Возникновение социологии в России. Формы институализации

Вопрос о появлении социологии на русской культурной арене не может быть сведен только к факту простого заимствования, хотя сам факт усвоения западных идей не подлежит сомнению[16]. Г.В. Плеханов, разбирая условия культурных подражаний, указывал, что самое влияние предполагает наличие адекватных или аналогичных общественных условий и при этом сила подражания прямо пропорциональна сходству общественных отношений[17]. В подвергающейся воздействию культуре должны быть зачатки или потенции культуры воздействующей, родственные в каком-либо отношении. Вся сумма этих отношений определялась капиталистическим путем развития, на который Россия медленно, но неотвратимо вступала после реформы.

В результате родился «призыв к обновлению, переоценке ценностей по всему фронту». Именно в эти годы, когда передовое русское самосознание от вопроса «кто виноват?» перешло к вопросу «что делать?», только и могла победить контовская ориентация науки: «предвидеть — знать — уметь сделать»[18]. Впрочем, фактическое знакомство русских с идеями О. Конта произошло значительно раньше. Первые обширные статьи Э.К. Ватсона в «Современнике», Д.И. Писарева и П.Л. Лаврова в «Отечественных записках» появились в 1865 г., но ссылки на научный авторитет Конта встречаются еще раньше в статье В.А. Милютина в «Отечественных записках» за 1847 г. Усвоение идей шло очень быстро, и «в исходе шестидесятых годов, ‑ писал первый историограф русской социологии Н.И. Кареев, — по-

15

 

зитивизм и социология вошли в русский умственный обиход»[19]. Этот хронологический рубеж и следует считать началом немарксистской социологии в России, которая, как и в Западной Европе, возникла в традиции позитивизма. Именно социология оказалась той идейной сферой, в которой русский позитивизм достиг наиболее эффектных успехов (в сравнении с философией, литературоведением или психологией), причем не только в русском, но в мировом масштабе.

Какие же факторы способствовали и какие препятствовали дальнейшему развитию русской социологии?

Оформление социологии на русской арене имело не только гносеологическое значение, связанное с появлением новой дисциплины, новой формы общественной мысли, но и более широкий социальный смысл. А именно содержание этого явления четко зафиксировало определенную зрелость национальной буржуазной идеологии, определенную веху в ее эволюции. Причем социология теоретически выражала в самой различной форме требования буржуазного изменения, реформирования существующих порядков в России. Поэтому не случайно она возникает в эпоху, когда после реформы 1861 г. начался интенсивный переход от феодального общества к капиталистическому с его процессами индустриализации и урбанизации, которые трансформировали духовную структуру общества, делая невозможными и омертвелыми многие идеи и идеалы, зародившиеся еще в дореформенное время[20]. Функция «социальной критики» русской социологии с 90-х годов становится отчетливо буржуазно-либеральной. В рамках этой общей ориентации неизбежно были свои оттенки. Часть идеологов видела негативные аспекты западного капитализма и стремилась в утопической форме снять их (Н.К. Михайловский и др.), другие, напротив, призывали открыто исходить из ценностей буржуазного общества и «пойти на выучку к капитализму» (П.Б. Струве и др.).

Проблема разложения феодального строя и генезиса промышленного капитализма становится, как отмечал В.И. Ленин, «главным теоретическим вопросом» в русском обществоведении, привлекая внимание в конкретно-историческом, философско-культурном, эстетическом и, разумеется, социологическом планах[21]. Начинается научно-рациональная формулировка проблем вместо священно-традиционной, которая всегда пыталась влиять и на стиль мышления, и на научный лексикон. Ныне анекдотически звучат высочайшие решения Павла I и Николая I, запрещавших

16

 

использовать слова «общество» и «прогресс». А попробуйте представить себе социологию XIX в. без этих понятий? Но дело не в терминологическом ограничении; абсолютизм и православный провиденциализм были преградой объективному рассмотрению социальных проблем[22].

После реформы количественно увеличиваются слои общества, с мнением которых приходилось считаться, и менялись формы самого отчета. «Мы никогда еще так близко и так пристально не вглядывались в самих себя — в нашу народную и общественную среду во всех функциях ее жизни; никогда еще русской публике не рассказывалось с такой обстоятельностью обо всем, что делается в ней самой и вокруг нее, о чем еще в недавние времена предпочиталось оставлять ее более или менее в святом неведении», — писал социологизирующий публицист В.О. Михневич[23].

Это приводило к возникновению в различных слоях русского общества жадного интереса к социальным проблемам. Характерной чертой времени было то, вспоминал позднее известный социолог М.М. Ковалевский, что «мы без различия специальностей интересовались исключительно общественными вопросами, не выходя при этом ни мало из среды чистой теории»[24].

Быстрое распространение позитивистской социологии и явилось одним из ответов на эту потребность.

Каковы же основы этого явления? Необходимо отметить три момента в связи с интересующей нас темой.

1. Историки социологии уже давно обратили внимание на тот факт, что острое неудовлетворение социальным устройством есть основательная причина появления как научных, так и утопических теорий общества. Так вот, обычный интерес к собственному социальному устройству и быту принимал в России тех лет реальные и наукообразные формы благодаря всеобщей форме недовольства. Одних пугал и разочаровывал сам факт болезненной ломки форм старого уклада, других настораживала возможность укрепления разлагающихся элементов крепостничества.

Передовая журналистика представляла картины критики и пересмотра всей действительности, всех заветов прошлого, стремления выработать начала правовой жизни. Новая наука об обществе — социология кажется многим наиболее надежным помощником в этом деле, костром, на котором должны перегореть остатки, предания и устои прошлого. Отсюда теоретические проблемы государства и права, их эволюции, история представительной демократии, самоуправления и конституции, правосознания масс в русской буржуазной социологии.

В этих условиях протест против архаических традиций и острое желание ориентации на самые новые идеи всего культурного мира логично вели буржуазных и мелкобуржуазных идеологов к позитивизму, который на первых порах «давал право своим адептам одинаково отрицательно относиться и к догматически-религиозному миросозерцанию, державшему так долго в оковах русскую мысль, и к идеалистической философии»[25].

«Авторитету и вере», которые слишком легко додумывались до мысли, что крепостное право — учреждение «божественное», было противопоставлено «дело» — скальпель, весы, статистические таблицы. Новое знание открыто объявлялось натуралистическим, позитивистским, или материалистическим. С этой точки зрения оно неизбежно представляло собою «борьбу с государством, с официальной народностью, поскольку те искали оправдания и споры в учении церкви»[26]. В позитивизме видели оружие против запросов идеологической реакции, предъявляемых ею под предлогом преданности историческим традициям, национальным основам государства, права и культуры.

2. Явно стимулирующим фактором оказалось усложнение социальной структуры русского общества, и прежде всего быстрый рост рабочего класса. До реформы городские сословия были почти незаметными группами на фоне крестьянства и дворянства. После нее картина резко меняется[27]. Капитализм «создал» массу новых профессий, увеличил и дифференцировал состав населения города. Появляется биржа и невиданный дотоле тип биржевого дельца. Усложняется юридическая практика, в итоге резко уве­личиваются в числе нотариусы, адвокаты и т. п. Параллельно с этим новые фабрики и новые железные дороги требуют боль­шего количества технологов и инженеров. Железные дороги не только бесповоротно сдали в архив старые способы передвиже­ния, но и многие формы быта и мышления. Они повели людей

18

 

в город, способствовали невиданной ранее постоянной мобильности населения.

Рост мобильности населения, вызывающий ломку многих культурных стандартов, совпал с возникновением новых социальных слоев, особенно разночинцев, демократической интеллигенции, с их тягой к научному мировоззрению на природу и общество. Самосознание этого слоя развивалось очень быстро и послужило основой для появления ряда социологических проблем ‑ роли интеллигенции в общественных процессах, идей общественного долга, соотношения «толпы» и «героя» и т.п. Исторические корни появления в России новой социальной дисциплины — социологии — связаны непосредственно с быстрым накоплением нового общественного опыта во всех классах русского общества по мере размывания старого уклада и его идеологии.

3. Уже первые историки русской социологии, как отечественные, так и зарубежные (Н.И. Кареев, О. Лурье, Ю. Геккер), верно заметили, что главные теоретические достижения социологической мысли в России были одновременно ответом на вопрос, «что считать наиболее важным для блага народа?». Свое стремление часто беспомощное помочь угнетенному народу русские интеллигенты переносили в писательскую и исследовательскую деятельность, не очень их разграничивая[28]. Отсюда долгая публицистичность, неофициальность социологической литературы в России, ее очень сильная гуманистическая ориентация, у совпадающая с литературной ориентацией на страдающего человека, хотя в итоге не обошлось и без «веховского» высмеивания этой линии и сциентистского отрицания ее. В свою очередь русская литература конца XIX в. жадно впитывала социальную проблематику, так что не преувеличением звучат слова Г.В. Плеханова: «У художника Горького, у покойного художника Г.И. Успенского может многому научиться самый ученый социолог»[29].

Одновременно действию этих факторов мешали (иногда в существенной степени) многие патриархально-традиционные элементы старого общества и культуры. Следует упомянуть глухую вражду с царской администрацией. Боязнь оглупляющего воздействия последней на социальную науку, ‑ общая черта русских научных кругов[30]. Идеология громадной части русских социологов — мелкобуржуазный демократизм и либерализм, поэтому в большинстве доминирующих в это время идеологических конфликтов они выступали оппозиционерами и критиками царского

19

 

режима. Власти в свою очередь следовали примеру Николая I, у которого имя О. Конта всегда вызывало гнев и раздражение. Признание необходимости буржуазных реформ в России неизбежно коснулось и бюрократического аппарата, который стремился соединить по возможности старое содержание с новыми формами, но, когда этому противоречила действительность, спорной объявлялась самая правильность предпринятого ранее шага вперед. Носителями подобной переоценки «являлись сплошь и рядом наименее даровитые из среды бюрократии, вообще бедной дарованиями, инициативой и умением понимать „признаки” времени»[31].

В этой ситуации подавляющая часть русских социологов так или иначе была жертвой полицейских репрессий и цензуры. Ссылки, вынужденная эмиграция, тюрьма, увольнения, грозные предупреждения и т.п. — вехи биографии Л.Е. Оболенского, Я.А. Новикова, П.Л. Лаврова, М.М. Ковалевского, Л.И. Мечникова, С.Н. Южакова, А.И. Стронина, Е.В. Де Роберти, Б.А. Кистяковского, Л.И. Петражицкого, П.А. Сорокина[32]. А ведь многие из них были людьми далеко не радикаль­ных настроений. Весьма характерный случай произошел с П.Ф. Лилиенфельдом — крупным сановным чиновником, сенатором. Он издал первый том «Мысли о социальной науке будущего» под криптонимом «П..., Л.». Администрация сделала решительный и безграмотный вывод — это, мол, сочинения П.Л. Лаврова, и как таковое оно было запрещено. Издали приказ об изъятии книги из общественных библиотек. И Лилиенфельд, в это время губернатор Курляндии, вынужден был выполнить распоряжение и изъять собственное сочинение за мнимую крамолу[33].

В чисто административные конфликты вплеталось отрицательное действие предрассудков некоторых ученых в отношении новой дисциплины, особенно в старых университетских разделах гуманитарной науки: истории, государствоведении и т.п. Как правило, отношение этих сложившихся дисциплин к социологии варьирует от безразличия до откровенной враждебности. Недоброжелательство ломалось очень медленно. В качестве особого фактора следует указать на пагубное значение философского идеализма, длительное и во многом сильное влияние которого на развитие русской культурной жизни, интересы и направления гуманитарных дисциплин становилось подчас мощным препятст-

20

 

в развитии социологии. Философия истории (культуры) досматривалась некритически, как некий абсолютный мировоззренческий предел в сфере социального анализа. Отсюда отрицание плодотворности социологии как науки у Н.Я. Данилевского, В.С. Соловьева, С.Н. Булгакова и др.

Отрицая законы общественного развития, считая, что каждую данную минуту «все эти законы могут быть выброшены за окно доброй волей людей», и веруя, что час доброй воли наступит, религиозные мыслители (особенно В.С. Соловьев) не нуждались в науке, которая убеждала, что «добрая воля» вступает в свои права, «вынуждаемая к тому кнутом необходимости»[34]. Религиозных мыслителей также раздражало не только то, что контовская традиция заставляла полагать социологию вершиной и синтезом всех прочих социальных наук, но и то, что она объявляла свою науку своего рода «социальной», светской религией. «Законы социологические — не действительные, а мнимые законы», «научные суеверия», которые отвращают неокрепшие души юных читателей от веры, церкви и власти[35]. Наряду с перечисленными выше тормозящими факторами были еще и внутренние препятствия в рамках самого социологического контекста в виде неадекватных теоретико-методологических установок, ошибочных гипотез, априорных доказательств и т. п.

Но под влиянием этих чрезвычайно сложных и меняющихся факторов немарксистская социология тем не менее возникла и стала развиваться.

Когда в 1897 г. вышел в свет первый учебный обзор по социологии на русском языке (Н.И. Кареев «Введение в изучение социологии»), в его библиографии из 880 работ русским авторам принадлежало уже 260. Но фактически список Кареева былдалеко не полон — русских социологических работ к тому времени было значительно больше.

В каких же формах протекало это развитие, каковы его ритмы, темпы? Самый общий взгляд на работы разбираемого периода позволяет выделить группу четко очерченных особенностей. Прежде всего бросается в глаза рост публикаций по социологии ускоряющимися темпами. Своего рода пик падает на 1906-1910 гг. Одновременно мы видим очень большую и довольно оперативную работу по переводам, рецензированию и обзорам западной социологической литературы. Практически все мало-мальски интересные западные авторы переведены на русский язык и откомментированы со знанием дела. Кроме того,

21

 

весьма четко обнаруживается известная географическая мобильность публикаций по социологии. К началу XX в. публикации все чаще и чаще появляются в различных городах, удаляясь от традиционных столичных центров.

Хотя социология в России с момента своего появления выступила с рядом оригинальных заявок, в одном отношении она в худшую сторону отличалась от социологии в западных странах. Долгое время у нее не было своих специальных исследовательских учреждений, обязательных учебных курсов, кафедр в университетах, журналов[36].

Отсутствие прочной институциональной основы сказывалось самым решительным образом на развитии социологии по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, без этой основы русские социологи, хотя они и были связаны узами личной дружбы, знакомств, общностью политических симпатий и вкусов, не составляли научных коллективов в современном смысле слова. Более того, без этой основы не происходила кристаллизация определенной теоретической школы; отношения носили характер либо чисто литературного сотрудничества, либо традиционных отношений «мэтр — ученик». Поэтому в целом русская социология была ареной индивидуальных творческих усилий. С известными оговорками мы можем говорить лишь об одной сложившейся субъективной школе и двух неоформленных, полуорганизованных школах М.М. Ковалевского и Л.И. Петражицкого. И, во-вторых, отсутствие кафедр и образования очень остро ставило вопрос о кадрах. Многие исследователи (Н.И. Кареев, М.М. Ковалевский, П.А. Сорокин и др.) прекрасно понимали необходимость профессиональных кадров (причем высшей квалификации) для социологии.

Поскольку социология в России не представляла собою единого комплекса координированных исследований, то историю ее организаций можно воспроизвести путем простого перечисления усилий в этом направлении.

В конце XIX в. социология преподавалась эпизодически в качестве необязательного спецкурса лишь в трех городах ‑ в столице (Университете и иногда в Политехническом институте), Харькове и Варшаве. Неоднократные ходатайства ряда факультетов Петербургского и Московского университетов о создании профессиональной кафедры или факультета оказывались безуспешными, наталкиваясь на отказ министерства просвещения, даже социологические семинары были очень редки. Периодиче-

22

 

ские издания, в которых сотрудничали отечественные социологи, типа «Мир божий», «Вестник Европы», «Современный мир», «Русское богатство», «Русская мысль» и др., не были исключительно социологическими, подавляющую часть объема их занимали другие материалы. Лишь «Вестник знания» и «Вестник психологии» имели постоянную рубрику «Социология». Единственной социологической организацией, в работе которой русские исследователи в это время принимали активное участие, был Международный институт социологии, конгрессы его собирались каждые три года[37]. Три русских социолога (П.Ф. Лилиенфельд, М.М. Ковалевский и П.А. Сорокин) были избраны президентами института. Кроме того, ряд лиц (Г.Н. Вырубов, Я.А. Новиков, Е.В. Де Роберти и особенно М.М. Ковалевский) являлись активными членами Общества социологии в Париже.

Одновременно русские авторы были постоянными сотрудниками в профессиональных западных журналах («Revue internationale de sociologie», редактор Р. Вормс; «Annee sociologique», редактор Э. Дюркгейм) и даже оказывали им материальную помощь.

С начала XX в. картина, существенно меняется. Если в предыдущем столетии довольно часто печать отождествляла понятия «социология», «социальная жизнь» и даже «социализм», то теперь в самосознании широких кругов социология прочно ассоциируется с наукой, ее главные задачи и приемы работы в целом правильно понимаются. Это зафиксировали опросы, где фигурировали и такие вопросы: «Какая наука (или науки) больше всего Вас интересует и почему?». Так, за 1902 г. из 933 ответов столичной молодежи естественные науки были названы любимыми 321 человеком, общественные науки соответственно избрало 450 человек, в том числе философию — 152, историю — 103, психологию — 56 и социологию — 129. Красноречивы объяснения: «Главным образом интересуюсь социологией как наукой, отвечающей на самые жизненные вопросы», дающей «возможность разбираться в общественных положениях и отношениях», как убеждающей, что «общественная жизнь подчинена определенным законам» и т.п.[38]

Следует в связи с этим отметить попытку С.И. Гальперина создать специальный альманах по типу «Ежегодников» Дюркгейма. Ему удалось (выпустить два довольно подробных обзора мировой социологии за 1901 и 1902 гг., но в целом он потерпел неудачу, так как его усилия не были должным образом поддержаны и справедливо оценены другими социологами[39].

23

 

Уже на первых конгрессах Международного института социологии сложился широкий круг личных знакомств социологов разных стран. Достаточно указать на М.М. Ковалевского, который лично знал подавляющее большинство ведущих западных социологов тех лет[40]. Ему удалось заинтересовать русской социологией Р. Вормса, Л. Уорда, Ф. Гиддингса[41]. Эти новые контакты, идея интернационального сотрудничества и более благоприятные условия для пропаганды и преподавания социологии на Западе привели к тому, что М.М. Ковалевский воспользовался открытием в Париже Всемирной промышленной выставки, массовым посещением ее русскими и создал летом 1901 г. Русскую высшую школу общественных наук, где обязательным предметом была социология. К преподаванию последней он привлек Г. Тарда, Р. Вормса, Е.В. Де Роберти, К.М. Тахтарева и др. В школе читали лекции В.И. Ленин, Г.В. Плеханов, Н.И. Кареев, В.М. Чернов, П.Н. Милюков, А.А. Исаев, М.И. Туган-Барановский, П.В. Струве, Ю.С. Гамбаров и др.

Школа успела выпустить ряд сборников, по которым можно судить о месте социологии в ее общей программе, главных социологических темах и кадрах[42]. Деятельность школы была замечена и отечественной печатью, и царской администрацией. По личной оценке Николая II деятельность школы была признана «вредной». В соответствии с этим были предприняты полицейские акции, в результате которых школа была закрыта, а ее основателям было настоятельно рекомендовано вернуться на родину под страхом лишения русского подданства. Ряд московских деятелей обратились к М.М. Ковалевскому с предложением — не смог ли бы он взять на себя руководство аналогичной школой в Москве. После провала этого проекта М.М. Ковалевский и Е.В. Де Роберти (к ним присоединился В.М. Бехтерев) задумали создание в столице частного института (по типу Нового университета в Брюсселе) с кафедрой по общей социологии. Однако чиновники из мини-

24

стерва просвещения опять заупрямились. Наконец, было получено разрешение Николая II, прекрасно понимавшего выгоду того, что подобная школа будет под боком, а не в далеком Париже. В 1908 г. был открыт частный Психоневрологический институт с первой русской социологической кафедрой, возглавленной профессорами М.М. Ковалевским, Е.В. Де Роберти и позднее ассистентами П.А. Сорокиным, К.М. Тахтаревым. Вслед за этим учреждением и по тому же образцу были задуманы Лесгафтовские курсы, на которых читались лекции по социологии. Кафедра провела большую работу «по составлению учебных курсов социологии[43], реферированию и рецензированию многих отечественных и особенно западных работ, подготовила четыре выпуска профессионального сборника «Новые идеи в социологии».

Несколько ранее и параллельно этому в ряде университетов были созданы студенческие кружки, в работе которых социологические проблемы ставятся очень настойчиво[44]. Некоторые члены кружков А.С. Лаппо-Данилевского, Л.И. Петражицкого, М.И. Туган-Барановского стали авторами самостоятельных работ. В 1911 г. было основано Общество имени А.И. Чупрова для разработок общественных наук при Московском университете, на заседаниях которого часто ставились и обсуждались социологические доклады. Деятельность Общества регулярно освещалась в журнале «Юридический вестник». В 1912 г. при Историческом обществе Петербургского университета была открыта социологическая секция. Весной 1916 г. состоялось учреждение Русского социологического общества им. М.М. Ковалевского, объединившего практически всех видных представителей общественных наук в столице (более 70 членов). Согласно уставу, оно имело за­дачей разработку вопросов социологии и пропаганду социальных знаний. Однако полярность теоретических интересов, а также трудные обстоятельства военного времени не позволяли этой организации провести сколько-нибудь значительной реализации своих планов. Фактически после первых чисто организационных собраний, на которых было выслушано лишь несколько докладов, оно перестало функционировать, несмотря на энергичные усилия ряда его членов — К.М. Тахтарева, П.А. Сорокина и др.

После свержения самодержавия процесс институализации становится еще более интенсивным — вводятся научные степени до социологии, образуются новые кафедры в Петроградском и Ярославском университетах. Постепенно появляются секции, союзы и ассоциации по изучению общественных наук в университетах

25

 

Казани (С.Ф. Фарфоровский, М.В. Кочергин, Н.В. Первушин, И.С. Кругликов, С. Ушаков и др.), Томска (С.И. Солнцев, Г.М. Иосифов, И.В. Михайловский), Владивостока (М.Н. Ершов, Н.И. Кохановский). Публикуются первые официальные учебники (Т.Д. Фаддеева, М.В. Кочергина и др.).

Ряд гуманитарных учреждений объявляет себя социологическими. Так, в 1919 г. Социобиблиологический институт после годичного существования был преобразован в Социологический институт. Этот институт, как и многие научные организации переходного периода, объединял в своих рядах как марксистов, так и немарксистов[45]. Научные планы института были довольно комплексными. Здесь были прочитаны самостоятельные курсы ‑ Н.А. Гредескул «История социологических учений», А.А. Гизетти «История русской социологической мысли», П.А. Сорокин «Социальная аналитика и механика», П.И. Люблинский «Уголовная социология».

Наконец, в 1920 г. в Петроградском университете был основан первый в России факультет общественных наук с социологическим отделением во главе с П.А. Сорокиным, который должен был сочетать преподавательскую и широкую научно-исследовательскую деятельность как эмпирического, так и теоретического порядка. Итак, процессы институализации буржуазной социологии в России оказываются весьма красноречивым подтверждением одного важного допущения, на которое указывают многие социологи науки, а именно необходимости рассмотрения социального и логического уровней науки как опосредующих друг друга. С одной стороны, мы видим, что внешние социальные обстоятельства (способствовавшие или препятствовавшие) накладывались на процесс развития знания, и с другой — постепенное обратное движение по мере оформления социологии как буржуазного института, влияние ее на некоторые компоненты надстройки, культуру в целом. В.И. Ленин, характеризуя сопротивление со стороны самодержавно-черносотенных верхов процессам формирования буржуазной идеологической надстройки, отмечал, что либеральная интеллигенция в этом конфликте представляла интересы буржуазии, которой был «необходим прогресс и сколько-нибудь упорядоченный правовой строй, соблюдение законности, конституции, обеспечение некоторой политической свободы»[46]. Борьба за институализацию социологии была лишь одной из сторон этого более широкого процесса. И не случайно после февраля 1917 г. мы видим резкую активизацию идеологической деятельности подавляющего большинства буржуазных социологов, когда они повели работу в различных «культурно-просветительных комиссиях», наводнили

26

 

книжный рынок брошюрами, пропагандирующими буржуазную демократию и призывающими народ остановиться на достигнутом. После Октября буржуазные социологи, за немногими исключениями, были настроены глубоко антагонистично к социалистическому строю, пройдя все фазы — от саботажа до нэповских надежд на реставрацию капитализма. Поэтому, когда русская буржуазия, потерпев поражение в гражданской войне, решает дать бой в области идеологии, В.И. Ленин поставил вопрос о необходимости создания новых программ и курсов общественных наук[47]. Начался быстрый процесс ликвидации институциональных основ буржуазной социологии в Советской России[48].