Выразительное чтение наизусть одного из монологов гамлета из одноименной трагедии У. Шекспира (по выбору обучающегося).

Билет № 4

 1. Традиции Горация в стихотворении Г.Р. Державина «Памятник».

 

Лирическое творчество Гаврилы Романовича Державина при Екатерине II завершилось стихотворением «Памятник».

 

«Памятник» Державина является переложением одноименного стихотворения древнеримского поэта Горация. Гораций жил очень давно, еще до нашей эры. Но в свой «Памятник» он сумел вложить мысль, во все последующие времена животрепещущую для художника-творца. Мысль о бессмертии созданных им произведений, а, следовательно, и его самого. До Державина это замечательное произведение переложил Ломоносов, после Державина – Пушкин. Тема бессмертия поэтических творений никогда не уходила из русской литературы.

 

 В начале прошлого века «Памятник» Горация вновь перевел В.Я. Брюсов. В середине века к теме «Памятника» не раз обращался большой русский поэт Н.А. Заболоцкий, еще позже – Арсений Тарковский, Иосиф Бродский, Александр Кушнер и много других поэтов. Каждый это делал по-своему, потому что тема вечна и неисчерпаема, как вечна и неисчерпаема сама поэзия.

Державин главным делом своей жизни считал государственную службу, а литературным занятиям отводил «от должностей часы свободны», тем не менее, высоко ценил роль поэзии и считал поэта служителем правды. Поэзию сравнивал с «Чистой струей» родника («Ключ», 1779), констатировал, что она «не сумасбродство, но вышний дар богов (Видение Мурзы», 1783-1784).

 

Кристальная честность, по Державину, - главное качество поэта.Звание поэта – поэта, обличавшего порок и прославлявшего добрые дела, - дает, по Державину, право на бессмертие.

 

Этой теме и посвящено стихотворение «Памятник». В нем Державин рисует «картину своей посмертной славы среди многочисленных народов, населяющих Россию, предвосхищая «Памятник» Пушкина».

 

Стихотворение Державина «Памятник» отсылает читателя к похожему тексту, написанному еще до нашей эры. Однако текст Державина настолько отличается от первоисточника, что становится для нас, современных читателей, самостоятельным текстом, в котором присутствуют реминисценции, используются общие поэтические мотивы и образы, но с наполнением их конкретными реалиями собственной жизни (образ Фелицы – Екатерины II, личное отношение Державина к Екатерине II) и национальными приметами («славянов род», «от Белых вод до Черных, Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал», «русском слоге»).

 

Тема бессмертия поэтических творений характерна как для оды Горация, так и для «Памятника» Державина. Однако идейный замысел этих текстов различен. Так Гораций в поэтическом величии уповал прежде всего на совершенство стиха, Державин же – на его правдивость.

 

Внимание читателя активизирует заголовок «Памятник», который, безусловно, занимает сильную позицию. С помощью этого заголовка автор подчеркивает смысловые вехи текста, а именно посмертную славу поэта.

 

Стихотворение состоит из 5 строф, каждая из которых включает по одному сложному предложению, за исключением третьей и четвертой строф, образующих вместе одно предложение. Наличие таких предложений показывает ход мыслей поэта. Здесь присутствуют и сложносочиненные, и сложноподчиненные типы предложений. Многие из них осложнены однородными членами, что показывает не только развитие мысли, но и придает особую напевность размышлениям поэта («чудесный, вечный», «тверже… и выше», «ни вихрь … ни гром», «Волга, Дон, Нева», «говорить… беседовать… возгласить»). Особую торжественность придают восклицательные предложения («Так!», «О муза!»).

 

В первой строфе стихотворения сделан акцент на бессмертие поэтических творений. Этому способствует инверсия «памятник чудесный, вечный». И это не просто слова. Он «металлов тверже» и «выше пирамид». Опять же с помощью инверсии мы прослеживаем неоспоримый факт бессмертия. Поэтическое искусство становится долговечнее рукотворных монументов.

 

Во второй строфе Державин начинает говорить о значении своего творчества, эта мысль продолжается и в третьей строфе.

 

В четвертой же поэт окончательно определяет свои заслуги перед Родиной.

Таким образом, явно прослеживается смысловая связь между строфами.

По форме данный текст напоминает монолог, поскольку повествование ведется от первого лица. Но монолог представлен только в первых четырех строфах. Об этом говорит частое употребление местоимений: возвратного местоимения «себя», определительного местоимения «весь», личного местоимения первого лица «я», а также его падежных форм («меня», «обо мне»).

 

Последняя же строфа – обращение к Музе, т.е. к богине поэзии. Это показывает местоимение второго лица в родительном падеже «тебя», притяжательное местоимение «твое», и определительное «сама». Благодаря этому приему, мы понимаем, что Державин не ждет единодушного одобрения современников, но сохраняет черты достоинства и величия на пороге бессмертия.

 

В тексте много семантических повторов. Автор часто употребляет корневые повторы «безвестности – известен», «презрит – презирай», «по смерти – бессмертия»; на протяжении всего стихотворения мы встречаем точный лексический повтор «я». В четвертой строфе наблюдаем синонимические повторы «возгласить – беседовать – говорить». Тем самым автор акцентирует наше внимание на самом важном и значимом.

 

По всем формальным признакам стихотворение Державина является одой. В соответствии с канонами классицизма текст Державина требовал слов высокого стиля. Однако он отходит от этих норм и сочетает лексику высокого и низкого стилей. В этом и заключается новаторство Гаврилы Романовича Державина.

 

Высокий стиль подчеркивают глаголы в побудительном наклонении («возгордись», «презирай», «венчай»). В стихотворении присутствует много славянизмов и архаизмов, что также делает его торжественным («воздвиг», «тлен», «доколь», «дерзнул», «славянов род», «вселенна», «чтить», «возгласить», «презрит», «чело»). Автор широко употребляет возвышенные эпитеты («памятник чудесный, вечный», «гром быстротечный», «в народах неисчетных», «заслугой справедливой», «непринужденною рукой неторопливой».).

 

Такая синтаксическая конструкция как инверсия тоже придает приподнятый тон стихотворению («памятник чудесный, вечный», «тверже он», «гром быстротечный», «часть меня большая», «слава моя», «льет Урал», «в народах неисчетных», «заслугой справедливой», «рукой неторопливой», «чело твое»).

 

Гаврила Романович Державин сделал русский слог простым, что подчеркивает шестистопный ямб, которым написано стихотворение. В связи с этим мы ощущаем размеренный и спокойный ход размышлений поэта. Благодаря пиррихию строфы звучат более мягко и размеренно.

Перекрестная рифмовка придает тексту неторопливый, торжественный ритм. Особой плавности и напевности способствует чередование мужской и женской рифмы.

 

Державин пишет искренне, правдиво, ведь он «дерзнул в забавном русском слоге» говорить не о подвигах и величии, а «о добродетелях Фелицы возгласить», «в сердечной простоте беседовать о боге и истину царям с улыбкой говорить».

 

В последней строфе поэт высказывает свою благодарность императрице, немало содействовавшей его таланту и успехам («О муза! возгордись заслугой справедливой»).

 

Таким образом, Гаврила Романович Державин проявил себя как поэт-новатор. Он стал первым русским поэтом, сумевшим выразить свою личность такой, какова она была; он нарисовал свой портрет живым и правдивым. Строки его стихотворений, в том числе и этого, искренни и честны. По мнению Державина, творчество поэта останется с людьми на века и имеет право на бессмертие.

 2. Проблема «гения и злодейства» в трагедии А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери».

Поэт гениально воплотил в трагедии дух своего времени, проникнутого безудержной жаждой самоутверждения, расчетливостью и жестокостью, и личную жизненную драму.

 

Сюжет пьесы основан на легенде об отравлении известным венским композитором Антонио Сальери своего гениального коллеги. В примечаниях к трагедии Пушкин обосновал вероятность совершения преступления историческим фактом: на премьере выдающейся оперы Моцарта «Дон Жуан» только Сальери освистал композитора. Завистник, который мог освистать «Дон Жуана», мог отравить его творца. Первоначально Пушкин назвал свое произведение именно так — «Зависть». Каковы же истоки этого чувства, как мог творческий человек, «сын гармонии», опуститься до банального убийства?

 

В своем монологе герой излагает этапы жертвенного восхождения на Олимп искусства и причины жестокого разочарования в мировой справедливости. С детства Сальери испытывал неведомое волнение перед старинным органом. В отрочестве отказывался от развлечений ради музыки. В юности стоически преодолевал трудности. И его самоотверженное служение музыке, пренебрежение повседневными заботами увенчались успехом: он познал тайны музыки. Сальери убежден, что музыка — высшее искусство и оценить его могут только избранные. Он тонко чувствует музыку, проникает в самую Суть законов гармонии, беспощаден к малейшей фальшивой ноте в собственных творениях, счастлив «трудами и успехами друзей». Но Сальери абсолютно уверен, что законы гармонии подвластны лишь тому, кто титаническим трудом постигает их в течение жизни, жертвуя ради этого всем.

 

И вдруг созданный им логически безупречный и, с его точки зрения, справедливый мир рушится — Моцарт своими блестящими экспромтами, гениальность которых Сальери как безупречный музыкант не может не признать, и неистощимым жизнелюбием, душевной щедростью полностью опровергает выстраданную систему ценностей:

 

Где ж правота, когда священный дар, Когда бессмертный гений — не в награду Любви горящей, самоотверженъя, Трудов, усердия, молений послан — А озаряет голову безумца, Гуляки праздного?.. Обида Сальери почеловечески понятна: достигнутая тяжким трудом творческая высота оказалась доступной юному Моцарту, который легко, без усилий сочиняет шедевры. Мучительно то, что Сальери не может не признать гениальности Моцарта. Брошенное небесам обвинение нарушает логически стройный ход монолога, подчеркивая глубину отчаяния героя. Верный служитель божественной гармонии уничтожен тем, что Моцарт не ищет покоя от земных страстей, а бесцельно растрачивает свою божественную силу. Причем поначалу Сальери обвиняет вовсе не Моцарта, а некую неведомую силу, которая послала в мир гения и тем самым принесла Сальери такие страдания. И обеспокоен он в большей степени заботой о чистоте искусства и верном служении ему, поглощающем все духовные силы избранного.

 

Но искренен ли Сальери в своих претензиях на беспристрастное судейство? И действительно ли Моцарт всего лишь «гуляка праздный»?

 

Моцарт весь переполнен музыкой, и его творческий процесс не укладывается в стереотип разумного созидания. Магическая легкость, с которой он сочиняет музыку, — результат насыщенной внутренней жизни, обилия художественных тем и образов, постоянно присутствующих в его душе. Даже небрежно брошенная фраза Моцарта о как бы случайно возникшей у него музыкальной идее вовсе не говорит о бездумной легкости творчества, а скорее о скромности и самокритичности творца:

 

...Намедни ночью Бессонница моя меня томила, И в голову пришли мне две, три мысли. Сегодня я их набросал... Творческий процесс — не работа ремесленника: озарение может наступить в любой момент, но оно не настигает творца как неожиданный дар небес, а является плодом напряженных раздумий. Легкость рождения гениальных произведений обманчива: это бессонные ночи стремления запечатлеть ускользающие образы.

 

Сальери хорошо знакомы эти творческие муки, непрочные, исчезающие, как дым, мысли. Но, в отличие от Моцарта, он не нуждается в слушателях, кроме таких же избранных, как он сам. Сальери достаточно своего суда, ведь он тонко чувствует малейшую фальшь в своих творениях. Сальери коробит профанация высокого искусства в игре нищего скрипача — Моцарта это забавляет. Сальери возмущен, что «фигляр презренный» разрушает основы созданного им мира божественной гармонии — Моцарт только смеется в ответ.

 

Услышав гениальную «безделицу» Моцарта, Сальери потрясен: «Какая глубина! / Какая смелость и какая стройность!».

 

Своим тонким чувством музыки он безошибочно оценил глубину и гармоническое совершенство произведения. Игра Моцарта наполнила душу Сальери восторгом, тем более возмущенно отозвался он о легкомысленной шутке с нищим музыкантом:

 

Ты с этим шел ко мне И мог остановиться у трактира И слушать скрипача слепого! — Боже! Ты, Моцарт, недостоин сам себя. Сальери признает гениальность Моцарта, но в чем ее суть, не может постигнуть, как не может понять, каким образом соединяются в Моцарте таинство высших озарений и неистребимое жизнелюбие.

 

Эти персонажи противоположны во всем. У Моцарта насыщенная жизнь: семья, визиты, трактиры, красотки, нищий скрипач, — его интересует все. Сальери предпочел гордое одиночество. И все же Сальери любит Моцарта, хоть ему самому непонятна эта любовь.

 

Избегающий всего земного, строго охраняющий вход в царство гармонии от «презренных фигляров», Сальери резко критикует Моцарта за бессмысленную трату сил на житейские мелочи, недостойные гения, но жизнелюбие и трогательная наивность не оставляют равнодушным даже холодного «математика». Сальери не может сознаться в том, что есть другой способ служения искусству: это равносильно для него отрицанию всего жизненного пути. И гениальная музыка Моцарта, наполняющая душу восторгом, также невозможна. Всю жизнь изучавший предшественников и «безропотно, как тот, кто заблуждался и встречным послан в сторону другую», следовавший по проторенному ими пути, Сальери отвергает целесообразность гения Моцарта. Логически исследовав творчество, «разъяв музыку, как труп», Сальери постиг все известные механизмы сочинительства и упорным трудом добился уровня своих учителей. А гений Моцарта уникален, его невозможно логически объяснить, значит, следовать за ним никто не будет, и значит, он не может быть учителем:

 

Что пользы, если Моцарт будет жив И новой высоты еще достигнет? Подымет ли он тем искусство? Нет... Так восхищавшийся совершенством моцартовского «Реквиема», Сальери принципиально отвергает все творчество гения как бесполезное. Трудолюбивый ученик не может смириться с мыслью, что искусство Моцарта не подлежит изучению и копированию. Ремесленник не может простить творцу его неповторимости, видя в этом высшую несправедливость. Но ведь он претендует на избранность, он оценивает произведение Моцарта глубже и тоньше самого автора. Он тоже гений, как отозвался о нем сам Моцарт. Нет, видно, не гений, ведь «гений и злодейство — две вещи несовместные». Он только ремесленник, потому что его творчество — вторично, а самый талантливый копиист никогда не станет гениальным художником.

 

У Сальери остается единственный путь, чтобы восстановить справедливость, защитить свой выстраданный мир жертвенного служения искусству от яркого, но бесполезного сияния гения, — убийство.

 

Нет! Не могу противиться я доле Судьбе моей: я избран, чтоб его Остановить— не то мы все погибли,

 

Мы все, жрецы, служители музыки, Не я один с моей глухою славой... Выбор в страшном внутреннем конфликте любви и ненависти сделан, но душевный покой не обретен. Страшные сомнения до конца дней будут терзать эту измученную душу: «Но ужель он прав, и я не гений?».

 

Он же гений,

 

Как ты да я. А гений и злодейство

 

Две вещи несовместные.

 

Так почему же несовместные? Мне кажется потому, что гений по Моцарту (и Пушкину), - человек, наиболее приспособленный творить добро, а человек, приспособленный нравственно и физически творить добро, не способен на зависть и не может быть злодеем.

3. Выразительное чтение наизусть стихотворения русского поэта XX-го века (по выбору обучающегося из программы 9-го класса).

Билет № 3