Курс на соглашение с агрессором

Английское правительство продолжало прежний курс своей политики, о чем наглядно свидетельствуют высказывания Н. Чемберлена на заседании внешнеполитического комитета правительства 15 марта. Премьер-министр «не думает, — говорится в протоколе этого заседания, — что происшедшие события должны побуждать правительство к изменению его политики; наоборот, последние события укрепили его уверенность в правильности этой политики, и он сожалеет лишь о том, что этот курс не был начат раньше»^[8].

Такого же мнения был и лорд Галифакс. Он заявил в беседе с чехословацким посланником в Лондоне Я. Масариком: «Я не хочу окончательно отказываться от надежды, что все-таки с Германией когда-то можно будет договориться»^[9].

18 марта Форин оффис представил на рассмотрение внешнеполитического комитета английского правительства подробно разработанный меморандум по чехословацкому [174] вопросу, в котором указывалось, что английское правительство должно сделать выбор из трех возможных курсов:

1. Заключить «большой альянс» с участием Франции и других стран против агрессии (предложение У. Черчилля в палате общин 14 марта).

2. Взять обязательство оказать помощь Франции в случае выполнения ею своих договорных обязательств в отношении Чехословакии.

3. Не брать новых обязательств в отношении Франции^[10]

В ют же день этот вопрос был подробно рассмотрен на заседании внешнеполитического комитета правительства. Общий тон дискуссии задавали Чемберлен, Галифакс и министр координации обороны Инскип, которые выступили против первых двух возможных курсов английской политики.

Министр иностранных дел Галифакс в своем выступлении намекал, что не следует создавать препятствий на пути к соглашению с Германией. Чем теснее «Англия связывает себя с Францией и Россией», утверждал он, «тем труднее будет достигнуть действительного соглашения с Германией». В конце заседания, подводя итоги, Галифакс констатировал общее мнение, что Англии не следует брать на себя каких-либо новых обязательств, а необходимо внушить чехам и французам, что лучший выход — это компромисс между Германией и Чехословакией^[11].

Принятые на этом заседании решения легли в основу всей дальнейшей деятельности английской дипломатии. Свою главную задачу она видела в том, чтобы не допустить оказания Францией помощи Чехословакии, что могло вовлечь Англию в войну с третьим рейхом. А это означало бы крах всей внешнеполитической линии Чемберлена, направленной на достижение соглашения с Германией. Основной предпосылкой такого соглашения в тогдашних условиях английское правительство считало «решение судетской проблемы», то есть присоединение Судетской области к Германии «мирным путем». Это был курс, который «увенчался успехом» в Мюнхене.

22 марта 1938 г. французскому правительству была направлена нота, в которой сообщалось, что Англия не считает возможным взять на себя какие-либо новые обязательства в Европе и что Франция не может рассчитывать [175] на помощь Англии в случае вступления ее в войну в целях оказания помощи Чехословакии^[12].

В Лондоне все же считали необходимым обратить внимание Берлина, что, в случае если Германия в своей экспансии в Центральной Европе прибегнет к мерам открытой вооруженной агрессии, Англия против собственной воли может оказаться вовлеченной в войну. Выступая 24 марта в палате общин, Н. Чемберлен сделал официальное заявление о том, что Англия не намерена брать на себя новые обязательства в Европе. Но если начнется война, говорилось в нем, «представляется вполне возможным почти немедленное вовлечение в нее других стран помимо участников первоначального конфликта. Это особенно относится к таким двум странам, как Великобритания и Франция, которые связаны давними узами дружбы и интересы которых тесно переплетаются...»^[13].

Правительство Чемберлена, таким образом, «убеждало» Берлин не развязывать вооруженного конфликта, фактически заверяя нацистскую Германию в том, что они смогут добиться осуществления своих целей другими средствами.

В основе такой позиции английских правящих кругов лежала надежда, что, осуществив свои агрессивные планы в отношении Чехословакии, германские агрессоры будут двигаться на восток. Строя свою политику на таких ложных надеждах, в основе которых лежала их классовая ненависть к Советскому Союзу, британская реакция ставила под смертельную угрозу жизненные интересы английского народа, ибо гитлеровцы планировали сначала войну против Англии и лишь затем — против СССР. Поэтому в случае сотрудничества с СССР обеспечивала бы свою безопасность прежде всего сама Англия.

Эта классовая слепота английских „твердолобых» особенно наглядно видна из следующей директивы Риббентропа статс-секретарю МИД Германии от 19 апреля 1938 г.: «Официально врагом называть Россию, в действительности же все направлять против Англии»^[14].

Советское предложение от 17 марта о принятии неотложных мер по борьбе с агрессией ни на одном из состоявшихся в те дни заседаний английского правительства и его внешнеполитического комитета даже не упоминалось. Отрицательное отношение к нему заранее было предопределено общим внешнеполитическим курсом правящих кругов Англии. Однако, поскольку советское предложение [176] получило во многих странах широкий отклик, Н. Чемберлен оказался вынужденным коснуться его в своей внешнеполитической речи в парламенте 24 марта. Он выразил недовольство тем, что это предложение имеет целью «заранее договориться о некоторых совместных обязательствах против агрессии», и заявил о неприемлемости его для английского правительства^[15].

Франция также не поддержала советское предложение от 17 марта, хотя аншлюс представлял собой прямую опасность для ее союзницы Чехословакии. Чехословацкий вопрос был рассмотрен 15 марта на заседании Постоянного комитета национальной обороны под председательством Эдуарда Даладье. В ходе прений восторжествовала точка зрения капитулянтов. Э. Даладье утверждал, что Франция, мол, не в состоянии оказать Чехословакии «никакой непосредственной помощи»; она может лишь, осуществив мобилизацию, сковывать германские войска на франко-германской границе. По вопросу о возможном сотрудничестве с СССР в деле оказания помощи Чехословакии участники заседания заняли негативную позицию. В итоге заседавшие пришли к выводу, что Франция «не может помешать действиям против Чехословакии». Французские государственные деятели, отказавшись от сотрудничества с Советским Союзом, фактически бросали свою союзницу Чехословакию на произвол судьбы^[16].

НКИД отмечал 4 апреля в письме полпредству в Париже, характеризуя политику Франции, что, несмотря на крайнюю напряженность международной обстановки, французское правительство не меняет своей позиции нерешительности, бездеятельности и легковерия перед лицом событий, создающих непосредственную угрозу для общего мира и прямую опасность для самой Франции. Ни захват Австрии Германией, ни критическое положение Чехословакии, ни польский ультиматум Литве, ни появление германских и итальянских войск на испано-французской границе, наконец, ни вызывающие заявления Муссолини, грозящего Европе войной, «не заставили французов встрепенуться, одуматься и что-либо предпринять хотя бы для самозащиты»^[17].

В тогдашних условиях существенное значение могла иметь также позиция США. Что касается советского предложения от 17 марта, то правительство США, однако, также оставило его без ответа. Государственный секретарь [177] США К. Хэлл, излагая в своих воспоминаниях историю вопроса, писал, что, поскольку американский ответ, «диктуемый политикой уклонения от связующих обязательств», должен был быть отрицательным, то, для того чтобы не обескураживать Россию, было сочтено, что лучше вообще не посылать ответа^[18].

В инструктивном письме наркома иностранных дел СССР советскому полпреду СССР в Вашингтоне по поводу позиции США говорилось: «Рузвельт и Хэлл продолжают дарить мир своими проповедями, но в то же время палец о палец не ударяют в пользу мира. На фоне сохранения закона о нейтралитете и неограниченного снабжения Японии оружием означенные проповеди становятся тошнотворными»^[19].

В Вашингтоне надеялись, что фашистский рейх, осуществляя агрессию на восток, не будет представлять собой опасности для Соединенных Штатов. Американские историки У. Лэнджер и С. Глисон отмечают, что Ф. Рузвельт был «не особенно обеспокоен» аншлюсом. «Он был уверен, что Гитлер приступает к осуществлению своей восточной программы»^[20].