О геометрии, географии, арифметике и музыке, которые они постигли

 

О геометрии они знали много, потому что она была необходима им, чтобы измерять свои земли, уточнять и делить их между собой, но это делалось материально, не по высоте градусов или по какому‑либо другому умозрительному счету, а с помощью своих шнуров и камушков, которыми они ведут свои счета и [передают] сообщения, о которых я, поскольку я не решился посвятить себя им, расскажу лишь то, что знаю о них.[16] Географию они знали хорошо; каждый народ рисовал и создавал макеты и чертежи своих селений и провинций, ибо это было тем, что они видели. Они не совались в чужиe [провинции]; было вполне до статочно того, что они делали у себя. Я видел макет Коско и часть его провинции с ее четырьмя главными дорогами, сделанную из глины, камушков и палочек, вычерченную с помощью их счета и размеров, со своими маленькими и большими площадями, со всеми своими широкими и узкими улицами, со своими городскими кварталами и домами вплоть до самых забытых, с тремя ручьями, которые бегут по нему; вид его вызывал восхищение.

То же самое испытываешь, глядя на [макет] сельской местности с ее высокими и низкими горами, равнинами и ущельями, реками и ручьями, с их поворотами и разворотами, ибо даже лучший космограф мира не мог бы сделать лучше. Они сделали этот макет, чтобы с ним познакомился ревизор (visitador), которого звали Дамиан де ла Ван‑дера, который имел поручение от канцелярии королей [Испании] выяснить, сколько селений и сколько индейцев было в области Коско; другие ревизоры направлялись в другие части королевства за тем же. Макет, о котором я говорил, что видел его, сделали в Муйна, которую испанцы называют Моина, в пяти лигах на юг от города Коско; я находился там потому, что во время того посещения обследовалась часть селений и индейцев репартимьенто Гарсиласо де ла Вега, моего господина.

Об арифметике они знали много и восхитительным образом, ибо узелками, завязанными на нитях различных цветов, они вели счет всему тому, что имелось в королевстве инков по обложению и освобождению от налогов и контрибуций. Они суммировали, вычитали и умножали теми узелками, а чтобы знать, что приходится на каждое селение, они осуществляли деление зернами маиса и камушками, [и] таким образом у них получался точный счет. И, поскольку по каждому делу в мире и на войне, по вассалам, налогам, скоту, законам, церемониям и всему остальному, что требовало счета, у них имелись самостоятельные счетчики, и они занимались в своих министерствах и со своими счетами, они с легкостью вели [счет], потому что счет каждого из тех предметов (соsа) находился в самостоятельных нитях и связках [нитей], словно в отдельных тетрадях, и, если даже один индеец отвечал бы (как старший счетчик) за два, или три, или более предметов, счет по каждому предмету велся бы отдельно. Дальше мы дадим более подробное сообщение о способе счета, и как они понимали друг друга с помощью нитей и узлов.

В музыке они познали некоторые аккорды, которыми умели пользоваться индейцы кольа или те, кто жил в их области, когда играли на некоторых инструментах, сделанных из трубок тростника – четыре или пять трубок, связанных парами; каждая трубка звучала на ноту выше наподобие органа. Этих связок трубок было четыре; они отличались одна от другой. Одни из них звучали на низких нотах (рuntos), а другие–на более высоких, а другие–выше и выше, как четыре природных голоса: сопрано, тенор, контральто и контрабас. Когда один индеец играл на одной связке трубок, ему отвечали созвучно пятой или любой другой [нотой] и затем другой в другом созвучии, и другой в другом, и одни из них поднимались к высоким нотам, а другие опускались к низким, всегда в такт. Они не умели играть вариации с полунотами; все они были полными и в одном ритме. Исполнителями были индейцы, обученные исполнять музыку для короля и господ вассалов, однако, поскольку музыка была такой тяжелой (гustica), она не была общим [явлением] и ее изучали и осваивали каждый своим собственным трудом. У них были флейты четырех или пяти нот, как пастушечьи; они не были созвучны друг с другом, а каждая звучала сама по себе, ибо они не умели настраивать их на один лад. Для них они сочиняли свои песни, сложенные на размерные стихи, которые в своей большей части были о любовных страстях, либо о наслаждении, либо о, страданиях, о милости или немилости дамы.

Каждая песня имела свой известный самостоятельный мотив, и нельзя было петь (decir) две разные песни на один мотив. И было это так, потому что влюбленный кавалер, играя ночью музыку на своей флейте, своей мелодией говорил даме и всему миру о радости или печали своей души в соответствии с милостью или немилостью, которую она ему оказывала. А если бы пелись две различные песни на один мотив, не было бы известно, какую из них хотел исполнить кавалер. Таким образом, можно сказать, что он разговаривал флейтой. Один испанец встретился однажды вечером в неурочный час в Коско с индианкой, которую он знавал и хотел вернуть в свой дом; индианка сказала ему: «Сеньор, позволь мне идти, куда я иду; знай, что та флейта, которую ты слышишь на том холме, зовет меня с великой страстью и нежностью, принуждая меня идти туда. Оставь меня, ради своей жизни, ибо я не могу не пойти туда, потому что любовь силой влечет меня, чтобы я стала его женой, а он моим мужем».

Песни, которые они слагали о своих войнах и подвигах, они не сопровождали игрой [на инструменте], потому что их не нужно было петь дамам или, с помощью флейты давать им знать о них. Они пели их на своих главных праздниках, после своих побед и триумфов, в память своих героических дел. Когда я выехал из Перу, что было в 1560 году, я оставил в Коско пять индейцев, которые играли самым искуснейшим образом на флейтах но любой певческой книге для органа, какую бы ни поставили перед ними: они принадлежали Хуану Родригесу де Виль‑ялобос, жителю того города. В настоящее время, т. е. в тысяча шестьсот втором году, мне рассказывают, что имеется так много столь искусных в музыке индейцев, играющих на инструментах, что их можно повсюду встретить [в Перу]. В мои времена голоса индейцев не использовались, потому что они не были столь хорошими – причиной тому могло быть то, что, не умея петь, они не упражняли их, – и, наоборот, было много метисов с очень хорошими голосами.

 

Глава XXVII