, такова: «Мы не можем жить с вашими женщинами. Ведь обычаи у нас не такие, как у них: мы стреляем из лука, метаем дротики и скачем верхом на конях; напротив, к женской работе мы не привыкли. Ваши же женщины не занимаются ничем из упомянутого, они выполняют женскую работу, оставаясь в своих кибитках, не охотятся и вообще никуда не выходят. Поэтому-то мы не сможем с ними поладить». Далее Геродот сообщает, что у савроматов «женщины сохраняют свои стародавние обычаи: вместе с мужьями и даже без них они верхом выезжают на охоту, выступают в поход и носят одинаковую одежду с мужчинами». И далее: «Что касается брачных обычаев, то они вот такие: девушка не выходит замуж, пока не убьёт врага. Некоторые умирают старухами, так и не выйдя замуж, потому что не в состоянии выполнить обычай». В известной мере эти сообщения Геродота перекликаются с его же сообщением о положении женщины у исседонов: «Этих людей (исседонов) также считают праведными, а женщины у них совершенно равноправны с мужчинами».

Сопоставляя данные, полученные при исследовании археологических культур скифского времени азиатских степей, с сообщениями Геродота о более западных территориях скифского мира, мы можем констатировать, что, по-видимому, положение женщины у древних кочевников Центральной Азии, в частности у носителей саглынской культуры, было более близким к положению женщины у савроматов и исседонов, нежели к обычному положению женщины у скифов. Т.е. положение женщин у племён, обитавших в разных историко-культурных зонах «скифского» мира, не имело стандартного характера.

Некоторые учёные констатируют отсутствие у скифов ощутимых следов матриархальных отношений и, имея в основе сведения о существовании у них многожёнства, делают вывод о «приниженном» положении скифских женщин. Однако, скорее всего, многожёнство было доступно только лицам, занимавшим исключительное положение в обществе. К тому же Геродот даёт нам всего одно свидетельство о многожёнстве у скифов, причем человек, имевший, по его словам, трёх жён, занимал как раз наивысшее положение в обществе – это был скифский царь Ариапейт.

История рассмотрения вопроса о положении женщины у скифских и савроматских племён даёт примеры крайностей во мнениях. Хрестоматийная точка зрения о приниженности женщин в эпоху патриархата встретила на своем пути концепцию, констатировавшую сохранение элементов матриархата у такой группы, как савроматы.

Действительно, погребения женщин-воительниц свидетельствуют о высоком положении женщин, однако это не является чертой, свойственной лишь савроматам, – подобная черта свойственна многим другим народам. «Гинекократизм» (женовластие) савроматов не является пережитком матриархата, а является отражением того, что во время войн и грабительских набегов вся безопасность дома и стада обеспечивалась женщиной.

Если обратиться к этнографическим материалам, характеризующим брак и семью кочевников Центральной Азии и иллюстрирующим обычное семейное право, то мы получаем данные, опять-таки свидетельствующие об относительно высоком положении женщин в семье и обществе. С одной стороны, выясняется, что женщина была в высокой степени обременена обширным кругом хозяйственных обязанностей и существенных правовых ограничений. С другой стороны, обычное семейное право у кочевников Центральной Азии издревле предусматривало известную правовую самостоятельность женщины. Например, согласно обычному праву тувинцев, если муж наносил физическое оскорбление жене, она имела возможность тут же расторгнуть брак и уйти к родителям, забрав с собой свою долю имущества (главную часть приданого составляла юрта). Неприличной и недопустимой считалась даже простая ссора между мужем и женой в присутствии посторонних.

Археологические данные в сочетании с антропологическими характеристиками позволяют в некоторых случаях выяснить контуры возрастных подразделений. В целом не потревоженные в древности могильники Саглынской долины демонстрируют следующую картину половозрастного состава: 1) старшая категория, куда входили мужчины и женщины в возрасте – от 25-30 лет и выше; 2) категория взрослых мужчин и женщин, куда входили люди от 16 до 25 лет; 3) категория лиц подростковых и юношеских возрастов (от 9 до 16 лет), причисленных к взрослым, однако с ограничениями; 4) дети до 7-8 лет.

Рассмотрение проблемы возрастных классов и их пережитков показало, что институт возрастных классов имел широкое распространение у древних народов Центральной и Средней Азии, а затем, прекратив своё существование в чистом виде, сохранился в виде пережитков вплоть до весьма поздних времён. Обобщив материалы, собранные исследователями у узбеков, таджиков, киргизов, казахов, учёные пришли к весьма важным заключениям: у народов Средней Азии как мужчины, так и женщины проходили четыре главные возрастные ступени: детство, юношество, зрелость и старость. Переход из одного подразделения в другое сопровождался реликтовыми ритуальными действами и соответствующими изменениями в одежде, прическе и т.д. Мальчики, например, в возрасте от 5-7 до 9-12 лет отделялись от матерей и начинали освоение круга мужских занятий; совершались и некоторые обрядные действия, знаменовавшие их переход в разряд юношей. От 5-6 до 12 лет наступало время обрезания, знаменовавшее приобщение к разряду мужчин, отражавшее древние инициации.

Французский исследователь Л. Леви-Брюль дал одно из наиболее чётких определений сущности инициации: «Церемонии посвящения имеют целью сделать индивида «совершенным», способным исполнять все функции законного члена племени, они призваны закончить» его в качестве живого человека». Далее Леви-Брюль начертил ставшую классической схему мировых систем инициации: «Новопосвящаемые отделяются от женщин и детей, с которыми ни жили до этого времени. Обычно отделение совершается внезапно и неожиданно. Будучи вверены попечению и наблюдению определённого взрослого мужчины, с которым они часто находятся в известной родственной связи, новопосвящаемые обязаны пассивно подчиться всему, что с ними делают, и переносить, без каких бы то ни было жалоб всякую боль, пытания являются долгими и мучительными, а порой доходят до настоящих пыток. Тут мы встречаем и лишение сна, пищи, бичевание и сечение палками, удары дубиной по голове, выщипывание волос, соскабливание кожи, вырывание зубов, обрезание, подрезание, кровопускание, укусы ядовитых муравьёв, душение дымом, подвешивание при помощи крючков, вонзаемых в тело, испытание огнём и т.д.». Л. Леви-Брюль делает вывод, сводящийся к тому, что стремление удостовериться в храбрости и выносливости инициируемых, испытание их мужества, их способности терпеть боль и не выдать тайну – это мотив второстепенный. Главный мотив – достижение мистического результата, заключающегося в установлении связи между новопосвящёнными и «мистическими реальностями», которыми определяется сущность общественной группы. Во время посвящения юношам сообщали нормы поведения в коллективе.

Письменные источники, хотя и не содержат целостной характеристики инициации у племён Великого пояса степей скифского времени, свидетельствуют о наличии инициации и об отдельных существенных элементах и нормах посвятительных и испытательных обрядов. Так, повествуя о воинских обычаях европейских скифов, Геродот указывает: «Когда скиф убивает первого врага, он пьёт его кровь. Головы всех убитых им в бою скифский воин приносит царю. Ведь только принесший голову врага получает свою долю добычи, а иначе нет». Обряд питья крови первого убитого в бою врага включал в себя, прежде всего, элемент испытания жизнестойкости души молодого воина, ведь вместе с кровью подразумевалось и вхождение в него души его врага.

Предания скифов также содержат отзвук обряда инициации. Как, например, рассказ о трёх сыновьях Таргитая – Липоксае, Арпоксае и самом младшем, Колаксае. Геродот пишет, что в их царствование на скифскую землю упали золотые предметы: плуг, ярмо, секира и чаша. «Первым увидел эти вещи старший брат. Едва он подошёл, чтобы поднять их, как золото запылало. Тогда он отступил, и приблизился второй брат, и опять золото было объято пламенем. Так жар пылающего золота отогнал обоих братьев, но, когда подошёл третий, младший, брат, пламя погасло и он отнёс золото к себе в дом. Поэтому старшие братья согласились отдать царство младшему». В рассказе этом, скорее всего, отразились обряды суровых испытаний огнём, которым, надо полагать, подвергались скифские воины.

Второй вариант преданий скифов опять-таки содержит элементы испытательных обрядов инициации. Геракл говорит женщине-змее: «Когда дети твои возмужают, поступи лучше всего так: посмотри, который из них натянет этот лук так, как я его натягиваю, и по-моему опояшется этим поясом, тому и предоставь твою землю для жительства; напротив, вышли отсюда того из них, который не сможет предложенной задачи выполнить». Здесь речь идёт не только об испытаниях подвергавшихся инициации юношей, но и о суровых выводах, которые следовали для тех, кто этих испытаний не выдерживал, – они не только не считались достойными быть равноправными членами общества, но и не считались достойными вообще жить на родной земле.

Есть у Геродота и отражение женских инициаций. Сообщая о брачных обычаях савроматов, он указывает: «Девушка не выходит замуж, пока не убьёт врага. Некоторые умирают старухами, так и не выйдя замуж, потому что не в состоянии выполнить обычай». Несмотря на несомненную долю гиперболизации, и здесь мы видим суровый обычай: не выдержавшая инициации девушка безоговорочно лишалась права на переход в категорию взрослых женщин и соответственно не получала права на вступление в брак.

Таким образом, в труде Геродота имеются вполне ясные свидетельства о том, что обряды инициации в скифском мире бытовали и что племена скифского времени не составляли в этом отношении исключения из общемирового круга. Старшие возрастные категории общества скифского времени планомерно готовили себе замену, и инициации являлись рубежом воспроизводства зрелых и полноправных членов общества.

Таким образом, в обществе древних кочевников обычным правом был регламентирован процесс воспроизводства взрослых возрастных категорий за счёт возрастных категорий, постепенно подготавливаемых к общественной жизни – к труду, войне, к участию в многообразии социальных явлений. Без планомерного пополнения соответствующим образом подготовленных взрослых членов общества кочевые объединения были бы обречены на гибель.