Глава 4. Глава, в которой читатель будет иметь удовольствие вновь встретиться с господином де босиром

После любезных слов графа наступила тишина. Калиостро вышел на середину комнаты и обвел ее пристальным взглядом, несомненно, желая оценить моральное и в особенности материальное положение, в котором оказались его старые знакомые; нескончаемые тайные интриги графа вновь и вновь приводили его к этим людям.

Результат осмотра столь прозорливого господина, каковым являлся граф, не оставлял никаких сомнений.

Даже обыкновенный наблюдатель угадал бы — и это было правдой, — что бедное семейство проживало последние гроши.

Из трех действующих лиц, изумившихся при виде графа, первым нарушил молчание тот из них, чья память хранила воспоминания лишь о последнем прожитом дне, и потому его не мучили угрызения совести.

— Ах, сударь, какое несчастье! — пролепетал юный Туссен. — Я потерял свой луидор.

Николь раскрыла было рот, чтобы восстановить истину, однако по некотором размышлении она решила, что ее молчание может, пожалуй, обернуться вторым луидором для мальчика, и этот второй луидор мог бы стать добычей Николь.

Она не ошиблась.

— Ты потерял луидор, малыш? — переспросил Калиостро. — Вот тебе еще два; постарайся на сей раз их не потерять.

У Босира так и загорелись глаза при виде кошелька, из которого граф вытащил два других луидора и положил их в липкую ладошку мальчика.

— Держи, мама: один — тебе, другой — мне, — сказал тот, подбежав к Николь.

И ребенок поделился с матерью своим сокровищем.

От внимания Калиостро не ускользнуло, что мнимый сержант, не отрываясь, следил глазами за кошельком с той минуты, как граф начал его опустошать, доставая сорок восемь ливров, и до того времени, пока кошелек не вернулся в карман.

Когда кошель исчез в глубинах куртки графа, любовник Николь с сожалением вздохнул.

— Ну что, господин де Босир, вы, как всегда, в печали? — спросил Калиостро.

— А вы, ваше сиятельство, по-прежнему при деньгах?

— Ах, Боже мой! Да ведь вы — один из величайших философов, которых я когда-либо знал, и не только наших дней, но с древнейших времен; вы должны знать аксиому, которая ценилась во все века: «Не в деньгах счастье». Когда я познакомился с вами, вы были относительно богаты.

— Да, верно, — отвечал Босир, — у меня было тогда около сотни тысяч, франков.

— Вполне возможно; однако к тому времени, как я вновь вас нашел, вы уже промотали около сорока тысяч; таким образом, у вас оставалось около шестидесяти тысяч, а это, согласитесь, довольно кругленькая сумма для бывшего гвардейца.

Босир вздохнул.

— Что такое шестьдесят тысяч ливров, — заметил он, — в сравнении с теми миллионами, какими ворочаете вы?

— Я — только хранитель, господин де Босир, и если рассуждать здраво, то мне кажется, что из нас двоих вы были бы святым Мартином, а я — бедняком, и именно вам пришлось бы, спасая меня от холода, отдать половину своего плаща. Дорогой господин де Босир! Помните ли вы, при каких обстоятельствах мы с вами встретились? У вас тогда было, как я уже сказал, около шестидесяти тысяч ливров в кармане. Стали ли вы счастливее благодаря этим деньгам?

Босир издал вздох, более напоминавший стон.

— Отвечайте же! — продолжал настаивать Калиостро. — Желаете ли вы изменить ваше теперешнее положение, не имея ничего, кроме жалкого луидора, который вы забрали у юного Туссена?..

— Сударь! — перебил его бывший гвардеец.

— Не будем ссориться, господин де Босир. Однажды мы с вами поссорились, и вам пришлось идти на улицу за шпагой, вылетевшей через окно, помните?.. Вы помните, не так ли? — продолжал граф, видя, что Босир не отвечает. — Иметь хорошую память — это уже кое-что. Итак, еще раз спрашиваю вас: хотели бы вы изменить ваше теперешнее положение, не имея ничего, кроме жалкого луидора, который вы забрали у юного Туссена? — на сей раз это утверждение прошло без препирательств. — Я буду счастлив помочь вам исправить ваше шаткое положение.

— Да, ваше сиятельство, — отвечал Босир, — вы правы: я в самом деле не смог ничего изменить. Увы, в те времена я был разлучен с моей любимой Николь.

— И кроме того, вас преследовала полиция по поводу вашего «португальского» дела… Что сталось с этим чертовым делом, господин де Босир? Насколько я помню, это было гнусное дело?!

— Оно утонуло, ваше сиятельство, — отвечал Босир.

— Ну, тем лучше, ведь оно, должно быть, причиняло вам немалое беспокойство. Впрочем, советую вам не очень-то рассчитывать на то, что все надежно скрыто под водой. В полиции есть опытные ныряльщики; в какой бы мутной и глубокой воде ни пришлось им искать, всегда легче выловить гнусное дельце, нежели прекрасную жемчужину.

— Знаете, ваше сиятельство, если бы не нищета, в которой мы погрязли…

—..Вы были бы счастливы? Вы хотите сказать, что для полноты счастья вам не хватает всего какой-нибудь тысячи луидоров?

Глаза Николь загорелись, глаза Босира метали молнии.

— О да! — вскричал последний. — Если бы у нас была тысяча луидоров, то есть двадцать четыре тысячи ливров, мы могли бы купить на половину этих денег домик, а другую половину положить в банк и жить на ренту. Я стану землепашцем.

— Как Циициннат…

— А Николь могла бы полностью посвятить себя воспитанию нашего сына…

— Как Корнелия… Ах, черт побери! Господин де Босир, это стало бы не только примером для других, это было бы чрезвычайно трогательно. Разве вы не надеетесь заработать эти деньги в деле, которое вы ведете в этот момент?

Босир вздрогнул.

— О каком деле вы говорите?

— Я говорю о деле, в котором вы выдаете себя за гвардии сержанта; я говорю о деле, ради которого вы отправляетесь нынче вечером на свидание, назначенное под аркадами на Королевской площади.

— О, ваше сиятельство! — умоляюще сложив руки, воскликнул тот.

— Что?

— Не губите меня!

— Вы бредите! Разве я начальник полиции, чтобы губить вас?

— А-а, я тебе сто раз говорила, что ты ввязываешься в грязное дело! — воскликнула Николь.

— А вы знаете, что это за дело, мадмуазель Леге? — спросил Калиостро.

— Нет, ваше сиятельство, однако догадаться нетрудно... когда он что-то от меня скрывает, какое-нибудь дело, я могу быть уверена, что дело дрянь!

— Ну, что касается этого дела, дорогая мадмуазель Леге, вы ошибаетесь: оно, напротив, может быть отличным.

— А-а вот видишь?! — вскричал Босир. — Его сиятельство — благородный человек, его сиятельство понимает, что вся знать заинтересована…

—..В том, чтобы оно удалось. Правда и то, что простой народ, напротив, заинтересован в том, чтобы оно провалилось. А теперь послушайте меня, дорогой господин де Босир, — вы, должно быть, понимаете, что совет, который я вам дам, — это совет истинно дружеский — так вот, если вы мне верите, вы не примете ни сторону знати, ни сторону простого народа.

— В чьих же интересах я должен действовать?

— В своих собственных.

— В моих?..

— Ну, разумеется, в твоих! — вмешалась Николь. — Черт побери! Довольно ты думал о других, пора позаботиться и о себе!

— Вы слышите? Она говорит, как Иоанн Златоуст. Вспомните-ка, господин де Босир, что в любом деле есть хорошие и плохие стороны. То, что хорошо для одних, оборачивается злом для других. Любое дело, каким бы оно ни было, не может быть либо только плохим, либо только хорошим для всех разом. Так вот, вопрос только в том, как зайти с нужной стороны.

— Ага! А сейчас, кажется, я оказался не с той стороны, а?

— Не совсем так, господин де Босир. Нет, совсем не так. Я бы даже утверждал, что если вы станете упрямиться — а вы знаете, что я иногда беру на себя смелость прорицать, — так вот если вы на сей раз заупрямитесь, вы подвергнете риску не только свою честь, не только состояние, но и жизнь… Да, вас, по всей видимости, повесили бы!

— Ваше сиятельство! — пытаясь изо всех сил сохранить спокойствие, пролепетал Босир; пот катил с него градом. — Дворян не вешают!

— Это правда. Однако для того, чтобы добиться казни через отсечение головы, вам придется представить доказательства, что, возможно, займет много времени, так много, что трибуналу может надоесть ждать, и он прикажет, чтобы вас повесили. На это вы мне скажете, что ради великом идеи не грех и помучиться: «Преступление грозит нечистой совестью, а не плахой», — как сказал великий поэт.

— Однако… — все более бледнея, пролепетал Босир.

— Да, однако вы не настолько дорожите своими принципами, чтобы жертвовать ради них жизнью. Понимаю… Дьявольщина! «Живем один раз», — как сказал другой поет, не столь великий, как первый, хотя и он по-своему прав.

— Ваше сиятельство! — выговорил наконец Босир. — За то недолгое время, когда я имел честь с вами общаться, я успел заметить, что вы умеете так говорить о некоторые вещах, что у робкого человека волосы могли бы встать дыбом.

— Клянусь вам, что это не нарочно! И потом, вы-то не робкого десятка!

— Нет, — отвечал Босир, — я далеко не робок. Однако бывают обстоятельства…

— Да, понимаю. Например, когда позади у вас — галеры за воровство, а впереди — виселица за преступление против народа, как назвали бы в наши дни преступление, имеющее целью, если не ошибаюсь, похищение короля.

— Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! — в испуге вскричал Босир.

— Несчастный! — воскликнула Олива. — Так вот откуда твои золотые мечты?

— И он не так уж ошибался, дорогая мадмуазель Николь. Однако, как я уже имел честь вам доложить, в каждом деле есть дурная и хорошая стороны, лицо и изнанка. Господин де Босир имел несчастье взлелеять обманчивую мечту, принять дурную сторону: стоит ему лишь зайти с другой стороны, и все будет хорошо.

— Есть ли у него еще время? — спросила Николь.

— О, разумеется!

— Что я должен делать, ваше сиятельство? — спросил Босир.

— Представьте себе одну вещь, дорогой мой господин де Босир… — в задумчивости проговорил Калиостро.

— Какую?

— Представьте, что ваш заговор провалился. Допустим, что сообщник господина в маске, а также господин в коричневом плаще арестованы. Предположим — а в наше время все может статься — итак, предположим, что они приговорены к смерти… Эх, Боже мой! Безенвалю и Ожару заплатили сполна, вы сами видите, что никакое предположение не будет преувеличением… Предположим — прошу вас набраться терпения: следуя от одного предположения к другому мы постепенно доберемся до сути, — итак, предположим, что вы — один из их сообщников; представьте, что вам на шею уже накинули веревку у что вам говорят в ответ на ваши жалобы — а в подобном положении, как бы мужествен ни был человек, да что там говорить, Господи! он всегда в большей или в меньшей степени на что-нибудь жалуется, не правда ли?..

— Договаривайте скорее, ваше сиятельство, умоляю вас, мне кажется, я уже задыхаюсь…

— Бог мой! Это и неудивительно, ведь я представил вас с веревкой на шее! Так вот вообразите, что в эту минуту вам говорят: «Ах, бедный господин де Босир, дорогой господин де Босир, а ведь вы сами виноваты!» — Как так?! — вскричал Босир.

— Вот видите: следуя от предположения к предположению, мы подошли наконец к сути, потому что вы мне отвечаете так, словно вы уже на виселице.

— Согласен.

— «Как так? — ответил бы вам тот голос. — А вот как: вы не только могли бы избежать этой трагической гибели, которая зажала вас в своих когтях, но и заработать тысячу луидоров, на которые вы могли бы купить небольшой домик с зеленой лужайкой, где вам так хотелось бы зажить вместе с мадмуазель Оливой и маленьким Туссеном на пятьсот ливров ренты, которую вы получали бы с двенадцати тысяч, ливров, оставшихся у вас после покупки дома… И вы зажили бы счастливым землепашцем, как вы говорите; расхаживали бы себе летом в туфлях, а зимой — в сабо»… И вот вместо этой прелестной перспективы у нас, вернее, у вас перед глазами — Гревская площадь, на ней — две или даже три гадкие виселицы, и самая высокая из них так и тянет к вам руки… Тьфу! Ах, бедный мой господин де Босир, до чего отвратительная картина!

— Да как же мне избежать этой страшной смерти? Как заработать тысячу луидоров и тем обеспечить себя, Николь и Туссена?..

— Вы продолжаете спрашивать, не так ли? «Нет ничего проще, — ответил бы вам тот же голос. — Рядом с вами, в двух шагах от вас был граф Калиостро. — Я знаю его, — ответите вы, — это иностранец, живущий в Париже в свое удовольствие и смертельно скучающий, когда не получает свежих новостей. — Да, он самый. Так вот вам следовало лишь пойти к нему и сказать: „Ваше сиятельство…“ — Да я не знал его адреса! Я не знал, что он в Париже, я даже не знал, жив ли он!

— «Вот именно поэтому, дорогой господин де Босир, — ответил бы вам голос, — сам граф и пришел к вам; и с той минуты, как он пришел, сознайтесь, вам нет больше оправдания. Вам и нужно-то было всего-навсего сказать ему:

«Ваше сиятельство! Я знаю, до какой степени вы падки до новостей. У меня есть для вас самые свежие. Его высочество, брат короля, замышляет… — Ба! — Да, вместе с маркизом де Фавра… — Не может быть! — Это так! Я знаю наверное, потому что я являюсь одним из агентов маркиза. — Неужели? Какова же цель заговора? — Похищение короля и препровождение его в Перону. И вот, ваше сиятельство, я готов ради вашего удовольствия час за часом, а если вам будет угодно, то и минута за минутой, докладывать вам, как подвигается это дело». И тогда, дорогой друг, граф — а он щедрый господин — ответил бы вам: «Неужели вы в самом деле готовы сделать это для меня, господин де Босир? — Да. — В таком случае, раз всякая работа заслуживает вознаграждения, ежели вы сдержите свое слово, то вот у меня отложены двадцать четыре тысячи ливров: клянусь честью, я готов истратить их на свой каприз; в тот день, когда король будет похищен или маркиз де Фавра — арестован, вы придете ко мне и, слово дворянина, вы получите двадцать четыре тысячи ливров, так же, как теперь вы получаете десять луидоров в качестве задатка, и не в счет платы, а как подарок!» С этими словами граф Калиостро, словно жонглер, выхватил из кармана тяжелый кошель, засунул в него два пальца и с ловкостью, свидетельствовавшей о том, что такого рода упражнение ему не в диковинку, захватил ровно десять луидоров, ни больше ни меньше, а Босир, надо отдать ему должное, не менее ловко подставил руку, приготовившись их принять.

Калиостро вежливо отодвинул его руку.

— Простите, господин де Босир, — молвил он, — мне кажется, что мы делали только предположения?

— Да. Однако не вы ли, ваше сиятельство, говорили, что, следуя от предположения к предположению, мы подойдем к сути? — спросил Босир, глаза которого горели огнем.

— Так мы к ней подошли?

Босир с минуту помедлил.

Поспешим оговориться, что причиной его колебаний вовсе не были ни порядочность, ни верность данному ранее слову. Мы смело можем это утверждать, потому что наши читатели, слишком хорошо знакомые с господином де Босиром, не станут с нами спорить.

Нет, он просто-напросто опасался, что граф не сдержит обещания.

— Дорогой господин де Босир! — молвил Калиостро. — Я отлично понимаю, что творится у вас в душе!

— Да, — отвечал Босир, — вы правы, ваше сиятельство, я не могу так просто обмануть доверие, оказанное мне дворянином.

Подняв глаза к небу, он покачал головой, словно говоря про себя: «Ах, до чего тяжело!» — Нет, дело совсем не в этом, — возразил Калиостро, — и вы мне еще раз доказали, что прав был мудрец, утверждавший: «Человек не знает самого себя!» — В чем же тогда дело? — спросил Босир, несколько озадаченный тем, с какой легкостью граф читал самые потаенные его мысли.

Вы боитесь, что я не дам вам тысячу луидоров, как обещал.

— Ну что вы, ваше сиятельство!

— И это вполне естественно, я первый готов это признать. И потому я вам предлагаю ручательство.

— Ручательство?! Ваше сиятельство, это лишнее…

— Да, этот человек поручится за меня, как за себя самого.

— Кто же этот поручитель? — робко спросил Босир.

— Мадмуазель Николь-Олива Леге.

— О да! — вскричала Николь. — Если его сиятельство что-то нам обещает, мы можем быть совершенно уверены в его слове, Босир.

— Видите, сударь, что значит педантично исполнять данные обещания! Однажды, когда мадмуазель оказалась в столь же щекотливом положении, в каком теперь оказались вы, — не было разве что заговора, — то есть когда мадмуазель разыскивала полиция, я предложил ей укрыться в моем доме. Мадмуазель колебалась; она опасалась за свою честь. Я дал ей слово, и несмотря на все искушения — а вы поймете это лучше других, — я сдержал свое слово, господин де Босир. — Это правда, мадмуазель?

— Клянусь нашим сыном, что это чистая правда! — воскликнула Николь.

— Вы верите, мадмуазель Николь, что я сдержу слово, которое я даю сегодня господину де Босиру? Вы верите, что я отдам ему двадцать четыре тысячи ливров в тот день, когда король сбежит или маркиз де Фавра будет арестован? — не считая того, что я, разумеется, сниму с вашей шеи петлю, готовую вот-вот затянуться, и уж никогда больше и речи не будет ни о веревке, ни о виселице, по крайней мере в этом деле. За другие я не отвечаю. Минуточку! Давайте договоримся окончательно! У каждого человека могут быть определенные склонности…

— Ваше сиятельство! — отвечала Николь. — Для меня это вопрос решенный!

— В таком случае, дорогая мадмуазель Николь, — молвил Калиостро, выкладывая на стол десять луидоров, которые он до тех пор не выпускал из рук, — постарайтесь убедить господина де Босира, и будем считать, что обо всем договорились.

Он махнул Босиру рукой, приглашая его переговорить с Николь.

Разговор длился не более пяти минут, однако справедливости ради следует отметить, что был он чрезвычайно оживленный.

Калиостро при свете свечи стал от нечего делать разглядывать испещренную точками картонку, кивая головой, как это обычно делают при виде старого знакомого.

— Ага! — проговорил он. — Знаменитая игра на повышение ставок господина Лоу? Я потерял на ней около миллиона.

И он небрежно уронил картонку на стол.

После этого замечания Калиостро разговор Босира и Николь пошел еще оживленнее.

Наконец Босир решился.

Он подошел к Калиостро с протянутой рукой, как барышник, намеревающийся заключить нерасторжимую сделку.

Однако граф, нахмурившись, отступил.

— Сударь! — заметил он. — Между порядочными людьми довольно честного слова. Я дал вам свое слово, дайте и вы мне свое.

— Слово Босира, ваше сиятельство.

— Вот мы и договорились, — отвечал Калиостро. Он вынул из жилетного кармана часы с портретом прусского короля Фридриха, отделанным брильянтами:

— Сейчас без четверти девять, господин де Босир, — проговорил он. — Ровно в девять вас ждут под аркадами на Королевской площади со стороны особняка Сюлли; возьмите десять луидоров, положите их в карман куртки, потом надевайте мундир, берите шпагу, ступайте по мосту Нотр-Дам и следуйте по улице Святого Антония, не надо заставлять себя ждать!

Босиру не нужно было повторять одно и то же дважды. Он взял десять луидоров, опустил их в карман, надел мундир и шпагу.

— Где я найду ваше сиятельство?

— На кладбище Иоанна Крестителя… Когда нужно без помех побеседовать о деле, подобном этому, лучше делать это среди мертвых, нежели среди живых.

— В котором часу?

— Сразу, как только освободитесь; тот, кто придет первым, подождет другого.

— У вашего сиятельства еще есть дела? — с беспокойством спросил Босир, видя, что Калиостро не собирается уходить.

— Да, — отвечал Калиостро, — мне нужно побеседовать с мадмуазель Николь.

Босир сделал нетерпеливый жест.

— Можете быть спокойны, дорогой господин де Босир; я не посягнул на ее честь, когда она была девицей, я тем более не причиню ей зла, когда она стала матерью семейства. Идите, господин де Босир, идите!

Босир взглянул на Николь так, словно хотел сказать:

«Госпожа де Босир, будьте достойны доверия, которое я вам оказываю». Он нежно поцеловал юного Туссена, почтительно поклонился графу Калиостро, так и не сумев скрыть своего беспокойства, и вышел в ту минуту, когда часы на Соборе Парижской Богоматери пробили без четверти девять.

Глава 5. ЭДИП И ЛОТ

Время приближалось к полуночи, когда какой-то человек вышел с Королевской улицы на улицу Святого Антония, прошел по ней до фонтана Святой Екатерины, остановился на минуту в его тени, чтобы убедиться в том, что за ним нет слежки, потом свернул в переулок, который привел его к церкви Апостола Павла; оттуда он двинулся по почти неосвещенной и совершенно безлюдной улице Руа-де-Сисиль; замедляя шаги по мере того, как он приближался к концу вышеозначенной улицы, он после некоторого колебания вышел на улицу Круа-Бланш и, терзаемый сомнениями, остановился перед решеткой кладбища Иоанна Крестителя.

Он замер, словно ожидая, что из-под земли вот-вот появится привидение, и стал ждать, смахивая рукавом сержантского мундира капли пота, градом катившего с его лица.

В ту самую минуту, как часы стали бить полночь, нечто похожее на тень скользнуло между тисами и кипарисами. Тень эта приближалась к решетке, и вскоре стало слышно, как в замке поворачивается ключ, из чего можно было заключить, что призрак, если это был он, может выходить не только из могилы, но и с кладбища.

Заслышав скрежет, сержант отступил.

— Что, господин Босир, не узнаете меня? — послышался насмешливый голос Калиостро. — Или, может быть, вы забыли о нашем свидании?

— А-а, это вы, тем лучше! — отвечал Босир, вздохнув с огромным облегчением. — Эти чертовы улицы такие темные и пустынные, что не знаешь, что и лучше: встретить там кого-нибудь или шагать в одиночку.

— Ба! Чтобы вы чего-нибудь боялись в какое бы то ни было время дня или ночи?! — воскликнул Калиостро. — Не могу этому поверить. Такой храбрец, как вы, да еще со шпагой на боку! Идите-ка сюда, по эту сторону решетки, дорогой господин де Босир, и можете быть уверены в том, что здесь вы встретитесь только со мной.

Босир последовал приглашению, и замок, проскрежетавший недавно затем, чтобы отворить перед сержантом дверь, теперь снова заворчал, запирая за ним ворота.

— Ну вот! — молвил Калиостро. — А теперь идите вот по этой тропинке, дорогой господин де Босир, и в двадцати шагах отсюда мы найдем нечто вроде разрушенного жертвенника. На его ступенях мы можем спокойно обсудить все наши дела.

— Хотел бы я знать, где тут дорога! — отвечал тот. —, Я вижу только колючки, которые хватают меня за шиколотки, да траву по колено.

— Надобно признать, что это кладбище — одно из самых запущенных из всех мне известных, да это и неудивительно: ведь вы знаете, что сюда свозят тела казненных на Гревской площади, а с этими обездоленными никто церемониться не будет. Впрочем, дорогой господин де Босир, нас с вами окружают могилы тех, чьи судьбы весьма поучительны. Если бы было светло, я показал бы вам место захоронения Бутвиля де Монморанси, обезглавленного за участие в дуэли; шевалье де Роана, казненного за участие в антиправительственном заговоре; графа де Горна, колесованного за убийство иудея; Дамьена, четвертованного за попытку убийства Людовика Пятнадцатого, да мало ли еще кого… Вы, господин де Босир, напрасно так плохо отзываетесь о кладбище Иоанна Крестителя: оно запущено, однако здесь покоится много достойных внимания людей.

Босир следовал за Калиостро, стараясь идти след в след, как солдат второй шеренги шагает обычно за командиром.

— Ага! — вдруг воскликнул Калиостро, внезапно остановившись, так что не ожидавший этого Босир уткнулся животом ему в спину. — Смотрите-ка, вот совсем свежая; это могила вашего собрата, Флер-д'Эпина, одного из убийц булочника Франсуа; он был неделю тому назад повешен по приказу в Шатле; это должно вас заинтересовать, господин де Босир; он, как и вы, был в прошлом гвардейцем, мнимым сержантом, а в действительности — вербовщиком.

Зубы Босира так и застучали от страха. Ему казалось, что колючки, среди которых он продирался, были на самом деле скрюченными пальцами, вылезавшими из-под земли, чтобы схватить его за ноги и дать ему понять, что сама судьба уготовила ему здесь место для вечного сна.

— Ну, вот мы и пришли, — заметил Калиостро, останавливаясь на каких-то развалинах.

Усевшись на обломках, он указал Босиру на камень, который будто нарочно был положен рядом с первым для того, чтобы Цинне не пришлось подвигать его к тому месту, где восседал Август.

Было самое время: ноги бывшего гвардейца так дрожали, что он скорее упал, нежели сел на камень.

— Вот теперь мы можем спокойно обо всем поговорить, дорогой господин де Босир, — сказал Калиостро. — Итак, что же произошло нынче вечером под аркадами на Королевской площади? Должно быть, встреча была интересной.

— Признаться, ваше сиятельство, в эту минуту у меня немного мутится в голове. По правде говоря, для нас обоих было бы лучше, если бы вы задавали мне вопросы.

— Хорошо! — согласился Калиостро. — Я — человек добрый, и форма мне безразлична, коль скоро я хочу узнать то, что меня интересует. Сколько вас собралось под аркадами на Королевской площади?

— Шестеро, считая меня.

— Шестеро, считая вас, дорогой господин де Босир. Давайте выясним, те ли это люди, о которых я думаю. Во-первых — вы, это не вызывает сомнения.

Босир вздохнул, словно давая понять, что он сам предпочел бы, чтобы такое сомнение было возможно.

— Вы оказываете мне честь, начав с меня, — проговорил он, — когда рядом со мной были весьма значительные лица.

— Дорогой мой! Я следую евангельскому завету. Разве не сказано в Писании: «Первые будут последними»? Если первые должны стать последними, то последние, естественно, окажутся первыми. Таким образом, как я вам уже сказал, я действую согласно Евангелию. Прежде всего, там были вы, верно?

— Да, — отвечал Босир.

— Затем был ваш друг Туркати, не так ли? Бывший офицер из рекрутов, взявшийся поднять легион в Брабанте, так?

— Да, — отвечал Босир, — там был Туркати.

— Еще там был славный роялист по имени Маркье из бывших сержантов французской гвардии, а теперь — младший лейтенант роты жандармов, верно?

— Да, ваше сиятельство, и Маркье был…

— Затем — маркиз де Фавра?..

— И маркиз де Фавра.

— А господин в маске?

— И господин в маске.

— Не угодно ли вам будет, господин де Босир, дать мне некоторые разъяснения по поводу этого господина в маске?

Босир взглянул на Калиостро столь пристально, что глаза его сверкнули в темноте.

— Но… — молвил он, — разве это не?..

Он умолк словно из опасения совершить святотатство.

— Кто? — спросил Калиостро.

— Разве это не?..

— О Господи! Вы что же, язык проглотили, дорогой господин де Босир? Будьте осторожны: это иногда приводит к тому, что на шее оказывается веревка. А это будет, пожалуй, пострашнее.

— Ну... это... разве это не его высочество? — пролепетал Босир, чувствуя себя припертым к стене.

— Кто? — продолжал настаивать Калиостро.

— Его высочество… Его высочество, брат короля.

— Ах, дорогой господин де Босир! Когда маркиз де Фавра, горячо желающий заставить людей поверить, что он в этом деле заодно с принцем крови, заявляет, будто господин в маоке — его высочество, это понятно: кто не умеет лгать, не умеет и устраивать заговоры. Но как вы и ваш друг Туркати, оба вербовщики, то есть люди, привыкшие на глаз определять рост человека с точностью до дюйма и линии, могли так ошибиться — это совершенно невероятно!

— Да, в самом деле… — согласился Босир.

— Рост его высочества — пять футов, три дюйма и семь линий, — продолжал Калиостро, — а в господине в маске около пяти футов и шести дюймов.

— Верно, — заметил Босир, — я об этом уже подумал. Но если это не его высочество, то кто же это мог быть?

— Ах, черт подери! Я был бы счастлив и по-настоящему горд, дорогой мой господин де Босир, — отвечал Калиостро, — если бы мог сообщить вам то, что надеялся узнать от вас.

— Так вы, стало быть, знаете, ваше сиятельство, кто этот человек? — спросил бывший гвардеец, приходя мало-помалу в себя.

— Еще бы, черт возьми!

— Не будет ли с моей стороны нескромностью спросить?..

—..Как его зовут?

Босир кивнул в знак того, что именно это он и желал бы узнать.

— Имя — вещь серьезная, господин де Босир; по правде сказать, я бы предпочел, чтобы вы его угадали сами.

— Угадать… Я уже две недели ломаю над этим голову, — Это потому, что некому было вам помочь.

— Так помогите мне, ваше сиятельство.

— С удовольствием. Вы знакомы с историей Эдипа?

— Очень смутно, ваше сиятельство. Однажды я смотрел про него пьесу в Комеди Франсез, но к концу четвертого акта я имел несчастье заснуть.

— Дьявольщина! Желаю и впредь только таких несчастий, дорогой мой.

— Однако вы же видите, как теперь мне это вредит.

— Ну что же, я в двух словах расскажу вам, кто такой Эдип. Я знавал его еще ребенком при дворе царя Полиба, а стариком — при дворе царя Адмета. Таким образом, мне вы можете доверять больше, чем Эсхилу, Софоклу, Сенеке, Корнелю, Вольтеру или господину Дюсису, которые, весьма вероятно, много о нем слышали, однако не имели удовольствия знать его лично.

Босир хотел было спросить у Калиостро, как он мог знать человека, умершего около трех тысячелетий назад, но, видимо, подумал, что не стоит из-за такой безделицы перебивать рассказчика, и махнул рукой, словно хотел сказать: «Продолжайте, я слушаю».

Калиостро в самом деле продолжал, будто ничего не заметил.

— Итак, я познакомился с Эдипом. Ему предсказали, что в будущем он станет убийцей своего отца и супругом своей матери. Полагая, что его отец — Полиб, он оставил его, ничего ему не сказав, и отправился в Фокиду. Перед отъездом я посоветовал ему путешествовать не по главной дороге из Давлиса в Дельфы, а пройти по горной дороге, хорошо мне известной. Однако он заупрямился, а так как я не мог ему объяснить, почему я даю такой совет, все мои усилия заставить его изменить маршрут оказались тщетны. В результате этого упрямства произошло то, что я и предвидел. На пересечении дельфской и фиванской дорог он повстречал человека в сопровождении пятерых рабов: человек этот сидел в повозке, занимавшей всю ширину пути. Все могло бы уладиться, если бы тот человек согласился взять немного влево, а Эдип — правее. Но каждый из них желал непременно проехать посредине. Человек в повозке обладал холерическим темпераментом; Эдип по натуре был очень вспыльчив. Пятеро рабов бросились вперед и пали один за другим. Вслед за ними был убит и их хозяин. Эдип переступил через шесть трупов, среди которых было и тело его отца…

— Дьявольщина! — вставил Босир.

—..И продолжал путь в Фивы. Дорога проходила через гору Сфингион; на тропинке, еще более узкой, чем та, на которой Эдип повстречался с отцом, была пещера странного животного. У него были орлиные крылья, женские голова и грудь, а тело и когти — львиные.

— Ого! — воскликнул Босир. — И вы, ваше сиятельство, верите, что на свете бывают такие чудовища?

— Я не стану это утверждать, дорогой господин де Босир, — с важным видом отвечал Калиостро, — принимая во внимание, что когда я отправился в Фивы той же дорогой тысячелетие спустя, в эпоху Эпаминонда, сфинкс был уже мертв. Ну, а в эпоху Эдипа он был еще жив, и одним из его любимых развлечений было сесть посреди дороги и, дождавшись путешественника, загадать ему загадку, а если он не отгадает, тут же его и съесть. А так как это продолжалось уже около трехсот лет, прохожие становились все более редкими, а у сфинкса выросли очень большие зубы. Когда он заметил Эдипа, он сел посреди дороги и поднял, лапу, останавливая юношу: «Путешественник! — сказал он ему. — Я — сфинкс. — Ну и что? — спросил Эдип. — Судьба послала меня на землю, чтобы загадывать смертным загадку. Если они ее не отгадают, они принадлежат мне, если же отгадают, я буду принадлежать смерти и сам брошусь в пропасть, куда до сих пор сбрасывал тех, кто имел несчастье попасться мне на дороге». Эдип заглянул в пропасть и увидел, что дно белым-бело от костей. «Хорошо, — отвечал юноша, — я слушаю твою загадку. — Вот она, — сказал птицелов: „Какое животное ходит на четвереньках, утром, на двух ногах — днем и на трех — вечером?“ Эдип на минуту задумался, потом с улыбкой, несколько обеспокоившей сфинкса, спросил: „Если я отгадаю, ты сам бросишься в пропасть? — Таково веление рока, — отвечал сфинкс. — Ну что же, в таком случае это животное — человек“.

— Как человек? — перебил Босир, вошедший во вкус и заинтересовавшийся рассказом, словно все это происходило в наши дни.

— Да, человек! Человек, который в детстве, то есть на заре жизни, ползает на четвереньках; в зрелом возрасте, то есть в полдень, ходит на двух ногах, а вечером, то есть в старости, опирается на палку.

— Ах, чертовски верно! — вскричал Босир. — Вот сфинкс-то, должно быть, огорчился?!

— Да, дорогой мой господин де Босир! До такой степени огорчился, что бросился в пропасть вниз головой и, будучи верен данному обещанию, не воспользовался крыльями, что вы, возможно, сочтете глупостью с его стороны; итак, он разбился о скалы. А Эдип продолжал путь, прибыл в Фивы, встретил там вдову по имени Иокаста, женился на ней и исполнил таким образом пророчество оракула, предсказавшего, что он убьет отца и женится на матери.

— Какую же связь, ваше сиятельство, вы усматриваете между историей Эдипа и господином в маске?

— Очень тесную связь! Впрочем, погодите! Прежде всего вы желали узнать его имя.

— Да.

— А я сказал, что предложу вам загадку. Правда, я добрее сфинкса и не разорву вас в клочья, если вы будете иметь несчастье не отгадать. Внимание: я занес лапу: «Кто из придворных является внуком своего отца, братом своей матери и дядей своих сестер?» — Ах, черт возьми! — воскликнул Босир, задумавшись не менее глубоко, чем Эдип.

— Думайте, дорогой мой! — молвил Калиостро.

— Помогите мне немножечко, ваше сиятельство.

— Охотно… Я спросил вас, знаете ли вы историю об Эдипе.

— Да, вы оказали мне эту честь.

— Теперь перейдем от истории языческой к Священной истории. Знаете ли вы историю Лота?

— С дочерьми?

— Вот именно.

— Еще бы не знать! Впрочем, погодите… Э-э... да... поговаривали что-то о старом Людовике Пятнадцатом и его дочери, ее высочестве Аделаиде!

— Вы попали в точку, мой дорогой!

— Так господин в маске — это?..

— Пять футов и шесть дюймов.

— Граф Луи…

— Ну же!

— Граф Луи де…

— Тес!

— Вы же сами говорили, что здесь одни мертвецы…

— Да, на их могилах растет трава и растет лучше, чем где бы то ни было. Как бы эта трава, подобно тростнику царя Мидаса… Вы знаете историю царя Мидаса?

— Нет, ваше сиятельство.

— Хорошо, я вам расскажу ее как-нибудь в другой раз, а теперь давайте вернемся к нашей с вами истории. Он снова стал серьезным.

— Итак, на чем вы остановились? — спросил он.

— Прошу прощения, но мне кажется, что вопросы задавали вы.

— Вы правы.

Пока Калиостро собирался с мыслями, Босир прошептал:

— Ах, черт возьми, до чего верно! Внук своего отца, брат своей матери, дядя своих сестер... это же граф Луи де Нар…

— Слушайте! — заговорил Калиостро.

Босир прервал свой монолог и стал во все уши слушать.

— Теперь, когда у нас не осталось сомнений в том, кто были заговорщики в масках или без таковых, перейдем к цели заговора.

Босир кивнул в знак того, что готов отвечать на вопросы.

— Целью заговора было похищение короля, не так ли?

— Да.

— И препровождение его в Перону?

— В Перону.

— Ну, а средства?

— Денежные?

— Да, начнем с денежных.

— Два миллиона.

— Их ссужает один генуэзский банкир. Я знаком с этим банкиром. Есть другие?

— Не знаю.

— Хорошо, что касается денег, то тут все понятно. Однако деньги — не все, нужны люди.

— Господин де Лафайет дал разрешение поднять легион и идти на помощь Брабанту, выступающему против Империи.

— Славный Лафайет! Узнаю его! — прошептал Калиостро.

И громко прибавил:

— Ну хорошо, пусть есть легион. Однако для исполнения задуманного нужен не легион, а целая армия.

— Есть и армия.

— Какая армия?

— В Версале соберутся тысяча двести всадников. В указанный день они отправятся оттуда в одиннадцать часов вечера, а в два часа ночи войдут в Париж тремя колоннами.

— Хорошо!