Социализация российской феминистки

Родительская семья.

       Социальная группа. Все феминистки, которых я интервьюировала, относятся к слою советской интеллигенции. Они выходцы из материально благополучных семей. Это представители так называемого советского образованного класса (Голофаст 1992). Среди их родителей по профессии мы встречаем офицеров, университетских профессоров, учителей, инженеров, врачей, журналистов, партийных работников и пр. В большинстве семей оба родителя работающие - что вполне типично для России, где, как известно, в советское время работало 90% женщин (Условия труда... 1992). В нескольких случаях - отцы были офицерами, матери были домохозяйками, хотя при этом и имели высшее образование. По словам одной из респонденток - это “такая типичная интеллигентная семья средней руки”.

       Для этих семей характерна выраженная ориентация родителей на профессиональную и общественную деятельность, анти-потребительская ориентация в приватной сфере (сфере быта), значительная независимость детей, начиная с самого раннего возраста, обусловленная занятостью родителей.

       Из интервью:

“У меня была интересная семья: мои родители мной не занимались. (Это повторяется довольно часто- Е.З.). У меня папа был инженер, и в нашем доме все время толклись какие-то молодые рационализаторы. Пробираться можно было, как сейчас помню, к своей постели... сквозь чертежи, которые... ровно были разложены по полу, по ним на четвереньках ползала какая-нибудь бригада молодых рационализаторов. А моя мама все время опекала разных молодых поэтов и прозаиков, потому что она была очень хорошим специалистом по языку, и она все время правила им рукописи. Вот, где-то там в углу кучковались еще молодые поэты с моей мамой. Т.е. я привыкла к тому, что в доме всегда была такая - очень рабочая обстановка, никакого деления на семейную жизнь и такую общественную, производственную вне дома у нас не было. И такая постоянная работа моих родителей - это было, в общем-то, абсолютно нормальным явлением.”(Л.Н.)

 

       Обстановка. Описывая материально-вещную среду или обстановку “родительского дома”, жилища, где они провели детство и юные годы, женщины вспоминают:

 

“Я помню, что у нас был такой чулан, в котором предполагалось хранить какие-то старые вещи, но мои родители там хранили книги. Там были стеллажи... как клозет, там где у всех платья висят, там у моих родителей были книги... до потолка, в чулане. И я там провела, в общем-то, половину своего детства...” (Л.Н.)

 

       С удивительным постоянством респондентки указывают на то, что у них были прекрасные домашние библиотеки, и они чрезвычайно рано приобщились к чтению. Чтение, приобщение к книжной культуре можно назвать важнейшим фактом ранней социализации будущих феминисток.

 

       Из интервью (речь идет о быте 1970-х годов):

“...Книг было дикое количество. Библиотека была замечательная. Все, что я прочла, я прочла дома. Покупались в основном книги. Дома в общем ничего не было: не было ни стиральной машины, не было своей машины, не было своей дачи, вообще ничего не было.” (К.Я.)

 

       Еще один пример описания родительского жилья - однокомнатной квартиры, где жило 3 человека - мать, отец и дочь в 1980-е годы:

 

“Там была кровать моя, была кровать родителей, был мой письменный стол, который выполнял разные функции. Был какой-то стол, который перемещали из кухни, когда гости приходили или что-то. Были два или три шкафа. Маленькая комната, там было тесно, там было всего очень мало. Были антресоли, туда запихивалось все. Было книжек традиционно много...Книжки вот у меня мама коллекционировала, ну и я соответственно тоже...Это была просто художественная литература, энциклопедия, “Всемирная литература”,...масса приключенческих каких-то книжек - я их обожала, очень много читала. Потом, у бабушки с дедушкой была большая библиотека, что-то я у них брала. Ну там русская вся классика, там зарубежная классика... Т.е. я, с детства много читала, очень это любила, я сейчас даже всего не помню.” (О.Б.)

 

       Родительские роли. Для таких семей типичны авторитарные матери, которые “контролируют, управляют и лезут во все”, “заботятся и опекают”. Вот например, кусочек из интервью:

“(У меня) была очень сильно опекающая мама, т.е. такая... доминирующая, но доминирующая не от злобы, а от любви. Вот этот опекающий вариант, я считаю, очень многому помешал, навредил и т.д. И мама все время (спрашивала)... “что ты съела?”, “что ты”... “ (Г.Д.)

 

       Вспоминая авторитарное давление со стороны матери в детстве, другая респондентка вспоминает и интерпретирует:

“С мамой я, как честный офицер, я ее терплю, хотя уж она по мне ногами походила там, всю жизнь прошла...Глубочайшее желание сделать все наоборот, чем у нее (у мамы), конечно меня в какой-то мере и подтолкнуло к таким вещам, как феминизм...”(Н.Б.)

 

       Необходимо отметить, что и сейчас эти женщины детское воспитание идентифицируют преимущественно с материнским влиянием, а не с отцовским. И, как правило, горят о том, что это влияние было жестким и авторитарным:

 

“У меня заниженная самооценка. Я сейчас как-то стараюсь ее преодолеть, последние годы..... Это мама еще дорогая! Потому что она мне всегда объясняла, что я из себя ничего не представляю... Это нормальная советская система воспитания. На самом деле, вот я смотрю по своим подругам, это почти всем объясняли, что “ты как бы никто” “ К.Я.

 

       Что касается отцов, то их присутствие, хотя и является значимым фоном, но практически не вспоминается. Приходящий отец, который осуществлял, по словам одной из респонденток, “дистанционное управление”, типичен. Впрочем, это факт советского семейного воспитания:

 “Отец мной не занимался - он всегда работал. Я его жутко боялась, пока не накричала на него в 15 лет, и тогда он меня испугался.”(О.Б.)

 

       Часто узнаешь в рассказе об отце облик депривированного советского мужчины, для которого характерен “какой-то комплекс своей нереализованности;...А какие-то амбиции в жизни были, и все это у него позже вылилось в то, что он пил...” (Ж.Л.)

       Итак, это были дети во многом предоставленные сами себе и приученные к самостоятельности и самодостаточности как в силу занятости родителей, так и в силу, иногда, собственной болезненности.

 

       Бабушка как роль и образ - это необходимый агент советской гендерной социализации.

       Большинство советских детей этого поколения посещают детский сад и/или находятся на воспитании у бабушек, недавно ставших пенсионерами. Роль бабушки в советской первичной социализации чрезвычайно велика, если не сказать чрезвычайна. “Рассказ о бабушке” занимает значительное место в повествовании о жизни. Он может длиться до часа, и практически всегда начинается словами: “У меня была замечательная бабушка”. Эта фраза сама по себе указывает на эмоциональную значимость образа бабушки, а не только ее инструментальную функциональность в обществе, где одним из элементов социальной конструкции гендера является стереотип “работающая мать”. Такой стереотип возможен при поддержке второй женской роли в семье- “помогающая бабушка”.

 

Вот примеры: 

“Она (бабушка) рассказывала очень много про свою жизнь. Бабушка у меня очень интересный человек,..Ну может, она такая русская феминистка по жизни. Бабушка моя,...хотела быть образованной, принцип высшего образования был как-то очень важен. (.) В 27 лет стала главным геологом шахты, это был 1937-й год, когда пересажали всех мужчин. А она еще даже не закончила институт геологический, (.) И она стала руководить мужиками.” (О.Б.)

 

       Еще:

“ Бабушка моя работала всю жизнь. Не было тогда, как известно, ни декретных вот этих, ни отпусков по больному ребенку, она вынуждена была вот так круглосуточно работать в этой своей шахте, у нее было двое маленьких детей... Моя бабушка всегда была лидером так же, как почти все ее сестры. Очень активная женщина, которая привыкла принимать решения сама. С другой стороны, она всегда была уверена в том, что мужчина лучше женщины, и всегда говорила: вот мужчина - у него ум, ну это мужчина. Это вот то, что я слышала в детстве. Ей была ближе как бы такая тяжелая работа и ее там семья, которая рядом.” (Н.С.)

 

       Бабушка чрезвычайно важна в жизни чисто функционально. Бабушка была необходима, потому что “мама моя работала..., отец у меня учился, потом тоже работал”. Как и полагается “бабушка неплохо готовила, традиционные такие сибирские пироги, пельмени, шикарный холодец”... С нею дети регулярно проводят лето. Иногда, в случае болезни или командировок родителей, живут с бабушкой в течение нескольких, как правило, дошкольных лет. Бабушка - это символ дома и семейного воспитания в советской России.

 

       В дальнейшем в подростковом возрасте в принципе характерен протест будущих феминисток против поколения родителей. Идентификация родителей с общественностью и школой, с “другими”, а не с собственными детьми, присущая советскому семейному воспитанию, вызывала сильное неприятие у подрастающих девочек. В момент конфликта со школой и со сверстниками родители оказывались не на стороне ребенка, а на стороне его оппонентов, оставляя его одного. Часто дети воспринимали такую позицию как предательство по отношению к себе или как лицемерие. Эта обида запоминалась и помнится до сих пор, что видно из нарративов. Впрочем фрустрация не означала, что родители одновременно не внушали уважения. Этот сложный комплекс чувств - сочетание обиды, неприятия, отторжения с любовью и уважением - типичен для девушек.

 

       Из интервью:

“Я считаю, что... мое поколение, - это опыт жизни всех моих подруг, - наиболее преданное своими родителями: Это не моя проблема... - ничего подобного, со всеми так поступали.” (Н.Б.)

 

Еще один пример:        

“Вообще мы были такие “протестантки”, это была довольно смешная семья, потому что у нас были очень видные...родители: знаете, такие высокие, красивые, полные, всегда шикарно одетые,... и мы две (сестры)- какие-то такие заморыши, мы от этого всего отказывались...” (К.Я.)

    

Школьные годы

       В возрасте семи лет девочки поступают в советскую общеобразовательную школу. Это талантливые дети - “отличницы” или по крайней мере “хорошистки”, зачастую любимицы учителей, а иногда их называют и “совестью класса”. Активность в школьные годы проявляется и в учебе, и в общественной жизни. Прежде всего это яркие фигуры классного коллектива, официальные активистки и/или неформальные лидеры школьной жизни. Пионерская и позднее школьная комсомольская активность - заметные факты автобиографии. Нам надо помнить этот факт советской социализации, потому что для нового российского поколения такие формы детской общественной активности уходят в прошлое со всеми их минусами и плюсами.      

       Вспоминая школьные годы, респондентка рассказывает:

“Ответственность была очень высокая, я была председателем совета отряда и всегда (моей обязанностью была - Е.З.)- редколлегия...” (Ж.Н.)

 

Или:

“Я была... лидером в классе,...маму гоняли все время в школу и объясняли, что я - лидер малой оппозиции... Отца вызвали в школу, я помню, он сказал, а что она сделала такого плохого? - на что учительница сказала: она на меня смотрит наглым глазом. Он говорит: на меня тоже! Что я могу сделать? это ненаказуемо. Но училась я хорошо.” (К.Я.)

 

Еще один пример:

“В 8-м классе я стала отличницей. И я стала председательницей городского клуба старшеклассников “Гренада”... В этом клубе была очень интимная атмосфера. На самом деле, это была такая сплоченная компания, которой для того, чтобы собираться вместе, нужно было организовывать какие-то городские мероприятия.” (Н.О.)

 

       Одновременно в семье они обучаются быть прилежными и исполнительными. Они очевидно ориентированы на школьные успехи. Успеваемость в школе отмечается всеми как высокая, хотя и не всегда ровная. Именно тогда закладывается работоспособность и ориентация на публичные достижения, честолюбие, поддержанное и семейными стандартами родительского отношения к работе.

       В поздние комсомольские годы, однако, у многих из них происходят изменения в сфере общественной активности. Иногда эти девушки “замещают” общественный активизм контркультурным образом жизни и полудиссиденской деятельностью. Это вариант “компенсации” “общественного темперамента” характерен для жительниц столичных городов из поколения постарше (1950-х годов рождения), которые всю свою юность практически прожили в контексте режима застоя. Для более молодых и, как правило, жительниц провинциальных городов, родившихся в 1960-е годы, характерна политическая социализация “комсомольцев-неформалов” предперестроечного и перестроечного времени.

       Как правило, в рамках семейного воспитания они получают дополнительные навыки и знания. Это “ стандартные воспитательные наборы для детей из культурных семей”, состоящие из музыкальной школы, курсов иностранного языка, фигурного катания, драмкружка, литературного клуба. Спортивные занятия - для воспитания тела, художественно- творческие - для воспитания души, языки - для воспитания интеллекта.

       В целом опыт клубного активизма, связанный вместе с тем с дополнительным образованием - очень типичен для них. А что такое клубный активизм? В период застоя - это неформальная инициативная среда досуговой деятельности, тот “бульон”, где формируются культурные практики, где молодые люди получают возможность реализовывать себя и получают навыки организационного активного поведения. Специфическая роль таких клубов как зародышей гражданского общества в России обсуждается в социологическом дискурсе (Shlyapentokh 1989, Alapuro 1993).

       Итак для школьной социализации феминисток оказались характерны: хорошие показатели школьной успеваемости, стандартные наборы дополнительного образования для детей из интеллигентных семей, опыты пионерского, комсомольского и клубного активизма.

 

Юношеские годы

 

       На мой взгляд, юношеский опыт наиболее важен для политической социализации будущей феминистки (Шуман и Скотт 1992, Mannheim 1952). Несмотря на определенное сходство в жизненном пути всех советских российских женщин образованного класса, опыт юношества у моих респонденток достаточно специфичен. Исследование показало, что все они прошли через опыт тех или иных неформальных образований - предстуруктр гражданского общества - тех социальных ниш, где развивалась инициатива и допускалась относительная свобода самопроявления, отличная от доминирующей культуры.

       Посмотрим, как складывалась жизнь будущих феминисток после окончания школы (после 16 лет).

       Политический контекст и “уход в себя”. Юность этого поколения, так же как детство и отрочество, пришлись на тот период советской истории, который получил название застоя - конец 1970-х - начала 1980-х годов. Это период максимального развития коррупции, двойных стандартов и “расхождения между словом и делом” (Левада 1993). Этот период в рассказах о жизни называется “безвременьем, где один день похож на другой, и ничего не происходит столетиями.” (К.Я.)

       Конфликт с родителями в ряде семей (особенно номенклатурных) приобрел в юношеском возрасте характер конфликта поколений, протеста против лицемерия советского образа жизни. 

 

       Из интервью:

“ Я не была никогда диссидентом, я не думала, что надо изменить строй. (Однако,) мне ближе была компания... вот такая художественно-консерваторская, где... выпивали, говорили о дзэн-буддизме и так далее. А вопросы карьеры... Ну, не знаю, не нравилось мне все это. Ну может быть, я была нормальным человеком просто... Мне не нравились родители собственные - их политические взгляды меня совершенно не устраивали... Я была очень интравертный человек, а вся эта жизнь была очень экстравертна: слишком активна, слишком много гостей, слишком весело... Мне нравилось сидеть у моря, читать шведские, норвежские книжки...” (К.Я.)

 

       Юношеская “интравертность” как защитная эскапистская реакция против лицемерия советской публичной жизни сильно выражена в юношеские годы. Сначала это был “уход в себя” от семьи, затем от советских разрешенных образцов общественной активности, а впоследствии и от профессиональной карьеры. Т.е. для целой группы феминисток, принадлежащих к старшему поколению, юношеская рефлексия привела к отказу от амбиций и привычек детства, отказу от себя.

           

       Университеты. Все будущие феминистки были ориентированы на получение высшего образования. Эта ориентация была поддержана родительской семьей. Высшее образование - “это даже не вопрос - это естественно”. Профессиональная карьера и материальная независимость были эксплицитно сформулированными целями их жизненного пути. Большинство из них получили дипломы высшего образования. По профессии среди респонденток мы находим инженеров, музыкантов, писательниц, журналисток, экономистов, социологов, юристов и пр. Некоторые их них имеют два высших образования и научные степени.

       Есть, однако, исключения из этого правила. Но и в тех случаях, когда феминистки не получают высшего образования, они ориентированы на него и на студенческую среду общения. Такое исключение лишь подтверждает правило.

       Для девушек из провинциальных городов начало самостоятельной жизни связано с переездом в столичный город (Москву-Петербург) и поступлением в вуз. С пафосом чеховских героинь респондентка вспоминает:

“Да, бежать, бежать. В Москву, в Москву, просто “Три сестры”, просто единственное, о чем я мечтала.”. “Я помню, у нас школа была недалеко от виадука, где поезд на Москву шел, и вот он шел в конце первого урока. Вот точно Чехов. И мы с моей подругой, она: “поезд, поезд, поезд... а-а, в Москву, в Москву!” Да, и поэтому я считала... я из провинции еду в столицу нашей родины, то тут все более образованные, тут музеи, тут все...” (К.Я.)

 

       Большинство рассказчиц отмечало, что они поступили в высшие учебные заведения без взяток и блата, иногда не с первой попытки. Впоследствии часто совмещали учебу с работой. В тех случаях, когда блат все-таки имел место при поступлении на престижные факультеты, он приобретал лишь характер рекомендации при прочих равных условиях. Например:

“На международное отделение я поступила по блату... Но я действительно должна сказать, что, поступив, я в ужасе поняла, что я подготовлена почти лучше всех.” (К.Я.).

 

       Образ, который с легкостью реконструируется из их рассказов - это образ человека, который сделал себя сам, используя культурный капитал семейного воспитания и личных способностей.

 

       И вот затем наступает период острой относительной депривации. Реальность не соответствует ожиданиям - возможности самореализации в разрешенных формах деятельности имеют мощные барьеры. Большинство девушек испытывают острое разочарование в советской системе высшего образования, особенно в сфере социальных и гуманитарных наук. Их социальный активизм периода ранней юности за эти годы снизился или вовсе “сошел на нет”. Прежде очевидный общественный темперамент, воспитанный родителями, школой и клубными практиками, подавляется системой.

       Огромное раздражение вызывало идеологическое давление, которое практически шло вразрез с убеждениями и привычными практиками молодых женщин. Аполитичность и антикоммунистические настроения часто формировали эскапистскую позицию. Лишь одна из респонденток стала членом КПСС, и то это произошло на волне горбачевского призыва в 1989 году.

       Общее правило таково:

“В комсомольские студенческие годы уже стыдно было быть активной... Меня не могли сподвигнуть ни на что, понимаете: ни на участие, ни на - ну, я не говорю про вступление в партию, это как-то вообще было невозможно... Ну просто ни на что...” (К.Я.)

 

       Вот до сих пор, как мне представляется, истории будущих феминисток соответствуют некоторым типичным сюжетам из жизни советских российских горожанок, принадлежащих к образованному классу.

       Потом в нарративах излагаются иные практики, отличающие их от тех, кто не станет себя идентифицировать с феминизмом. Это другое - та специфическая среда, (социальная сеть, mileu), в которую они входили в период юности (некоторые раньше в возрасте 15-17 лет, некоторые позже, когда им было уже за 20, в период перестройки). Эта среда представляла контекст их политической социализации

 

       Среда - тусовка - общественное движение. Я считаю, что именно эта среда, о которой речь пойдет ниже, и давала тот опыт, который привел этих женщин к феминистским убеждениям и самоидентификации. Эта среда являлась той экологической нишей, где формировались их предпочтения и ценности, осваивались и рутинизировались практики. Таких “сред” в ходе интервью было названо несколько. Рассмотрим предложенные рассказчицами варианты. К ним относятся - творческая котркультурная среда; хиппи и рок- культура; интеллектуальное движение, отличное от обычных научных советских школ.

       В это время молодые женщины уже отделены от родительской семьи. Это происходит либо в связи с их переездом в центральный город из провинции, либо по так называемым семейным обстоятельствам: есть комнаты бабушек, переходящие к внучкам; есть ранние браки, которые становятся причиной и/или поводом отделения от родительской семьи. Одним словом, характерно, что все респондентки довольно рано начали жить отдельно от родителей.

 

       Вот узнаваемый рассказ:

“...Уже после 10-го класса - я жила одна. И жизнь у меня была такая лихая и крутая, там у меня такой был салон, где собирались всякие там - хиппи и фарца, и все там поэты, там, диссиденты. Все время ментов вызывали, ну, все так, как обычно бывает в таких ситуациях, квартирные выставки там, все дела...” (Н.Б.)

 

       Семью заменяют круг друзей, “клубящаяся по мастерским среда”, городские контркультурные кафе. Эта общественная жизнь является одновременно и приватной сферой. Эти среды не были прямо диссидентскими (никто из моих респондентов не говорил о своем участии в антисовесткой деятельности), но часто их называют “диссидентствующими”. Рассказы о своей среде, своем круге в интервью пространны и образны.

       Для этих сред характерны политический критицизм, имплицитная оппозиция советскому политическому режиму и образу жизни, тесные неформальные отношения, ориентация на западный образ жизни (каким его воспринимали тогда), сексуальная свобода. В этой среде говорилось “нет” советским практикам и советским лейблам. Позднее возможность “быть другой” помогла женщина из такой среды воспринять самоназвание, которое вызывает протест у массового человека. Люди этой среды - российские ваганты периода застоя, в среде которых женщинам отводилась традиционная вторичная роль - музы, наперсницы, подруги и сексуальной партнерши.

 

       Приведу рассказы о среде.

“Это был просто...рассадник антисоветских идей.... И там нам читали - я еще была совсем юная - один выгнанный за антисоветчину аспирант читал нам лекции Левады и давал нам их конспектировать. И я их как бы вот просто наизусть знала. И для меня было колоссальным потрясением; я считала в те годы, что Левада - это вот Солженицын...” (О.Б.)

Или:

“...Какие-то нити пронизывали вот эти все мастерские художников; я подрабатывала натурщицей у этого художника, потом у его друзей; туда ходили поэты, туда ходили эти хиппи, это все была одна среда... эта клубящаяся по мастерским среда. ” (О.Е.)

 

       Описывая свою роль и место в этой социальной сети, респондентка рассказывает:

“Я (.) очень высокого была о себе мнения, сидела такая, знаешь, писюха и в кафе сидела и писала, значит, свои эти самые... Тут же рядом сидели проститутки профессиональные, которые нас дико любили, нам все про жизнь объясняли, покупали мороженое, потому что у нас были деньги только на кофе. Тут же сидели хиппи, там вся эта наркота, уголовка, в кафе... Ну в общем, как бы я там довольно рано оказалась, и мои политические пристрастия довольно быстро сформировались.”(Н.Б.)

 

       Тусовка - вот одно из имен такой среды. Значение этого термина легче реконструировать иностранному исследователю, этнографу советской реальности, которые смотрит на нее “со стороны”. Томас Кушман, посвятивший исследование советской рок-культуре, пишет о тусовке таким образом:

“Контркультура может быть описана как тусовка в широком смысле, в которую вовлечены тусовщики, которые ценили, дорожили и разделяли альтернативные опыты, практики или хепенинги в мире советской современности...Сама идея тусовки ассоциируется с альтернативным коллективом, собранием индивидов, объединенных общим интересом к тому, что не является частью официального советского мира.” (Сushman 1995: 92)

 

Политический климат среды способствовал тому, чтобы будущая феминистка утверждала:

“Я сформировалась в ненависти к социализму, (.) это вот то, что было самое определенное, у меня на лбу была написана гражданская позиция... во все времена.”(Н.Б.)

 

       Для такого круга характерна усиленная творческая и интеллектуальная работа, обладавшая для рассказчиц чрезвычайной привлекательностью. Приведу несколько выдержек из интервью.

 

       О творческом клубе:

“Ощутив всю эту ауру, я совершенно в первую секунду просто пала жертвой этой атмосферы, и для меня вопрос был решен однозначно... И все.... была атмосфера, это был клуб,.. где сидели молодые ребята, ну, как бы, скажем, ученики шестидесятников, которые в тех условиях...делали какое-то тихое хулиганство, они делали вот эту полоску в газете для подростков, где обсуждали все. И где на самом деле печатались: Окуджава, которого тогда не печатали; там были какие-то материалы из вроде бы там уроков литературы - что-то такое из моих любимых 20-х годов; там был такой живой разговор, там была масса юмора. Но главное - там была фантастическая совершенно атмосфера вот такого... для меня это было очень все ново и непривычно, какая-то творческая очень, такая энергетическая и удивительно полная - полная действительно творческих этих импульсов. Поэтому я туда рвалась, я прогуливала уроки, я туда приходила и на все заседания ходила. И когда у меня еще стало получаться, то тут это... какая-то осмысленность существования.”(1976 год. О.Б.)

 

       Об интеллектуальном движении:

“Мы ходили на семинары, и это была действительно очень тщательная работа. Т.е. мы читали книжки, (.) друг другу доклады делали.Причем доклады как связанные с книжками, так и не связанные с книжками. У него (лидера группы - мужчины) такой сильный понятийный аппарат, и он как-то всех вот так вот вытягивал в слой понятийной работы.” (Л.О.)

 

       Тусовка - как среда межличностного неформального и конткультурного общения, в которой сильны диссидентские настроения и интеллектуальная творческая фантазия - была чрезвычайно притягательна. Она становилась образом жизни.

       Ниже представлен пример того, как проходил день работы интеллектуального выездного семинара, длившегося иногда около недели:

“ Он (лидер группы - мужчина) читал лекции по философии, по истории и по логике, и по ходу игры проводились рефлексивные мероприятия. И часто очень затягивалось это до часу ночи. А потом, он считал, что нужно плясать. И врубали музыку громкую в зале где-нибудь, все страшно-страшно прыгали, сгоняли какую-то энергию и уже расходились спать. Но часто не спали вообще круглосуточно. Потому что группы работали в совершенно безумном режиме, изобретали практики жизнестроительства и всего чего угодно, в совершеннейшей эйфории и восторге.” (Ж.Н.)     

 

Рефлексия как элемент жизни тусовки приводила к росту самосознания участников таких движений:

“...Шло такое распредмечивание, проблематизация людей, всей предыдущей жизни, неправильностей этой жизни - это называлось “выдергивание коврика из-под ног”: иногда люди очень сильно падали и расшибались.” (С.Б.)

 

       Молодые женщины проводили в этом кругу дни и ночи. Личная сфера была и публичной. Их сексуальный опыт, а иногда и супружеский также, был связан с этой средой.

       Как указывают и другие авторы, описывающий тусовку, промискуитетные отношения для некоторых из таких сред были вполне типичны (Сushman 1995).

 

       По словам одной из респонденток:

“(В этой среде переживалась) сексуальная революция, такая борьба с социализмом в постели. Все что “нельзя”, значит мы вам сейчас вот покажем.” (Н.Б.)

 

       Для молодых женщин включение в эту среду длилось вплоть до начала перестройки (1986), т.е. практически в течение нескольких лет в решающем для политической социализации возрасте.

       Это был круг, чрезвычайно ценный для наших героинь. Ценна была политическая атмосфера, интенсивность творческой деятельности, атмосфера дружественности. Такая среда способствовала росту самосознания. Однако именно рост самосознания и рефлексивные практики среды способствовали осознанию дискриминации. Росла сензитивность по отношению ко всем формам дискриминации. Атмосфера дружбы, творчества, интеллектуальной деятельности и антисоветской солидарности мотивировала их к протесту против дискриминации по признаку пола, которую они испытывали в этой же среде. Постепенно гендерная иерархия и связанный с нею нравственный климат стали вызывать неудовлетворенность.

       Одна из героинь, которая была близка к этой среде, но сознательно дистанцировалась от нее, рассказывает:

“...Абсолютно мне не нравилась (контркультурная атмосфера). Мне не нравились морально - нравственные отношения внутри этого. Я сидела и молчала все время. Мне не нравилось все, потому что мне казалось, что это все вранье. Мне не нравилось, что там рождаются дети, которых потом бросают. Вот это я помню. Что это все идет за счет кого-то. Что весь этот выпендреж идет именно за счет какой-нибудь несчастной дуры.”(К.Я.)

 

       Другая женщина, отдавая должное интеллектуальной атмосфере и сильному, почти харизматическому, мужскому лидерству, тем не менее отмечает:

“Это (интеллектуальная игра - Е.З.) очень мощное оружие манипулирования людьми.... А в игре они как бы (.) разрушали людей очень сильно, как бы не давая ничего взамен.... Их как бы переиначили, раскачали, и они уже потом не попадают в ритм общий и выбиваются, либо сами уходят, либо их увольняют (с работы). (.) Нельзя распредмечивать так людей, нужно давать тогда что-то взамен. Хотя это были хорошие годы, но постоянно были какие-то срывы. И видела я, (.) что они высасывают (энергию).” (Ж.Н.)

 

       Гендерная социальная организация тусовки была традиционно патриархатной. Вот как описывает ее в контексте интеллектуального движения одна из его участниц:

“Там было много умненьких девочек. И было понятно абсолютно, что... структура отношений такова, что есть как бы некоторая... прорывающаяся группа... а есть информационно обеспечивающая часть. И понятно было, что девочки должны писать рефераты...” (Н.О.)

 

       Таким образом разделение ролей было традиционным: лидерские -мужские, вспомогательные - женские. При смешении личного и общественного, характерного для таких сред, харизма лидера-мужчины в общественном движении имела тенденцию превратиться в образ желанного возлюбленного и партнера в частной сфере. Описывая восприятие женщинами мужчин- лидеров группы, рассказчица свидетельствует:

“У девочек было очень много личных трагедий. Поскольку на самом деле было непонятно, что их двигало: то ли страсть к какому-то мужчине как мужчине интересному, блестящему, сексуальному, как угодно; то ли возможность приобщиться через какого-то лидера к какой-то вот такой очень яркой, наполненной, интеллектуальной жизни... Это все-таки... всегда и то, и другое, но просто я хочу подчеркнуть этот момент, который был довольно своеобычным. Т.е. вот эта вот страсть к интеллектуализму - она была страстью у девочек... И, вот, этот момент — разобраться все-таки с собой, с этим различием между человеком и женщиной — он был определяющим.” (Н.О.)

 

       Ощущение несправедливости приводит к разочарованию и последующему когнитивному освобождению от зависимости от бывшего значимого другого. Примеры такого переживания, связанного с личным кризисом, приводятся во многих нарративах.

 

Из интервью:

“У меня был большой личный кризис, который начался несколько лет назад, когда я поняла, что люди, которые для меня долгие годы были каким-то эталоном во всем - какие-то мои учителя, какие-то старшие, какие-то люди, которые были, ну, просто более чем авторитетны, лично очень важны, - что они не всегда как-то себя ведут по жизни... Когда этот человек... отказался на суде признать ребенка этой девушки и что-то долго по этому поводу говорил, для меня и, кстати, для одной из моих учительниц, которая про него книжку хотела писать... Она отказалась про него писать книжку и заболела физически. Я физически не заболела, но вот это пример такого отношения... И вот такого рода вещи, они очень болезненны, как-то болезненно я их очень переживала.” (Н.Б.)

 

       Постепенно росло противостояние женщин таким практикам. Вот тут-то и появились женские группы как один из вариантов противодействия иерархическому строению организации, связанного с гендером:

“..Мы начали собираться в такой кружочек, и как бы делать всякие занятия для себя. Потому что было как бы понятно, что нужно как-то понять, что такое быть женщиной в таком очень специфическом коллективе... У нас возник чисто женский кружок,.. потому что как бы чувствовался момент очень сильной несправедливости и несоответствия наших интеллектуальных амбиций такой внутренней социальной организации... Мужчины туда не ходили, мы их особо и не приглашали как-то, нам было достаточно хорошо друг с другом. Вот, у нас был этот кружок, мы в нем собирались, там писали всякие истории, потом у нас начали какие-то накапливаться работы... Конечно, спасибо ему (лидеру), он как-то сделал такой большой, в общем-то, жест доверия.” (Л.О.)

 

           

       Итак, эта контркультурная среда- тусовка- общественное движение стали референтной группой для молодых женщин. Именно такая среда способствовала росту их самосознания, и сделала их чуткими к любой форме дискриминации в том числе к той, которую они там испытывали.