Бой Василия Буслаева с новгородцами

 

Жил Буславьюшка – не старился,

Живучись, Буславьюшка преставился.

Оставалось у Буслава чадо милое,

Милое чадо рожоное,

Молодой Васильюшка Буславьевич.

Стал Васенька на улочку похаживать,

Не легкие шуточки пошучивать:

За руку возьмет – рука прочь,

За ногу возьмет – нога прочь,

А которого ударит по горбу ‑

Тот пойдет, сам сутулится.

И говорят мужики новгородские:

«Ай же ты, Васильюшка Буславьевич!

Тебе с этою удачей молодецкою

Наквасити река будет Волхова».

Идет Василий в широкие улочки,

Не весел домой идет, не радошен,

И стречает его желанная матушка,

Честна вдова Авдотья Васильевна:

«Ай же ты, мое чадо милое,

Милое чадо рожоное,

Молодой Васильюшка Буславьевич!

Что идешь не весел, не радошен?

Кто же ти на улушке приобидел?» –

«А никто меня на улушке не обидел.

Я кого возьму за руку – рука прочь,

За ногу кого возьму – нога прочь,

А которого ударю по горбу ‑

Тот пойдет, сам сутулится.

А говорили мужики новгородские,

Что мне с эстою удачей молодецкою

Наквасити река будет Волхова».

И говорит мать таковы слова:

«Ай же ты, Васильюшка Буславьевич!

Прибирай‑ка себе дружину хоробрую,

Чтоб никто ти в Новеграде не обидел».

И налил Василий чашу зелена вина,

Мерой чашу полтора ведра,

Становил чашу середи двора

И сам ко чаше приговаривал:

«Кто эту чашу примет одной рукой

И выпьет эту чашу за единый дух,

Тот моя будет дружина хоробрая!»

И садился на ременчат стул,

Писал скорописчатые ярлыки,

В ярлыках Васенька прописывал:

«Зовет‑жалует на почестен пир»;

Ярлычки привязывал ко стрелочкам

И стрелочки стрелял по Новуграду.

И пошли мужики новгородские

Из тоя из церквы из соборныя,

Стали стрелочки нахаживать,

Господа стали стрелочки просматривать:

«Зовет‑жалует Василий на почестен пир».

И собиралися мужики новгородские увалами,

Увалами собиралися, перевалами,

И пошли к Василью на почестен пир.

И будут у Василья на широком на дворе,

И сами говорят таковы слова:

«Ай же ты, Васильюшка Буславьевич!

Мы теперь стали на твоем дворе,

Всю мы у тя еству выедим

И все напиточки у тя выпьем,

Цветно платьице повыносим,

Красно золото повытащим».

Этыя речи ему не слюбилися.

Выскочил Василий на широкий двор,

Хватал‑то Василий червленый вяз,

И зачал Василий по двору похаживати,

И зачал он вязом помахивати:

Куда махнет – туда улочка,

Перемахнет – переулочек;

И лежат‑то мужики увалами,

Увалами лежат, перевалами,

Набило мужиков, как погодою.

И зашел Василий в терема златоверхие:

Мало тот идет, мало новой идет

Ко Васильюшке на широкий двор,

Идет‑то Костя Новоторжанин

Ко той ко чаре зелена вина

И брал‑то чару одной рукой,

Выпил эту чару за единый дух.

Как выскочит Василий со новых сеней,

Хватал‑то Василий червленый вяз,

Как ударил Костю‑то по горбу.

Стоит‑то Костя – не крянется,

На буйной голове кудри не ворохнутся.

«Ай же ты, Костя Новоторжанин!

Будь моя дружина хоробрая,

Поди в мои палаты белокаменны».

Мало тот идет, мало новой идет,

Идет‑то Потанюшка Хроменький

Ко Василью на широкий двор,

Ко той ко чаре зелена вина,

Брал‑то чару одной рукой

И выпил чару за единый дух.

Как выскочит Василий со новых сеней,

Хватал‑то Василий червленый вяз,

Ударит Потанюшку по хромым ногам:

Стоит Потанюшка – не крянется,

На буйной голове кудри не ворохнутся.

«Ай же Потанюшка Хроменький!

Будь моя дружина хоробрая,

Поди в мои палаты белокаменны».

Мало тот идет, мало новой идет,

Идет‑то Хомушка Горбатенький

Ко той ко чаре зелена вина,

Брал‑то чару одной рукой

И выпил чару за единый дух.

Того и бить не шел со новых сеней:

«Ступай‑ка в палаты белокаменны

Пить нам напитки сладкие,

Ества‑то есть сахарные,

А бояться нам в Новеграде некого!»

И прибрал Василий три дружины в Новеграде.

И завелся у князя новгородского почестен пир

На многих князей, на бояр,

На сильных могучиих богатырей.

А молодца Василья не почествовали.

Говорит матери таковы слова:

«Ай же ты, государыня матушка,

Честна вдова Авдотья Васильевна!

Я пойду к князьям на почестен пир».

Возговорит Авдотья Васильевна:

«Ай же ты, мое чадо милое,

Милое чадо рожоное!

Званому гостю место есть,

А незваному гостю места нет».

Он, Василий, матери не слушался,

А взял свою дружину хоробрую

И пошел к князю на почестен пир.

У ворот не спрашивал приворотников,

У дверей не спрашивал придверников,

Прямо шел во гридню столовую.

Он левой ногой во гридню столовую,

А правой ногой за дубовый стол,

За дубовый стол, в большой угол,

И тронулся на лавочку к пестно‑углу,

И попихнул Василий правой рукой,

Правой рукой и правой ногой:

Все стали гости в пестно‑углу;

И тронулся на лавочку к верно‑углу,

И попихнул левой рукой, левой ногой:

Все стали гости на новых сенях.

Другие гости перепалися,

От страху по домам разбежалися.

И зашел Василий за дубовый стол

Со своей дружиною хороброю.

Опять все на пир собиралися,

Все на пиру наедалися,

Все на почестном напивалися,

И все на пиру порасхвастались.

Возговорил Костя Новоторжанин:

«А нечем мне‑ка, Косте, похвастати;

Я остался от батюшки малешенек,

Малешенек остался и зеленешенек.

Разве тым мне, Косте, похвастати:

Ударить с вами о велик заклад

О буйной головы на весь на Новгород,

Окроме трех монастырей – Спаса преображения,

Матушки Пресвятой Богородицы,

Да ещё монастыря Смоленского».

Ударили они о велик заклад,

И записи написали,

И руки приложили,

И головы приклонили:

«Идти Василью с утра через Волхов мост;

Хоть свалят Василья до мосту,

– Вести на казень на смертную,

Отрубить ему буйну голову;

Хоть свалят Василья у моста, ‑

Вести на казень на смертную,

Отрубить ему буйну голову;

Хоть свалят Василья посередь моста, ‑

Вести на казень на смертную,

Отрубить ему буйну голову.

А уж как пройдет третью заставу,

Тожно больше делать нечего».

И пошел Василий со пира домой,

е весел идет домой, не радошен.

И стречает его желанная матушка,

Честна вдова Авдотья Васильевна:

«Ай же ты, мое чадо милое,

Милое чадо рожоное!

Что идешь не весел, не радошен?»

Говорит Васильюшка Буславьевич:

«Я ударил с мужиками о велик заклад:

Идти с утра на Волхов мост;

Хоть свалят меня до моста,

Хоть свалят меня у моста,

Хоть свалят меня посередь моста, ‑

Вести меня на казень на смертную,

Отрубить мне буйну голову.

А уж как пройду третью заставу,

Тожно больше делать нечего».

Как услышала Авдотья Васильевна,

Запирала в клеточку железную,

Подперла двери железные

Тым ли вязом червленыим.

И налила чашу красна золота,

Другую чашу чиста серебра,

Третью чашу скатна жемчуга,

И понесла в даровья князю новгородскому,

Чтобы простил сына любимого.

Говорит князь новгородский:

«Тожно прощу, когда голову срублю!»

Пошла домой Авдотья Васильевна,

Закручинилась пошла, запечалилась,

Рассеяла красно золото, и чисто серебро,

И скатен жемчуг по чисту полю,

Сама говорила таковы слова:

«Не дорого мне ни золото, ни серебро, ни скатен жемчуг.

А дорога мне буйная головушка

Своего сына любимого,

Молода Васильюшка Буслаева».

И спит Василий, не пробудится.

Как собирались мужики увалами,

Увалами собирались, перевалами,

С тыми шалыгами подорожными;

Кричат они во всю голову:

Ступай‑ка, Василий, через Волхов мост,

Рушай‑ка заветы великие!

И выскочил Хомушка Горбатенький,

Убил‑то он силы за цело сто,

И убил‑то он силы за другое сто,

Убил‑то он силы за третье сто,

Убил‑то он силы до пяти сот.

На смену выскочил Потанюшка Хроменький

И выскочил Костя Новоторжанин.

И мыла служанка, Васильева портомойница,

Платьица на реке на Волхове;

И стало у девушки коромыселко поскакивать,

Стало коромыселко помахивать,

Убило силы‑то за цело сто,

Убило силы‑то за другое сто,

Убило силы‑то за третье сто,

Убило силы‑то до пяти сот.

И прискочила ко клеточке железные,

Сама говорит таковы слова:

«Ай же ты, Васильюшка Буславьевич!

Ты спишь, Василий, не пробудишься,

А твоя‑то дружина хоробрая

Во крови ходит, по колен бродит».

Со сна Василий пробуждается,

А сам говорит таковы слова:

«Ай же ты, любезная моя служаночка!

Отопри‑ка дверцы железные».

Как отперла ему двери железные,

Хватал Василий свой червленый вяз

И пришел к мосту ко Волховскому,

Сам говорит таковы слова:

«Ай же любезная моя дружина хоробрая!

Поди‑тко теперь опочив держать,

А я теперь стану с ребятами поигрывать».

И зачал Василий по мосту похаживать,

И зачал он вязом помахивать:

Куда махнет – туда улица,

Перемахнет – переулочек;

И лежат‑то мужики увалами,

Увалами лежат, перевалами,

Набило мужиков, как погодою.

И встрету идет крестовый брат,

Во руках несет шалыгу девяноста пуд,

А сам говорит таковы слова:

«Ай же ты, мой крестовый брателко,

Молодой курень, не попархивай,

На своего крестового брата не наскакивай!

Помнишь, как учились мы с тобой в грамоты:

Я над тобой был в то поры больший брат,

И нынь‑то я над тобой буду больший брат».

Говорит Василий таковы слова:

«Ай же ты, мой крестовый брателко!

Тебя ля черт несет навстрету мне?

А у нас‑то ведь дело деется, ‑

Головами, братец, играемся».

И ладит крестовый его брателко

Шалыгой хватить Василья в буйну голову.

Василий хватил шалыгу правой рукой,

И бил‑то брателка левой рукой,

И пинал‑то он левой ногой, ‑

Давно у брата и души нет;

И сам говорил таковы слова:

«Нет на друга на старого,

На того ли на брата крестового, ‑

Как брат пришел, по плечу ружье принес».

И пошел Василий по мосту с шалыгою.

И навстрету Васильюшку Буслаеву

Идет крестовый батюшка, старичище‑пилигримище:

На буйной голове колокол пудов во тысячу,

Во правой руке язык во пятьсот пудов.

Говорит старичище‑пилигримище:

«Ай же ты, мое чадолко крестовое,

Молодой курень, не попархивай,

На своего крестового батюшка не наскакивай!»

И возговорит Василий Буславьевич:

«Ай же ты, мой крестовый батюшка!

Тебя ли черт несет во той поры

На своего на любимого крестничка?

А у нас‑то ведь дело деется, ‑

Головами, батюшка, играемся».

И здынул шалыгу девяноста пуд,

Как хлыстнул своего батюшка в буйну голову,

Так рассыпался колокол на ножевые черенья:

Стоит крестный – не крянется,

Желтые кудри не ворохнутся.

Он скочил батюшку против очей его

И хлыстнул‑то крестного батюшка

В буйну голову промеж ясны очи ‑

И выскочили ясны очи, как пивны чаши.

И напустился тут Василий на домы на каменные.

И вышла Мать Пресвятая Богородица

С того монастыря Смоленского:

«Ай же ты, Авдотья Васильевна!

Закличь своего чада милого,

Милого чада рожоного,

Молода Васильюшка Буслаева,

Хоть бы оставил народу на семена».

Выходила Авдотья Васильевна со новых сеней,

Закликала своего чада милого.

 

Смерть Василия Буслаева

 

Под славным великим Новым‑городом,

По славному озеру по Ильменю

Плавает‑поплавает сер селезнь,

Как бы ярой гоголь доныривает, ‑

А плавает‑поплавает червлен карабль

Как бы молода Василья Буслаевича,

А и молода Василья со его дружиною хоробраю,

Тридцать удалых молодцов:

Костя Никитин корму держит,

Маленький Потаня на носу стоит,

А Василе‑ет по кораблю похаживает,

Таковы слова поговаривает:

«Свет моя дружина хоробрая,

Тридцать удалых добрых молодцов!

Ставьте карабль поперек Ильменя,

Приставайте молодцы ко Нову‑городу!»

А и тычками к берегу притыкалися,

Сходни бросали на крутой бережок.

Походил тут Василей

Ко своему он двору дворянскому,

И за ним идут дружинушка хоробрая,

Только караулы оставили.

Приходит Василей Буслаевич

Ко своему двору дворянскому,

Ко своей сударыне матушке,

Матерой вдове Амелфе Тимофеевне.

Как вьюн, около ее увивается,

Просит благословение великое:

«А свет ты, моя сударыня матушка,

Матера вдова Амелфа Тимофеевна!

Дай мне благословение великое ‑

Идти мне, Василью, в Ерусалим‑град

Со своею дружиною хоробраю,

Мне‑ка Господу помолитися,

Святой святыни приложитися,

Во Ердане‑реке искупатися».

Что взговорит матера Амелфа Тимофеевна:

«Гой еси ты, мое чадо милая,

Молоды Василей Буслаевич!

То коли ты пойдешь на добрыя дела,

Тебе дам благословение великое;

То коли ты, дитя, на разбой пойдешь,

И не дам благословения великова,

А и не носи Василья сыра земля!»

Камень от огня разгорается,

А булат от жару растопляется, ‑

Материна сердце распущается,

И дает она много свинцу‑пороху,

И дает Василью запасы хлебныя,

И дает оружье долгомерное.

«Побереги ты, Василей, буйну голову свою!»

Скоро молодцы собираются

И с матерой вдовой прощаются.

Походили оне на червлен карабль,

Подымали тонки парусы полотняныя,

Побежали по озеру Ильменю.

Бегут оне уж сутки‑другия,

А бегут уже неделю‑другую,

Встречу им гости‑карабельщики:

«Здравствуй, Василей Буслаевич!

Куда, молодец, поизволил погулять?»

Отвечает Василей Буслаевич:

«Гой еси вы, гости‑карабельщики!

А мое‑та ведь гулянье неохотное:

Смолода бита, много граблена,

Под старость надо душа спасти.

А скажите вы, молодцы, мне прямова путя

Ко святому граду Иерусалиму».

Отвечают ему гости‑карабельщики:

«А и гой еси, Василей Буслаевич!

Прямым путем в Ерусалим‑град

Бежать семь недель,

А окольной дорогой – полтора года:

На славном море Каспицкием,

На том острову на Куминскием

Стоит застава крепкая,

Стоят атаманы казачия,

Не много, не мало их – три тысячи;

Грабят бусы‑галеры,

Разбивают червлены карабли».

Говорит тут Василей Буслаевич:

«А не верую я, Васюнька, ни в сон ни в чох,

А и верую в свой червленой вяз.

А беги‑ка‑тя, ребята, вы прямым путем!»

И завидел Василей гору высокую,

Приставал скоро ко круту берегу,

Походил‑су Василей сын Буслаевич

На ту ли гору Сорочинскую,

А за ним летят дружина хоробрая.

Будет Василей в полугоре,

Тут лежит пуста голова,

Пуста голова – человечья кость.

Пнул Василей тое голову с дороги прочь,

Просвещится пуста голова человеческая:

«Гой еси ты, Василей Буславьевич!

Ты к чему меня, голову побрасоваешь?

Я, молодец, не хуже тебя был,

Умею, я, молодец, валятися

А на той горе Сорочинския.

Где лежит пуста голова,

Пуста голова молодецкая,

И лежать будет голове Васильевой!»

Плюнул Василей, прочь пошел.

«Али, голова, в тебе враг говорит

Или нечистой дух!»

Пошел на гору высокую,

На самой сопки тут камень стоит,

В вышину три сажени печатныя,

А и через ево только топор подать,

В долину три аршина с четвертью.

И в том‑та подпись подписана:

«А кто‑де станет у каменя тешиться,

А и тешиться‑забавлятися,

Вдоль скакать по каменю, ‑

Сломить будет буйну голову».

Василей тому не верует,

Приходил со дружиною хороброю,

А и тешиться‑забавлятися,

Поперек тово каменю поскакивати,

А вдоль‑та ево не смеют скакать.

Пошли со горы Сорочинския,

Сходят оне на червлен карабль,

Подымали тонки парусы полотняные,

Побежали по морю Каспицкому,

На ту на заставу карабельную,

Где‑та стоят казаки‑разбойники,

А стары атаманы казачия.

На пристани их стоят сто человек

А и молоды Василей на пристань стань,

Сходни бросали на крут бережок,

И скочил‑та Буслай на крут бережок,

Червленым вязом попирается.

Тут караульщики, удалы добры молодцы,

Все на карауле испужалися,

Много его не дожидаются,

Побежали с пристани карабельныя

К тем атаманам казачиям.

Атаманы сидят не дивуются,

Сами говорят таково слово:

«Стоим мы на острову тридцать лет,

Не видали страху великова,

Это‑де идет Василей Буславьевич:

Знать‑де полетка соколиная,

Видеть‑де поступка молодецкая!»

Пошагал‑та Василей со дружиною,

Где стоят атаманы казачия.

Пришли оне, стали во единой круг,

Тут Василей им поклоняется,

Сам говорит таково слово:

«Вздравствуйте, атаманы казачия!

А скажите вы мне прямова путя

Ко святому граду Иерусалиму».

Говорят атаманы казачия:

«Гой еси, Василей Буслаевич!

Милости тебе просим за единой стол хлеба кушати!»

Втапоры Василей не ослушался,

Садился с ними за единой стол.

Наливали ему чару зелена вина в полтора ведра,

Принимает Василей единой рукой

И выпил чару единым духом

И только атаманы тому дивуются,

А сами не могут и по полуведру пить.

И хлеба с солью откушали,

Собирается Василей Буслаевич

На свой червлен карабль.

Дают ему атаманы казачия подарки свои:

Первую мису чиста серебра

И другую – красна золота,

Третью – скатнова жемчуга.

За то Василей благодарит и кланеется,

Просит у них до Ерусалима провожатова.

Тут атаманы Василью не отказовали,

Дали ему молодца провожатова,

И сами с ним прощалися.

Собирался Василей на свой червлен корабль

Со своею дружиною хоробраю,

Подымали тонки парусы полотняныя,

Побежали по морю Каспицкому.

Будут оне во Ердан‑реке,

Бросали якори крепкия,

Сходни бросали на крут бережок.

Походил тут Василей Буслаевич

Со своею дружиною хороброю в Ерусалим‑град.

Пришел во церкву соборную,

Служил обедни за здравие матушки

И за себя, Василья Буслаевича,

И обедню с панафидою служил

По родимом своем батюшке

И по всему роду своему.

На другой день служил обедни с молебнами

Про удалых добрых молодцов,

Что смолоду бито, много граблено.

И ко святой святыне приложился он,

И в Ердане‑реке искупался.

И расплатился Василей с попами и с дьяконами,

И которыя старцы при церкви живут, ‑

Дает золотой казны не считаючи.

И походит Василей ко дружине из Ерусалима

На свой червлен карабль.

Втапоры ево дружина хоробрая

Купалися во Ердане‑реке,

Приходила к ним баба залесная,

Говорила таково слово:

«Почто вы купаетесь во Ердан‑реке?

А некому купатися, опричь Василья Буславьевича,

Во Ердане‑реке крестился

Сам Господь Иисус Христос;

Потерять ево вам будет,

Большова атамана Василья Буславьевича».

И оне говорят таково слово:

«Наш Василей тому не верует,

Ни в сон, ни в чох».

И мало время поизойдучи,

Пришел Василей ко дружине своей,

Приказал выводить карабль из устья Ердань реки.

Подняли тонкие парусы полотняны,

Побежали по морю Каспицкому,

Приставали у острова Куминскова,

Приходили тут атаманы казачия

И стоят все на пристани карабельныя.

А и выскочил Василей Буслаевич

Из своего червленаго карабля.

Поклонились ему атаманы казачия:

«Здравствуй, Василей Буслаевич!

Здорово ли съездил в Ерусалим‑град?»

Много Василей не баит с ними,

Подал письмо в руку им,

Что много трудов за их положил:

Служил обедни с молебнами за их, молодцов.

Втапоры атаманы казачия звали Василья обедати,

И он не пошел к ним,

Прощался со всеми теми атаманы казачьими,

Подымали тонкие парусы полотняныя,

Побежали по морю Каспицкому к Нову‑городу

А и едут неделю споряду, А и едут уже другую,

И завидел Василей гору высокую Сорочинскую,

Захотелось Василью на горе побывать

Приставали к той Сорочинской горе,

Сходни бросали на ту гору,

Пошел Василей со дружиною

И будет он в полгоры,

И на пути лежит пуста голова, человечья кость,

Пнул Василей тое голову с дороги прочь,

Провещится пуста голова:

«Гой еси ты, Василей Буслаевич!

К чему меня, голову, попиноваешь

И к чему побрасоваешь?

Я, молодец, не хуже тебя был,

Да умею валятися на той горе Сорочинские

Где лежит пуста голова,

Лежать будет и Васильевой голове!»

Плюнул Василей, прочь пошел

Взошел на гору высокую,

На ту гору Сорочинскую,

Где стоит высокой камень,

В вышину три сажени печатныя,

А через ево только топором подать,

В долину – три аршина с четвертью

И в том та подпись подписана:

«А кто де у камня станет тешиться,

А и тешиться‑забавлятися,

Вдоль скакать по каменю, ‑

Сломить будет буйну голову».

Василей тому не верует,

Стал со дружиною тешиться и забавлятися,

Поперек каменю поскаковати.

Захотелось Василью вдоль скакать,

Разбежался, скочил вдоль по каменю ‑

И не доскочил только четверти

И тут убился под каменем.

Где лежит пуста голова,

Там Василья схоронили.

Побежали дружина с той Сорочинской горы

На свой червлен карабль

Подымали тонки парусы полотняныя,

Побежали ко Нову‑городу

И будут у Нова‑города,

Бросали с носу якорь и с кормы другой,

Чтобы крепко стоял и не шатался он.

Пошли к матерой вдове,

к Амелфе Тимофеевне,

Пришли и поклонилися все,

Письмо в руки подали.

Прочитала письмо матера вдова, сама заплакала,

Говорила таковы слова

«Гой вы еси, удалы добры молодцы!

У меня ныне вам делать нечево

Подите в подвалы глубокия,

Берите золотой казны не считаючи».

Повела их девушка‑чернавушка

К тем подвалам глубокиим,

Брали они казны по малу числу,

Пришли оне к матерой вдове,

Взговорили таковы слова:

«Спасиба, матушка Амелфа Тимофеевна,

Что поила‑кормила,

Обувала и одевала добрых молодцов!»

Втапоры матера вдова Амелфа Тимофеевна

Приказала наливать по чаре зелена вина,

Подносит девушка‑чернавушка

Тем удалым добрым молодцам,

А и выпили оне, сами поклонилися,

И пошли добры молодцы, кому куды захотелося.

 

Молодец и Горе

 

Жил‑был у батюшки, у матушки единый сын,

Захотелося на чужую на дальнюю сторонушку погуляти.

Отдавает ему отец, матушка

На ножки сапожки турец сафьян,

И пошили ему шубоньку дорогую,

И дали шапоньку ему черных соболей,

И давают ему денег пятьдесят рублей со полтиною.

Говорят ему, наказывают

Таковые словеса разумные:

«Чадо наше милое,

Чаделко наше любимое!

И будешь ты на чужей на дальней на сторонушке,

И прошла‑пролегла дорожка

Мимо тот царев кабак:

И не ходи‑тко ты на царев кабак,

Не пей чарочки зелена вина.

Как выпьешь ты чарочку зелена вина,

Возьмут твою шапоньку черных соболей,

И возьмут твою шубоньку дорогую,

И возьмут сапожки турец сафьян,

И бросят тебе лапотки липовые,

Подержаны, поношены да брошены.

И бросят тебе рогоженку липовую,

Подержану, поношену да брошену;

И возьмут денег пятьдесят рублей со полтиною».

Еще говорят ему, наказывают:

«Будешь ты как, хмельная головушка,

И будешь на почестном на большом пиру,

Не садись во место во большее:

Буде стоишь места большего,

Так посадят тебя во место во большее;

А буде не стоишь места большего,

Так осмеются люди добрые

И удалые дородны добры молодцы».

Еще говорят ему, наказывают

Таковые словеса разумные: «Не водись со женщиной кабацкою».

И пошел дородный добрый молодец

Путем, широкою дорогою.

Прошла‑пролегла дорожка мимо царев кабак

И мимо кружало государево.

Выходила женщина кабацкая:

Личушко у ней – будто белый снег,

Глазушки – будто ясна сокола,

Бровушки – будто черна соболя.

Говорит ему словеса приличные:

«Ай же ты, упав дородный добрый молодец!

Зайди, зайди на царев кабак,

Выпей винца не со множечко,

Облей‑обкати свое ретивое сердечушко,

Развесели свою младую головушку,

Ходючись‑бродючись по той чужой по дальней сторонушке».

Не послушал наказа отца‑матерня,

И взяла она под рученьку под правую,

И ведет она на царев кабак,

И говорит словеса приличные:

«Как будешь ухмельная головушка,

Так провожу я тебя до своего до подворьица

И до своего до поместьица,

И тут я с тобою спать лягу».

И приходил он на царев кабак,

Крест кладет по‑писаному,

Поклон ведет по‑ученому,

На все на три, на четыре на сторонушки.

Все глядят удалы дородны добры молодцы.

Един удалый дородный добрый молодец

Выходит за столика дубового,

И наливал чару зелена вина,

И подносил упаву добру молодцу:

«Выпей, выпей винца не со множечко,

Облей‑обкати свое ретивое сердечушко

И развесели свою младую головушку».

Он взял чарочку зелена вина

И повыглядел, высмотрел чарочку:

Во той во чарочке от края ключом кипит,

А посереди чарочки дым столбом стоит,

А в руках тая чарочка как огонь горит.

И выпил чарочку зелена вина,

И тут добрый молодец и спать залег.

Сняли его шубоньку дорогую,

Взяли шапоньку черных соболей,

Сняли сапожки турец сафьян

И взяли денег пятьдесят рублей со полтиною.

И бросили лапотки ему липовые,

Подержаны, поношены да брошены,

И бросили ему рогоженку липову,

Подержану, поношену да брошену.

И спит молодец, просыпается,

Просыпается и пробуждается:

Лег молодец – как маков цвет,

А стал молодец – как мать родила.

И сел на брусову белу лавочку,

Закручинился молодец, запечалился:

«Не послушался я наказа отца‑матерня!»

Повыскочит Горюшко из запечья,

Стало Горюшко по кабаку поскакивати,

Поскакивает да поплясывает,

Поплясывает да выговаривает:

«Ай же ты, упав дородный добрый молодец!

Не кручинься‑ка ты, не печалуйся,

Учись горемычного прштевочке:

„В горе жить – не кручинну быть!"» –

«Умей меня, Горюшко, кормить‑поить,

Кормить‑поить, хорошо водить,

Учись горемычного припевочке».

Все пошли добры молодцы на почестен пир

И взяли, взяли в руки по калачику;

А ему было идти не во чем,

А взять калачика не во что.

Проговорит Горюшко серое:

«Надевай ты тулупец рогозенный,

Опоясывай по подольчику опоясочкой,

Обувай лапотки липовы

И учись ходить за…».

Надевал он тулупец рогозенный,

Опоясывал по подольчику опоясочкой,

И лапотки обувает липовы,

И пошел на почестен пир.

Он крест кладет по‑писаному,

Поклон ведет по‑ученому,

На все на три, на четыре сторонушки.

И все глядят многи добрые людюшки:

По кресту дородный добрый молодец

Ученого он отца, матери,

И по поклончикам дородный добрый молодец

Разумного роду‑племени;

Посадить его во место во меньшее, ‑

Так быть ему кусочек поданный,

А пить чарочка ожурёная;

А посадить его во место во большее, ‑

Так осмеются многи добры людюшки.

Посадили его осеред стола.

И ел молодец досыта,

И пил молодец долюби,

И тут молодец и спать залег за золот стол.

И спит молодец, просыпается,

Просыпается, пробуждается.

Проговорят многи добрые людюшки:

«Ай же ты, упав дородный добрый молодец!

Поди задайся ко купцу ко богатому на двенадцать лет:

Наживешь ты денег пятьдесят рублей,

Наживешь ты шубоньку дорогую,

Наживешь сапожки турец сафьян

И шапоньку черных соболей».

И пошел дородный добрый молодец,

Задался ко купцу ко богатому на двенадцать лет:

И день по день, и неделя по неделе, и год по год,

Быв как трава растет:

Прошло времечка двенадцать лет.

И нажил он себе денег шестьдесят рублей со полтиною,

И нажил шубоньку дорогую,

И нажил сапожки турец сафьян

И шапоньку черных соболей.

Скажут ему добрые людюшки:

«Ай же ты, упав дородный добрый молодец!

Не ходи на почестный пир,

А поженись‑ка ты, удаленький добрый молодец,

Возьми ты душку, душку девушку».

Проговорит Горюшко серое:

«Не слушай ты чужих умов‑разумов,

Не женись, не бери душки, душки девушки;

Поди ты на царев кабак

И пей вина кабацкого

И закусывай медами стоялыма,

Стоялыма медами, сладкима».

И ушел упав на царев кабак,

И пил винца кабацкого

И закусывал медами стоялыма,

Стоялыма медами, сладкима,

И пропивал денег шестьдесят рублей со полтиною,

Пропивал шубоньку дорогую,

И сапожки турец сафьян,

И шапоньку черных соболей.

Пошел дородный добрый молодец

Ко черной реке ко Смородине,

И приходил ко черной реке ко Смородине,

Закричал добрый молодец громким голосом:

«Перевозчики вы, перевозчики!

Перевезите меня на тую на сторону».

Все проговорят перевозчики:

«Есть ли у тебя дать перевозного?» –

«Перевозного дать нечего». ‑

«А без перевозного мы не перевезем».

И сел он на камешек,

Закручинился, запечалился,

Пораздумался и порасплакался,

Повесил буйную голову,

Утупил ясные очи во сыру землю,

Хочет, хочет добрый молодец

Посягнуться на свои руки белые

Во тую черну реку Смородину.

А проговорят перевозчики:

«Перевезем мы на тую на сторону

Удалого дородна добра молодца».

Перевезли его как на тую на сторону,

Повернулся добрый молодец ясным соколом,

Подкладывал крыльица бумажные,

Поднимался выше леса под самую под облаку.

Он летит ясным соколом,

А Горюшко вслед черным вороном

И кричит громким голосом:

«Ай же ты, упав дородный добрый молодец!

Хочешь улететь – да не улететь:

Не на час я к тебе, Горе, привязалося».

Падет добрый молодец на сыру землю,

Повернулся добрый молодец серым волком;

Стал добрый молодец серым волком поскакивать,

Горюшко вслед собакою,

Само бежит, кричит громким голосом:

«Ай же ты, упав дородный добрый молодец!

Хочешь ускочить – да не ускочишь:

Не на час я к тебе, Горе, привязалося».

Хочет, хочет добрый молодец

Завернуться на боярский двор,

Задаться ко боярину на двенадцать лет,

И проговорит Горюшко серое:

«Ай же ты, упав дородный добрый молодец!

Не слушай ты чужих умов‑разумов,

Не ходи ты на боярский двор,

Не корми чужого отца, матери».

Велит Горюшко идти во честные во монастыри,

Велит Горюшко постричься и посхимиться.

И шел добрый молодец во честные во монастыри,

Постригся добрый молодец и посхимился.

И прошло тому времечка ровно три года,

И тут ему, добру молодцу, и смерть пришла.

 

Рахта Рагнозерский

 

Как во той ли губернии во Олонецкой,

Ай во том уезде во Пудожском,

В глухой деревне в Рагнозере,

Во той ли семье у Прокина

Как родился удалый добрый молодец.

Росту он был аршинного,

А весу был пудового,

Именем его назвали Иванушкой,

Неизвестный был его батюшка.

А стал тут молодец растеть‑матереть,

И занялся он промыслом крестьянскиим.

И была у него сила необыкновенная:

Для двенадцати дровень приправы принашивал,

И на лыжах зимой к дому он прихаживал,

Он правой рукой дом поднимал,

А левой лыжи под угол совал.

И много он рыбы налавливал,

И рыбы мужикам он раздаивал.

А те мужики рагнозерские

Отправлялись они с рыбой в Каргополь;

В Каргополе их рыбы не приняли,

И поехали они тогда на Вологду;

А и в Вологде у них рыбы не приняли,

И поехали они в каменну Москву,

И приезжали они к каменну Москву.

А в те поры да в тое времечко

Во тую ли каменну Москву

Приезжал борец неверный,

И говорит он князю московскому:

«Уж ты ладь мне, князь, поединщика,

Чтобы мог он со мной справиться,

А не даешь мне поединщика,

Дак вашу ли каменну Москву я огнем сожгу».

И много тут находилось удалых добрых молодцев,

Борцов сильных матерыих;

Всех борол борец неверный,

А других и насмерть валил.

Как из‑под той‑то стороны, а из‑под сиверской,

Как стоят тут мужички рагнозерские,

А сами говорят таково слово:

«Ну уж наш‑то бы Рахта этого борца в кучу смял».

И приходит человек к ним неизвестный И их спрашивает:

«Кто есть у вас Рахта Рагнозерский?» –

«А наш‑то Рахта Рагнозерский этого борца в кучу сомнет».

И садили тут мужиков рагнозерскиих

А во те ли погреба глубокие,

И посылали они скора гонца

Во ту деревню Рагнозерскую.

И приезжает скорый гонец

Он в ту деревню Рагнозерскую,

И говорит гонец московский:

«Здесь ли живет Рахта Рагнозерский?»

И отвечает ему женщина:

«Что здесь живет Рахта Рагнозерский,

Но ушел он в лес за вязями.

Но только ты послушай, добрый молодец.

Когда придет он с работушки,

Не серди ты его голодного

И не спрашивай холодного».

И сидит тут гонец под окошечком,

И смотрит он в леса дикие

Иль на тое на озерушко,

И видит он на озерушке –

Как остров с места движется.

И говорит он тут этой женщине:

«А скажи ты мне правду, женщина,

Что я вижу здесь на вашем озере –

Будто остров с места движется».

И отвечает ему женщина:

«Посмотри‑ка ты внимательно –

Это Рахта идет с вязями,

Идет с вязями, со полозьями,

А с полозьями, с копыльями».

И приходил тут добрый молодец

А и к своему дому старому,

И скидал он с плеч свою ношицу,

Правой рукой он хату поднимал,

А левой рукой лыжи под пол подсовывал.

И приходит он в свою хату теплую,

И собирала ему обед женщина,

И наелся тут Рахта досыта.

И вставает тут гонец московский,

И говорит он тут Рахте таковы слова:

«Ой же ты, Рахта Рагнозерский,

А послушай‑ка ты князя московского,

А сходи‑ка ты в Москву на бореньице,

А со неверным сходи на состязаньице».

И говорит тут Рахта Рагнозерский:

«Я послушаю князя московского,

Я схожу в Москву на бореньице,

Со неверным на состязаиьице,

И скажи – когда буду я в каменной Москве,

То где мне искать князя московского?»

И говорит тут гонец московский:

«Когда будешь ты в каменной Москве,

То спроси ты князя московского,

И скажут тебе все доподлинно».

И гонец на коня садится,

А Рахта на лыжах становится

И попереди гонца в Москву ставится.

И вот искал он князя московского.

И кормили, поили тут его, молодца.

И приезжает тут гонец московский

Во тую ли каменну Москву,

И говорит он таковы слова:

«Есть ли здесь Рахта Рагнозерский?» –

«Есть таков, Рахта называется».

И говорит тут гонец московский:

«Держите его сутки голодного,

Голодного и холодного,

А потом спущайте на бореньице,

А со неверным на состязаньице».

И держали его сутки голодного,

И спущали его на бореньице,

А со неверным на состязаньице.

И выходит тут добрый молодец,

А тут ли Рахта Рагнозерский,

Со борцом на бореньице,

Со неверныим на состязаньице.

И говорит тут Рахта Рагнозерский:

«А боротися‑то <