Профессиональная деятельность в период застоя

       Обратимся теперь к трудовому опыту этих женщин в годы застоя. Мой тезис прост - в годы застоя мотивация к труду понизилась. Первоначальная ориентация на карьеру у многих сменилась эскапизмом. Итак, начало профессиональной карьеры. Те из респонденток, которые получили распределение по окончании высших учебных заведений, были крайне недовольны той рабочей атмосферой, с которой они столкнулись. Застойный период сливается в непонятный срок для них, по выражению одной из респонденток. Это “социальное безвременье”. Если изначально они были ориентированы на карьерные достижения и профессиональный рост, то столкновение с социалистической культурой труда и соответствующими ей практиками способствовало развитию отчуждения и неудовлетворенности как основных характеристик их отношения к труду. Ориентации на карьеру были вытеснены ориентацией на приватную жизнь и квази-публичную активность в контркультурной среде.

 

       Объясняя изменения в своей трудовой мотивации, респондентка отмечает:

“Я не могла работать как журналист, потому что у меня с двойным сознанием очень плохо было. Т.е. я не могу существовать, если я себя не уважаю, я как бы вот на этом держусь: если я себе перестаю уважать - ну и что тогда? А тогда еще в возрасте в таком юном - это очень обостренное чувство у меня было...” (К.Я.)

 

       Другая рассказывает:

“... Ну в общем как бы, я была никто....Пока не рухнул социализм...” (Н.Б.).

 

       Объясняя свои тогдашние установки рассказчица уточняет:

“У меня не было каких-то политических таких страшных приятелей-неприятелей, но просто мне не хотелось ни в чем участвовать: мне хотелось найти такую работу, желательно издательскую или редакторскую, чтобы (.) было какое-то дупло, куда сунешь работу - потом тебе оттуда новую работу, и просто никого не видеть и ни в чем не участвовать.” (К.Я.)

 

       Коренным образом изменилось отношение к работе в период перестройки. Вновь проявилась ориентация на профессиональный рост, и для многих включение в феминистскую тематику было связано с работой. Это типично для тех случаев, когда женщины занимались профессионально женским вопросом - либо изучением женской занятости в сфере экономике, либо темой молодой семьи в женском журнале. Но об этом позже...

 

       Приватная сфера в годы застоямогла быть другим каналом самореализации для этих женщин. Довольно часто в их жизненных историях звучит такой сюжет: относительно рано, в студенческие годы они начинают жить одни или выходят замуж и отделяются таким образом от родительской семьи. Некоторое количество любовных сюжетов и ранние браки в возрасте 21-22 лет, сопровождающиеся незапланированной беременностью, - все это типично для опыта современной советской женщины. В биографиях часто присутствуют рассказы об абортах, представляющих собой один из самых страшных и унизительных опытов, если не сказать, практик советских женщин. 

 

       Вот как описывает историю своего замужества одна из рассказчиц:

“Второго аборта я испугалась, а он разлетелся жениться, и мы - женились. Оказался - алкоголик.... Был художник, оказался алкоголик. Т.е... натуральный алкоголик, когда человек напивается до состояния невменяемости, хулиганит, орет, швыряется ботинками. Вот, два раза я уходила, на третий я ушла совсем. Так что мы женаты были, наверное, всего полтора года, из них уже полгода я вообще как ушла, а в промежутке я была то беременная, то рожала, то уходила. После этого я замуж не выходила.” (O.Д.)

 

       А вот совсем безопасное начало, обещающее семейное счастье:

“А потом появился С. - неуемная, первая такая любовь... я его просто как бы боготворила. Он был очень талантливый человек, учился в нашем институте, на семь лет старше меня, очень интересный, очень трудолюбивый.... Когда я вышла за него замуж..., я его очень сильно любила. Я не хотела жить дома, я хотела жить с ним. Я хотела жить с ним, вот просто жить каждый день.” (Н.О.)

    

       Кончается эта история тем же: “Он как-то сломался...” Следует развод по инициативе жены.

       Для опыта советской замужней женщины характерно разочарование в советском типе семьи. Семейная жизнь - это непосильная нагрузка двойной или тройной занятости на работе, дома и по обеспечению семьи, частые случаи мужского алкоголизма и отсутствие помощи по дому со стороны мужа. Все это, впрочем, описано в известной в свое время повести Н. Баранской “Неделя как неделя”.

       Описывая динамику супружеской жизни, респондентка вспоминает:

“Потом начались такие запойные явления, когда он на меня очень агрессивно нападал, он начинал ругаться матом и.. обзываться...он, например, мог вечером не прийти ночевать. Он уходил, они там пили пиво, отдыхали, к ним ходили девчонки, а я почему-то - не знаю, почему, но я занималась и дома сидела, и очень любила хозяйство: я любила печь пироги, готовить. И часто было так, я жила в районе, который семь километров лес, поселок так называемый, и я бежала за ним ночью, в три часа, до трех часов его ждала, зимой и летом бегала.” (Е.Щ.)

 

“Он паразитировал на мне, потому что все пропивалось... Да, я работала, например, до 9-10 часов, И я работала очень поздно, а потом ехала к нему сразу с работы. И всегда он меня встречал: “Деньги везешь?”(Р.О.)

 

       В отличие от многих других женщин с подобной историей семейной жизни, мои респондентки не были готовы к предписанному терпению. Очевидна прежде всего сложность для профессионально ориентированной женщины, будущей феминистки, смириться с ролью супруги, как она определена гендерной системой советского общества:

“... Когда мой коллега-мужчина приходит домой, я знаю, что его кормят, поят, обстирывают, обглаживают и т.д. Выпроваживают домой наготово, даже сбегают и книги принесут из библиотеки, которые нужно. Я же, когда прихожу домой, я должна кормить, стирать, обувать, еще успевать читать, анализировать, писать, и т.д. Я все это делаю за счет своих внутренних физических резервов. Почему? Потому что, опять же, мы так воспитаны, что все это должна делать женщина... И везде эта работа фактически идет как неоплачиваемая работа. Этого не замечают, допустим, мужчины все во всяком случае, и этого не замечают очень многие женщины. А когда они начинают это замечать, они начинают думать: а зачем вообще рядом с ней вот этот мужчина, которого она кормит, поит, обстирывает, получает от него что: постоянное ворчание, постоянное брюзжание, и т.д., и т.д.” (Н.В.)

      

       И вот еще одно выражение неприятия советского варианта брака:

“Что такое семья? Если мужчина говорит, что для него семья это: чтобы он пришел домой - и перед ним ужин стоял, - то я ему говорю, что мне тебя очень жаль. Потому что, видимо, ты себе искал жену по принципу кухарки и домохозяйки. Я могу тебя поздравить, ты нашел, видимо, кухарку себе, но вслед за этим перед тобой встанет другая проблема...: тебе нужно будет найти любовницу. Потому что это очень трудно все совместить. Ты найдешь любовницу - перед тобой встанет вопрос: тебе нужна будет интеллектуальная подруга, которая могла бы быть твоим другом, собеседником и т.д. У нас так и живут, ряд мужчин, ведь по несколько семей имея. Т.е. они не могут жить с одной женщиной в силу того, что эта женщина не может совместить в себе вот все эти роли как следует... А мне кажется, что если ты мужчина и тебе нужен, извините, ужин дома на столе, то ты должен заработать столько, чтобы ты мог завести себе домохозяйку - и платить за этот труд, тогда у тебя будет ужин, завтрак и обед. А не жену заставлять успевать и ужин делать, и в постели, значит, быть прекрасной, еще и на работу ходить, детей уметь воспитывать, и т.д., и т.д.”(Н.В.)

 

       Ролевой конфликт и рассогласование ожиданий в сфере семейной жизни приводят к разочарованию в браке, когда он построен на патриархатных принципах. Рассказывая о семейных конфликтах, приведших к разводу, одна из женщин вспоминает:

“У нас не было объективных каких-то проблем. Проблемы были чисто субъективные, но они оказались очень важны. Но конечно, на самом деле, ему нужна была такая женщина, которая была бы традиционной организаторшей его жизни и фактически такой секретаршей широкого профиля. И мои притязания в плане личных интересов он воспринимал со страданием. Я, например, была потрясена, когда я писала диссертацию... он меня спрашивал: ты написала диссертацию потому, что плохо ко мне относишься? - это цитата, меня это несколько удивило. Хотя где-то там на людях он мог очень долго этим хвастаться.”(О.Б.)

 

       Во фрагменте, приведенном выше, рассказчица прямо указывает на фактор относительной депривации, - по ее словам, “субъективный фактор” - который оказался причиной семейной драмы. Об абсолютной депривации - плохих жилищных условиях, низком уровне доходов - здесь речи не идет. Рефлексируя о причинах разрушения семейной жизни, которая еще недавно казалась счастливой и прочность которой, казалось, была гарантирована общим ребенком, семейным достатком, собственным жильем в отдельной квартире и престижными занятиями как мужа, так и жены, рассказчица продолжает:

“Нужна постоянная готовность идти на компромисс совместного проживания с кем-то. Потом мой бывший муж стал пить, перестал представлять всяческий интерес как мужчина, хотя он был достаточно молодой человек. (.) А потом, это же действительно, как болезнь, токсикомания. Тут сохранялся брак только в том случае, если вторая сторона - как правило, женщина - шла на глобальный компромисс, отказываясь на 80-90% от каких-то собственных интересов, притязаний и т.д., т.е. лишь сопровождая его...” (О.Б.)

 

 

       Итак р азвод - э то тот опыт, через который прошло большинство моих респонденток. Единственным исключением (и показательным) была женщина, вышедшая замуж в 30 лет, т.е. поздно, по советским меркам. По ее утверждению, ее муж также является феминистом. Развод в данном случае существенно значим как мучительное личное решение, принятое женщинами, не способными более идти на компромисс и жертвовать своей собственной жизнью ради кого-то. Развод может быть интерпретирован как сознательный и символичный отказ от роли советской жены - воплощенного терпения, подруги, “спутницы жизни” и жертвы. Это протест против советской гендерной системы и ее базового контракта (Rotkirch, Temkina 1995).

       Причиной разводов объявляется и “распад личности” мужа, и то, что “он перестал быть мужчиной, хотя был еще совсем молодой человек”, и “бытовое пьянство и хулиганство”, и (во время перестройки) идеологические разногласия. Характерно при этом, что женщины осознают социальную обусловленность судьбы супругов или партнеров. Они часто повторяют тезис, проливающий свет на жизни многих мужчин при советской власти:

 

                   “Он был талантлив, и потому у него был постоянный комплекс неполноценности. Он не мог реализоваться в этой стране при этом режиме, он пил постоянно...” (М.Н.)

 

       Чувство самосохранения и самозащита выталкивали женщин из такой семьи. Расхождение их социализации с гендерной системой приводило к личному кризису. Они были социализированы как независимые автономные личности, а советская гендерная система предписывала им роль “спутницы жизни”.

       В зависимости от возрастной когорты феминисток можно говорить о разводе, пришедшемся на период перестройки и трансформации вообще, и о разводе “доперестроечном”. Надо сказать, что перестроечный развод - особое социальное явление. Он является симптомом разрушения всего советского образа жизни, казавшегося сложившимся и устойчивым. Развод в период перестройки может быть интерпретирован как символ ресоциализации - отказа от старых образцов в приватной сфере, не совместимых с новыми возможностями, новыми практиками и тенденциями демократизации. Любопытно, что в числе наиболее важных решений, принятых ими в течение жизни, женщины неизменно называют развод. Приговор был таким образом подписан не браку как таковому, а браку старого советского типа, который оказался не способным к изменениям, востребованным временем. Демократизация с трудом происходила в обществе, но в приватной сфере и в сфере интимных отношений часто она была невозможна (Giddens 1992).

 

“Я шутила, что мой брак - это вообще жертва перестройки. Если бы не это (реформы), мы бы продолжали жить как Филимон и Бавкида и трубили бы до самой смерти.” (Н.Б.)

 

 

       Это означает, что сензитивность к иерархическим структурам, несправедливости, неравноправию повысилась у будущих феминисток в период перестройки, и развод такого рода можно интерпретировать как акцию демократического протеста против советской гендерной системы. Опыт развода создает новое отношение к браку, которое постепенно становится программным.

       Из интервью:

“Да, вы знаете, я в общем-то ни разу фактически, наверное, не пожалела в общем о том, что я развелась. Потому что, видите, в чем дело: я человек такой довольно общительный, у меня масса контактов, масса связей, у меня даже есть любимый человек на сегодня... Единственное, что я думаю, что может быть я больше не должна вступать в брак вот в том смысле, как это обычно делается  (выделено мной - Е.З.) Потому что так много пишут, что любовь и брак это вещи разные, что у нас такой тяжелый быт, что вот эти чувства о быт разбиваются... Я не вижу сегодня необходимости для себя вступать в так называемый законный брак. Мне кажется, что людей должны объединять несколько другие вещи. В конце концов, можно составить брачный контракт, совсем необязательно регистрировать эти свои отношения.” (В.Н.)

 

* * *

 

       Большинство из интервьюируемых имеют также опыт материнства. Рождение и воспитание детей заставило их по новому оценить свой собственный позитивный и негативный опыт гендерной социализации. Мне хотелось бы подчеркнуть роль родительства - материнства советского типа - в процессе роста феминистского сознания.

       Прежде всего ощущается воспроизводящаяся модель символического отца или отсутствующего отца. И независимо от того, замужем женщина или нет, ее собственный отец и отец ее ребенка - это фигуры, посещающие дом, но не живущие в нем полноправно. Конечно, с разводом эта роль “приходящего папы” усугубляется. Вспоминая детство своего сына, мать рассказывает:

“Он (бывший муж) практически не принимал участия в воспитании ребенка. Особого желания помогать не высказывал. Он периодически звонил, он так до сих пор как бы периодически звонит, но это как бы не является регулярной частью нашей жизни. Я в общем-то никогда не говорю “нет”, когда сейчас сын с ним встречается; но это просто приобрело очень смешные формы сейчас.”(Н.О.)

 

Еще один пример:

“Алименты он платил, очень маленькие. Были какие-то периоды, когда 4 рубля с него вычитались. Дополнительно сверху он ничего не давал, с ребенком он не виделся. Ну, свекровь его за руку всегда приводила, раз в год на день рождения к ребенку.”(О.Д.)

 

 

       Опыт материнства без поддержки отца содействовал формированию автономности и независимости сильной женщины, ответственной не только за свою жизнь, но и за жизнь своего ребенка. Такая женщина- мать становится главой семьи. Она вынуждена совмещать роль добытчика (breadwinner - традиционная мужская роль) и с ролью хранительницы домашнего очага (традиционная женская роль). Если в такой семье есть бабушка, то традиционную женскую роль, как правило, выполняет она. И тогда этот треугольник может выглядеть следующим образом: мать в роли традиционного отца - бабушка в роли традиционной матери - и ребенок - всегда в своей собственной роли опекаемого.

 

       Советские материнские практики способствуют формированию определенного вектора феминистского сознания. Как правило, о радикальном феминизме как идеологии отождествления мужчины со злом, речи тут не идет. Те феминистки-матери, у которых я брада интервью, особенно чутко относятся к дискриминационным практикам по отношению к мужчинам и к проблеме воспитания мальчиков.

 

 “...Мне хотелось воспитать его в моем представлении идеального мужчины. Вот те мужчины, с которыми я сталкивалась, как-то все не соответствовали моим представлениям. В чем-то они как-то в общем проигрывали. И мне казалось, что у меня обязательно должен быть мальчик, которому я расскажу, как нужно понимать женщину, как нужно ее любить, как нужно ей помогать. В общем, я не знаю, насколько у меня это получится. Но я все время говорю своему ребенку, что ты должен у меня все уметь: готовить, стирать, убирать. И он иногда, значит, ворчит на меня, но, как правило, все делает. Я все время говорю: я очень не хочу, чтобы твоя жена потом испытывала какие-то с тобой проблемы, я должна всему тебя научить.”(Н.В.)

 

Другая феминистка рассказывает:

“У меня - мальчик, и потому для меня феминизм это прежде всего борьба с дискриминацией по отношению к мужчинам. Почему мальчики должны быть жестокими, чтобы выжить? Почему общество требует от них черствости и вытесняет их из сферы тепла и дома? Феминизм означает сопротивление этому в нашей жизни.” (Д.Р.)

 

       Итак, в годы застоя политический климат, профессиональная жизнь и приватная сфера стали контекстом эскапизма и неудовлетворенности. Лишь неформальная среда способствовала самореализации женщин, но в этой сфере они должны были также выполнять предписанную традиционную вторичную роль. Конфликт между ожиданиями, сложившимися в период социализации, и возможностями их реализации в условиях душного режима создал типичный синдром относительной депривации. Однако возможности для личного и группового протеста появились лишь во второй половине 1980х годов.

 

 

Феминизм и перестройка

 

       Решающими событиями для феминисток стали изменения в общественной и личной сфере, произошедшие в период перестройки (1985-1991). Перестройка стала этапом их ресоциализации. Прежние юношеские ориентации на политический и социальный активизм и профессиональную самореализацию возродились в этот период, благодаря политическим возможностям, появившимся в процессе развития цикла реформ и протеста (Duka, Kornev, Voronkov, Zdravomyslova 1995; Zdravomyslova 1996-c). В целом, можно сказать, что перестройка способствовала дальнейшему развитию творческой инициативы практически во всех сферах деятельности этих талантливых и в высшей степени ориентированных на успех женщин. Они начали подвергать сомнению все - политический режим, прошлый и настоящий, базовую идеологию и свой собственный образ жизни, стереотипные практики, в частности, в их гендерном измерении. Они стали “возвращаться к себе ”.

 

       На ранний период перестройки приходится по всей стране подъем неформального комсомольского активизма, и все наши респондентки, которые в этот период еще находятся в комсомольском возрасте, проявляют его в полную меру.

“Я страшная активистка была. Я была заместителем секретаря комитета комсомола по шефской работе, у меня было три школы, у меня была боевая комсомольская дружина, у меня было 60 трудных подростков, у меня был целый микрорайон. Каждый завод шефствовал над микрорайоном. И работали мы круглыми сутками, проводили военно-спортивные слеты, выездные игры летние, зимой - зимние кроссы... И пели, и плясали, и стенгазету выпускали, стихи я сама писала, и вообще, всегда была центром и душой всех этих тусовок. У меня есть фотография, где я командир военно-спортивного слета всего завода; каждый цех выдвигает свою команду; я там стою, все в пилотках, в форме, честь отдают... Бесились, совершенно здорово было, самые интересные такие годы.” (Ж.Н.)

 

       Для более молодых женщин именно возможности перестройки открыли ту привлекательную среду, которая оказала решающее влияние на развитие их самосознания и феминистских взглядов. Это было время, когда полуподпольные, диссидентствующие среды периода застоя стали публичными и открытыми и для тех людей, которые не имели к ним доступа ранее. Те круги, в которые можно было попасть лишь благодаря специальным талантам или в условиях протеста с родительским поколением, во второй половине 1980-х годов оказались гостеприимными для всех желающих.

           

       Приведу подробный рассказ о том, как в период перестройки люди получали доступ в формирующую среду:

 

“В 28 лет (1988 год! - Е.З.) попала на игру Щ., вот это был абсолютнейший поворот в моей жизни. Город вообще всегда славился разными новациями. Кто-то случайно попал на одну из игр, кто-то из начальства большого. После этого у нас их было шесть игр, это вообще редкий такой случай, чтобы много раз запускали такого разрушителя просто и времени, и всего на свете... Ну, в мае, это было в мае 88-го года. Была выездная 68-я деятельностная игра. Я попала туда совершенно случайно. Как-то дали такую разнарядку, чтоб было там несколько социологов; меня послали просто, как в командировку. Т.е. это собирал... зам.генерального директора по связям с общественностью и информацией; и он дал такое распоряжение, чтобы всех отправили на эту игру. Игра была по региональному развитию. Вот, я первый раз увидела вообще ребят и самого Г.П. Конечно, это воображение потрясает.., и я совершенно подпала под магию этого действия.” (М.Н.)

 

       Другие женщины, особенно в столице, активно вовлекаются в демократическое движение периода перестройки.

 

       Вот еще один рассказ из интервью:

“Потом, начинается... В 88-м году возникает движение диаспоры... После Сумгаита стали как бы со страшной силой создаваться армянские общества, и я вот стала зам. председателя армяно-русского общества (.) “Северное сияние”. И в общем, года четыре я очень активно в этом участвовала.” (О.Д.)

 

       Не только политический активизм, но и профессиональные возможности для самореализации возрастают:

 

“В 90-м году у меня изменилось - как бы настрой рабочий и вообще ситуация... Во мне было много, так сказать, неиспользованного. Я никогда не работала активно, и, мне казалось, что я уже этого не хочу. И так вот я немножко проснулась, как большинство, видимо, людей в этот начальный перестроечный период.”(К.Я.)

 

“Ну, а у меня был чисто вот такой азарт, который был связан еще с тем, что вот как-то это была перестройка, мне было там тридцать с чем-то лет, и мне казалось, что вот, я ничего не сделала раньше, хотя было много достойных людей, которые, значит, вот участвовали в протесте каком-то... Ну, и как многие, наверное, люди: было какое-то определенное чувство вины - мне казалось, что вот в этот момент, если я что-то могу сделать... Ну, кроме того, что мне это самой хотелось. Т.е. это было достаточно искренне. И мы этого добились, как ни странно.”(К.Я.)

           

Появились возможности для профессионального роста и признания:

“А когда у меня начались дела, вот Перестройка когда началась, как-то... времени стало меньше оставаться...Цензуру отменили, мои пьесы разрешили к исполнению. А как Союз (театральных деятелей) развалился, так у меня действительно пошли все дела. Тут же появились западные продюсеры, которые... они на нас до этого не могли выйти - им не давали адресов просто. Пьесы по рукописям-то на Запад попадали, а вот найти невозможно было нас; потому что приглашение приходило в Союз театральных деятелей - его аккуратно рвали и бросали в корзину.” (Н.Б.)

 

 

Дискриминация и перeстройка

 

       Нельзя сказать, что до перестройки не было дискриминации. Однако, она не была осознана. Дискриминирующие женщин практики считались нормой или даже справедливостью, торжествующей вопреки советской идеологии в женском вопросе.

       Однако во время перестройки, когда появились возможности для самореализации как в профессиональной, так и в политической сфере, сензитивность женщин в отношении прав личности и чувства собственного достоинства усилилась. Дискриминирующие практики стали вызывать у них личностный протест. Если в застойное время они готовы были мириться с этим или не обращали внимания, уходя в социальную нишу, то в новых условиях такая позиция стала неприемлемой.

 

       Вот фрагмент из интервью:

 

“Когда я пыталась работать с людьми, которые мне казались своими, - по возрасту, по типу мышления, по идеологии, в 90-е годы все это было очень важно, - то выяснялось, что на самом деле деньги там гораздо больше решают и значат. И что меня больше убило: даже не деньги, а страшное желание стать новой номенклатурой, отношение к людям... Вот был один момент, когда мы ехали в машине, и что меня убило: провожая меня, один из новых начальников, из очень таких уважаемых мною людей молодых, сказал: “Я отвезу Вас на машине, кто у нас сегодня дежурный шофер?” - и сделал пальчиками такой щелчок, вот. После этого я пришла домой и долго говорила мужу, что я себя комфортнее чувствую с людьми, которые... не самоутверждаются за счет шоферов... Это может быть, это даже ко всему новому поколению относится.” (К.Я.)

 

       Второй отрывок показывает как происходит когнитивное освобождение - своеобразное прозрение и осознание сексизма как дискриминации по признаку пола.

 

“Я это не воспринимала как дискриминацию, действительно. Там, где я работала и училась, я под нее не подпала. Я долго считала, что ее нет, потому что я под нее действительно не подпадала.. Я помню, что меня несколько раз даже приглашали на какие-то встречи с какими-то там редакторами чего-то, что “вот у нас такая молодая женщина этим занимается.” (Как в анекдоте - есть квота:) один еврей и две женщины. У нас был такой образцово-показательный еврей один, а женщин было, конечно, больше. А почувствовала я элементы дискриминации на работе, когда я была единственная еще молодая тетка среди наших прославленных этих мастадонтов-демократов в “Огоньке”. Первое, что сказал наш полковник в отставке, МВД-шник, который преступностью занимается: “Ну, теперь, - говорит, - анекдот не расскажешь”. Он нежнейше ко мне относился. Они все ко мне очень хорошо относились. Не говоря о том, что эта моя “женская тема” не вызывала большого энтузиазма у них, они считали, что это глупость, это несерьезно. И когда я про женщин в политике чего-то пыталась сделать, наш главный защитник демократии - редактор отдела политики - был убежден, что я расскажу о том, что бабам нечего соваться. Когда оказалось, что все наоборот, он просто схватил меня за рукав, с вытаращенными глазами говорил: “Вы что, феминистка, что ли?”” (О.Б.)

 

       Перестройка и советский брак

        Семейный кризис и разводы типичны для этих женщин. Много “браков, социалистических по своему происхождению”, было расторгнуто. Ни жены, ни мужья не были удовлетворены изменяющимися отношениями, хотя и по разным причинам. Гендерный контракт, типичный для советской семьи, стал неэффективным и начал разрушаться среди образованного класса (Rotkirch, Temkina 1996, Zdravomyslova 1996-a).

 

       Вот история перестроечного развода из уст одной из респонденток:

 

“(В связи с перестройкой) я вернулась в свой, видимо, динамический стереотип, и у меня началась бешеная раскрутка. А как она у меня начиналась, так она у меня уже не затухала. Т.е. Т. (муж - Е.З.)- он такой парень, достаточно патриархальный: он мне очень помогал - там, по дому и все, но он это делал как бы не потому, что он считал, вот так должно, а потому что он хороший; вот плохие-то - нет, не помогают, а он - хороший, он жену любит... И пока к нему ходили брать интервью, пока его фотографировали, а я подавала кофе, все было нормально. Когда это изменилось, я увидела, что все - мужик гибнет просто. У него пошли обломы с работой, он не вылезал из депрессий, он перестал зарабатывать деньги. Мне это было все равно, потому что я начала зарабатывать очень много, а он на этом начал ломаться. И мы пришли к такому моменту, что я заходила в дом и уже знала, что через пять минут он мне скажет, что посуда грязная, пыль везде... Ну, в общем, это, конечно, обломило очень сильно наш брак.”(Н.Б.)

 

       Женщины стали ориентироваться на новый тип отношений, не слишком распространенный в советских семьях. Они стали обсуждать возможность партнерского союза западного типа или регулярных отношений с партнером вместо брака. Демократизация в интимной сфере стала их требованием, не получившим удовлетворения. Результат - развод. При этом часто “стремление к семейной жизни” и даже “тяга к ней”, сохраняется, однако, наладить ее очень трудно. Трудно организовать партнерские отношения в обществе, где семья предполагает выраженное лидерство и отношения иерархии. Трудно сочетать семейную жизнь с профессиональной. Семейная жизнь означает, по словам одной из респонденток,

“что мне просто нужно менять целиком образ жизни. Это невозможно. Да и очень... как-то безумно сложно строить новые отношения, потому что в тот образ жизни, который я веду, в общем-то муж не вписывается абсолютно. Вписывается друг, но из серии такой - приходящий редко. Так, раз в неделю.” (Н.О.)

 

Респондентка, относящаяся к более молодому поколению, размышляя о планах создания семьи, прямо говорит о сложностях совмещения “личной жизни” и общественной/ профессиональной деятельности:

 

“Я увидела одного своего знакомого, который попадает еще в круг интересных мужчин... И другого его знакомого, милые молодые люди - за последний год, пожалуй, единственные, на кого можно было положить глаз. И... мы пили пиво и... закончился день, и началось утро для меня в другой квартире, на другом конце города. И что: я приехала на работу без текста. Более того, я приехала... с разобранной головой. Хотя выпила я бутылку пива, ничего такого особенного не происходило. Но я вдруг пришла к ужасу, что вот, если я на ночь даже выключаюсь из... Получается, что я тогда не буду успевать делать все, во что я сейчас себя вкрутила.” (Н.М.)

 

 

Феминистская ниша

      

       С того момента, как женщины стали осознавать, что имеет место дискриминация по признаку пола, они стали искать нишу для своего социального и профессионального активизма. Эту нишу они создали сами, используя возможности для инициативного действия, открытые в период перестройки. 

       Среди ресурсов, которые стали им доступны, значимы были навыки общественной активности и международные контакты. Личное знакомство с западными феминистками, проводящими исследования в России, феминистская литература, привезенная с Запада, участие в той или иной международной конференции стали поворотными моментами в “обращении” будущих феминисток.

       В интервью женщины называют имена западных коллег и российских лидеров - пропагандистов идей, вспоминают конкретные события, которые повернули их в сторону феминизма.

       Поскольку западный феминизм активно содействовал формированию групп в России, важным ресурсом мобилизации стало знание иностранного языка, в особенности английского, как языка международного общения. Одна из лидеров феминисткой группы сформулировала мысль о значимости английского языка для феминистской мобилизации следующим образом:

 

“Главная задача нашего движения - изучение английского языка. Это краеугольный камень современного феминизма в России.” (Ж.Д.)

 

       Лидерами новых групп стали женщины, знающие иностранный язык - именно они явились ключевыми фигурами в международных контактах и в распространении идеологии движения. В тех случаях, когда женщины не знали иностранного языка для них особенно значимой становилась фигура подруги-лидера движения, харизма которой подкреплялась знаниями сакральных литературных источников. “Безъязыкие” полагались для вторичные знания, почерпнутые из рефератов и переводов иностранных первоисточников.

           

       Для всех этих опытов и ощущений у этих женщин не было адекватного слова. Но скоро оно нашлось. Это был слово - “феминизм” -, которое пришло с Запада и было усвоено и как термин, и как самоназвание.

 

       Из интервью:

“Сюзанна сказала мне, как только мы с ней познакомились, что я феминистка. Когда мы стали с ней отражать нападки этих мужиков, что женщинам не место в политике, а как не место, если Вера Кригер делала “Демократическую Россию”, Салье и Старовойтова были очень известные женщины-политики; Белла Куркова, Белла Денисенко - также. Как они могли не считаться с ними, да? И тогда Сюзанна мне сказала: “Ну, ты прямо вот чистая, нормальная, совершенная вот феминистка. Может быть. Знаешь, я вот как-то просто жила-жила и не думала. Вот в декабре прошлого года я выяснила, что я пацифистка еще, вот до декабря прошлого года я этого не знала.” (Н.О.)

    

Усвоить и применить по отношению к себе лейбл, который имеет отрицательные коннотации в общественном мнении, помог им опыт политической социализации в среде, оппонирующей советскому режиму:

 

“Я рано научилась говорить “нет”. И назвать себя феминисткой - все равно, что сказать “нет” этому обществу.” (Н.Б.)

 

 

Заключение

 

       В заключение мне бы хотелось переформулировать тезис Алмонда и Вербы, которые утверждали, что поколенческий эффект и механизм социализации являются решающими для формированию идеологии. Эти факторы оказались решающими и для формирования коллективной идентичности российских феминисток. В решающий период своей жизни они жили в сходных политических и социальных контекстах, были подвержены действию тех же социальных сил и пережили те же значимые события. “Существует поколенческий эффект, когда одна и та же группа реагирует на одни и те же стимулы... и они несут себе влияние эти стимулов через всю свою жизнь (Mannheim 1952, Almond & Verba 1980:400).

       Социализация российских женщин, принадлежащих к образованному классу, как работающих матерей создала предпосылки для их обращения в феминизм. Процесс роста сознания и когнитивного освобождения был усилен благодаря практикам социальной среды и политическим возможностям активизма в период перестройки. Внешние ресурсы, поступающие от западных феминисток, также и как роль лидерства, также способствовали вовлечению женщин в феминистское движение в Росcии.

 

 

Литература

 

       Almond, G.A. and Verba, S. (Eds.). 1980. Civic Culture Revisited. Princeton: Princeton University Press.

       Allapuro, R. 1993. Civil Society in Russia? In: The Future of the Nation State in Europe. Ed. by Jyrki Livonia, Edward Elgar Publishing Limited.

       Cushman, Th. 1995. Notes From Underground. Rock Music Counterculture in Russia. State University of N.Y. Press.

       Duka, A., Kornev, N., Voronkov, V., Zdravomyslova, E. 1995. Protest Сycle of Perestroika: The Case of Leningrad // International Sociology, Vol. 10, March, pp.83-99.

       Giddens, A. 1992. The Transformation of Intimacy. Polity Press.

       Mannheim, K. 1952. The Sociological Problem of Generations. In: Essays on the Sociology of Knowledge. London.

       Porta, della, D. 1992. Life Histories in the Analysis of Social Movement Activists. In: M. Diani and R. Eyerman (Eds). Studying Collective Action. Sage Publications.

       Rotkirch, A., Temkina, A. 1996. The Fractured Working Mother and Other New Gender Contracts in Contemporary Russia // Actia Sociologia. В печати.

       Shlyapentokh, V. 1989. Public and Private Life of the Soviet People: Changing Values in Post-Stalin Russia. New York: Oxford University Press.

       Zdravomyslova, E. 1996-a. The problems of Becoming a Housewife. In: Women's Voices: Work, Everyday Life and Social Skills of Russian Women. Dartmouth Publishers.

       Zdravomyslova, E., Gerasimova, K., Troyan, N. 1996-b. Gender Stereotypes in Russian Pre-school Literature. In: Women's Voices: Work, Everyday Life and Social Skills of Russian Women. Dartmouth Publishers.

       Zdravomyslova, E. 1996-c. Opportunities and Framing in the Transition to Democracy: the  case of Russia. In: D.McAdam, J. McCarthy and M.Zald (Eds.) Comparative Perspectives on Social Movements. Political opportunities, mobilizing structures and cultural framings. Cambridge University Press. Pp.122-140.

 

       Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. 1994. Миф о качественной социологии // Социологический журнал. N 2, с. 28-43.

       Голофаст В.Б. 1992. Социальная структура, иерархия и образованный средний класс // Регинальная политика. N 1, с. 32-51.

       Левада Ю. (ред.) 1993. Советский простой человек. М. “Мировой океан”.

       Московский Центр Гендерных исследований, 1990-1995. МЦГИ, 1995.

       Условия труда и быта женщин. 1992. Статистический сборник. М. Республиканский        информационно-издательский центр Госк