Преследование линейными казаками турецких фуражиров

остальных переправлявшихся частей. В то же время неприятель открыл огонь со своих дальних батарей по нашей флотилии, имея целью помешать начавшейся наводке моста и дальнейшей перевозке войск⁷⁰.

Когда весь десантный отряд сосредоточился на правом берегу, генерал Коцебу лично повел его по дороге к Мачину, выслав влево от дороги рекогносцировочный отряд греческих волонтеров для осмотра местности, покрытой камышом. Охотники спокойно подошли к оставленной неприятелем батарее, но как только они взошли на ее вал, то были встречены сильным штуцерным огнем турок, скрытых в ложбине за батареей и в траншеях, которые соединяли ее с прочими батареями.

Генерал Коцебу остановил свою цепь и завязал с противником перестрелку, а переправившаяся наша артиллерия совместно с батареями острова Бындоя открыла картечный огонь по ближайшим неприятельским укреплениям, за которыми держалась турецкая пехота. Одновременно с этим приступили к трассировке и постройке предмостного укрепления.

Противник до ночи продолжал действовать своими двумя орудиями картечью по войскам и ядрами по работам и мосту. Сверх того турки два раза выстраивались вдоль своих ложементов и открывали батальный огонь, не нанося нам, однако, никакого вреда как вследствие своего большого удаления, так и ввиду отличной приспособленности нашей пехоты к рельефу местности.

Тем временем наводка моста⁷¹ очень задерживалась из-за неприятельского огня и сильного ветра, который рвал якоря и сносил

73

суда. Это обстоятельство делало крайне опасным положение на правом берегу реки отряда генерала Коцебу, который мог ожидать ночного нападения турок, все еще удерживавшихся в ближайших укреплениях. Пришлось отряд этот подкрепить двумя батальонами Люблинского полка и двумя орудиями, которые около 6 часов вечера переправили на судах. В течение ночи генерал Коцебу был подкреплен остальными двумя батальонами люблинцев и еще двумя орудиями.

Но утро 12 марта принесло мало утешения князю Горчакову. «Предмостное укрепление,— писал он генералу Лидерсу⁷²,— слабо, мост не клеится, перевозочные средства дурные. По всему этому положение Браиловского отряда может сделаться весьма затруднительным, если ваши войска не двинутся вперед». Поэтому князь Горчаков просил генерала Лидерса продвинуться с его отрядом до Горвана или по крайней мере выдвинуть вперед авангард.

В действительности же турки в ночь с 11 на 12 марта окончательно очистили свои батареи и отступили по направлению к Мачину⁷³. В ночь же на 13 марта князь Урусов, начальствовавший войсками на острове Бындой, донес, что неприятель, оставив Мачин, потянулся на Гирсово. 13-го утром мост был готов, и князь Горчаков, приветствуемый жителями, торжественно вступил в Мачин.

Урон Браиловского отряда при совершении этой операции был весьма незначителен. Оторвало ногу одному из помощников Шильдера, генералу Дубенскому, и из нижних чинов было 6 убитых и 30 раненых⁷⁴.

Таким образом, 13 марта на правом берегу Дуная находилось уже свыше 50 батальонов и 160 орудий русских войск, владевших крепостями в Тульче, Исакче и Мачине и имевших три обеспеченные переправы на левый берег.

Все это было достигнуто сравнительно ничтожными потерями в 25 офицеров и около 750 нижних чинов убитыми и ранеными и ставит переправу князя Горчакова вровень с блестящими подобного рода операциями по искусству стратегии и превосходному исполнению.

На театре военных действий, заключающем все пространство по Дунаю, от Калафата до Измаила, князь Горчаков, не ослабив ни одного из пунктов, занятие которых имело значение, сумел сосредоточить на нижнем Дунае столько войск, что одновременно мог предпринять переправу на правый берег в трех пунктах — от Браилова, Измаила и Галаца, произведя демонстрацию у Гирсова. Форсированная переправа в трех весьма мало удаленных друг от друга местах, с самостоятельными силами и флотилией на каждом, должна была парализовать оборону. Ни на одном из защищаемых пунк-

74

тов переправы неприятель не мог быть спокоен за свой тыл и фланги, а одновременность форсирования и внушительные силы всех отрядов затрудняли противнику возможность определить, откуда, собственно, наносится главный удар, и своевременно направить туда резерв, если бы таковой у турок и существовал в низовьях Дуная.

Оригинальность и искусство плана Горчакова заключались еще и в том, что сила переправляющихся отрядов и пункты переправ были так скомбинированы, что неудача на одном из этих пунктов, даже там, где переправлялись главные силы, не влекла за собой неудачи всей операции, так как внушительность сил, переправляемых в остальных пунктах, и угрожающее положение каждого из этих пунктов по отношению к другим не давали возможности туркам развить свой успех и продолжать удерживать берега Дуная.

Если прибавить к этому необыкновенно подробную и точную подготовку операции, повышенное внимание к надлежащему обеспечению техническими средствами, к уменьшению опасности сильного поражения в случае неудачи, отличную ориентировку всех частных начальников, данную им необходимую долю самостоятельности и тесную связь между всеми отдельно действующими отрядами, то нашу переправу через Дунай следует признать не только «единственным счастливым делом войны 1853 года»⁷⁵, но и операцией, во всех отношениях блестящей, способной, по мнению наших противников, изменить, как увидим ниже, весь ход кампании, если бы мы не испугались первого нашего решительного шага.

Странная судьба у князя Михаила Дмитриевича! После бесцветной многомесячной кампании, в течение которой на его голову не без справедливости сыпались со всех сторон нарекания, он проявляет качества талантливого генерала именно в ту минуту, когда, истомленные его нерешительностью, посылают на Дунай князя Варшавского.

Невольно еще больше убеждаешься, что князь Горчаков не был обойден военными талантами, но в излишней степени был одержим нерешительностью, отсутствием гражданского мужества действовать самостоятельно, страхом перед Петербургом и Паскевичем и недостатком практики в командовании войсками.

Как только категорическое повеление императора Николая совершить переправу через Дунай покрыло собой отмеченные выше недочеты характера князя Михаила Дмитриевича и ему удалось по тем или другим обстоятельствам не спуститься с роли главнокомандующего в роль частного начальника, то и результат дела вполне соответствовал военным дарованиям командующего армией. «Князь Горчаков пишет мне,— всеподданнейше доносил князь Варшавский⁷⁶,— что он жив не остался бы, если бы переправа не удалась».

75

Переправа через Дунай (современная народная картина)

Нельзя по поводу этих строк не отметить лишний раз связи между решимостью главнокомандующего добиться во что бы то ни стало поставленной цели и успехом задуманного предприятия.

Надо, впрочем, сознаться, что план, которым руководствовался турецкий главнокомандующий, во многом облегчал действия князя Горчакова.

Оттоманская армия, доведенная в феврале до 120 000 человек⁷⁷, была сосредоточена главными своими силами между Рущуком, Туртукаем и Силистрией, вытянутым левым флангом до Видина и Калафата и с прикрытием нижнего Дуная и Добруджи отдельным корпусом Мустафа-паши. Главное назначение этого корпуса, действительную силу которого трудно определить⁷⁸, состояло в обороне одной из двух линий Троянова вала, замыкавшего Добруджу между Рассово и Кюстенджи; но Мустафа-паша, не без ведома, как можно полагать, главнокомандующего, продвинул его вперед к берегу Дуная, между Гирсовом и Тульчей.

«Лучший план Омера-паши,— говорит по этому поводу генерал Клапка⁷⁹,— заключался в сосредоточении большей части его армии на наиболее важном участке театра войны, между Шумлой, Варной и Рущуком. Корпус в 20 тысяч, опирающийся на Калафат и Видин, и другой в 10 тысяч, поставленный между Никополем и Систовом, были бы достаточны для того, чтобы помешать диверсии русских по Софийской дороге. Правый фланг было бы выгод-

76

нее откинуть к Троянову валу, с авангардом у Бабадага, не занимая линии нижнего Дуная, а только наблюдая по ней за неприятелем. Но вместо этого Омер-паша разбросал свои войска между Калафатом и устьями Дуная, сделав невозможным их быстрое сосредоточение для движения против неприятеля и позволив русским обойти его правый фланг и победоносно открыть кампанию».

Таким образом, князь Горчаков при своей переправе имел дело лишь с корпусом Мустафы-паши, и разброска оттоманской армии почти равномерно на всем протяжении Дуная не давала возможности ее главнокомандующему ни поддержать Бабадагский отряд, ни отвлечь своими серьезными активными действиями внимание и силы Горчакова на другой пункт Дуная.

Мустафа-паша, насколько можно судить⁸⁰, разделил свои войска на несколько отрядов, которыми занял Тульчу, Исакчу, Мачин и Гирсово, не имея резерва⁸¹. Наибольшее внимание им было обращено на Тульчу, замыкавшую дельту Дуная, и на Мачин, обеспечивающий левый фланг его района. Что касается участка реки против Галаца, то он наблюдался лишь кавалерией, и только на нагорном берегу у с. Горван была занята укрепленная позиция отрядом, силу которого не представляется возможным определить. Укрепленные Мачин, Горван и Исакча представляли центр оборонительной линии Мустафы-паши с откинутыми флангами у Тульчи и Гирсова. Таким образом, переправа Горчакова всеми силами у Галаца выводила бы его на фронт этой позиции и стоила бы больших жертв. Лишь угроза Гирсову, Мачину и Тульче могла обезвредить силу неприятельского сопротивления, что и случилось в действительности.

Крайне неясный и пристрастный рапорт Омера-паши не дает никакой возможности составить полное представление о противодействии корпуса Мустафы-паши переправе князя Горчакова. На турок, насколько можно судить, очень подействовала переправа отряда генерала Лидерса у Галаца, которой они совершенно не ожидали и которая ослабила силу их обороны у Мачина и Тульчи. Они преувеличенно считали наши силы, перебрасываемые через Дунай, в 80 тысяч человек при 150 орудиях, что «при большом, по словам Омера-паши⁸², утомлении войск после непрерывных двухдневных боев и ввиду чрезмерного удаления отрядов друг от друга заставило Мустафу-пашу отступить к Карасу, исполняя этим раньше данные ему инструкции».

Чтобы сгладить впечатление, которое должно было произвести на турецкие войска поспешное их отступление внутрь страны, Мустафа-паша объявил им, что султан запретил принимать бой до прибытия на театр войны французских и английских армий⁸³.

О понесенных потерях турецкий главнокомандующий ко времени составления рапорта не имел точных сведений, но, по перво-

77

начальным донесениям, уже было зарегистрировано около 500 человек убитыми и ранеными. Основываясь вообще на крайне пристрастном характере официального турецкого донесения, цифру эту смело можно увеличить в несколько раз.

Омер-паша считал позицию у Карасу очень удобной, чтобы принять на ней бой, но необходимость держать в Шумле достаточное для защиты этого пункта количество войск не давало возможности усилить отряд Мустафы-паши 10—12 батальонами, необходимыми для упорной обороны Карасу в зависимости от предполагаемого превосходящего числа русских войск. Поэтому, считая опасным оставлять корпус Мустафы-паши выдвинутым на значительное расстояние вперед без возможности его своевременно поддержать, Омер-паша приказал ему отойти к Шумле, оставив 3 тысячи конницы для разведок в направлении на Базарджик, Карасу и Бабадаг.

Таким образом, князю Горчакову удалось своей переправой очистить всю Бабадагскую область и откинуть турок к Шумле. Успех был полный, и в Дунайской армии заслуженно царили необыкновенное оживление и радость. Общий подъем духа вылился в песне, сочиненной виновником торжества князем Горчаковым и положенной впоследствии на ноты известным композитором Львовым: «Жизни тот один достоин» и т. д.⁸⁴

«Имею счастье доложить Вашему Императорскому Величеству,— всеподданнейше доносил князь Горчаков⁸⁵,— что поход 1854 года открыт с честью для Вашего оружия. 11 марта войска Ваши овладели правым берегом Дуная на трех пунктах… Мачин и Тульча были окружены весьма сильными полевыми укреплениями; взять их с бою нельзя было бы, не потерявши нескольких тысяч храбрых… Войска от генерала до рядового достойны всякой похвалы; они дышат мужеством и готовностью умереть за Вашу славу».

Нечего и говорить, какой радостью отозвалось это известие в сердце государя и всей России. «Слава Богу,— тотчас же отвечал император Николай Горчакову⁸⁶,— за его щедрую милость, слава тебе за отлично обдуманные и столь же славно исполненные соображения, слава сподвижникам твоим и неоцененным храбрым войскам за отличный, беспримерный подвиг. Надеюсь, что сей первый важный шаг будет началом столь же славных в течение похода 1854 года. Отголосок его раздастся вдаль друзьям нашим, но и разозлит еще более врагов наших».

Наградив щедрой рукой участников переправы, государь пожаловал князю Горчакову свой портрет для ношения в петлице, сопровождаемый следующими милостивыми словами собственноручного письма: «В знак моей особой благодарности за твою верную и отличную службу и того искреннего уважения и дружбы, которые к тебе имею, желаю, чтобы изображение того, которому ты оказы-

78

ваешь столько услуг, было бы с тобой неразлучно, как знак его признательности».

Князь Горчаков торопился поделиться своей радостью и с другом молодости князем Меншиковым. Упоминая, что Дунай, где около тридцати лет тому назад он впервые испытал волнение боя, как бы создан для того, чтобы доставлять ему удовольствия, князь Михаил Дмитриевич приписывает неожиданный успех своей переправы с небольшими потерями отличному употреблению артиллерии и кончает свое письмо сообщением о подарке им колокола православной церкви в Мачине, выражая надежду, что «может быть, этот колокол прозвонит последний час Турции»⁸⁷.

Впрочем, этот дар имел в глазах князя Горчакова более глубокое значение, чем это можно было предполагать. Не имея разрешения обратиться к болгарам после переправы через Дунай с каким-либо воззванием, которое определяло бы намерение русского правительства относительно будущей судьбы этого народа, князь Горчаков рассчитывал этим символическим подарком дать болгарам некоторые надежды, чем и вызвал отметку государя «parfaitement bien fait»⁸⁸.

Генерал Шильдер в письме к своему семейству также делится впечатлениями об успешной переправе⁸⁹. «Чудное дело совершилось,— пишет он,— тремя убитыми солдатами и 17 ранеными искуплена победа над врагами Христа, которые два месяца строили батареи и окопы, на две версты вдоль своего берега, в три ряда с обратным огнем, чтобы свой тыл защищать. В прах мы все избили из моих батарей и вмиг под ядрами переправились на его сторону; он, объятый паническим страхом, бежал и бежит...»

Несколько позднее последствия форсирования переправы представились еще в более грандиозном размере. «Не только турки, занимавшие Бабадагскую область,— всеподданнейше доносил князь Горчаков⁹⁰,— оставили поспешно Карасу, не уничтожив даже там моста, и стягиваются, вероятно, к Базарджику и Шумле, но и на верхнем Дунае распространился между ними страх». Активные действия их всюду прекратились, часть войск и орудий со всех пунктов среднего и верхнего Дуная, не исключая и Калафата, были сняты со своих позиций и направлены вниз по реке, по-видимому, к Шумле, в которой, как полагал князь Горчаков, они намерены были запереться до прихода союзников. «Прекрасно»,— начертал на этом докладе император Николай.

Что касается собственно русской интеллигенции, то наш первый большой успех на Дунае не произвел на нее того радостного впечатления, которого можно было бы ожидать. Умы были заняты другим, более важным событием, а именно разрывом с западными державами и открытой враждебностью наших немецких союзников. Сердце русское разрывалось от униженности той ролью, в которую ставила нас Европа, и народное чувство требовало отпо-

79

Переправа через Дунай (набросок с натуры Рутковского)

ра наносимым оскорблениям, ждало призыва правительства к решительной наступательной войне и готово было соединиться в непоколебимой воле пожертвовать всем для отплаты посягавшим на русскую народную гордость. Но вялость наших действий на Дунае совместно с упорными слухами о том, что правительство склоняется к оборонительной войне, отказываясь от нанесения нашему исконному врагу, туркам, смертельного удара, вызвало в сердце наиболее горячих патриотов чувство неудовлетворения и какойто растерянности, которое еще более возросло при известии о назначении главнокомандующим князя Варшавского с его дошедшими до слуха общества тенденциями к обороне и страхом перед Австрией.

«Что это, любезнейший Михаил Петрович! — писал Аксаков Погодину 14 февраля 1854 года⁹¹.— Политические дела меня с ума сводят! Никакое благоразумие не помогает: оскорбляется народная гордость и возмущает душу!.. Я думал, что Закревский⁹² русский человек, а слышу, и он за оборонительную войну! Ведь на нем лежит обязанность: он должен довести до сведения государя оскорбление, негодование всей Москвы, следовательно, всей России».

И благодаря такому настроению радостное известие с Дуная не порадовало Москву; оно для нее не было залогом дальнейшего решительного наступления.

80

«Есть весть, что мы перешли через Дунай,— писал митрополит Филарет Антонию⁹³.— Не без труда взяли крепость; потом, от нас бегут. Но к чему сие ведет? Господу помолимся!» Да Шевырев в день Благовещения извещал Погодина⁹⁴: «Переход через Дунай, говорят, был блистателен… К Пасхе должно быть что-нибудь великое». Этим и кончались все отзывы современников.

Впрочем, по словам В. Давыдова⁹⁵, широкие слои русского общества в то время весьма мало интересовались внешними делами. Житейские дрязги, охота и служебные занятия одни поглощали всеобщее внимание. «Общество,— пишет он,— было еще так грубо, так равнодушно, как будто находилось в какомто летаргическом сне, из которого пробудилось только после Крымской кампании».

Несомненно, более сильное впечатление переправа князя Горчакова произвела на наших врагов. «Полагали без сомнения,— пишет новейший историк Второй империи⁹⁶,— что русские не остановятся в Добрудже, двинутся в Болгарию, форсируют Балканские проходы и постараются нанести удар Адрианополю, а может быть, и самой столице. В течение нескольких дней царило большое беспокойство среди турок; оно не было меньше и в Галлиполи, где высаживались первые французские полки».

Маршал С.-Арно узнал о совершившейся переправе в Марселе, по пути в Константинополь. «Говорят о быстром наступлении русских,— писал он своему брату 19 апреля⁹⁷.— Омер-паша принужден сосредоточиться перед Шумлой. Если русские сделают решительный шаг, они могут поставить нас в затруднение, быстро прибыв к Адрианополю и найдя столицу открытой… У меня кровь стынет в жилах. Сколько потерянного времени, и как еще все медленно идет!»

В то же время он писал военному министру о необходимости удвоить усилия к быстой отправке войск, так как не признавал возможным подвергнуть опасности Адрианополь. «Как будет странно, если мы прибудем слишком поздно!» — кончал он свое письмо маршалу Вальяну.

Канроберу, который со своей дивизией был уже на турецкой территории, С.-Арно послал категорическое приказание немедленно выдвинуться к Адрианополю или, по крайней мере, послать туда бригаду, «чтобы знали, что там авангард французской армии».

Вообще французские руководители турецких операций были очень недовольны свершившимися событиями. «J’espere,— писал генерал Барагэ д’Илье генералу Канроберу,— qu’Omer-Pacha a bien compis la situation et qu’il sera prudent»⁹⁸.

Да не послужит ли это яркой иллюстрацией правильности инстинкта императора Николая и преувеличенных опасений его фельдмаршала!

81

Осостоянии Турции и о предположениях наших врагов после переправы князя Горчакова через Дунай можно судить по переписке французского посла в Константинополе с военным министром маршалом Вальяном. Генерал Барагэ д’Илье⁹⁹ рисовал тяжелую картину состояния Турции, раздираемой внутренними смутами и завоевываемой русской армией. Наш переход через Дунай произвел, по словам автора письма, громадное впечатление на турецкую армию, главнокомандующий которой и не думал более идти против врага, взявшего в свои руки инициативу. «Я предложил турецкому генералиссимусу,— пишет генерал Барагэ д’Илье,— который теперь, кажется, более чем когда-либо расположен меня слушать, оставить в крепостях лишь строго необходимое для обороны их количество войск и сосредоточить свою армию между Рущуком и Силистрией, чтобы, сохраняя постоянно свои сообщения с Шумлой, серьезно противодействовать переходу русского центра через Дунай или же броситься на правый фланг неприятеля, если он будет наступать через Добруджу. Я рекомендовал также Омеру-паше не вступать в решительный бой, помня, что со своей центральной позиции у Шумлы он всегда может помешать переходу русских через Балканы, а также имея в виду и необходимость обождать прибытия французских и английских войск, передовые отряды которых уже появились в Галлиполи. Я ему рекомендовал также оттянуть бóльшую часть войск от Видина и Калафата к Тырнову, и я надеюсь, что мои советы будут исполнены».

И действительно, Омер-паша почти во всем послушал совета французского посла, за исключением желания атаковать нас где бы то ни было¹⁰⁰.

После переправы наших войск через Дунай он перенес свою главную квартиру из Рущука в Шумлу, около которой сосредоточил в укрепленном лагере отборных войск 50 батальонов и 42 эскадрона при 140 полевых орудиях¹⁰¹. Отсюда он обеспечивал восточные проходы через Балканы, организовал их оборону и прикрывал прямой путь на Адрианополь; эта же позиция давала ему возможность быстро перекинуться вперед на помощь гарнизонам Рущука и Силистрии, которые, по уверению французов турками, к этому времени были сильно укреплены. Левый фланг турецкого расположения, отодвинутый к Тырнову, прикрывал западные проходы через Балканы, мог содействовать обороне наиболее кружной дороги на Адрианополь через Софию и по-прежнему оказывать поддержку Видину и Калафату¹⁰². Правый же фланг Омерапаши опирался через Праводы на Варну и Черное море, откуда он мог ждать помощи со стороны союзников. Общее число турецкой армии, по сведениям французских агентов, доходило в это время до 200 тысяч регулярных и иррегулярных войск¹⁰³.

82

Что касается очищения Добруджи, то турки злорадствовали, по словам французских историков, предоставляя ее в наше пользование. Они полагали, что в этой пустынной, болотистой области наш отряд погибнет от голода и болезней и, кроме того, будет подвержен удару с фланга союзных десантов.

Однако князь Горчаков и не помышлял предпринять энергичное наступление в глубь страны. Этому препятствовали и обстоятельства, и категорическое запрещение князя Варшавского, который в скором времени должен был лично прибыть на театр войны. «Турки терроризованы в невозможной степени,— писал Горчаков князю Меншикову¹⁰⁴.— Но увы, нет ни лепестка травы на полях, ни клочка сена в стогах. Лидерс принужден будет идти шаг за шагом. Омер не будет так глуп, чтобы броситься на него, а он не сможет идти его искать. Он раньше умрет двадцать раз от голода, чем его найдет. Тем не менее я приказываю продвинуться далее, чем то позволяет ¹⁰⁵ фельдмаршал. Кажется, очень боятся, чтобы Австрия не объявила себя против нас, но я еще смею в этом сомневаться».

Результатом такого положения была двойственная и нерешительного характера инструкция, данная князем Горчаковым генералу Лидерсу¹⁰⁶. Ему предписывалось упорно оборонять войсками Ушакова оба берега Дуная от Рени до устья от наступательных попыток с юга и со стороны Черного моря, подняв мост до Исакчи, а войсками, находившимися в его личном распоряжении, прогнать неприятеля из Бабадага и овладеть Гирсовом, если это удастся до 2 апреля.

Далее Гирсова к югу и западу предписывалось не ходить, а, напротив, в случае наступления неприятеля в силах, не дававших Лидерсу возможности атаковать их с полной надеждой на успех, немедленно идти к северу на отряд генерала Ушакова. Это распоряжение было вызвано опасением фельдмаршала высадки близ Одессы и приказанием в таком случае направить к Кишиневу с нижнего Дуная дивизию пехоты.

У Гирсова должен был быть наведен мост с сильным предмостным укреплением, чтобы при всяких обстоятельствах здесь, как и у Исакчи, удержать оба берега в своих руках.

Но в то время когда князь Горчаков отдавал эти распоряжения в Браилове, князь Варшавский усердно писал ему из Варшавы.

Благоприятные депеши барона Мейендорфа из Вены о том, что Австрия все более и более сближается с Пруссией, заставили престарелого фельдмаршала прийти к заключению, что едва ли она объявит нам войну. Поэтому он указывал князю Горчакову, что все дальнейшие его распоряжения должны быть основаны на ближайшем усмотрении всех местных обстоятельств¹⁰⁷. Однако эта завидная самостоятельность совершенно парализовалась частным пись-

83