Глава 3. «энотицон» Императора зенона и «ацациева схизма»

 

Вернувшись к власти на волне православной партии, отвергнувшей монофизитскую политику Василиска, император Зенон вскоре был вынужден вернуться к проблеме восстановления единства Кафолической Церкви.

Как в первые годы после Халкидона, так и теперь христианский Восток пребывал в броуновском движении. Орос Четвёртого Вселенского Собора допускал три различных богословских толкования: папы св. Льва, св. Кирилла Александрийского и Феодорита Киррского. Особенно тяжёлая ситуация сложилась в Египте, патриарх которого Тимофей Элур до старости занимал свой престол, несмотря на горячее желание Зенона убрать его, как сторонника Василиска. Но и его смерть, наступившая 4 сентября 477 г., не разрешила проблем: монофизиты избрали его преемником не менее упорного противника Халкидона Петра Монга («косноязычного»). Император пригрозил виновным в его избрании смертной казнью, но эта угроза не возымела действия. Тогда Зенон предписал, чтобы экс-патриарх Тимофей Салофакиол снова занял престол архипастыря Александрии, но его возвращение вызвало большие волнения в городе. Александрийцы любили этого архиерея, но не признавали в сущем чине и не вступали с ним в общение[947]. А Пётр Монг, которого император велел казнить за подбивание к бунту, скрывался в самой Александрии и широко агитировал против патриарха — халкидонита, чем вызвал неоднократные просьбы от Тимофея (даже его терпение лопнуло) в адрес Римского папы и царя сослать мятежника[948].

Наконец, чувствуя приближение смерти и желая найти себе достойного православного преемника, патриарх Александрии направил посольство к царю, надеясь, что тот укажет нужную кандидатуру. В состав посольства входил его родственник, епископ Гермополя, Геннадий, и эконом одной из церквей Иоанн Талайя. Не известно, действительно ли Талайя, втайне мечтавший занять патриарший престол в Египте, не верил, что император остановит свой взор на нём, или в силу каких-то иных причин, но он затеял собственную интригу. Оценив могущество Илла, Иоанн Талайя отдался к его покровительству, а исавр, уже задумавший мятеж против императора, решил использовать ловкого эконома как тайного агента в переговорах с августалом Египта Феоктистом, которого надеялся переманить на свою сторону. Возможно, и до царя доносились глухие сплетни, поскольку он потребовал от Талайя дать при нём клятву не претендовать на патриаршество[949]. Но затем уже в Александрии, используя возможности Илла и Феоктиста, неверный клирик обеспечил в июле 482 г. после смерти Тимофея своё избрание патриархом к безмерному удивлению императора[950].

Однако это было не последнее удивление, которое вызвал Талайя у своих современников. Новый архипастырь Египта и ранее пренебрегал Константинопольским патриархом Акакием, теперь же его не очень сообразительный посол, отправленный с синодальной грамотой об избрании Талайя архиереем Александрии, вместо столицы отбыл в Антиохию, где пребывал мятежный Илл. Объяснение этого манёвра на самом деле простое: поскольку, как гласили тайные инструкции, данные Талайя послу, ему следовало руководствоваться указаниями Илла, тот и последовал за ним в Антиохию, когда узнал, что полководец покинул столицу. Глупость посла была чрезмерной — он даже не догадался хоть как-то закамуфлировать свою поездку или перед отправлением в Антиохию нанести визит Константинопольскому патриарху и вручить тому злосчастный синодик. Теперь же связь Талайя с Иллом стала общим достоянием, и александрийский посол грубо нарушил церковный этикет, чем Константинопольскому патриарху было нанесено жестокое оскорбление[951]. Нужно ли говорить, что Акакий воспротивился такому выбору Египта, и с ним солидаризовался император? А недавняя клятва будущего архипастыря Египта — никогда не занимать престола давала царю формальный повод не признавать его избрания. Правда, оставался существенный вопрос: а кого можно предпочесть Иоанну? И здесь патриарх Акакий допустил, по-видимому, серьёзную ошибку.

Желая поставить Талайя на место, будучи о многом наслышан про Петра Монга и зная его популярность в народе, он предложил императору восстановить того в патриаршестве, убедив Зенона в том, что Пётр сможет успокоить Александрию и в благодарность сохранит верность царю. Император был в принципе не против этого, но и он, и сам Акакий понимали, что монофизит Монг никогда не согласится признать Халкидонский орос. Поэтому Акакий решил найти такой компромиссный вариант исповедания веры, который бы удовлетворял и Четвёртому Вселенскому Собору, и, с другой стороны, снимал акцент с тех аспектов, наиболее неприемлемых для монофизитов. Не известно как, но Акакий сумел снестись с находившимся в тайном месте Петром Монгом, и они заранее обо всём договорились[952]. Согласительную формулу облекли в императорский указ, который получил название «Энотикон» («примирительное исповедание»), и Зенон, убеждённый Акакием в его действенности и православии, подписал документ.

Августал Феоктист, как пособник изменника Илла, был отставлен, а его преемник Пергамий провёл выборы Петра Монга на кафедру и отстранил Талайя от власти[953]. Вновь назначенный патриарх торжественно въехал в Александрию, огласил текст «Энотикона» и разъяснил его к вящему удовольствию присутствующих монофизитов.

В принципе, ничего страшного «Энотикон» не содержал. И едва ли его можно назвать антихалкидонским, поскольку в документе прямо говорится о том, что Господь, Единосущный Богу, единосущен нам по человечеству. По мысли его разработчика, патриарха Акакия, «Энотикон» должен был явиться вестником объединения всех восточных церквей, о чём и было сказано в первых же строках документа.

«Зная, что и начало, и скрепляющее основание, и сила, и оружие непобедимое нашего царствования — единственная правая и истинная вера… мы ночью и днём в каждой молитве и с усердием и через законы сильно желали, чтобы благодаря ей (вере) умножилась повсеместно святая от Бога Кафолическая и Апостольская Церковь, неуничтожимая и бессмертная мать наших скипетров, и чтобы также благочестивые паствы продолжали оставаться в мире и единомыслии, относительно Бога, возносили молитвы.» Затем по тексту «Энотикона» признаются три первых Вселенских Собора, анафематствуются Несторий и Евтихий, и несколько обходится вопрос о статусе Халкидона. Помимо прочего, «Энотикон» устранил некоторые терминологические двусмысленности, присутствующие в Соборном оросе[954].

Как представляется, и император подписал этот документ «зряче». Действительно, волнения в Церкви не утихали, Василиск своей «Энцикликой» внёс сумятицу в епархиях, а его «Антиэнциклика» ровным счётом ничего не давала, поскольку только приводила ситуацию в первоначальное положение. Созвать новый Вселенский Собор в таком положении, когда единомыслия в Церкви не было, а власть императора держалась на волоске, означало, что одно неверное слово могло стоить императору трона. Кроме того, военное положение государства было крайне тяжёлым. Поэтому царь считал наиболее разумным попытаться найти некую примиряющую формулу, вычленить те православные догматы, которые уже реципировала Церковь и которые являлись общепризнанными, и обойти стороной дискуссионные аспекты.

Такая позиция, основанная на принципе икономии (домостроительства), не была чуждой для Кафолической Церкви и, особенно, для Востока. И если не воспринимать «Энотикон» как догматический документ, а принять его только как примиряющее исповедание, то, по большому счёту, нужно признать, что критика его нередко чрезмерно строга.

Пожалуй, главное, за что можно упрекнуть «Энотикон», так это за отрицание безусловного авторитета Халкидона, как Четвёртого Вселенского Собора. «Кто иначе мудрствовал или мудрствует, — говорится в конце текста, — теперь или когда бы то ни было, в Халкидоне   (выделено мной. — А.В.) или на каком ином Соборе, анафематствуем, а особенно Нестория и Евтихия и единомышленных с ними». Таким образом, хотя «Энотикон» напрямую не отвергает  сам Халкидонский Собор, но двусмысленно указывает, что не все, говоренное и принятое на нём, признаётся православным.

Впрочем, что именно не признается, оставалось только гадать, поскольку, следуя логике, анафематствуя Евтихия, «Энотикон» неизбежно принимал и тот Вселенский Собор, который осудил этого еретика. То есть тот самый Халкидон, который напрямую в нём нигде не обозначается в качестве Вселенского Собора. Действительно, как много раз отмечали, у «Энотикона» была масса противников с обеих сторон, но и множество сторонников, и если результат этой идеи был не так красив, как хотелось её творцам, то разве в этом всегда их вина? Главная же цель, поставленная ими во главу угла, обеспечить единство Церкви, едва ли может быть подвергнута критике[955]. Для этого Зенон и Акакий, вольно выражаясь, и «разменяли» Халкидонский орос и «Томос» папы св. Льва Великого на «12 анафематизмов» св. Кирилла Александрийского[956].

Но древняя столица и предстоятель её великой кафедры реагировали совсем иначе. Выводы Римского папы строились исключительно на правилах формальной логики: если «Энотикон» не признаёт Халкидон Вселенским Собором, то тем самым он отрицает его, а отрицание Халкидона приводит к подрыву авторитета Апостольской кафедры. Рим понимал этот документ с присущей ему прямолинейностью и категоризмом, помноженными на высокую самооценку своего престола. Как только снятый с места Талайя приехал в Рим и апеллировал к папе Симплицию (468–483), тот немедленно заявил протест по делу и потребовал снять Петра Монга с Александрийского патриаршего престола. В этом отношении объективно он был прав: ещё недавно патриарх Константинополя Акакий в переписке с ним сам называл Монга еретиком, когда нуждался в поддержке понтифика против императора Василиска. А теперь он уже принял его в общение; где же логика?

Апостолик настойчиво спрашивал Зенона и Акакия: по какой причине в «Энотиконе» умолчали о Халкидонском Соборе, как о Вселенском? Те отвечали, что если изложенная в «Энотиконе» формула хороша, зачем спрашивать о Соборе? Правильно ли учение? — вот основной вопрос. Однако папа Симплиций не поддался на эту уловку: «Определение Вселенского Собора есть голос всей Церкви, — отписал он своим корреспондентам. — А личное мнение, чьё бы оно ни было и как бы хорошо ни было высказано, не имеет обязательственной силы ни для кого. Не признавать Халкидонский Собор, а его решения выдавать за свои собственные, означает лишить его всякой силы» [957].

Хотя 10 марта 483 г. Симплиций скончался, новый апостолик Феликс (483–492) продолжил его линию. Царствование Одоакра в Италии много усилило его независимость от восточного царя, и папа вновь заявил о Римской кафедре, как первенствующей во Вселенной. Он потребовал патриарха Акакия на свой суд (!) и снарядил посольство в Константинополь к императору Зенону. Для обоснования своих обвинений Рим соорудил совершенно надуманную схему: если даже считать, говорили в папском окружении, что из трёх патриархов Востока только Пётр Кнафей является монофизитом, то Пётр Монг, имевший с ним общение, не мог не усвоить  его язвы; следовательно, Акакий, общающийся с Монгом, также монофизит.

Возможно, даже почти наверняка, ответная реакция Константинополя на протесты папы была не столь категоричной, если бы речь шла только о богословской стороне вопроса. Но на деле это была неприкрытая и очевидная попытка Римского папы судить Константинопольского патриарха[958]. И искусственность его построений не может не обращать на себя внимания. Папа требовал признания Халкидона Вселенским Собором, но отрицал его 28-й канон. Он отмечал, что только соборное мнение может быть названо голосом Кафолической Церкви, а имел в виду «Томос» св. Льва Великого — хрестоматийный образец личного мнения, положенного в основу православного догмата. Папа выступал за хранение православных традиций и обычаев, а в нарушение всех устоявшихся практик пытался судить равного себе архиерея, прекрасно отдавая себе отчёт, какое положение тот занимал в Восточной церкви.

Царь не мог не обратить внимания, на каких условиях понтифик готов признать его власть главы христианского мира. В самом начале схизмы папа Феликс в своём письме от 1 августа 484 г. пишет императору: «Я верю, что твоя набожность продиктована велением Неба, и хотел бы услышать, что именно ей доверена власть над людскими делами, что в ней нет ни капли сомнений в том, что есть Бог, Который вразумляет всех поставленных Им на службу людей. Я верю, что в любом случае ты сможешь извлечь наибольшую выгоду, если возьмёшь Православную Церковь под своё покровительство и не позволишь никому покушаться на её свободу. Православная Церковь должна жить по своим законам, тогда она вернёт тебе власть над миром. Ибо известно, что все твои дела исполнятся благом, если в том, что касается Божиих дел, ты предпочтешь подчинить свою императорскую волю промыслов епископов Христа   (выделено мной. — А.В.). Тебе не следует также пытаться давать свои распоряжения тому, кому по воле Бога должна подчиняться твоя кротость в набожном смирении» [959].

В этом, конечно, была известная непоследовательность, разрешить которую можно было только за счёт той интеллектуальной комбинации, позднее породившей известный на Западе принцип, пока ещё гласно не заявленный и не известный на Востоке, что сам по себе Вселенский Собор ещё не устанавливает истинное вероисповедание, важен факт его признания (рецепции) папой.

В дальнейшем развернулись уже в буквальном смысле слова драматические события. Не дожидаясь протеста Римского папы, константинопольские монахи акимиты («неусыпаемые») во главе со своим архимандритом Кириллом выступили против «Энотикона». Узнав об этом движении, папа немедленно послал вдогонку своим легатам, направленным к императору, порученца с приказанием вступить в общение с акимитами и использовать их в качестве союзников. Но правительство Зенона каким-то образом узнало об этом поручении, легаты были задержаны в Абидосе и препровождены под почётный домашний арест. С легатами активно занимался патриарх Акакий и убедил-таки их принять «Энотикон». Они вместе совершили Божественную литургию, причастились Святых Тайн и включили Петра Монга в диптихи. Однако и Акакия ждало разочарование: его посланец, монах Симеон, выехавший вместе с легатами обратно в Рим, дабы смягчить ситуацию, поведал понтифику, что произошло на самом деле, и обвинил своего патриарха в ереси[960].

28 июля 484 г. Римский папа созвал Собор из 77 западных епископов, низложил своих легатов, отлучил их и анафематствовал патриарха Акакия. «Ты лишён священства, — писал папа в своём послании, — отлучён от кафолического общения и от числа верных. Ты не имеешь больше права ни на имя иерарха, ни на священные действия. Таково осуждение, которое налагается на тебя судом Святого Духа и властью апостольской, носителями которой мы являемся» [961]. Едва ли на императора и Константинопольского патриарха это могло произвести большое впечатление, и они пришли к обоснованному выводу о том, что дело на самом деле заключается не в «Энотиконе», а в папских амбициях. То, что папа в значительной степени использовал многие поводы для того, чтобы на практике (впервые после Халкидона) ниспровергнуть его 28-й канон, было для всех совершенно очевидно.

Поскольку Феликс желал, чтобы на Востоке поскорее узнали о низложении Акакия, апостолик опять направил своего посланца в Константинополь, который умудрился незаметно проникнуть в столицу и передать послание папы в монастырь Дия. В ближайшее же воскресенье монахи этой обители вручили Акакию отлучительную грамоту понтифика, за что были тут же задержаны и вскоре казнены. Остальные монахи подверглись тюремному заключению. В ответ Римскому папе, Акакий, ощущавший свою власть не хуже папы, вычеркнул его имя из диптихов — в результате возник церковный раскол, названный на Западе «Акакиевой схизмой», намного переживший своих создателей[962]. Заметим, что едва ли такое наименование можно отнести к образцам точных выражений. В этом расколе без труда можно найти и другую виновную сторону — сам Рим.

Все заинтересованные лица без труда заметили, что папа анафематствует не только патриарха Акакия, но и весь Восток, поскольку все нежелающие публично отделяться от патриарха, отсечены от общения с Римом. Поэтому уже вскоре практически все восточные епископы оказались отлучёнными апостоликом и, в глазах Рима, еретиками. Такая сверхкатегоричная позиция казалась тем более удивительной, что в Риме осудили Акакия вовсе не за ересь, а за то, что он общался с мнимыми еретиками. И хотя часть монашества и епископата на выбор папы: либо вы со мной, либо прокляты, — выбрали первое, основная часть искренне не желала идти на поводу у понтифика[963].

Примечательно, что при всех перипетиях жёсткая, непримиримая позиция Римского папы не касалась личности императора, с которым он поддерживал переписку, хотя и позволял себе временами жёсткую, непозволительную тональность. Например, в одном из писем Апостолик угрожал императору Божьим гневом, прямо отмечая, что Спаситель, поставивший его на трон, отберёт власть у Зенона за пособничество еретикам.

Итак, «Энотикон» привёл к церковному расколу с Западом в тот момент, когда политическая власть Зенона над Италией стала фикцией — в это время Теодорих Великий как раз завершал её завоевание. Однако надежды патриарха Акакия и императора Зенона на то, что «Энотикон» немедленно принесёт церковный мир на Востоке, также оказались призрачными. Хотя Пётр Монг и давал клятву, что никогда не анафематствует Халкидонского Собора, но под давлением александрийских монофизитов он нарушил своё обещание[964]. Конечно, за этим последовал разрыв с ним церковного общения со стороны Антиохийской церкви, где довлели сторонники Халкидона, и нарекания от Акакия. Желая соблюсти договорённости, Монг убеждал Акакия в письмах, что факт анафематствования выдуман его врагами. Но затем, под сильнейшим давлением монофизитов был вынужден вновь повторить своё отлучение, а затем ещё раз[965]. Как апостол Пётр, он трижды отрёкся от Христа. Попытки императора восстановить мир в Александрии не привели ни к чему — египетские монофизиты, желавшие убрать Монга и поставить ригориста из своей среды, не получившие удовлетворения у царя, откололись от Вселенской Церкви; они, как утратившие своего епископа, получили прозвище «акефалов» («безголовых»)[966].

Изучая критику «Энотикона», невольно задаёшься вопросом: а возможно ли было принципиально победить монофизитов на церковном поприще? Как не раз отмечали, главная причина церковных нестроений заключалась именно в том, что как несторианство, так и монофизитство стало национальной религией сирийцев и коптов. Но императорский двор, впервые столкнувшийся с такой ситуацией, — в отличие от этих ересей, арианство никогда не становилось вероисповеданием какого-то определённого этноса, — не ощутил этой опасной новизны. И сколько бы правительство Зенона не пыталось найти примиряющую формулу вероисповедания, дела не улучшались, поскольку эти попытки никак не затрагивали этнический и политический аспекты. И эти ереси существовали до тех пор, пока были живы их носители[967].

Однако и из Антиохии шли дурные вести. Как указывалось выше, ещё во времена правления императора св. Льва Великого Зенон пытался обеспечить патриаршее место на Сирийской кафедре Петру Белильщику («Кнафею»), но царь и патриарх Константинополя воспрепятствовали этому. Но во времена краткого правления Василиска Кнафей сполна реализовал выпавший на его долю шанс и стал патриархом. Откуда ему было знать, что царство его покровителя окажется столь коротким? И когда Зенон вернулся на престол, он немедленно низложил Кнафея, как пособника узурпатора, и направил в ссылку в провинцию Еленопонт. Взамен изменника местный Собор Антиохийской церкви выбрал патриархом Иоанна (475, 495–497), некогда посвящённого Петром Кнафеем в епископы. Полагая его сторонником свергнутого Кнафея, патриарх Акакий воспротивился этому решению, и спустя всего 3 месяца вновь испечённый архипастырь был также низложен. Как видим, и Константинопольский патриарх без стеснения проявлял свою власть: и в Александрии, и в Антиохии патриархи ставились и снимались с кафедр по его воле. На освободившуюся кафедру был избран Стефан (477), которого враги вскоре обвинили в несторианстве. И хотя сам император и специально созванный для этого Поместный Собор опровергли обвинения и очистили его имя, через несколько месяцев патриарх Стефан был убит собственными клириками, когда совершал службу. Толпа безумцев бросила его труп в реку.

Когда об этом узнал император Зенон, он немедленно лишил Антиохийскую церковь права поставлять себе патриарха из среды своего клира (!), тем самым многократно расширив полномочия патриарха столицы. Об этой новации был извещён и папа Симплиций, который в своём письме от 23 июня 479 г. одобрил такое решение (!). Новое назначение состоялось уже по инициативе патриарха Акакия, поставившего архиереем в Антиохию Иоанна Каландиона (481–484), твёрдого халкидонита. На свою беду, Каландион вступил в тесные отношения со всемогущим Иллом, не раз выручавшим его из беды, когда монофизиты пытались лишить Иоанна кафедры.

Естественно, когда затеянный Иллом государственный переворот завершился катастрофой для его вождей и исавр был казнён, царь, не мешкая, лишил патриаршей кафедры и Иоанна Каландиона, как его приспешника. И по многочисленным настояниям антиохийцев, у которых Пётр Кнафей пользовался непререкаемым авторитетом, Зенон вернул того на патриаршую кафедру[968]. Это событие ещё более охладило отношения между Римом и Константинополем: папа был искренне возмущён тем, что лицо, дважды с его ведома отставленное от патриаршей кафедры в Антиохии, вновь было назначено на эту должность. Попытки императора Зенона в очередной раз объяснить понтифику, что низложение Каландиона и восстановление в правах Кнафея вызваны отнюдь не вероисповедальной позицией обоих патриархов, а политическими мотивами, но папа был непреклонен. Стороны зашли уже так далеко, что трудно было найти какой-то компромисс, который позволил бы уладить дело миром[969].

Последние годы императора Зенона были далеко не самыми счастливыми в его жизни. Чувствуя приближение смерти, он надеялся обеспечить преемство власти своему брату Лонгину, которому он дважды (в 486 и 490 гг.) предоставлял консульство и которого назначил магистром армии. К его сожалению, брат не снискал любви у константинопольцев, и шансы его были ничтожными. Будучи суеверным, император попросил своего оруженосца (некоторые утверждали, что тот был даже знатным вельможей) Мариана, о котором ходили слухи, будто он умеет предсказывать судьбу, назвать имя будущего царя. Тот ответил, что им станет некий селенциарий  (чиновник, отвечающий за порядок во дворце), чем вызвал подозрение Зенона на счёт уважаемого и верного ему Пелагия, занимавшего этот пост. По приказу Зенона, решившего поспорить с судьбой, того тотчас арестовали и задушили[970].

Умер император 9 апреля 491 г. в возрасте 60 или 66 лет душевно и физически разбитым человеком, поражённый смертью во время очередного приступа эпилепсии[971].

 

 

Приложение № 3