Год К. С. Ночь с 14-го на 15-й день Летних волн

 

1

 

Они сидели с пустыми бокалами и таращились друг на друга через стол. Супруги! Два подвыпивших несчастья, одуревших от гитарных переборов, под которые курица и та ощутит себя орлицей и воспарит. Они и воспарили, забыв, что струна не может звенеть вечно, даже такая. Сжигали вечно глупых мотыльков свечи, чуть заметно вздыхали вместе с теплым ветром занавески, в окна и нос лез пряный аромат – цвело что-то местное. Лето в дорогу еще не собиралось, лето еще звенело.

– Мой дружок меня поцеловал, ночь бросает звездные огни…

Мужчина напротив вздрогнул, и Матильда поняла, что поет. Дожили! Куда вóрон, туда и ворона! Удивленная досада петь не мешала, только руки вдруг стали лишними – пришлось схватить бокал. Бонифаций ожил, налил.

– Никому его я не отдам, – промурлыкала принцесса, понимая, что получается двусмысленно и… весело! – Только с темной ночкой разделю…

По-алатски муженек не понимал, отчего стало еще смешней. Женщина подбежала к окну, плеснула в невидимые цветы – поделилась с ночью и нечистью, после чего расхохоталась уже откровенно. Это было заразно, ибо Бонифаций немедленно разоржался и оказался возле жены. Не будь аспид супругом, Великолепная Матильда знала бы, что делать, а так пусть сам соображает, аспид бровастый…

Аспид сообразил, только им помешали. Стук в дверь был негромким и четким. Так стучат, когда действительно нужно, только кому? Не Этери же рожать собралась? Рановато, разве что они с Алвой совсем сдурели! Принесла картинку… Художница!

– Твое преосвященство, – потребовали из коридора, – соизвольте протрезветь.

– Откроешь? – буркнула Матильда, наспех завязывая пояс.

Бонифаций уже отодвигал засовы. Вошедший Алва был подтянут и отрешен, хоть сейчас в поход. Песни кончились, это женщина поняла сразу.

– Я бы предпочел, чтобы эту ночь вы посвятили друг другу, – равнодушно извинился кэналлиец, – но обстоятельства переменились. Мне надо ехать, причем немедленно. Сударыня, вы либо идете спать, либо остаетесь, но в таком случае вы остаетесь с нами если не навсегда, то до конца… осени, в которую мы почти угодили.

– Она остается, – рыкнул Бонифаций. – Мориски?

– Нет. Ко мне явился выходец. – Подобным тоном Адриан говорил о своих магнусах. – Понять этих господ сложно, но главное, надеюсь, разобрать удалось. По ее словам…

– «Ее?» – взмахнул бровями Бонифаций.

– Это дама. Я косвенно поспособствовал тому, что она оказалась в своем нынешнем положении. Это и позволило ей найти меня, а мне – ее принять. Моя покойная гостья утверждает, что нескольким городам, один из которых наверняка Оллария, грозит участь Надора. По ее мнению, я в состоянии если не предотвратить опасность, то придержать, но для этого должен оказаться на месте. Она берется меня провести.

– Врет! – аж задохнулась алатка. – Нагло! Олларию спасать… Как бы не так! Выходец чего только не наплетет, чтоб уволочь…

– Не думаю. – Ворон взял флягу с касерой, тщательно закупорил и положил на дальний край стола. Пододвинул стул, сел, недвусмысленно отсекая супругов от любимого пойла. – Она счастлива и, как следствие, никому не желает зла. Напротив, нашей даме хочется, чтобы живые оставались таковыми подольше. Кроме того, она не слишком развита и вряд ли способна на подобные выдумки, разве что ей подсказывает Леворукий… Тогда мне тем более надо идти, а дороги мертвых короче наших.

– Ты что? – вконец оторопела Матильда. – С ней собрался?! С этой?! Она же по твоей вине сдохла, теперь у нее над тобой власть! Иначе б она сюда не добралась…

– Будь так, радость моя, – перебил Бонифаций, и плечи принцессы обхватила мужская лапища – теплая такая лапища, сильная… – мы бы сейчас с тобой, беды не чая, сон вкушали, а Рокэ, избегнув когтей, все позабыл бы…

– А ведь точно, дрыхли бы мы! – От сердца совсем немного, но отлегло. – Только все равно заманивает, тварь! Уйдет он с ней, и с концами!

– Уйду, – спокойно подтвердил Алва, – это не обсуждается. Тревога может оказаться ложной, но посмотреть необходимо. И, сударыня, вы правы, я ухожу с концами. Война на севере вряд ли в пристойном состоянии, да и с Рудольфом пора ругаться… Мы больше не имеем права тянуть и беречься, нужно рискнуть, но разрубить все узлы.

– И потому регент и Первый маршал заживо лезет в могилу?! Это не последняя война и не последняя беда. Если отдать все сейчас, кто будет вашим Талигом завтра?

– Так думаете не только вы, но и Рудольф. – Алва улыбнулся, и Матильда на старости лет едва не уподобилась лисоньке Этери. – Только я далеко не «всё», кроме того… Разве я похож на то, что можно взять и «отдать»?

– На императора ты похож, – хмыкнул Бонифаций. – Если подумать, уже года три…

– Омерзительно. Особенно с учетом всяческих пророчеств…

 

2

 

Что святая обязанность кавалера – развлекать дам (любых!), Марсель уяснил года в четыре. Обычно виконт справлялся с этим шутя, но на сей раз возникли трудности. Выходца не угостишь, а для флирта капитан Гастаки была слишком мертва, мощна и верна супругу. Оставалось вести светскую беседу, что Марсель и делал, ощущая себя скачущим с кочки на кочку через полное ягод и пиявок болотце. В первую лужу виконт плюхнулся, упомянув «пантерок». От былых соратниц капитана Гастаки затрясло, как трясет вояку от дезертиров, а верную супругу – от развратниц.

– Никчемные шлюшонки! – ревела Зоя. – Увязались за мной, чтобы ловить штаны! Ненавижу… Дуры вертлявые. Ни ума, ни совести, только б лизаться… Я потопила фельпский флагман, я не давала бездельничать гайифским болванам, я бы спасла и флот, и битву, если б не самозваные адмиралы и не эти дуры! Якорь им в глотку, угробить «Пантеру» и вертеть задом перед врагами… Сучки несытые, сожри их зубан! Завидели кобелей, и последние мозги вон…

– Сударыня, – попытался выбраться из лужи один из упомянутых кобелей, – а что вы сделали с другими вашими офицерами? С теми, кто был на одной вилле с вами? Почему они вообразили себя крысами?

– Это не мы! – отреклась Зоя. – Мы с Арнольдом такого не делаем. Не умеем, не знаем, не хотим! Я ушла за тем, кого всегда ждала, я не оглядывалась… Я не хотела забирать этих, нет, не хотела. Зачем мне они? А они уцепились, не уснули и уцепились… Так бывает: сперва вытечет, потом натечет другое. То, что рядом… Оно не страшное для горячих, оно никакое, просто так вышло. Может, я слишком злилась, и они не уснули, может, они в это время про меня же, за моей спиной… Тогда сами виноваты, мерзавки, но я не хотела. Так вышло, но мне все равно.

– Мне тоже вообще-то, – совершенно честно признал Валме, – хотя, когда женщина так кусается, это неприятно. А почему я не уснул и вообще смотрю и не крысею?

– Не уснул, потому что кровь. Не твоя, но для не-сна хватает. Я сперва так думала, но, может, дело уже в тебе. Ты очень не наш, ты ничей. Совсем.

– Этого еще не хватало! Если я совсем ничей, как же я с вами пойду?

– Ты не пойдешь. Он не хочет.

– А кто его спрашивает? Я хочу, и я пойду, главное – пройти. Я не застряну в этой вашей дыре, или где вы там ходите?

– От холода к холоду и еще там, где горячие говорили то, что мы слышим. В этом доме многое сказано. Мы можем входить и звать.

– А забирать?

– Только если ответят и захотят. И еще виновных…

Виновные Марселя не заботили.

– Я отвечу и захочу, – твердо сказал виконт. – Надо сказать что-то определенное или можно импровизировать?

– Чего можно, якорь тебе под хвост?!

– Чтобы пойти с вами, – терпеливо уточнил Валме, – нужно знать особые слова или хватит чего-то вроде «капитан Гастаки, я желаю идти с Рокэ Алвой и обязуюсь не иметь к вам никаких претензий»?

– Ты в самом деле хочешь. – Мертвая дама смотрела в упор, но страшным это не было, то есть страшным по-сказочному. Вот если б Валме требовалось жениться или хотя бы согрешить, тогда это был бы не страх, а целый ужас. – И ты сможешь пройти, но какой же ты горячий!

– Прошу меня простить. Это доставляет вам неудобства?

– Нет, раскуси тебя зубан! Мне это никак, но хотела бы я глянуть на того, кто за тобой придет, а ведь такие быть должны!

– Пожалуй… Хотя я вроде бы лишнего не говорю. И Валмон, это наше имение, пока не провалился… Кстати, вы ничего про Рожу не знаете? Это маска такая. Ей, если Коко не врет, пара тысяч лет. С одной стороны она золотая с черным, с другой – наоборот. Висит на стене в Олларии, а потом падает, и случается какая-то гадость.

– Мы не знаем, что случалось до того, как мы остыли. Две тысячи лет назад Она уже была и могли быть те, кто служит Ей, но эта вещь не от Нее. Ты говоришь, эта маска…

– Грохается, – подсказал Марсель. – Один раз она шмякнулась, когда провалился Надор, в другой уж не знаю, что случилось, но день выдался отвратный. Я чуть не скормил собаке парочку уродов, посмевших поднять хвост на даму, а Рокэ заболел…

– Он не заболел, он выпил, и ты, и эти… Золото тоже пьет, железо – нет, а золото алчет, потому к нему и ползут. Скоро вернется солнце, а мы еще не в пути. Сходи и поторопи.

– Сударыня, возможно, я вам и надоел, но я наслаждаюсь вашим обществом, а Рокэ скоро придет. Вы не представляете, как сложно что-то втолковать сразу обоим супругам, к тому же оторвав их… Не будем об этом. Хотите, я вам спою?

– Что?!

– Романс. Голос у меня небольшой, но приятный. К сожалению, с гитарой я на «вы», но на простенький аккомпанемент меня хватает. Вы любите романсы?

– Я капитан, а не какая-то финтифлюшка!

– Сударыня, марикьярские капитаны – люди солидные, а как поют… Давайте я спою вам о море. О том, как я его никогда не видел, а хочется.

– Ты же видел, – удивилась Зоя.

– Это не моя песня, – объяснил Марсель и недрогнувшей рукой ухватил собственность Дьегаррона. В конце концов, слух не одной, так другой солидной дамы он сегодня таки усладит. И будь он Барботтой, если Зоя не растает, такие всегда тают, когда не бодаются.

 

3

 

– Наше дело – убрать из Золотых земель морисков, – объяснял Ворон. – Все звери уже на плоту, остается проследить, чтобы кушали они друг друга в нужном нам порядке и с удовольствием.

– Ваша уборка морисков, – не удержалась от колкости Матильда, – подозрительно напоминает завоевание Гайифы.

– Дельфин в море, сударыня, тоже подозрительно напоминает акулу. – Ворон заговорщицки понизил голос. – Завоевывать что-то приличное долго, муторно, и еще не всегда удержишь – Балинт Мекчеи тому свидетель. Гайифа же Талигу без надобности. Земли́ в Варасте и Северном Надоре пока больше чем достаточно. Ждать, когда случится избыток бакранов, опять-таки долго, пусть уж лучше «павлин» живет, хромает и загораживает нас от Зегины.

– Во искупление былых непотребств, – уточнил не прекращающий обниматься Бонифаций, – ибо не разбитыми лбами и нытием утишают гнев Его, но делом. С чего начинаем?

– С праздности, твое преосвященство, и беспечности. – Ворон прикрыл ладонями глаза и сразу же отнял, словно обжегся. – Адуанов, кто побдительней, разгонишь хоть в поиск, хоть на охоту, Коннер скоро выдр своих привезет, порыбачьте… Словом, предавайтесь семейным радостям и не глядите по сторонам – пары недель Баате для предательства должно хватить.

– Зачем Баате предавать? – не поняла алатка. – Молодчик не дурней моего братца, сообразит, что положение у Гайифы самое незавидное, а мстить за отца лисята не станут.

– Воистину, – весело согласился Ворон. – Баата не козел и не пес, он – не пожелавший седеть лис. Такому сподручней петлять и юлить, думая, что он делает это сам по себе и для себя. Казару нужно сожрать Хаммаила, не потеряв ни нас, ни бакранов, ни бириссцев. Нам надо, чтобы мориски убрались из Золотых земель, не имея претензий к Талигу. Вольным шадам надо грабить. Агирнэ не желает пускать Зегину в Золотые земли и ждет, что это сделаю я. Садр спит и видит, как Зегина и Агирнэ вцепляются друг другу в глотки. Зегина мечтает держать Померанцевое море за восточное горло. При этом все багряноземельцы хотят, чтобы «скверная империя Гайифа» исчезла, так почему бы ей не исчезнуть? Нет Гайифы – нет повода находиться в оскверненных землях, а мориски в таковом пока еще нуждаются.

– Вот ведь ханжи! – буркнула принцесса. – Ну и чем изничтожение отличается от завоевания? Пленных брать не станете? Развалите все и уйдете? Так ведь отстроятся…

– Вы сýдите по себе, сударыня, и по Алати. Для вас Алат – это люди, зáмки и немного горы, но что для вас Агария? Прежде всего имя, которое вы терпеть не можете. Кровь делает имя, но, похоже, имя в свою очередь делает кровь. Кабитэла стала Олларией не по прихоти Франциска.

– Только сперва он ее взял… Как ни поверни, Гайифу либо морискам глотать, либо вам.

– Некоторые твари, говорят, глотают себя сами. – Алва подмигнул воссиявшему аспиду. – У Гайифы должно получиться. С помощью Создателя, разумеется.

– Ибо дело благое. – Супруг, на что-то намекая, сжал Матильде пальцы и вопросил: – Уж не с того ль ты велел мне не торопиться в Хандаву сию, что вознамерился скормить Гайифу Гайифе же?

– С того. Ваше высочество, да будет вам известно, что Лисенок, пользуясь отсутствием его преосвященства, запустил лапу в кипарский архив. Исчезли два черновика и письмо. Губернатор Кипары умолял Военную коллегию вернуть из Кагеты маршала Капраса и получил отказ – стратеги предпочли бросить набранный в Кипаре корпус против морисков. Без Капраса, поскольку тот ненадежен, безграмотен и нерешителен. Маршалу же по возвращении в любезное отечество будет предписано, набрав новый корпус, принять на себя оборону Кипары, Пеньи и Левкры от дикарей, поелику стоявшие там ранее войска отзывают к Паоне.

– Губернатор, надо полагать, был в восторге…

– …и прежде чем любезно попасться младшему Шеманталю, поделился восторгом с губернаторами Левкры и Пеньи, предложив собратьям по несчастью отложиться от Паоны и через посредничество герцога Алатского заключить мир с Талигом.

– Будет тянуть! – Вот она, дипломатия, начинается. – Я про Альберта… Если не прижать, конечно… Мне писать или сразу ехать?

– Ни то ни другое. Все сделает Лисенок, губернаторская затея не может его не увлечь, но наш казар пойдет дальше. Алат неблизко, Альберт слишком осмотрителен, а унять бакранов можно и другим путем. Пусть отложившиеся провинции признáют казара Баату единственным и полноправным правителем Кагеты, и оный Баата помирит их и с Талигом, и с Бакрией.

– Постой, сын мой, – поднял палец Бонифаций, – не так оно просто! Губернатор кипарский пленен, что мыслят иные – неведомо, да и чем они Паоне отлуп дадут? Грушаками?

– Капрасом. Не зря же Лисенок утащил бумаги, а Марсель препоручил казару очень приятного пленника. Солдаты Капраса очень скоро узнáют о наших бесчинствах в их родной Кипаре. Чтобы они не разбежались, маршалу придется либо спешно и самочинно вести корпус домой, став тем самым вне закона, либо вешать дезертиров, рискуя получить пулю в спину. Выбор непростой, но письмо Военной коллегии его изрядно облегчит. Капрас обидится, и тут возникнет уже сам Баата…

– Я вам, любезный Капрас, немножко помогу, – восхищенно подхватила Матильда, – вы будете мне немножко обязаны, но зачем об этом сейчас? Вы человек порядочный, сочтемся. Талиг ничего не заподозрит, а если и заподозрит, ничего страшного, ну а Хаммаил… Судьба у него такая, раньше ли, позже ли…

– Раньше. – Алва опять закрыл ладонями глаза. – Со мной Капрас говорить не станет – не поймут, да он и сам бы себя не понял, то ли дело – Лисенок! Будем надеяться, казар объяснит нашему вояке, что новый Кипарский союз мориски предоставят Талигу, Талиг – Бакрии, а Бакрия – Баате. Маршал должен рискнуть, ведь если не рискнет он, найдутся другие, на это Лисенок тоже намекнет. Для вас с Дьегарроном фортель Капраса, само собой, станет полной неожиданностью, но слово есть слово, а имя есть имя… Агирнэ объявит скверну изжитой и упрется, мориски остановятся, а Хорхе повернет. Когда об этом узнают другие губернаторы, а заодно и Йерна с Клавией, Паона облетит как одуванчик. Само собой, ее сожгут, но, если Зегина не заподозрит подвоха, этим дело и кончится.

– Воинство Дьегаррона уже двинется на Левкру, – подал голос епископ, – когда дойдет до нас, что оплот ереси и блуда рухнул под тяжестью собственных грехов.

– Блуд блудом, – отдала должное хотя бы одному гайифцу Матильда, – но губернатор в Кипаре толковый и не трус. Попер против Паоны, что твой Балинт против Криона!

– Замысел еще не есть деяние, – согласно кивнул муженек, – но губернатор сей неглуп и дивно смел. Навестить бы его, может, и не потребен нам маршал будет, а только корпус его?

– Потребен, отче. – На губах Алвы мелькнула улыбка. – Ибо не важно, кто пишет, важно, кто и когда читает. В нашем случае – Капрас.

– Не важно, кто пишет? – едва не поперхнулась восторженной злостью принцесса. – Не важно?! Может, Баата и лисенок, а вы кто?

– Понятия не имею, но мне пора. Заставлять дам ждать сверх необходимого – дурной тон. Прощай, твое преосвященство, люби жену и упускай Лисенка – пусть начинает. Ваше высочество, примите мои…

 

4

 

– Я тебя потерял в лабиринте зеркал [12], – пожаловался Марсель, и Зоя, оттолкнув мешающую шляпу, подперла щеку кулаком, —

 

В хороводе теней и мгновений,

И не губы любимые я целовал,

А холодную дрожь отражений.

 

Петь романсы капитану Гастаки было сплошным удовольствием. Мертвая дама была невзыскательна, сентиментальна и при этом по понятным причинам не вздыхала и не сопела, а ведь некоторые под чужую песню зевают, болтают, стучат стаканами… Одно слово – «горячие», никакого тебе такта и сочувствия!

 

Только звезды мерцают стеклянной пыльцой,

А не искры любимого взгляда,

Шепчет ветер давно облетевшей листвой,

А ласкает – ночная прохлада.

 

Романс был стареньким, но ничего жалостнее Марсель сочинить до сих пор не удосужился, да и на это его подвигла Дженнифер Рокслей. Ежедневные неотвязные прелести превращают женскую недоступность в величие и мечту, вот и пишешь, как тебя отвергают…

 

Отражение губ твоих молвило «прочь»,

Обрекая на путь без возврата…

…Поцелуй меня, день, полюби меня, ночь,

Обними меня, пламя заката!

 

– «Полюби меня, ночь»! – молвили губы капитана Гастаки. – Арнольд явился ночью, когда я тоже была в отчаянии. Тебе отказала смазливая дура, я потеряла корабль, а мои спутницы, соратницы…

– Мы же решили о них не говорить, – напомнил «пребывающий в отчаянии» Марсель. Вот так, не вдумываясь, потешишь меланхолию – и сотворишь нечто остывшее. Сколько ж выходцóвого сотворяется и поется, и как только у поэтов заживо тени не отваливаются?

– Ты еще будешь счастлив, – посулила Зоя, – а эта… Она пожалеет! Я ее навещу…

– Не нужно! – Валме торопливо ударил по струнам. – Я покончил с любовью и посвятил себя войне и мужской дружбе.

 

Конь тревоги летит меж цветущих дерев,

И звенит впереди незнакомый напев —

Не забыть, не избыть, не прервать этот путь,

И с него не сойти, и назад не свернуть…

 

Допеть не вышло – все испортил Алва.

– Прошу простить мою задержку, капитан Гастаки, – извинился он. – Надеюсь, мой друг вас развлек?

– Ты мог бы еще поболтать, – буркнул развлекатель. – Капитану Гастаки нравится, как я пою.

– Он почти меня обманул, – вмешалась Зоя. – Казался таким беззаботным, таким спокойным… Я – я! – ничего не заподозрила, хотя мы издали чуем, когда выстывает сердце. Отвергнуть такую любовь… Якорь ей в душу, кем надо быть?!

– Уже неважно, – вывернулся Марсель, знать не знавший, кого сейчас ловит Дженнифер. – Этот романс, капитан Гастаки, отныне принадлежит вам и вашему супругу. Если нужно, я могу его записать и потом сжечь.

– То, что горит, нам не достается. Только то, что стынет…

– Тогда я закопаю его в астрах. Бакра златорогий, сегодня в этой Хандаве хоть кто-нибудь спит?! Ваше высочество… Вы?

Алатка не ответила. Она была растрепана и в одном лишь нижнем платье, но это супругу Бонифация только молодило. На посторонившегося выходца высокочтимая дама даже не глянула, на Марселя тоже. Подступив вплотную к Алве, женщина прошипела:

– Вы не простились с Этери…

 

5

 

Ворон удивленно приподнял бровь. Никакой нечисти в его комнатах не было, если не считать Валме, но оглядываться на эту скотину Матильда не собиралась.

– Вы не простились с Этери! Вы остаетесь?

– Нет. И нет.

Говорить о кагетке Алва не собирался, только эти… паршивые адрианы с их тупостью сидели у Матильды в печенках! Они знают, как надо, они знают, как и кому лучше, они видят все и лучше всех. Тапоны самодовольные! Женщина торопливо разжала кулак, выпуская обезумевшую от потери неба звезду.

– Отдайте ей и убирайтесь к своему выходцу!

– Ваше высочество, когда я дарю женщине камни, я их выбираю сам. Эта ройя ваша, и она вам нравится.

– Моя?! Как же! Альдо ее спер где-то в Олларии…

Ворон быстро глянул на свою правую руку и непонятно чему усмехнулся:

– Эту ройю подарил Катарине Ариго я. Камень перешел к вам – отлично, пусть у вас и остается. Катарине он больше не нужен, мне – тем паче.

– Ну уж нет! – Внучек запустил лапу в шкатулку королевы и одарил бабку, вот ведь стыдоба… – Кардинальши краденое не носят, а девчонке в память о… сегодняшнем – в самый раз.

– Не буду спорить. Дочери Адгемара эта ройя пойдет во всех смыслах. Если вам неприятно держать ее при себе – подарите, а теперь прошу меня простить. Виконт вас проводит.

– Увы, не смогу. – Валме бережно положил на стол гитару и поднял с кресла адуанский мешок. – Это поручение не особое, следовательно, исполнять его я не обязан.

– Шутки кончились. – Алва голоса не повышал, но Матильда отчего-то отшагнула к порогу. – Забирай женщину и…

– Я не муж ей, – огрызнулся поганец, – а с выходцами мне можно – я узнавал… У меня Франческа замуж выходит, и вообще… моих чувств не оценили. Имею право!

– Это не его дорога, – вдруг глухо сказал пустой угол, – но он пройдет и не остынет. От нас – нет, только от вас или когда придет срок…

– Когда придет срок, – выбрал Валме. – Я не студень, чтоб меня кто-то остужал. Когда мы уходим?

– Сейчас. Капитан Гастаки, – окликнул пустоту Алва, – еще минуту. Ваше высочество, я понимаю, это невежливо, но вы ведь найдете дорогу?

– Я останусь до конца, – внезапно решила Матильда. – Я хочу видеть…

– Смотри́те. – Ворон подошел к столу и тронул гитарный гриф. – Рассвет уже скоро, он обещает быть красивым, не пропусти́те… И проследите, чтобы гитару вернули Дьегаррону, я за нее беспокоюсь.

– Хорошо. – Теперь улыбалась Матильда. Сжав кулаки, но улыбалась же! – Завтра я подарю ройю Этери. От вас…

– Не завтра, когда… Если удостоверитесь, что Леворукий меня все-таки получил, и постарайтесь, чтобы не было слез. Ни ее, ни тем более ваших…

– Рокэ!

– Вообще-то я намерен вернуться! Капитан Гастаки, позвольте вашу руку.

…Матильда увидела ее сразу, будто кто-то сдернул простынку со статуи, – огромную, крупней самой Матильды, бледную бабищу в мужском платье и сапогах без шпор. И все. Ничего страшного, только странно от того, что на четверых только три тени. Принцесса зевнула и поняла, что ей все равно, простился Алва с Этери или нет. Пусть сами решают, кто кому нужен и нужен ли, а ее дело сторона. И к Альберту она не поедет, хотя к Альберту вроде и не нужно… Женщина не стесняясь зевнула снова и посторонилась, пропуская уходящих.

Может, выходец и уводил Алву, но казалось, это Рокэ галантно провожает жуткую даму к двери. Бред усугублял двинувшийся следом Валме в парадном мундире, но с адуанским заплечным мешком. Три фигуры, две тени, одна дорога. Вышли. И никто не заорал, хотя в коридоре и на лестницах торчали адуаны, Матильда видела их, когда, исходя злостью, мчалась к Алве… Один вояка клевал носом у самых дверей и даже не обернулся. Тогда принцесса не задумалась почему.

Звук шагов затихал, стало холодно, как часто бывает перед рассветом. Матильда зачем-то потянула со стола гитару, задела струну, очнулась, вылетела в коридор, чтобы увидеть троих, сворачивающих к садовой лестнице. Они не торопились, и Матильда почти их догнала, едва не сбив с ног преспокойно играющих в кости адуанов. Эти не спали. И не видели.

Снова мелькнуло черно-белое. Мундир Валме… Все-таки они уходили быстро, потому что сердце алатки колотилось, а спина взмокла. Ну и зачем? Зачем гнаться за покойницей и двумя чужаками не из добрых и не из нужных? И все равно Матильда бежала, пока галерея не ткнулась в расписную стену. Кагеты любят рисовать сады и птиц. Кагеты делают это отвратительно…

Выходец уперся ручищей в похожее на бесхвостую рыбу дерево, и оно сморщилось и закачалось, отчего у Матильды закружилась голова. Пошатнувшись, женщина ударилась плечом о стену. Другую, и все равно по телу змеей проползла судорога, напоследок впившись в виски острыми игольчатыми клычками. Темень стала прозрачной, но рассветом это не было, как и сном. Голова раскалывалась, и Матильда не заметила, как откуда-то выскочило четверо или пятеро безликих людей. Они окружили кого-то в богатых одеждах, блеснула сталь, и тут мимо принцессы прошел кто-то в багряном. Увидел, что убивают. Встал в стороне, стал ждать.

Дерево-рыба покрылось трещинами, будто чешуей, и осы́палось, показалась штукатурка, мутно-серая, как туман. Матильда отвлеклась не больше чем на мгновенье, но убийцы успели швырнуть жертву на колени. Мелькнула удавка, созерцатель в багряном медленно повернул белую голову, умирающий дернулся и пошел той же чешуей, что и дерево. Теперь со стены осыпáлся уже он, вместе с душителями и седой, так и не обретшей лица фигурой. Фреска исчезала, оставались пятна, темные и светлые, они двигались, дрожали, расплывались, вызывая тошноту. Женщина зажмурилась и поняла, что смотрела не туда. Ее заворожило рыбье дерево, и она почти забыла… Ведь она шла, чтобы сказать… Что? Кому? Зазвенело. Рядом, возле самых ног. Алатка опустилась на корточки, не глядя чего-то коснулась, и оно ответило струнным всхлипом.

Матильда торопливо прижала струны к горячей древесине, успокаивая, будто лошадей. Вспомнила! И опоздала. Ворона и Валме уже не было, только на ставшей пустой стене таяла грубо намалеванная кляча, на которой сидели двое. Ни пестрых деревьев, ни убийств, только исчезающие бесформенные пятна и алая ройя. Живой кровавый мазок средь бесцветной мути… Разбитая в кровь рука!

– …вца заблудшая! Вот ведь неразумная!

«…вот ведь неразумная…» «вот ведь… фокэа!» «Слышите, фокэа? Они идут. Я уйду – они станут видеть; вы скажете – они запомнят. Только не ждите, не слушайте, не отвечайте, пока не скажете все…»

– Маршал Алва! – заорала Матильда. – Рокэ! Зверю цена жизнь, а смерть – цена зову… И еще… Нельзя расплескать колодцы!!! Слышишь?!!

Алое пятнышко не отвечало и не бледнело, а к нему подбирался седоголовый багряный столб. Чтобы заслонить, высушить, выпить…

– Колодцы, – просила алатка, – нельзя… Колодцы…

Багряное затянуло алое и стало серым. Никаким. Пустым. Все ушли, и всё ушло.

– Что такое, овца ты заблудшая? Какие колодцы?

– Это все из-за тебя! – Кулаки с ненавистью замолотили по здоровенной черной туше. – Если б ты меня не уволок… жениться… я бы помнила! Помнила и сказала… Вовремя!..

– Всему свое время! Время помнить и время забывать… Время спать и время бодрствовать. Испей.

– Хряк ты эдакий!

– Пей, чудо ты мое непотребное…

Матильда хлебнула. Это была тюрегвизе! Перец с порохом и память, вот только их сейчас и не хватало… Из глаз хлынули слезы. Сами и много. Сперва слезы, за ними – слова. Великолепную Матильду куда-то вели, волокли, тащили, а она говорила и говорила – ругалась, вспоминала, жаловалась, объясняла, богохульствовала… Отец, Ферек, Анэсти, Адриан, Эрнани с Идой, шад, Робер, Альдо, Удо, Лаци, Левий, даже Бочка с Мупой, даже кладбищенский лев – все они возвращались, чтобы уйти, кто в свою смерть, кто – в свою жизнь… Из ее – в свою! Злоба, обиды, потери осыпáлись, как рыбье дерево: были гадкие рисунки – стали пятна. Были пятна – стали цветы. Розы и колокольчики вновь взлетали к потолку и вновь ложились к ногам сине-красной, пахнущей летом надеждой. Сквозняк растрепал догорающие свечи, гитарной струной тенькнула, просыпаясь, птица… А потом ее высочество обнаружила, что лежит в собственной спальне, уткнувшись лицом в подушки, и на ней ничего нет, а вот в ней, наоборот, кто-то есть. И пропади оно пропадом, это одиночество!

– Тучные пажити вопиют о добром пахаре. – Бонифаций погладил щеку супруги, встал и распахнул окно. Матильда тоже вылезла из постели и не пожалела. Рассвет был красив, и она… они его не пропустили! Женщина всхлипнула и деловито поцеловала его преосвященство в породистый нос. Супруга духовного лица, твою кавалерию!

 

 

Глава 6