Прославление бога на поле брани

От природы Суворов был слабого сложения; здоровье его было ослаблено, сверх того, трудами, увечьем и ранами. Но силою воли он так приучил тело свое к труду и лишениям, что никакие перемены климата и времен года, походы, бессонные ночи, изнурительная езда верхом по несколько суток сряду, не истощали его. Бодростью и выносливостью он изумлял людей мощных и сильных. Слабый, бессильный от природы, он сделался железным человеком, переносил зной, холод, жажду, как простой солдат. Суворов всею своей жизнью доказывал истинность слов апостола Павла: «…немощное Божие сильнее человеков».

Суворов полностью полагался на волю Божью, доказывая это нахождением на самых опасных участках битвы. Например, в битве под Фокшанами Суворов безоружный, лишь с ногайкой в руке, мгновенно под неприятельским огнём оказывался там, где нужно было поддержать дрогнувшие ряды или подбодрить людей, идущих в атаку. Делал он это в своей привычной манере, не сколько приказаниями, сколько веселыми шутками. Бывало, что Суворов из-за этого едва не попадал в руки неприятеля.

 

Конфликт с Павлом I

Гонения на Суворова начались с его взглядов на военную службу и управления войсками. Пришедший к власти Павел I начал военную реформу. Новые уставы подразумевали, что все должны быть управляемо лично Императором из Петербурга, в полоть до капитана, командира роты. В то время как Суворов с высоты своего военного опыта, утверждал, что каждый офицер должен иметь свое мнение, иметь собственное предвиденье и, наконец, самостоятельно вести себя в бою именно потому что ему там виднее.

Реформа назревала в армии, но никто не мог себе представить, что она будет такой. Что удобные для боевых действий мундиры, разработанные вовремя Потёмкина, вдруг перекроят на прусский манер, заставят солдат надевать парики и пудрить их мукой, что главным станет не мобильность армии, а парадная сторона её жизни. Изменился даже солдатский шаг. Для того чтобы все было красиво, и чтобы сложные построения войск согласно очень устаревшим прусским уставам работали, он укоротил шаг. У Суворова был шаг атаки полторы аршины, это имело колоссальный смысл, солдаты должны были как можно быстрее пройти то расстояние до штыковой атаки, когда их могли убить. Так Павел укоротил этот шаг до трех четвертей аршина.

Павел, реагируя на все отступления Александра Васильевича от новых армейских порядков и отставляет Суворова от службы и отправляет в ссылку в село Кончанское. Видя слабое положение Суворова многие захотели этим воспользоваться, тем более что Император этому способствовал. Претензии из судов приходили одна за другой, так что повергали Суворова тяжелое материальное положение, так что выхода из него не виделось. Если все сосчитать, то итог покажет, что жалобы, иски и претензий на Суворова превышали сто тысяч рублей, а годовой его доход простирался только до 50,000 р. Но главный материальный ущерб, нанесенный Суворову в это несчастливое для него время, шел из Кобрина и заключался в беспорядке, который развился там после его отъезда в Кончанск и грозил перейти в полный хаос.

Призвав Суворова в Петербург Государь не раз приглашал его к своему столу и на развод, обращался с ним милостиво, наводил разговор на тему о поступлении на службу, желая его возвращения, но получал в ответ уклончивые заявления о старости и болезнях. Мало того, Суворов не переставал «блажить», не упуская случая подшутить и осмеять новые правила службы, обмундирование, снаряжение, — не только в отсутствии, но и в присутствии Государя. Государь, перед которым все трепетало и безмолвствовало, в котором малейшее противоречие не в добрый час производило взрывы страшного гнева, переламывал себя и оказывал Суворову необыкновенную снисходительность и сдержанность, но вместе с тем недоумевал о причинах упорства старого военачальника. Суворов жил для военного ремесла и олицетворял его в издавна усвоенном, известном смысле, отречение от которого было для него невозможным. Суворов был полон благоговейного почтения и преданности своему Государю, но правдолюбие и моральную стойкость считал не противоречием, а непременною их принадлежностью.

Количество судебных тяжб с каждым месяцем становилось все больше и больше. Павел I дал указания провести расчет всех Суворовских дел и были найдены большие недостатки. Так что сумма этих претензий чуть ли не доходила до миллиона рублей, но им не дали ход, вследствие принятия Суворовым командование над союзными войсками.

Зимой 4 февраля 1799 ему приходит послание, в котором Император вручает ему командование союзными войсками в Италии. В дороге Суворов заехал в Санкт-Петербург чтобы поклониться российскому Самодержцу и не смог сдержать слез, заплакал и Император. Суворов просил у Государя дозволения на кое-какие перемены в войсках, против существующего положения. Павел I разрешил, сказав: «Знаю по моему порядку тебе воевать не по нутру, так воюй как знаешь». Это было верхом снисходительности со стороны Государя.

После ряда побед в Италии доверие Государя было велико к Суворову. Подозрительный, недоверчивый, склонный к ограничению всякой власти, кроме своей собственной, Павел I давал однако же своему полководцу обширнейшие, безграничные полномочия. Точно также он поступал, сообщая Суворову свои наставления, или вернее сказать мысли, на разные случаи; он как будто боялся сказать что-нибудь лишнее, связать подданного обязательностью указаний государя. В подобных рескриптах Павел I постоянно делает оговорки, предоставляющие Суворову полную волю - принять или не принимать указание; употребляет слова "советую", "на ваше усмотрение" и другие подобные.

После вывода войск Суворова из Швейцарии, Император восхищенный окончательной победой в Италийской компании объявил Александра Васильевича Генералиссимусом написав в рескрипте: «ставлю вас на высшую ступень почестей, уверен, что возвожу на неё первого полководца нашего и всех веков, другому этой награды было бы много, Суворову мало, ему быть ангелом!».

В Петербурге Суворова должны были встретить с Императорскими почестями. Сильная болезнь, которая и привела к смерти, на пути в Россию его затормозила. Путь он продолжал в болезненном состоянии и когда до столицы оставалось всего несколько верст настроение Павла изменилось. Причина немилости государя до сих пор остается тайной. От Павла I пришел рескрипт, где Суворову делались выговоры за нарушение уставов. Это стало причиной новой немилости, однако она не идет ни в какое сравнение и первой. Торжественный мероприятия были отменены вследствие болезни.

Перед Италийской компании во время ссылки фельдмаршал, почти достигнувший семидесятилетнего возраста, заботился о том, чтобы – по собственному выражению – «готовить душу на переселение». Сохранилось в черновике письмо Суворова, адресованное правящему Монарху: «Всеподданнейше прошу позволить мне отбыть в Нилову новгородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности моей прости, милосердный Государь». Некоторые историки думают, что Суворов лукавил, прося отпустить его в монастырь, однако если рассмотреть его жизнь того времени, то становится ясна серьезность намерения: болезни усугубляются, так что время от времени рука немеет, и иногда и все тело; непрестанно приходят письма с несправедливыми обвинениями о растрате денежных средств, конца и края которым не видно, к этому присоединяется его супруга, требуя выплаты её долгов и увеличения содержания, состояние его уменьшается постоянными выплатами по судебным тяжбам, так что приходится входит в долги. Понимая, что при порядках Павла I ему командование войсками не доверят, а время перехода в вечность близится. Он усугубляет постами и молитвами и без того ревностное служение Богу и просит Павла I дозволение принять монашеский постриг.

Однако Бог судил иначе. В начале 1799 г. Император-рыцарь Павел I по настоянию Венского двора вызвал Суворова из уединения на новые подвиги. Европейские монархи объединялись в борьбе против воинственной Французской республики, имея целью принудить Францию войти в прежние границы и тем восстановить в Европе прочный мир и политическое равновесие. Шестьдесят девяти летний Суворов знал, что эта война окончательно подорвет его силы и здоровье. Его мучили старые раны, он страдал от хромоты. Тем не менее, после молитвы в Кончанской церкви полководец принял на себя громадную ответственность за судьбу русско-австрийских войск в Италии. «Италия должна быть освобождена от ига безбожников и французов: всякий честный офицер должен жертвовать собою для этой цели», – утверждал в переписке с союзниками Суворов, исчерпавший свои жизненные силы в этом походе.

 

Последний поход

Осень 1799 года. Суворову предстоит совершить переход через перевал Сен-готард за который он получит звание Генералиссимуса. Преодолеть этот перевал непросто и в мирное время. При сопротивлении в 4000 солдат просто невозможно. У войскСуворова нет альпийского снаряжения, и Александр Васильевич никогда не вел войну в горных условиях.То, что Суворову под силу такой переход не верил никто, ни австрийцы, ни французы.

Положение Суворова в Альпах было без сомнения отчаянное. Теплой одежды не было, да и летняя имела вид рубища, а обувь и того хуже; в сухарных мешках людей не оставалось почти ничего; вьюки с провиантом тянулись еще сзади, и кто знает сколько из них погибло в пропастях; артиллерии, кроме горной, не было; заряды и патроны на исходе; кавалерийские лошади обезножены и истощены совершенной бескормицей. Нравственный гнет безвыходного положения усугублялся еще горечью сознания, что ничего подобного не случилось бы, если бы войска не потеряли 5 дней в Таверне из-за измены союзников. Оставалась одна надежда на Бога.

В одном из горных монастырей, после ночной молитвы, Суворов собирает военный совет. Присутствовали только русские генералы. Суворов говорит о том, что корпус Римского-Корсакова брошен союзниками австрийцами, разбит, отброшен, о том, что Россию предала великая союзная империя, вокруг горы, французы, идти нам некуда. Суворов построил свою речь так, что с каждым его словом положение казалось все более и более безвыходным, но закончил он её так «спасите честь России и её Государя, спасите его сына!» и с этими словами, такого никто не ожидал, пал на колени. Лучше всех это событие описал князь Багратион: «мы все, прямо сказать, остолбенели. Константин Павлович первый быстро поднял его, обнимал, целовал его плечи и руки, и слезы из глаз его лились. У Александра Васильевича слезы падали крупными каплями. Меня трясла от темени до ножных ногтей какая-то могучая сила, я был в незнакомом мне положении, состоянии восторженным, в таком, что, если бы явилась тьма тьмущая врагов или тартар с подземными духами предстал предо мной я был бы готов с ними сразиться. Старый генерал Дерфельден, на которого обратились все взоры присутствующих, нашел нужные слова, он сказал, что вся армия Суворова от генерала до последнего рядового готова следовать за ним куда он их поведет, чтобы победить или умереть». Армия пошла вперед. Армия измотанная, измученная пошла вперед.

 

Слава

Воинская слава, достигнутая Суворовым к концу жизни, не имеет аналогов в русской истории и сравнима лишь со славою таких военных гениев мира, как Ганнибал, Юлий Цезарь, Евгений Савойский и Наполеон, преодолевших неприступные Альпы. Для всех особенно поразительна была Швейцарская кампания, представлявшая собою один непрерывный подвиг с драматической окраской. Имя Суворова, выросшее в Итальянскую кампанию, после Швейцарской облеклось двойным блеском, и когда он, удалившись с театра войны, вступил в Германию, то стал центром общего внимания. Всюду на его пути стекались путешественники, дипломаты, военные, наезжали из ближних и дальних мест любопытные, чтобы услышать от него несколько слов, выразить ему удивление или хоть просто взглянуть на него. Не мало благосклонных заявлений получил Суворов и от государей. Тем не менее, в отличие от сих знаменитых героев, Суворов о своей громкой европейской известности и высоких титулах говорил, как о чем-то преходящем: «... Титлы мне не для меня, но для публики потребны», – а о подлинной, истинной славе: – «Истинной славы не следует домогаться: она – следствие той жертвы, которую приносишь ради общественного блага». И в другом месте он говорит: «кто ищет истинной славы, тот следует по стезям добродетели; истина благосклонна одному достоинству; добродетель всегда гонима; невинность не терпит оправданий». Стоит сказать, что Суворов действительно искал славы, но славы истинной, результатом которой есть народная любовь.

И все же в служении Суворов всегда себя отдавал сначала Богу, а потом Государям и Императорам, это выражалось и при посещении Императрицы, когда сначала он походил к иконе Божий Матери и кланялся ей, а затем Императрице, и при защите Кинбурна, когда он только после утреннего богослужения начал готовиться к сражению, и при его конфликте с Павлом I, когда он единственный не побоялся открыто противиться разрушительным для русской армии реформам за что в последствии много пострадал.

 

Окончание жизненного пути

Несмотря на то, что полководец говорил о себе: «...я солдат, не знаю ни племени, ни рода», – его главной любимицей стала дочь Наталья, которую он ласково именовал «Суворочка». Во времена Императрицы Екатерины II Суворов наставлял своего горячо любимого ребенка: «...Сберегай в себе природную невинность, покамест не окончится твое учение. На счет судьбы своей предай себя вполне промыслу Всемогущего и, насколько дозволит тебе твое положение, храни неукоснительно верность Великой нашей Монархине. Я её солдат, я умираю за мое отечество. Чем выше возводит меня ее милость, тем слаще мне пожертвовать собою для неё. Смелым шагом приближаюсь к могиле, совесть моя не запятнана. Мне шестьдесят лет, тело мое изувечено ранами, но Господь дарует мне жизнь для блага государства. Обязан и не замедлю явиться пред Его судилище и дать за то ответ. Вот сколько разглагольствований, несравненная моя Суворочка, я было запамятовал, что я ничтожный прах и в прах обращусь».

Незадолго до смерти Суворов сказал: «…Я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего; во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик; при приливе и отливе счастья уповал на Богаи был непоколебим...»

Необходимо сказать, что Суворов был наделен даром горячей покаянной молитвы к Богу. В феврале 1800 года за три месяца до перехода в мир иной он заканчивает писать покаянный канон Спасителю и Господу нашему Иисусу Христу.

      Суворов почувствовал себя серьезно нездоровым после выезда из Праги. Особенно мучил его кашель, совершенно разбивавший грудь при малейшем ветре. В своих письмах он пишет, что у него «огневица», что 11 дней он ровно ничего не ел, что малейшая крупинка хлеба противнее ему ревеня; «все тело мое в гноище, всякий час слабею». Сыпь и вереда или пузыри, показавшиеся сначала на верхней части тела, стали множиться и распространяться книзу, бросились на ноги, преимущественно в сгибы; ноги стали пухнуть.

      Когда болезнь усилилась, новый врач, лейб-медик Вейкарт, принялся за лечение, но больной его не слушался и спорил с ним. «Мне надобна деревенская изба, молитва (был пост), баня, кашица да квас», говорил Суворов врачу в ответ на упреки его за непослушание: «ведь я солдат». Вейкарт на это возражал, что он, Суворов, не солдат, а генералиссимус. «Правда», отвечал Суворов: «но солдат с меня пример берет».

      По временам, когда болезнь ослабевала и являлась некоторая надежда на выздоровление, Суворов размышлял о кампании будущего года, о средствах к успокоению Европы, говорил и диктовал заметки о последней кампании. Но больше всего он посвящал свое время и свои последние силы Богу, так как был великий пост, который он привык проводить со всею строгостью, предписываемою церковными уставами. Вейкарту это очень не нравилось, особенно употребление пациентом постной пищи; но протестовал он без всякого успеха. Суворов ревностно посещал божественную службу, пел на клиросе, читал апостол, бил бесчисленные земные поклоны. Возможность скорой смерти усиливала обычное благочестие Суворова, и он не только во время богослужения, но и в остальные часы дня обращался к Богу, размышляя о предметах религиозных. Одним из образчиков такого настроения может служить его записка с толкованием заповедей. «Первая и вторая заповеди - почтение Бога, Богоматери и святых; оно состоит в избежании греха; источник его - ложь; сей товарищи - лесть, обман. 3) Изрекать имя Божие со страхом. 4) Молитва. 5) Почтение вышних. 6) Убийство не одним телом, но словом, мыслью и злонамерением. 7) Кража не из одного кармана, но особливо в картах, шашках и обменах. 8) Разуметь в чистоте жизни, юношам отнюдь и звания не выговаривать, не только что спрашивать... коль паче греческих грехов, упоминаемых в молитвах к причащению, отнюдь не касаться, как у нас их нет и что только служит к беззаконному направлению. 9) Идет к первой и второй, хотя значит только к свидетельству. 10) Кто знатнее, идет к интригам, а вообще... не желать и не искать ничего. Будь христианин; Бог сам даст и знает что когда дать».

      Жизнь медленно потухала и болезнь приняла несомненный ход к худшему; на давних, затянувшихся ранах открылись язвы и стали переходить в гангрену. Перед смертью Суворов исповедался и причастился. При этом случае, или несколько раньше, он, обратившись всеми мыслями к Богу, сказал; «долго гонялся я за славой, - все мечта: покой души у престола Всемогущего».

6 мая 1800 года Суворов почил. Скорбь была всеобщая, глубокая; не выражалась она только в официальных сферах. Время и место похорон Суворова не объявлялись, газеты молчали. Несмотря на это, печальная весть разнеслась быстро, и громадные, сплошные толпы народа, вместе с сотнями экипажей, запрудили окрестные улицы. Тут собралось почти все население Петербурга, от мала до велика; балконы, крыши были полны народом. По свидетельству иностранцев-очевидцев, печаль и уныние выражались на всех лицах. В числе поджидавших печальную процессию находился и Государь с небольшой свитой. По приближении гроба, Павел I снял шляпу; в это время за спиной его раздалось громкое рыдание, он оглянулся и увидел, что генерал-майор Зайцев, бывший в Итальянскую войну бригад-майором, плачет навзрыд, не в состоянии будучи удержаться. Государь не смог пересилить самого себя, и у него из глаз капали слезы. Похороны были невероятно тихими, не было ни причитаний, ни обыкновенной проповеди, ни даже надгробных речей. «Но лучше всякого панегирика», говорит очевидец: «придворные певчие пропели 90 псалом». Они пели: «Живый в помощи Вышнего, в крове Бога небесного водворится. Речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на него. Яко той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна. Плещма своима осенит тя и под криле его надеешися... Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе; к тебе же не приближится... Яко аггелом своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою. На аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия. Яко на мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя мое. Воззовет ко мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его: долготою дней исполню его, и явлю ему спасение мое». «Присутствовавшие не в силах были удерживать слезы; все плакали» – говорит тот же очевидец.

      За образом человека действия и под маской чудака, всегда скрывался почитатель Екклесиаста и глубоко верующий христианин. Свидетельство тому он оставил нам сам. «Почитая и любя не лицемерно Бога, а в нем и братьев моих человеков, никогда не соблазняясь приманчивым пением сирен роскошной и беспечной жизни. Обращался я всегда с драгоценнейшим на земле сокровищем – временем, бережливо и деятельно. Все сие образованное по свойственной мне форме часто доставляло мне победу над своенравной фортуной».

По распоряжению Священного Синода РПЦ за особые и выдающиеся заслуги перед Богом, Церковью, Царем и Отечеством, Суворов был погребен в нижней Благовещенской церкви, в Санкт – Петербурге, возле левого клироса. Божественная литургия и панихида в его честь были отслужены почти всем епископатом РПЦ. Россия, Святая Русь прощалась со своим сыном, величайшим из величайших детей ее лона.