Повести куликовского цикла: летописная повесть о куликовской битве, «сказание о мамаевом побоище», «задонщина».

В 1380 г. произошла Куликовская битва, в которой был нанесен сокрушительный удар татарам коалицией русских князей, возглавлявшейся московским князем Дмитрием Ивановичем. Победа в битве имела большое значение в истории Руси.

Летописная повесть об этом событии возникла в конце XIV века. В ней уже выдвигается на первый план московских князь Дмитрий Иванович, который, в союзе с двоюродным братом князем Владимиром Андреевичем, с другими русскими князьями и с двумя Ольгердовичам, Андреем Полоцким и Дмитрием Брянским, одержал победу над татарами.

Повесть рассказывает о том, что на Русь пришел нечестивый царь Мамай при поддержке изменника – рязанского князя Олега Ивановича и литовского князя Ягайла. Дмитрий Иванович, стоящий во главе коалиции, выступивший против татар, как благочестивый человек, перед отправлением в поход молится богу и просит благословения у епископа Герасима.

В обычном стиле воинских повестей описывается столкновение русских с татарами и поражение татар на реке Непрядве. Мамай затем терпит поражение еще от хана Тохтамыша и убегает в Каффу, где и погибает. Дмитрий Иванович возвращается победителем, с добычей. Узнав о насилиях Олега Рязанского, он собирается послать против него войско. Рязанские бояре бьют ему челом, и он сажает в Рязани своих наместников.

В литературном отношении летописная повесть связана с традиционной стилистикой и риторическими украшениями, заимствованными из летописных повестей и в особенности из позднейшей редакции жития Александра Невского. По Синодику были приведены имена убитых князей и воевод.

Ближайшей хронологически после летописной повести литературной обработкой сюжета о Мамаевом побоище нужно считать поэтическую повесть «Задонщина» (конец XIV века, автор предположительно Софоний Рязанец). Ее стиль заимствован из литературных традиций Киевской Руси. Образные средства и целый ряд сюжетных подробностей являются подражанием «Слову о полку Игореве»: обращение к «братьям и друзьям», приглашение собраться восславить Русскую землю и победу Дмитрий Ивановича, упоминание вещего Бояна, обращение к жаворонку, соловью, сравнение воинов с турами. Иногда даже нелегко определить, что оказывается порчей текста, допущенной переписчиком, а что является результатом чисто внешнего подражания автора стилю «Слова». Однако появляется характерная для эпохи прибавка «постоять за веру христианскую».

В «Слове» говорилось о том, как готовятся русские войска к походу. В «Задонщине» находим соответствующее место, также говорящее о сборе русских войск. Употребляется такое средство выразительности, характерное для «Слова», как отрицательные параллелизм: «То ни орлы слетелись – выехали посадники из Великого Новгорода».

Как участников похода игорева, так и участников похода Дмитрия Ивановича сопровождают зловещие знамения природы: встают сильные ветры с моря, пригоняют они тучу великую. Из тучи выступила кровавые зори, а в них трепещут синие молнии. Звучит и зловещий крик птиц.

По сравнению со «Словом» в «Задонщине» события развиваются в обратном порядке: в «Слове» - сначала победа русских, потом их поражение, в «Задонщине» наоборот: русские войска сначала терпят поражение (плач о погибших), а потом оправившись, наносят татарам сокрушительный удар (прославление героизма, мужества).

Параллельно тем местам в «Слове», где речь идет о плаче русских жен и затем о плаче Ярославны, в «Задонщине» передается плач жен воевод и бояр, из которых одна обращается с просьбой к Дону «прилелеять» ее мужа, как о том же просила Ярославна, обращаясь к Днепру.

Решительное столкновение русских с татарами происходит тогда, когда выходит из засады запасный полк Владимира Андреевича, который изображается приблизительно в таких же чертах, как и брат Игоря Всеволод в «Слове».

Момент битвы описывается в традиционных формулах для воинской повести: «гремят мечи булатные о шеломы хиновские» и т.д. Но в «Слове черна земля была засеяна костьми русских сынов, а в «Задонщине» – татарскими костями. Перечисляется богатства, добытые в битве русскими воинами.

«Задонщина» заканчивается рассказом о том, что Дмитрий Иванович на поле Куликовом, на реке Непрядве, вместе с братом Владимиром Андреевичем и со своими воеводами становится на костях павших русских воинах и произносит им похвальное слово.

Сходство «Задонщины» со «Словом»:

повторение целых отрывков,

повторение композиционных частей (поражение, победа, плач),

сходность образов, оборотов,

сходность описания князей.

Будучи в основном подражание «Слову», «Задонщина» не лишена, однако, самостоятельных поэтических достоинств; в ней имеются яркие художественные образы. Она тесно связана с устным народным творчеством, что проявляется в частом употреблении отрицательного параллелизма. Более того в «Задонщине» ни разу не употребляются языческие божества, которыми изобилует «Слово». А из мифологических существ присутствует только Див, которые скорее перенесен сюда чисто механически, без мифологического осмысления. В «Задонщине» проступает умеренная религиозная струя: Дмитрий несколько раз молится, борется «за веру христианскую».

Понятие Русской земли в «Задонщине» уже напрямую ассоциируется с Московским княжеством во главе с Дмитрием Ивановичем (мысль об утверждении главенства Москвы). Показательно, что вопреки исторической действительности, автор говорит о том, что к московскому князю помогали все князья русские. Тогда как мы знаем, что это было не так и что Олег Рязанский и Ягайло Ольгердович Литовский были в союзе с Мамаем.

Не случайно, что в то время, когда для русского народа возникла перспектива его национального возрождения и государственной независимости от Золотой Орды, автор обратился к величайшему поэтическому памятнику Киевской Руси, насквозь проникнутому высокой гражданской идеей национального единства, свобод и народной чести. Главным отличием «Задонщины» от «Слова» является эмоциональный тон: в «Слове» это горесть, скорбь и жалость о погибших, о тяжелой участи Русской земли, в «Задонщине» - радость и торжество по поводу победы над врагом. Здесь же проявился новый экспрессивно-эмоциональный стиль, который проявился в характере прославления московского князя и в прямой речи героев.

Третье произведение, посвященной куликовской битве, известно под именем «Сказание о Мамаевом побоище» (первая четверть XV века). Его сюжет осложнен большим количеством эпизодов и исторических и легендарных подробностей, не одинаковы в различных редакциях. В нем наиболее подробно повествуется о всех перипетиях Куликовской битвы. В основном же все редакции «Сказания» объединяет идея героического подвига русского народа в борьбе с врагом под предводительством московского князя, который выделяется своей воинской доблестью, высотой душевных качеств и примерной религиозностью.

В «Сказании» мы находим ряд эпизодов и деталей, какие не встречаются ни в летописной повести, ни в «Задонщине». К ним относятся письма Олега Рязанского, Мамая и Ягайла, Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, плач супруги Дмитрия Ивановича Евдокии, раскаяние Олега, знамения и приметы, предвещающие поражение татар, розыски раненого Дмитрия и др.

Заимствование из устных преданий:

поединок Пересвета с Челубеем (в былинных традициях)

посещение Дмитрия монастыря,

обмен Дмитрия одеждой с боярином Михаилом Бренком,

эпизод гадания Дмитрия перед сражением (слушает землю, птиц и зверей).

Встав в поле и повернувшись к стану татарскому, слышат Дмитрий Иванович и Дмитрий Волынец сильный шум. А у русских полков была тишина. Поняли, что это добрая примета. Затем Волынец долго «слышал» землю, поникнув к ней ухом. И сказал, что слышал вопли татарской женщины и скорбь русской. Это значит, что татары будут побеждены, но и русских много падет.

В одном из списков «Сказания» мы находим явные песенные вставки, к числу которых принадлежит описание выезжающего против Пересвета татарского богатыря, восходящее к былинному описанию встречи Ильи Муромца с Идолищем поганым.

В «Сказании имеются отдельные самостоятельно созданные удачные поэтические картины, связанные с народно-поэтической традицией. Такова прежде всего картина русского войска, открывающаяся глазам Дмитрия с высокого места. На знаменах выделяется спасов образ, как солнечное светило, испускающее лучи и всюду светящееся, шумят распущенные стяги, простирающиеся, как облака, гребни шлемов развиваются, как огненное пламя.

В «Сказании» проявляются черты стиля монументального историзма (былинные приемы, народные придания, художественный вымысел) и экспрессивно-эмоционального стиля (элементы психологизма, внимание к чувствам героев, нагнетание напряжения).

Экспрессивно-эмоциональный стиль конца XIV - начала XV века. «Житие Стефана Пермского» Епифания Премудрого. Изменения в агиографическом жанре. Особенности стиля «Плетения словес». «Житие Сергия Радонежского»: сюжет, герой, стиль.

В конце XIV – начала XV века произошел идейный кризис феодальной иерархии. Теперь личные качества людей, а не их положение в обществе, выступали на первый план. В литературе произошло открытие психологической жизни человека. Такой прием называют «абстрактный психологизм» (размытые, обобщенный, без индивидуального характера). Описывались отдельные психологические состояния человека, его чувства, эмоциональные отклики на события внешнего мира. Но они еще не объединены в характер. Индивидуальность человека по-прежнему ограничены прямолинейным отнесением ее в одну из двух категорий – добрых или злых. В первом случае герой свят до полной абстрактности, во втором – всегда может измениться, резко стать добрым.

Все психологические состояния всегда доведены до наиболее резкого выражения. Бессильный выразить свои возвышенные представления, автор использует синонимы, тавтологические сочетания, неологизмы, эпитеты, с их ритмической организацией речи, создающие впечатление бесконечности чувств.

В центре внимания житий экспрессивно-эмоционального стиля оказываются не сами поступки, подвиги героев, а то отношением к ним, которое выражает автор. Эмоциональная характеристика подвига всегда повышена, как бы преувеличена и вместе с тем абстрактна. Поэтому автору важно выявить значение действия, подчеркнуть его влияние, то впечатление, которое оно производит в народе, а не описать его конкретно. Все детали опускаются как несущественные.

Экспрессивность действий подчеркивается длинными речами, которые произносят действующие лица. Прямая речь используется как способ выражения душевного состояние говорящего. Она насыщена цитатами из псалмов, молитв. Но в ней нет речевой характеристики героя. По стилю она не отличается от речи автора.

Экспрессивно-эмоциональный стиль связан с развитием церковного начала в литературе, потому что в церковных жанрах всегда уделялось больше внимания внутренней жизни человека, его психологии.

Мастером этого стиля был Епифаний Премудрый. Он был для своего времени исключительно начитанным человеком, широко осведомленным в библейской литературе, в оригинальной и византийской агиографии. Был знаком с Сергием Радонежским, Стефаном Премудрым, Андреем Рублевым, Феофаном Греком.

Несмотря на то, что Епифаний знал Стефана, библиографические факты в житии сравнительно немногочисленны и в большинстве случаев не выходят за пределы той традиционной нормы, которая издавна установилась для произведений этого рода (благочестивой детство, любовь к чтению божественных книг, усердное подвижничество, блаженная кончина).

Главный подвиг Стефана – миссионерский, к которому он себя готовил с детства: обращение язычников-пермяков в православие как путем личной проповеди, так главным образом при помощи переводов на пермский язык книг «священного писания», для чего Стефаном была изобретена пермская азбука.

Изменения в агиографическом жанре:

короткое вступление,

биографическая часть сокращена,

уделение внимания кончине героя,

большое заключение – плач по умершему,

главный акцент – похвала святому.

Многочисленные витиеватые отступления, лирические излияния автора в стиле «плетения словес» были причиной того, что житие, столь сравнительно мало насыщенное конкретными фактами, разрослось до очень значительных размеров.

В пермской земле Стефану приходится выдерживать очень упорную борьбу с защитниками язычества, которые встречают его недружелюбно и несколько раз пытаются убить, но святого спасет его кротость, любовь ко всем и, конечно же, Бог. Более того Стефан разрушает пермских кумиров, и так как за этим со стороны богов не следует никакого возмездия пермяки убеждаются в правоте Стефана, и его авторитет растет.

В житии появляется новый тип героя антагониста. Это пермский волхв Пам, который готов умереть за свою веру. Он предлагает Стефану разрешить соперничество при помощи силы их богов: взойти вместе на горящий костер, пройти подо льдом в реке. Но в конце Пам отказывается от этого рискованного предприятия, но от своей веры он так и не отступает.

Главным подвигом Стефана, по мысли автора, является изобретение пермской азбуки. Автор очень витиевато говорит о значении этого подвига (сравнивает с Кириллом и Мефодием).

Потрудившись в Пермской земле сначала в сане священника, а затем епискова, приобщим окончательно пермяков к православию, Стефан блаженно умирает. И вот вслед за этим начинается наиболее риторические части жития. Здесь присутствуют сразу три плача (!!!): плач пермским людей, плач пермской церкви и плач и похвала инока пишущего, то есть самого Епифания.

Пермские люди, услышав о смерти Стефана, в сердечной тоске стали плакать и вопить, используя словесную избыточность. Они высказывают скорбь по поводу того, что их единственный пермский епископ погребен в Москве. Они приглашают восхвалить своего учителя.

В собственном плаче автор чувствует себя бессильным подобрать эпитеты, при помощи которых он мог бы прославить своего героя. Он предлагает различные наименования, которые можно было бы присвоить Стефану Пермскому, уснащая при этом свою речь даже аллитерациями. Но и этого оказывается недостаточно для автора. Автор предлагает длинный ряд возможных сравнений, но все они тоже оказываются слабыми для восхваления подвига Стефана. Епифаний изощряется в подборе пышно-торжественных слов, часто сходно звучащих и рассчитанных на то, чтобы произвести определенное, как бы музыкальное впечатление. Автор сам характеризует стиль своей похвалы как «плетение словес». Особенности нового житийного стиля доведены у Епифания до крайних пределов витиеватости.

Впрочем, в житии Сергия Радонежского, написанном Епифанием спустя лет двадцать после жития Стефана Пермского, риторические излишества значительно умеряются стремлением автора к возможно большей фактичности и документальности изложения. Возможно это связано с тем, что Епифаний очень хорошо знал Сергий, так как провел в Троице-Сергиевом монастыре при его жизни около 17 лет. Непосредственный лиризм и теплота чувств, психологическая наблюдательность, умение подмечать и запечатлевать окружающий человека пейзаж проявляются здесь в большей степени, чем в первом агиографическом сочинении Епифания. Проступают в житии и просторечные слова и выражения.

Построение сюжета традиционно для агиографического жанра. Главный подвиг героя – самостоятельное строительство монастыря, жизнь в бедности (чувствовал вину за то, что его родители были богаты), пророческий дар.

35. Новгородская литература XV в. («Повесть о путешествии новгородского архиепископа Иоанна на бесе», «Повесть о новгородском посаднике Щиле», сказания о конце Новгорода).

Ранняя новгородская летопись не имела большого литературного значения. Но в XV веке, в связи с явно определившимися тенденциями Москвы к подчинению себе Новгорода, в Новгороде возникает ряд произведений легендарно-повествовательного и житийного характера, стремящихся окружить ореолом его историческое и религиозное прошлое. Политическая и идейная борьба между сторонниками сохранения независимости Новгорода и слоями, тяготеющими к Москве, нашла живое отражение в новгородской литературе.

Во главе литературных мероприятий XV в. в Новгороде стоит новгородский архиепископ, энергичный политик, покровитель искусств и письменности Евфимий II. Он укрепляет антимосковские и сепаратистские тенденции Новгорода, возрождает интерес к новгородской старине, воскрешает различные предания и легенды, пытается создать свой новгородский цикл святых и организовать свои формы почитания последних.

 «Повесть о путешествии новгородского архиепископа Иоанна на бесе». Иоанн (1163—1186) – первый официальный новгородский архиепископ; он был известен в Новгороде как владыка, при котором в 1169 г. произошло «чудесное» спасение города от подступивших к нему войск северо-восточных княжеств. Его мощи были открыты чудесным образом в XV веке, и почитание этого новоявленного святого приобрело формы почти политической демонстрации. Вокруг архиепископа Иоанна и чуда спасения Новгорода от войск суздальцев создается цикл легенд: своего рода культ новгородской независимости.

Воскрешение новгородской старины необходимо было еще и потому, что силы московской партии в Новгороде росли, и ей нужно было противопоставить свою идеологию. Покушение на новгородскую независимость и на власть новгородского боярства создавало сопротивление.

В повести много бытовых, натуралистических подробностей, сближающих ее по своему типу с рассказами Киево-Печерского патерика, с одной стороны, и с народными сказками — с другой.

Происходит любопытный диалог между пойманным бесом и Иоанном. Иоанн требует, чтобы бес, обернувшись конем, за одну ночь свез его в Иерусалим. Бес обещает, исходит тьмою из сосуда и, обернувшись конем, становится перед кельей святого.

В Иерусалиме Иоанн посещает храм гроба господня. Перед ним сами собой отворяются двери, зажигаются свечи и паникадила. Вернув Иоанна в Новгород, бес просит его никому не рассказывать о происшедшем. Иоанн, однако, не выдержал и однажды, «упражняющуся в духовной беседе», похвастался, что он знает человека, который за одну ночь успел съездить из Новгорода в Иерусалим и поклониться там гробу господню. С этого момента бес начал наводить на Иоанна клевету. Горожане неоднократно видели выходящую из кельи святого «жену блудницу», в самой келье находили женскую одежду: все это показывал бес. Народ решил изгнать архиепископа. Когда толпа собралась у кельи Иоанна, бес выбежал из нее в образе блудницы. Ее пытались догнать, но безуспешно. Иоанна вывели к Волхову, посадили на плот и пустили вниз по течению. Однако плот, никем не подталкиваемый, поплыл внезапно вверх по Волхову против быстрого течения. Пораженный ужасом и раскаянием, народ шел по берегу за Иоанном и умолял его о прощении. Святой, стоя на плоту, молился о прощении обидевших его. Не доплыв немного до монастыря святого Георгия, плот остановился, Иоанн вышел и был встречен крестным ходом монахов.

Легенда соткана из целого ряда ходячих мотивов, известных из житий, народных сказок и патериков. Таковы, например, распространенные мотивы о бесе или бесах, которых святой заставляет на себя работать, мотив плавания против течения (против течения плывут обычно мощи святых, иконы), мотив беса, оборачивающегося животным, женщиной, мотив самоотворяющихся дверей и самозажигающихся свечей при появлении святого в церкви, мотив путешествия на бесе (в сказках, откуда он перекочевал, между прочим, и в «Ночь перед Рождеством» Гоголя) и т. д.

С именем Иоанна связана любопытная по своей тематике легенда, изложенная в «Повести о новгородском посаднике Щиле». В ее основе устное предание о ростовщике - монахе Щиле, построившем церковь Покрова в Новгороде.

 Повесть рассказывает, как посадник Щил занимался ростовщичеством. Собрав «имения многое множество», решил он построить церковь и испросил на это благословение у архиепископа. Когда церковь была готова, Иоанн отказался ее освящать. Он узнал, что церковь построена на неправедные деньги, полученные от отдачи капитала в рост, и приказал Щилу устроить себе в храме гроб, лечь в него и заказать по себе панихиду. Когда отпевание закончилось, гроб со Щилом неожиданно провалился в ад.

 На этом месте образовалась пропасть. Архиепископ Иоанн, увидев это, ужаснулся. И вот, чтобы следить за тем, что будет со Щилом в аду, архиепископ приказал написать на стене над местом, где стоял гроб, изображение Щила в гробу, а священникам велел петь сорокаусты у сорока церквей.

 О действиях этих заупокойных служб стали следить по настенному изображению, которое какбы оживало и в точности воспроизводило все, что происходило со Щилом в аду. Через первые 40 дней заметили, что голова Щила вышла из ада. Еще через 40 дней на изображении ясно можно было видеть, что Щил вышел из ада до половины. Наконец, еще через 40 дней Щил вышел из ада полностью.

 Легенда, попав в церковную среду, претерпела изменения: монах превратился в посадника. Составителю повести было не выгодно выставлять монаха в качестве ростовщика. Написание повести стоит в прямой связи с энергичной защитой новгородской церковью права на обогащение таким путем.

 Когда потеря Новгородом своей независимости стала совершившимся фактом, в новгородской литературе появляются задним числом повести и сказания на тему о конечной судьбе Новгорода. В них большей частью покорение Новгорода Москвой объясняется тяжкими прегрешениями и нечестивыми поступками новгородцев.

Вот некоторые из них. В новгородскую летопись под 1045 г. внесён следующий рассказ об иконе спаса, написанной греческими иконописцами в церкви Софии, построенной великим князем Владимиром Ярославичем. Иконописцам велено было изобразить спаса с благословляющей рукой. Когда новгородский епископ вошёл после написания иконы в церковь, он увидел, что спас изображён не с благословляющей, а со сжатой рукой. Три раза иконописцы переписывали руку, но она каждый раз после этого вновь сжималась. И на третий день был голос от образа иконописцам: «Писари, о писари! Не пишите меня с благословляющей рукой, а пишите с рукою сжатою, потому что в этой руке держу я Великий Новгород; а когда эта рука моя распрострётся, тогда Новгороду будет окончание».

Во второй половине XV в. сторонником московской ориентации написано было житие Михаила Клопского, монаха новгородского Клопского монастыря. Сам москвич, родственник московских князей, Михаил Клопский был убеждённым сторонником подчинения Новгорода Москве. В житии рассказывается, между прочим, что при встрече с архиепископом Евфимием Михаил Клопский сказал ему, что теперь в Москве радость: у великого князя родился сын, который «всем странам страшен явится, Великий же Новгород приимет, и вся наша обычаи изменит, и злата многа от вас приимет». Новгородцы должны отправить в Москву послов бить челом великому князю. Если послам не удастся умилостивить князя, он пойдёт на Новгород, и не будет новгородцам никакой пощады от него, литовский же князь не окажет им помощи. Так, добавляется в житии, и случилось на самом деле.

В житии Савватия и Зосимы соловецких, Зосима предсказал падение Новгорода, а потом трижды узрел страшное видение: перед ним сидело шесть обезглавленных бояр. Видение скоро свершилось.

В «чуде», приложенном к житию Варлаама Хутынского, написанному Пахомием Сербом, рассказывается о видении пономаря Тарасия в церкви Спаса. В полночь на паникадилах и на подсвечниках зажглись все свечи, а храм наполнился благоуханием. В это время Тарасий не во сне, а наяву увидел погребённого в той церкви святого Варлаама выходящим из гроба. И в течение трёх часов молился Варлаам со слезами и с умилением Христу, богородице и всем святым. Помолившись, Варлаам подошёл к Тарасию и сказал ему: «Хочет господь бог погубить Великий Новгород». Когда пономарь взошёл на церковный верх, он увидел страшное чудо: над Великим Новгородом озеро Ильмень воздвиглось на высоту, угрожая потопить город. В ужасе пономарь рассказал Варлааму, что он видел. Варлаам объяснил, что бог хочет потопить Новгород Ильменем за умножение грехов людских и за беззаконие и неправду, чинимые людьми. Вновь став на три часа на молитву, Варлаам во второй раз велит пономарю взойти на церковный верх и посмотреть, что сотворит бог над Новгородом. И увидел пономарь множество ангелов. Какой человек должен был остаться в живых, того ангел-хранитель помазывал кистью мирром из сосуда, и тотчас тот человек исцелялся от смертоносной язвы; кто же предназначен был к смерти, того ангел не помазывал и унылый отходил от него, боясь ослушаться повеления своего владыки. Узнав, что делается вне церкви и совершив молитву, Варлаам на этот раз так объяснил виденное пономарём: по молитвам богородицы и всех святых пощадил бог людей своих от потопа, но посылает на них моровую казнь, чтобы они покаялись. И будет мор три года. Так и было в действительности, говорится в легенде. Когда по повелению Варлаама пономарь в третий раз взошёл на церковный верх, он увидел огненную тучу над городом, которая, по объяснению Варлаама, обозначает, что после трёхлетнего мора в Новгороде будет большой пожар: торговая сторона вся погорит и множество людей погибнет.

Очень показательно, что даже окончательное политическое падение Новгорода не сломило в привилегированных слоях новгородского общества оппозиционности к московскому превосходству, которая сказывалась в попытках трактовать Новгород как единственного подлинного продолжателя традиций христианской церкви и хранителя христианской святыни.

36. Развитие публицистики в XVI веке. Жанры, стили (произведения Максима Грека, митрополита Даниила, Ивана Пересветова). Переписка А. Курбского с Иваном Грозным, ее историческое содержание и литературное значение.

Главными жанрами в XVI веке становятся публицистические (жанр слова). Объединение русских земель повлекло за собой политическую борьбу, что и стало причиной расцвета публицистики. Кроме того в этот период разыгралась острая борьба по поводу роли церкви в государстве. Иосифляне (Иосиф Волоцкий) считали, что у церковь должны быть богатой, владеть землей, а также иметь активную общественную позицию. Их противники нестяжатели (Нил Сорский) обращались только к духовности и считали, что материальный блага не нужны церкви.

Центральные темы XVI века:

вопрос о монархии,

предназначение, роль, долг монарха,

роль церкви в государстве.

Максим Грек (нестяжатель) в своих сочинениях выступал в качестве проповедника, публициста и обличителя разнообразных церковных и общественных непорядков. Критическое отношение к иосифлянам и государственной власти навлекло на него гонение: он трижды был осуждён и около 25 лет провёл в заточении.

Но дух критики и пытливости на Руси в середине XVI в. был ещё достаточно силён, несмотря на засилье официальной иосифлянской идеологии, утверждавшей себя и побеждавшей своих противников при помощи строгих карательных мер.

Дух критики и умственной пытливости, строгая логика в аргументации своих мыслей, стройность и последовательность в композиции произведений у Максима Грека неразрывно связаны были с высокими качествами его словесного искусства вообще. Он даёт практические указания, как нужно писать и как отличить человека способного к писательской деятельности от неспособного к ней.

Наряду с традиционными поучительными и полемическими «словами» и посланиями Максим Грек пишет эмоционально насыщенные морально-философские сочинения в форме обращения к своей душе или беседы ума с душой, составленные, наподобие платоновских диалогов, в диалогической форме. Тут же в изложение вклинивается живая полемика против современных писателю общественных зол и предрассудков — лихоимства, влечению к астрологии и т. д. Обличительное поучение произносится иногда у него не от своего лица, а от лица богородицы или даже от лица амвона, на который восходят священники для проповеди. В «Слове, пространне излагающем, с жалостию, нестроения и бесчиния царей и властей последняго жития» Максим Грек, обличая корыстных и неправедных правителей, притесняющих подвластных им, аллегорически изображает Русь в виде неутешно плачущей вдовы, сидящей при дороге и окружённой дикими зверями. Она жалуется на свою полную беззащитность, на отсутствие рачителей, которые пеклись бы о ней, на сребролюбцев и лихоимцев, в обладании которых она находится. Вдова сообщает путнику, что называют её различно — и начальством и властью, и владычеством, и господством. Настоящее же её имя, в котором объединяются все перечисленные,— Василия (т. е. царство). Затем она подробно рассказывает со ссылками на «священное писание» о том, что причиняет ей такую скорбь: её стараются подчинить себе все сластолюбцы и властолюбцы, но весьма мало таких, которые действительно беспокоились бы о ней и которые достойно устраивали бы положение живущих на земле; большая же часть – всячески мучат население. Далее следуют энергичные обличения сильных мира, и в заключение Василия объясняет, почему она сидит одна на пустынном пути, окружённая дикими зверями: пустынный путь и дикие звери, терзающие её, олицетворяют собой последний окаянный век, когда уже нет благочестивых царей, а есть лишь такие, которые стараются об увеличении своих границ и из-за этого друг на друга вооружаются, друг друга обижают и радуются кровопролитию верных людей.

Что Максим Грек обличает в своих произведениях:

показное благочестие,

суеверие в различных слоях русского общества,

неправосудие властей,

испорченность духовенства (в «Стязании о известном иноческом жительстье» и в «Повести страшной и достопамятной о совершенном иноческом жительстве» сурово обличаются страсть к иосифлянству и обогащению имениями),

бедность и беззащитность простого люда.

Стиль изложения Максима Грека:

строгое соответствие правилам риторики и грамматики,

следование строгой логики,

правильная речь (нет разговорных элементов),

книжный язык.

Очень энергичным противником Максима Грека был митрополит Даниил (иосифлянин). На духовные посты своих приверженцев. Перед светской властью он обнаружил крайнюю угодливость, доходившую до прямого нарушения церковных канонов. От него дошло до нас шестнадцать «слов» и ряд объединённых им самим в отдельный сборник посланий. Как типичный иосифлянин, Даниил в своих сочинениях опирается на широкий круг «божественных», или «святых», от канонического «священного писания» до апокрифических книг. Писания Даниила не отличались ни стройностью ни логической последовательностью изложения, ни внутренним единством.

Произведения Даниила с бытовой тематикой ориентированы на широкий круг слушателей и читателей, написаны живым, часто выразительным языком. Отсутствие у иосифлянских писателей той «академической» культуры, которая присуща была нестяжателям, сказалось в свободе и смелости обращения с языком, благодаря которым писатели иосифлянского лагеря не боялись вводить в свои сочинения грубоваты, просторечные выражения и подчас реалистические образы и детали быта.

Обличая в двенадцатом «Слове» похотливых развратников, Даниил говорит о них: «Ты же обиадаешися, яко скот, и пианствуеши день и нощь, многажды и до блевания, якоже и главою болети и умом пленитися...и паче множае гордишися и превозношаешися, рыкаеши, аки лев, и лукавьствуеши, яко бес, и на диавольская позорища течеши, яко свинопас».

Даниил обличает:

знатных и богатых, предающихся тунеядству и расточительной роскоши во вред крестьянству, которое они обездоливают,

разгульный образ жизни, когда человек крадёт, насилует, грабит, ябедничает, берёт взаймы без возврата,

людей, равнодушно относящихся к церковным преданиям и уставам,

щеголей и модников.

Стиль митрополита Даниила:

свободное обращение с языком,

оживление речи просторечными словами,

образный, доступный язык.

Сочинения Даниила позже пользовались большим уважением в старообрядческой среде, и можно думать, что богатая элементами просторечного разговорного языка речь вождя старообрядцев протопопа Аввакума сформировалась, между прочим, и под известным воздействием стиля писаний Даниила.

Виднейшим идеологом дворянства в эпоху Грозного является Иван Пересветов. На его сочинениях отразились такие произведения, как повесть Нестора-Искандера о взятии Царьграда, повесть о Дракуле, а также западноевропейские исторические сочинения. В «Сказании о царе Константине», рисуя гибельное влияние византийского боярства на царя Константина, Пересветов аллегорически изображает засилье боярской партии в пору малолетства Грозного.

В «Сказании о Магмет-салтане» в замаскированной форме представлена целая политическая программа, предвосхищающая собой позднейшие государственные реформы Ивана Грозного, в частности учреждение опричнины. Здесь он воплотил свой политический идеал в образе грозного, но мудрого самодержавного владыки. «Сказание» начинается с изображения судьбы Византии. Последний византийский царь Константин был гуманным и кротким правителем. Этими качествами царя воспользовались бояре, которые лишили его силы и могущества, в результате чего Византия была завоёвана турками. Магмет-салтан, покоритель Византии, считал, что в государственных делах самое важное — правда. Он почти свёл на нет боярскую власть и боярские привилегии, предоставив значительные преимущества воинству. Всякие правонарушения Магмет искореняет сурово и беспощадно. Магмет, наконец, является противником рабства, которое он упраздняет в своём государстве. Сочинения Пересветова написаны простым, энергичным языком, почти совершенно чуждым элементов церковно-славянской речи, без обычных у его современников цитат из «священного писания».

Боярская партия в свою очередь выдвигает такого публициста, как князь А. М. Курбский, плодовитый писатель, автор трёх посланий к Грозному и «Истории о великом князе Московском», написанных им в Литве (70-е годы XVI в.), куда он, изменив родине, бежал от гнева Грозного после проигранного сражения в Ливонии. Стиль Курбского унаследован от Максима Грека. В нём обнаруживается искусство оратора, выверенная логика, доказанная аргументация.

В первом же своём послании к Грозному, написанном в 1564 г., Курбский, обличая царя в жестокостях по отношению к боярам, обращается к нему с гневной речью, построенной большею частью в форме риторических вопросов и восклицаний.

В ответ на своё конструктивно очень стройное послание Курбские получил многословное, пересыпанное обширными цитатами послание Грозного. Очевидно, что на такую манеру повествования повлиял стиль митрополита Даниил с его образным, ярким языком, просторечными, грубыми словами, но сумбурностью и отсутствием логики. Курбский нелицеприятно отозвался о стиле Грозного.

«Курбский уже не убеждается доводами Иоанна,— писал Добролюбов,— у него другая точка опоры – сознание своего собственного достоинства. С собой, с князем Курбским, аристократом и доблестным вождём, он не позволит так обращаться. За себя и за своих сверстников-аристократов он мстит Иоанну гласностью, историей». Позиция Курсбского была уже программой не сегодняшнего, а вчерашнего дня и потому явно обречена была на неудачу. За внешне очень стройной, эмоционально насыщенной и логически убедительной речью Курбского сквозила субъективная, личная оценка деятельности и поведения Ивана Грозного. Она в особенности выступает в «Истории о великом князе Московском».

Спор Курбского с Иваном был не только спором служилого человека со своим государем. В известной мере он являлся также спором двух ветвей одного и того же «рода великого Владимира».