Донецкой народной республики. Донецкой народной республики

ДОНЕЦКОЙ НАРОДНОЙ РЕСПУБЛИКИ

 

ГОУ ВПО «Донецкий национальный университет»

Исторический факультет

Кафедра отечественной и региональной истории

«СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ

ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ в.»

 

Учебное пособие

 

для студентов 1 курса,

обучающихся по направлению подготовки

46.04.01. «История»

 

 

ДОНЕЦК – 2019

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ

ДОНЕЦКОЙ НАРОДНОЙ РЕСПУБЛИКИ

 

ГОУ ВПО «Донецкий национальный университет»

Исторический факультет

Кафедра отечественной и региональной истории

«СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ

ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ в.»

 

Учебное пособие

 

для студентов 1 курса,

обучающихся по направлению подготовки

46.04.01. «История»

 

 

ДОНЕЦК – 2019

УДК 94(47) “378”“19”(083.8)

ББК Т3(2)62я1

Рекомендовано к изданию Ученым советом

ГОУ ВПО «Донецкий национальный университет»

(протокол № 1 от 11.09. 2019 г.)

 

Советская повседневность первой половины ХХ в.: учебно-методическое пособие для студентов направления подготовки 46.04.01 – «История» / составитель Удалова Т.М. – Донецк: ДонНУ, 2019. – 112 с.

 

Рецензенты:

 

Пенькова О.Б. – кандидат исторических наук, доцент, ГОУ ВПО «Донецкий национальный университет»

Красноносов Ю.Н. – кандидат исторических наук, доцент, ГОУ ВПО «Донецкий национальный университет»

 

Учебное пособие «Советская повседневность первой половины ХХ в.» составлено в соответствии с требованиями к обязательному минимуму содержания и уровню подготовки магистра по профессиональному циклу по направлению подготовки 46.04.01 – История.

В учебный комплекс включено: лекционный материал по программе курса, контрольные вопросы для самостоятельной работы студентов, список источников и литературы, а также электронных ресурсов.

 

УДК 94(47) “378”“19”(083.8)

                                                                        ББК Т3(2)62я1

                                                  89 © Т.М. Удалова

                                                                      © ГОУ ВПО «ДонНУ», 2019

СОДЕРЖАНИЕ

 

ВВЕДЕНИЕ............................................................................................ 5

 

ПРЕДИСЛОВИЕ.................................................................................... 2

 

Тема 1. История повседневности как научное направление 2

 

Тема  2. Нормы и анномалии советской повседневности    2

 

Тема 3. Коммунальная квартира как социокультурный феномен советской повседневности................................................................................... 2

 

Тема  4. Семья и брак в советской истории................................... 2

 

Тема 5. Организация сервиса в СССР............................................ 2

 

Тема  6. Алкогольная политика и алкогольная культура в советском обществе................................................................................................ 2

 

Тема  7. Отдых, досуг и туризм советских граждан…….. …………2

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ..................................................................................... 2

 

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ................................... 2

 

ПРИЛОЖЕНИЯ..................................................................................... 2

 

 

ВВЕДЕНИЕ

 

Учебная пособие соответствует дисциплине «Советская повседневность первой половины ХХ в.», которая относится к вариативной части профессионального блока дисциплин подготовки студентов по направлению подготовки 46.04.01 История.

Целью данной дисциплины является изучение истории советской повседневности в первой половине ХХ ст. по архивным источникам, периодическим изданиям, академическим изданиям, а также на основе документов личного происхождения: дневникам, письмам, воспоминаниям для формирования системы знаний, практических навыков и умений применять полученные знания в сфере будущей проффесиональной деятельности.

Дисциплина реализуется на историческом факультете ДонНУ кафедрой отечественной и региональной истории ДонНУ. Основывается на базе дисциплин: «Отечественной и региональной истории», «Истории России». Является основой для изучения следующих дисциплин: «История Донбасса», «История Новороссии», «Актуальные проблемы исторических исследований», «История отечественной культуры»,  «Междисциплинарные подходы в современной истории».

Для достижения этой цели, составитель включил материалы лекционного курса, изложенного на основе как научных исследований ведущих специалистов в области истории повседневности, а также с привлечением архивных источников. Пособие структурированно в соответствии с учебной программой и включает в себя семь тематических блока.  Лекционный курс основывается на сочетании классических образовательных технологий и технологий проблемного обучения. Большинство лекций посвящено изложению проблемных вопросов с анализом важнейших источников, сложившейся исследовательской ситуации, указанием основных историко-юридических взаимосвязей.

Одной из важной задачей пособия, является сориентировать магистров в проблемном поле истории советской повседневности, предполагающее  широкое использование современных образовательных технологий, направленных на активизацию познавательной активности студентов, удовлетворение их индивидуальных образовательных потребностей, формирование осмысленной гражданской позиции и прочных мировоззренческих установок.

При работе с учебным пособием рекомендуется ознакомиться с лекционным материалом и закрепить его с помощью сформулированных контрольных вопросов, а также проверить уровень знаний с помощью тестовых заданий.

Пособие включает также список обязательной и дополнительной литературы, а также приложения, которые позволяют студентам усвоить и закрепить базовые понятия учебной дисциплины.

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

История общества по существу представляет собой повседневную жизнь человека в ее историческом измерении, отражая некие неизменные свойства и качества в соответствии с закреплением новых форм жилья, питания, перемещения, работы и досуга.

Термин «повседневность» (нем. Alltaglichkeit) был предложен А. Шюцем для социологической концептуализации понятия «жизненный мир», который трактуется как уровень элементарных порядков интеракции «лицом-к-лицу»,[1] обладающий собственной организацией и когнитивным стилем.[2] В широкий научный оборот сферы исторического знания термин «повседневность» был введен Ф. Броделем, который считал,  что само название «далеко не идеальное обозначение» сути повседневной истории, «принятое за неимением лучшего», А. Людтке, тем не менее, считал, что оно оправдывает себя как «краткая и содержательная формулировка, полемически заостренная против той историографической традиции, которая исключала повседневность из своего видения».[3] Однако спустя десятилетия М.М. Кром сделал заключение об отсутствии универсального и пригодного на все случая жизни понятия «повседневность», в силу чего определил «оповседневнивание» истории как исследовательский инструмент.[4]

Повседневная жизнь выступает исследовательским объектом для целого ряда гуманитарных дисциплин, среди которых нет согласия даже в определении самого понятия «повседневность». Например, на начальном этапе социологи употребляли как синонимы такие понятия как: «обычное ежедневное существование» или «род / образ жизни» человека. Однако в современной социологии анализ феноменов быта постепенно замещается более широкой предметной областью - социологией повседневности, в рамках которой основной целью исследователя становится изучение формальных и неформальных правил взаимодействия в определенном сообществе или организации.

Ведущим ученым Орловым было выявлено, что, в работах последних лет специальному рассмотрению подвергается самый широкий спектр явлений «изнаночной стороны» жизни общества:

Ø зонирование пространства обитания в быту (в квартире и ее комнатах, в деловых и «спальных» районах мегаполисов, в общественном и личном транспорте) и на работе;

Ø хронометраж времени будничного и выходного дней, периода труда и отпуска, а также формы досуга (домашние и клубные игры, физкультурные и спортивные занятия, туризм и пр.);

Ø ролевые функции в разных контактных группах (семейных, офисных, клубных и пр.), тактики языкового поведения и специфика межличностного взаимодействия в специальных учреждениях (образовательных, медицинских и пенитенциарных);

Ø порядок социализации разных общественных групп (поколений, мужчин и женщин, представителей титульных этносов и мигрантов и т.п.);

Ø порядок сна, его жилищный интерьер и прочие вещественные аксессуары (продолжительность и качество сна, типологический анализ сновидений, ночная одежда и позы отдыха, общие и раздельные кровати и спальни у супругов и прочих родственников и т.п.);

Ø формы питания, начиная от состава продуктовой корзины до порядка общения сотрапезников и их поведения за едой;

Ø ежедневные и праздничные ритуалы, модификации этикета (переговоры и визиты гостей, вечеринки дома и в развлекательных заведениях, свадьбы и похороны), униформа и мода (семантика одежды и обуви, прически и макияжа);

Ø статусные значения пользования сложной техникой (автомобилем и кухонным оборудованием, компьютером и радиотелефоном, музыкальным инструментом и пр.);

Ø многие другие стороны бытовой сферы жизни человека.[5]

Немецкий философ Э. Гуссерль обозначал понятием «мир повседневности» (или «жизненный мир») некую феноменологическую реальность, то есть индивидуальный опыт субъекта.[6] Развивая это направление, австрийский социолог и философ А. Шюц дифференцировал все «жизненные миры» на «конечные области значений» (религия, сон, игра, научное теоретизирование, художественное творчество, мир душевной болезни и пр.), то есть знаково-символические сферы языковых конструкций, переход из которых требует определенного смыслового скачка.[7] «Архитектор» социальной феноменологии выделил шесть конституирующих элементов повседневности, провозглашенной им «верховной реальностью»:

o трудовая деятельность, ориентированная на внешний мир;

Ø специфическая уверенность в существовании и достоверности восприятия внешнего мира;

Ø активное и напряженное отношение к жизни;

Ø восприятие времени через призму трудовых ритмов;

Ø определенность личностной самоидентификации;

Ø особая форма социальности как мира социального действия и коммуникации.[8]

Представители же исторической  науки в рамах сложившейся в 1970-е гг. исторической антропологии, стремились охватить «все достижения новой исторической науки, объединяя изучение менталитета, материальной жизни, повседневности вокруг понятия антропология».[9] Труды по истории повседневности, основанные на микроанализе, стремятся к меньшей географической и временной локализации, но при этом предполагают углубление анализа за счет жизненных историй представителей разных когорт, «сетей» их взаимосвязей в частной, домашней и производственной жизни.

Этнографы, говоря о повседневности, чаще всего подразумевают под ней категорию «быт». Юристов интересует официально-правовая регламентация поведения людей, то этнографы выявляют в ней элементы обычного права. Однако принципиальное различие между исследованием быта и изучением повседневности заключается в том, что в центре внимания исследователя находится не просто быт, а жизненные проблемы и их осмысление современниками изучаемых событий. Соединяя осмысление повседневного бытия с политической культурой, история повседневности позволяет выяснить, насколько индивидуальное восприятие человека влияет на его обыденную жизнь, в том числе в сложившейся политической системе.

Несмотря на все вышеперечисленные различия, повседневность можно определить как обычное ежедневное существование со всем, что окружает человека: его бытом, средой, культурным фоном и языковой лексикой. Повседневными являются ситуации, которые часто повторяются в столь похожей форме, что уже не воспринимается их уникальность, которой они отчасти обладают.

Историографический обзор.

Историографический обзор.

 

Обращение к изучению вопросов повседневности представителями различных отраслей наук имеет давние традиции. Первыми кто обратился к изучению повседневности были представители западной социальной науки  А. Шюц, П. Бурдье, Г. Гарфинкель, Э. Гидденс, И. Гофман и М. Фуко, уделяющие первоочередное внимание именно повседневным взаимодействиям.[16]

Взрыв интереса к «социологии повседневности» и превращение ее в самостоятельное направление в рамках наук об обществе вызвали к жизни аналогичные изменения в историческом знании. В частности, перспективность «антропологического подхода» в изучении прошлого задолго до модернистских концепций уловили французские историки М. Блок и Л. Февр, увидевшие в реконструкции «повседневного» элемент воссоздания истории в ее целостности. Представитель второго поколения Школы «Анналов» Ф. Бродель, понимавший прошлое как чередование периодов «большой длительности», включал в них и повседневно-бытовую составляющую, то есть то, что окружает человека и опосредует его жизнь — географические и экологические условия жизни, трудовую деятельность, потребности и возможности их удовлетворения. Характерной чертой реконструкции повседневной истории было предпочтение, отдаваемое изучению массовых явлений и больших временных длительностей для обнаружения глобальных социальных трансформаций. С конца ХХ в. повседневность в трудах ученых все более приобретает облик своеобразной исторической антропологии, включающей в свои рамки изучение и реконструкцию материальной жизни, менталитета и повседневности. Начинается активное изучение социальной природы и функций тела, жеста, устного слова, ритуала, символики и т.п.[17]

Другое понимание истории повседневности превалирует в германской, и итальянской историографии. «От изучения государственной политики и анализа глобальных общественных структур и процессов обратимся к малым жизненным мирам», — так звучал призыв германских исследователей, создавших особое направление в историографии — «истории повседневности» или «этнологическую социальную историю». Отождествление истории повседневности и микроистории характерно для ряда итальянских историков (К. Гинзбург, Д. Леви и др.), в 1970-е сплотившихся вокруг журнала «Quademi Storici». Для представителей этого направления, исследование случайного стало отправным пунктом воссоздания социальных идентичностей. В 1980-1990-е гг. ряды исследователей повседневности пополнили американские сторонники «новой культурной истории», нацеленной на разгадывание символов и смыслов повседневной жизни. Под знамена микроисторического видения истории повседневности вошли и некоторые представители третьего поколения Школы «Анналов» - Ж. Ле Гофф и Р. Шартье. Именно микроисторики, изучавшие повседневность XX ст., озаботились анализом переходных и переломных эпох. Следствием понимания истории повседневности как «истории снизу» было преодоление снобизма в отношении маргиналов общества - преступников, инакомыслящих, представителей сексуальных меньшинств и т.п.

История повседневности в отечественной историографии представляет собой сравнительно молодое направление. В России «романтическое сопротивление» повседневности сохранялось почти до конца ХХ века. Однако уже в 1980-е годы у литературоведов возник интерес к повседневной культуре и ее моделированию и, прежде всего, – в теориях «литературного быта» Б.М. Эйхенбаума, статьях Ю.Н. Тынянова, Л.Я. Гинзбург и позднее - лотмановской школы.[18] С другой стороны, при характерных для советской науки классовых обобщениях повседневность оставалась вне поля изучения историков. Работы А.Я. Гуревича, М.М. Бахтина, Д.С. Лихачева, М.Г. Рабиновича и других исследователей по изучению повседневной культуры средневекового мира, идущие вразрез с установками формационного подхода, представляли собой, скорее, исключение.[19] Зато в советские годы выходило немало работ по истории быта, который отождествлялся с материальной стороной жизни: давались описания того, что ели и во что одевались жители Древней Руси;[20] или приводились статистические данные о заработной плате, питании и жилищных условиях рабочих России на рубеже XIX – XX вв.[21]

Для 1950-1960-х гг. было характерно появление трудов, в центре внимания которых находились вопросы деятельности партии по улучшению социально-бытовых условий и повышению уровня жизни населения.[22]

В 1960-1980-е гг., было характерно следование идеологеме «коммунистического строительства». В 1970-е гг. модифицированной в концепцию «развитого социализма». Основной акцент делался на сознательности советских тружеников, их прямой заинтересованности в результатах своего труда и стремлении в кратчайшие сроки построить «светлое будущее».[23] Особенностью советской историографии было преимущественно фрагментарное рассмотрение основных аспектов советской повседневности. На рубеже 1970-1980-х годов в исследованиях материального благосостояния советских людей наметилось существенное продвижение вперед, чему способствовала разработка историками первичных материалов бюджетных обследований семей рабочих и колхозников.[24] Тогда же многие виды досуга (кино, чтение и театр) перестали быть элитарной формой времяпрепровождения, хотя они и не получили достаточного распространения среди населения.[25]

Качественно новым этапом в изучении советской повседневности и уровня жизни населения СССР стал период конца 1980-х – начала 1990-х гг.[26] Широкое использование писем и воспоминаний простых граждан позволило реконструировать советскую жизнь не только с внешней стороны, но и глазами самих людей того времени.

В современной российской исторической науке история повседневности возникла на волне очевидного самоисчерпания позитивистских приемов работы с источниками и устаревания прежних объяснительных парадигм - марксистской и структуралистской. Проблемное поле исследований советской повседневности составили следующие основные темы:

· формирование советского «ландшафта»;

· изменение публичного и частного жилищного пространства горожанина;

· качество жизни советского человека;

· гендерные аспекты советской повседневности;

· советское детство: школа и детская литература, детское кино и театр;

· миграция как фактор повседневности: бегство и высылка, переселение и переезд, «покорение Севера» и распределение.

Как и их западные коллеги, некоторые российские историки в поисках новых подходов к изучению повседневности обратились к микроанализу.[27] Другие ученые, оставаясь в целом в рамках макроисторического подхода, фокусируют внимание на каком-то одном явлении повседневной жизни. Действительно, этнологи и социологи накопили большой опыт изучения повседневных практик, который в настоящее время востребован исторической наукой.

Что касается реконструкции постсоветской повседневности, то здесь наметился очевидный поворот к компаративизму – сравнению советской повседневной жизни и реалий 1990-х гг.[28]

Сегодня можно констатировать новую историографическую ситуацию, когда практически отсутствует деление на отечественную и зарубежную науку. Активно формируется единое научное пространство, в котором западным ученым открыты российские архивохранилища, а отечественные историки плодотворно используют западные методологические наработки. В свою очередь, интенсивный научный диалог способствует выработке нового знание о советской истории.

Этапы становления

В том виде, в котором мы помним советскую кухню, она сложилась не сразу, пережив несколько этапов становления, связанных с социально-экономическим развитием страны, за сравнительно небольшой отрезок времени в семь десятилетий. Эксперт кулинарной антропологии В. В. Похлебкин выявил пять основных факторов формирования советской кухни:

· Появление заведений общественного питания (столовых), в которых еда готовилась по упрощенным технологиям (предпочиталась варка).

· Упрощение меню и появление общесоветского меню, причина этого — централизованное снабжение продуктами.

· Низкий уровень поварского искусства, дешевизна столовых, способствовавшие применению только элементарных навыков.

· Адаптация и упрощение европейских и национальных (народов СССР) блюд (например, шашлык готовили из свинины вместо баранины), что привело к их искажению. Например, о вкусе настоящего плова невозможно было судить, попробовав это блюдо в столовой.

· Широкое применение полуфабрикатов, колбас, консервов.

Исторический фактор

На становление советской кухни сильное влияние оказали исторические события: Первая мировая война 1914–1918 гг., революция 1917 г. и Гражданская война 1918– 1922 гг. В то время миллионы людей, прожив всю жизнь на одном месте, перемещались из одних районов в другие, часто инонациональные районы, страны, соприкасаясь с совершенно иным бытом, незнакомой им кухней, непривычными для них продуктами. Вспомним, например, такие события, как перемещение воинских частей с востока на запад, а затем огромная волна демобилизованных военнослужащих в обратном направлении через всю страну. Или же миграции гражданского населения: поток беженцев из западных губерний (Прибалтики, Белоруссии) в Центральную Россию в 1918 г. в связи с наступлением немцев, выезд в 1920–1921 гг. голодающего населения Поволжья на Украину, а городского населения промышленных центров России в Среднюю Азию за хлебом, возвращение ссыльных и участников борьбы за Советскую власть в Сибири и на Дальнем Востоке в европейскую часть России в 1917 г. и в 1921–1922 гг. Таким образом началось проникновение провинциальных кулинарных особенностей в общероссийскую кухню, привнесение в нее нерусских явлений; значительно изменилась и пополнилась коллекция ее блюд, причем на самом широком народном уровне, а не на узкоресторанном, как было в прежние времена.

С миру по блюду

Сибиряки и уральцы принесли в быт москвичей пельмени и шанежки, белорусы и украинцы — свиное соленое сало, ранее совершенно не принятое среди русского населения, проживающего севернее линии Смоленск — Тула — Пенза — Куйбышев, и тем более в наполовину мусульманском Поволжье и Заволжье. Из Новороссии (Северного Причерноморья) в русские города был привнесен в 1920-е гг. обычай готовить куриный суп с лапшой, который со временем стал общесоюзным «столовским» блюдом. Из одесских ресторанов было перенято блюдо бефстроганов, которое со временем превратилось из узколюбительского блюда чуть ли не в общенациональное. Петербургские новомихайловские котлеты, неведомым путем попавшие во времена гетмана Скоропадского (1918 г.) на Украину и спустя несколько лет превратившиеся в «котлеты по-киевски», как «новое» блюдо прочно вошли в общесоюзное ресторанное меню. Из Прибалтики в повседневную кухню русского народа попали сырники и другие молочные блюда, с Украины — вареники и особенно борщ, кое-где даже вытеснивший среднерусские щи (правда, с добавлением к нему русской кислой капусты).

Наконец, большинство яичных, молочно-мучных и молочно-растительных блюд, так называемые диетические блюда, под которыми с 1920–1930-х гг. подразумевались все паровые, нежареные, протертые и отварные блюда из мяса, рыбы и овощей. Эти блюда попали в общественное питание страны из немецкой (прибалтийской остзейской) и особенно из еврейской кухни, что было связано с широким проникновением евреев на восток от прежней «черты оседлости» (линия Рига — Могилев — Гомель — Киев — Херсон), за которой они не имели права жить при царском правительстве.

Излюбленное питие

В советское время складывались новые кулинарные привычки и нравы, обусловленные социальными обстоятельствами.

В годы Гражданской войны, несмотря на тяжелое продовольственное положение и вынужденное рационирование продуктов, центральные власти располагали значительными запасами китайского чая, конфискованного у крупнейших чаеторговых фирм Москвы, Петербурга, Одессы, Нижнего Новгорода. Позднее, в 1919– 1920 гг., в собственности у действующей власти появились гигантские чаехранилища, расположенные на Урале (в Перми, Екатеринбурге, Ирбите, Оренбурге), отбитые у белых войск (Колчака). Это дало возможность регулярно и бесплатно снабжать чаем Красную армию и флот, промышленных рабочих, которые прежде смотрели на этот напиток в известной степени как на пред мет роскоши. За годы Гражданской войны они привыкли к нему как к предмету первой необходимости.

Именно в начале 1920-х гг. родилась и закрепилась в широких массах привычка употреблять чай в течение всего дня, связывать с ним прием любой пищи, в том числе и несладкой. Напомним, что до революции чай был напитком обеспеченных людей, и употребляли они его исключительно в качестве особого десерта после основной еды или же в процессе вечерней семейной церемонии.

«Нормальная» каша

В. В. Похлебкин отмечает интересную особенность приготовления манной каши, возникшую в 1920-е гг. Сохранилась эта привычка и до нашего времени: в больницах, санаториях и общественных столовых стали варить жидкую подслащенную манную кашу вместо крутой и подсоленной, как раньше. Положенное в то время по продовольственным карточкам небольшое количество крупы и сахара хозяйственники считали более целесообразным соединять в одно блюдо да еще сильно разбавлять водой для увеличения объема, нежели выдавать натурой каждый продукт в отдельности. Несмотря на попытки властей и лично В. И. Ленина пресечь это, новый обычай закрепился на практике и даже стал позднее «нормальным» явлением.

Просто, но вкусно

Другая тенденция того времени — это сведение состава меню к стабильному набору десяти «проверенных», устойчиво популярных в то время блюд. Эта тенденция возобладала в общественном питании. Однако в 1930-х гг. по мере расширения масштабов общественного питания и строительства целых фабрик-кухонь на сотни посадочных мест приходилось идти не только на упрощение меню, но и на упрощение композиции и технологии блюд. Всё, что казалось слишком сложным, отсекалось, экзотические компоненты (особенно пряности, приправы) просто-напросто исключались. В конце концов «победившей» технологией приготовления блюд стала варка, первоначальный прием древнерусской кухни. Такие блюда, как капустные щи, отварная говядина, гречневая каша со сливочным маслом, клюквенный кисель или чай с вареньем и лимоном, входили в состав наиболее распространенного советского меню 1920–1940-х гг. Оно же господствовало и в заводских столовых. Это было веками проверенное русское меню: щи и гречневая каша не приедаются, особенно если их готовить с небольшими вариациями.

В праздник на столах многих советских семей могли быть домашние пельмени, фаршированный кислыми антоновскими яблоками гусь или утка, куриная лапша и, конечно, пироги — кулебяки с грибами, яйцами, рисом и визигой (продуктом, изготовляемым из так называемой хорды, проходящей вдоль спинного хребта осетровых рыб). Речная рыба была в изобилии, в том числе и рыбопродукты — копченая рыба (балык), икра черная и красная, соленая семга. В целом домашний стол продолжал сохранять национальные черты, особенно в восточных районах страны и на Кавказе, а также там, где в семьях всё еще жили рядом три поколения. Вместе с тем, отвечая идеалам времени, стол был скромен.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Конечно, в рамках одной работы трудно реконструировать все аспекты многоликой советской повседневности. В развитии истории повседневности на рубеже XX и XXI вв. прослеживается несколько взаимосвязанных процессов:

во-первых, существенное приращение источниковой базы исследований;

во-вторых, при сохранении традиционного интереса к методологическому инструментарию микроистории и исторической антропологии, более активное использование методологического аппарата социальной психологии в целях дальнейшей антропологизации истории повседневности.

в-третьих, попытки на региональном материале построить типичные картины, характеризующие «повседневность и уровень жизни населения всей страны»;

в-четвертых, обращение к производственной стороне повседневности.

в-пятых, стремление выработать или уточнить понятийный аппарат истории повседневности.

в-шестых, показ того, как в повседневной жизни советских людей происходило замещение поведенческих норм аномалиями, а также шло вмешательство государства в быт граждан;

в-седьмых, попытки вычленить и раскрыть новые, «советские» формы повседневности.

в-восьмых, наметившийся «дрейф» истории повседневности в сторону новой культурной истории с ее интересом к символическим аспектам повседневности;

в-девятых, расширение хронологических рамок исследования советской повседневности. Новый для отечественной историографии пласт проблем, впервые основательно раскрытый применительно к 1920-1930-м годам, постепенно охватывает повседневность периода «оттепели», «застоя» и последующих отрезков советской и постсоветской истории.

Все вышесказанное позволяет констатировать тот факт, что история повседневности не только способна к саморазвитию, но и активно ищет пути новой интеграции. Вполне резонно можно ожидать, что на фоне появления многочисленных «новых историй» (новая социальная, новая локальная, новая культурная, новая политическая и пр.) на историческом небосклоне вспыхнет очередная «сверхновая».

 

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

 

 

1. Алексеев В.В., Букин С.С. Бюджеты рабочих семей как исторический источник // Известия СО АН СССР. 1978. № 1. Сер. Обществ, науки. Вып.1;

2. Андреев С. Ленинский комсомол и пролетарский туризм. М.; Л., 1932. С. 14-15.

3. Андреевский, Г. В. Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1930-1940-е годы / Г. В. Андреевский. - [Изд. 2-е. - Москва: Молодая гвардия, 2008. – 445 с.

4. Антонов-Саратовский В. Что снимать и зарисовывать // На суше и на море. 1930. № 6. С. 16-17.

5. Араловец Н.А. Семейные ценности городских жителей России в XX в. // Труды Института российской истории. Вып. 9 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М.; Тула, 2010. С. 311-331. // Режим доступа: http://ebookiriran.ru/index.php?view=article&section=8&id=139

6. Белькова Н.А. Становление и развитие системы санаторно-курортного лечения в Центральном Черноземье в 20-е-30-е гг. // Курорт» в дискурсивных практиках социогуманитарного знания. Материалы международной научной конференции (Пятигорск, 27-29 апреля 2007 г.). Ставрополь; Пятигорск; Москва, 2007. С. 453,455-456.

7. Бессмертных Ю.Л. Новая демографическая история // Одиссей. 1994. № 1. С. 252-254.

8. Большая энциклопедия кулинарного искусства. Все рецепты В.В. Похлебкина, 2004.

9. Бордов Р. Новый экономический курс Советского Союза (1953-1960). М., I960;

10. Бромлей Н.Я. Уровень жизни в СССР. 1950-1965 // Вопросы истории. 1966. № 7. С. 3-18;

11. Булдаков В.П. Постреволюционный синдром и социокультурные противоречия нэпа // Нэп в контексте исторического развития России ХХ века. М., 2001. С. 210.

12. Бурдье П. Практический смысл / Отв. ред. Н.А. Шматко. М.; СПб., 2001;

13. Бутенко И.Б.Социальное познание и мир повседневности: горизонты и тупики феноменологической социологии. — М.: Наука, 1987. — С. 25.

14. Бюллетень туриста. 1930. № 4-5. C. 9-10.

15. Бюллетень туриста. Месячник ЦС и МОС ОПТ. 1930. № 4-5. № 7-8.

16. Бюллетень туриста.. 1930. № 7. С. 20.

17. Бюллетень туриста.. 1931. № 5-6. С. 19.

18. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 628.

19. Вербицкая О.М. Российская деревня в 1945-1959 гг. (Историко-демографический аспект) // Этот противоречивый ХХ век. К 80-летию со дня рождения академика РАН Ю.А. Полякова. М., 2001. С. 299-301.

20. Весь СССР. Справочник-путеводитель / Сост. Б.Б. Веселовский и др.; Под ред. Д.В. Полуяна. М., 1930.

21. Вишневский А.Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР. М., 1998; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII–начало XX в.). Т. 1–2. СПб., 1999.

22. ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 1. Л. 100-101об,102об. и др.

23. ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 1. Л. 19-25об.

24. ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 1. Л. 33 - 33 об,82-82об.

25. ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 1. Л. 33-33об.

26. ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 1. Л. 58,61,82-83об,93-94. и др.

27. ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 6. Л. 1-13.

28. ГА РФ. Ф. Р-9612. Оп. 1. Д. 20. Л. 13-13об,32,51; Оп. 2. Д. 14. Л. 64; Д. 17. Л. 1. Л. 5-4,11.

29. ГА РФ. Ф. Р-9612. Оп. 1. Д. 8. Л. 100.

30. Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М., 2003; Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта / Под ред. Г.С. Батыгина и Л.А. Козловой. М., 2003.

31. Голосенко И.А., Голод С.И. Социологические исследования проституции в России (история и современное состояние вопроса). СПб., 1998. С. 72-73;

32. Гончаров Ю.М. Городская семья Сибири второй половины XIX–начала XX вв.: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. докт. ист. наук. Томск, 2003.

33. Гордон Л.А и др. Черты социалистического образа жизни, быт городских рабочих вчера, сегодня, завтра. М., 1977.

34. Гордон Л.А., Клопов Э.В. Социальное развитие рабочего класса СССР. М., 1974.

35. Гордон Л.А., Клопов Э.В. Что это было? М., 1989.

36. Гордон Л.А., Левин Б.М. Пятидневка: культура и быт. М., 1967.

37. Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта / Под ред. Г.С. Батыгина и Л.А. Козловой; вступ. ст. Г.С. Батыгина. М., 2003.

38. Гофман И. Порядок взаимодействия / Пер. с англ. А.Д. Ковалева // Теоретическая социология: антология / Сост. С.П. Баньковская. Т. 2. М., 2002.

39. Грицанов А.А. «Анналов» школа // Новейший философский словарь: 3-е изд., исправл. Мн., 2003 [Электронный ресурс] // http://slovari.yandex.ru/dict/phil_dict/article/filo/filo-031.htm?text

40. Гроздова А. В. Меню из СССР // Режим доступа: https://praktik-dietolog.ru/article/106.html

41. Гудков Л. Культура повседневности в новейших социологических исследованиях. Вып. I. М., 1993.

42. Гуревич А.Я. Проблема средневековой народной культуры. М., 1981; Его же. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990.

43. Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994.

44. Гущина М. Н. Детская беспризорность в РСФСР в 1917-1941 годы / М. Н. Гущина. // Преподавание истории в школе. № 7. - Москва: Общество с ограниченной ответственностью "Преподавание истории в школе", 2009. - С. 45-47.

45. Денисов Е. Забытые гиганты // Коммерсантъ - BUSINESS GUIDE. 2006. 19 сентября.

46. Дубошинский Н. Социальный состав проституции // Рабочий суд. 1925. № 3-4. С. 125-126.

47. Дьячков И.В. Общественное и личное в колхозах. М., 1968.

48. Журавлев С.В. «Маленькие люди» и «большая история»: иностранцы московского Электрозавода в советском обществе 1920-1930-х гг. М., 2000. С. 15-16.

49. Журавлев С.В. Иностранцы в Советской России в 1920-е - 1930-е гг. Источники и методы социально-исторического исследования: Дис. на соиск. учен. степ. докт. ист. наук. М., 2000. С. 36-37.

50. Зиммель Г. Конфликт современной культуры. Птг., 1923.

51. Зиммель Г. Проблемы философии истории. М., 1898; Его же. Социальная дифференциация. М., 1909.

52. Зубкова Е.Ю. Общество и реформы. 1945-1964. М., 1993.

53. Известия ЦИК и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. 1917. 12 декабря.

54. Известия ВЦИК. 1918. № 168. С. 3.

55. Ионин Л.Г. Свобода в СССР / Статьи и эссе. СПб., 1997. С. 14,22-23.

56. Казанцев Б.Н. «Неизвестная» статистика уровня рабочего класса (1952-1970) // Социологические исследования. 1993. №4. С. 3-14.

57. Кирьянов Ю.И. Жизненный уровень рабочих России (конец XIX – начало XX в.). М., 1979; Крузе Э.Э. Условия труда и быта рабочего класса России в 1900 – 1914 годах. Л., 1981.

58. Кон И.С. Ребенок и общество. М., 1998. С. 74-79.

59. Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С. 295-306.