Год К. С. 9-й день Летних волн

 

1

 

Письма пришли неожиданно, и Луиза удивилась. Сперва. Дочитав отцовское послание, женщина поняла, что мир не перевернулся и следует ждать эпистолы от маменьки, сладенькой-сладенькой, как дынное желе с сахарной пудрой. Иначе просто не может быть, ведь госпожу Арамона с дочерью вызывают ко двору регента. Мало того, бывшей свитской даме и бывшей фрейлине ее величества грозят почести, подарки и чуть ли не ордена! Разозлившаяся капитанша пробежала глазами наставления «господина графа», краткое, но очень любезное приглашение герцогини Георгии и еще более любезное уведомление губернатора о сроках прибытия эскорта. Больше всего интриговало четвертое письмо, но его Луиза оставила напоследок. Разбираться с тем, чего бывший унар Эрвин хочет от вдовы капитана Лаик, следовало, отдышавшись от родительской любви.

Госпожа Арамона погладила оказавшегося под рукой Маршала и не полезла в буфет лишь из-за примостившейся у окошка Селины. Дочка могла заподозрить, что матери нужна настойка – если не кошачьего корня, то рябиновая, а ржаные сухари родительница грызет лишь для отвода глаз. Знать, в чем дело, Сэль не могла – детскую привычку «заедать» злость Луиза победила, когда ждала Герарда, то есть думала, что победила…

– Нас желают видеть в Ноймаринен. – Капитанша поискала вышивку, чтобы занять руки, но корзинка за ненадобностью валялась в спальне. Пришлось браться за кота. – Что ты об этом думаешь?

– Это сделал… муж госпожи Аглаи?

– Нет, нас приглашает герцогиня Георгия. Господин граф рад, удивлен и дает советы. Тебе имя Литенкетте что-то говорит?

Молчание. Значит, говорит.

– Не хочешь, не рассказывай.

– Мама, ты только… Ее величество говорила Айри, что счастливой женщину может сделать граф Литенкетте, а не…

– Не герцог Алва, – закончила, не прекращая терзать кота, Луиза. Все было ясно: Катарина пыталась стащить двух дурех с небес на землю, пока сами не свалились. Не стащила.

– Она так мечтала увидеть Ноймаринен, – прошептала Селина. – Ее величество гостила в замке, когда… носила младшую дочь. Там водопад и над ним двойная радуга… всегда радуга…

– Хватит, Сэль, – пресекла чреватый обоюдными слезами разговор Луиза. – Давай лучше прочитаем.

«Сударыня! – писал способный осчастливить женщину граф. – Вас, без сомнения, удивит мое письмо, но в память о той, чье заточение Вы дважды разделили, я обязан сделать для Вас и Вашей дочери все, что в моих силах. Ее Величество Катарина, чьим другом я имел счастье быть, много рассказывала о Вас и юной герцогине Окделл, мучаясь тем, что отпустила своих самых верных и любимых подруг в обреченный Надор. Если б только она успела узнать, что Вы живы и в безопасности, если б только в роковой день рядом с ней оказались Вы, но судьба рассудила иначе.

Вернувшись в Старую Придду, я совершенно случайно узнал, что Вы и Ваша дочь сумели спастись. Все, что я могу, – это исполнить невысказанное пожелание Ее Величества и просить регента оценить Вашу верность по достоинству. Не сомневаюсь, что Ее Величество просила бы об этом, если бы умирала в сознании, зная, где Вы и что с Вами.

Примите мои уверения в преданности и готовности служить и поверьте, что это не пустые слова.

Искренне Ваш, Эрвин Литенкетте».

– Прочти. – Луиза протянула письмо смотрящей на нее во все глаза дочке. – Все очень просто.

Друг ее величества… Как же! Коту ясно, что граф был по уши влюблен, возможно, надеялся, возможно, не зря. Водопады с радугами вряд ли поминались просто так, вот про Эпинэ Катарина говорила правду, про Эпинэ, про Алву и, наверное, про «дорогих подруг». Знала б мертвая лисичка, с чего дуэнья полезла за ней в Багерлее… Но у дочки и Айрис верность была настоящей, вот и аукнулось.

– Мама… – Бумажный листок лег на льняную скатерть. Маршал сорвался с места и сиганул на стол – нюхать. – Мама, это неправильно! Мы живы, а Айри и ее величество… И все… Ну зачем так? За что?

– Так вышло, – отрезала Луиза. – Нашей вины в этом нет, как и заслуги. Только судьба, и вообще… кто-то ведь должен был написать Проэмперадору про Надор и прочие страхи, не Зоя же с папашей твоим!

– А ее величество?.. Почему она… Нас у тебя пятеро, и обошлось! Это только первый раз опасно…

– Это опасно всегда. – Луиза не выдержала, хлюпнула носом. Умерших родами нельзя не жалеть, а то, что пережила королева, вколотило бы в гроб и самую здоровую из кобыл. – У Катарины шалило сердце, ты же знаешь.

Селина кивнула. Она теребила платок и смотрела невидящими глазами, а по щекам катились слезы. Эх, барона бы холостого сюда, если не больше! Только дочка не станет плакать и терзать тряпочки при выгодных кавалерах – не Катари. Впрочем, кто знает, как и над чем королева рыдала в юности, да и была ли у нее эта юность?

 

2

 

На второй день плавания Руппи выспался. Ему никто не мешал, и лейтенант малодушно наслаждался тем, что можно не озираться по сторонам, выискивая сперва неприятности, а потом способ с ними справляться, и вообще – теперь все зависит от шкипера. Думать о зимовке раньше времени Фельсенбург не собирался, разве что припоминал рассказы Мартина, а «Селезень» упорно пробирался на север.

Ветер беглецам благоприятствовал не слишком, то слабея, то дуя навстречу, но Юхан выжимал из ветра и корабля все, на что те были способны. Фельсенбург не слышал, что именно Добряк объяснил команде, но люди выкладывались впору лучшим марсовым его величества. Флотский лейтенант даже при желании не смог бы их в чем-то упрекнуть, а желание отсутствовало. Напрочь. Отоспавшийся Руппи ленился и блаженствовал наперегонки с Гудрун. Кошка словно всю жизнь зевала на чаек и точила когти о мачты, а Руппи казалось, что грязная столичная жара и страх опоздать, не справиться, перепутать хоть и были, но очень-очень давно. Единственное, чем аукалось пережитое, – это нежеланием не только сходить на берег, но даже на него смотреть.

Лейтенанта тянуло в открытое море, а Юхан все светлое время жался к зубастым прибрежным скалам, порой немало рискуя. Вот и сейчас «Селезень», борясь со встречным ветром, шел в неуютной близости от рифовой гряды Дохлая Минога. Эту мерзавку, возле которой, как и у Двух Китов, каждый год кто-то да гробился, Руппи узнал даже без карт. Показаться трусом лейтенант не боялся, а объяснение получить следовало – Добряк свою посудину обожал, это Фельсенбург сообразил еще в первую встречу, значит, шкипер опасается чего-то пострашней Дохлячки.

Юхан, как и следовало ожидать, торчал на полуюте – следил за марсовыми. Руппи выждал, пока не закончится очередной маневр и утиная башка с приоткрытым клювом не нацелится в щель меж двумя бурунами. Шкипер отложил рупор и залихватски щелкнул по своей любимой фляжке – эту его манеру Руппи уже знал.

– Из такого ветра штаны не сошьешь!.. День добрый, сударь. Что-то нужно?

– Нет, спасибо. Первый раз вижу, что Дохлячку обходят не с моря. Не слишком ли рискованно? Пусть вы и знаете здешние воды, но не до последнего же камня…

– До последнего одна крабья теща знает! – «успокоил» Клюгкатер. – Только деваться некуда. Пока вы в столице, прошу прощения, развлекались, у нас тут свое веселье шло, отворотясь не отплюешься! Хорошо, адмирала вашего тут нет, а вам я уже говорил – фрошерам в Хексберг с самой весны не сидится, а по рукам им дать толком некому. Да и нечем…

Вот так война, которую не то чтобы забыл, а отодвинул, и догоняет. Талигу не до эйнрехтских интриг, у него свои заботы, хотя для того же Вальдеса одинокий купец не добыча.

– Бешеному за такими, как мы, гоняться не с руки, – снял с языка Юхан, – так другие найдутся. Этим летечком, будь оно неладно, раз уж нос из гавани высунул, ходи осторожно. С ветром и камнями я как-нибудь управлюсь, а вот с фрошерами… В море от ихних фрегатов не уйти, а сюда, если не дураки, сами не сунутся.

– Дураков у фрошеров я не видел. – Проклятье ублюдкам, натравившим кесаря на «беззащитный» Хексберг, теперь без защиты осталось собственное побережье!

– Ничего, сударь, – по-своему расценил взгляд Руппи шкипер, – как Ротфогель пройдем, поспокойней будет. Совсем уж на севере Альмейде искать нечего, а Бешеный, болтают, на Бермессера нацелился… Суд ваш еще вовсю шел, а господин адмирал уже на побережье объявились, хорошо, не у нас, а в Ротфогеле. Защиту налаживать. Как же, наладит он, ждите до возвращения Создателева…

Руппи пожал плечами и уставился на Дохлячкины буруны, пытаясь не выказать накатившей ярости. Крадущийся по камням Добряк вызвал беспокойство, имя Бермессера разбудило ненависть, кое-как притихшую в дороге.

– Только не говорите, что вам сволочь эту жалко будет, – хмыкнул шкипер. – Я-то уж точно плакать не стану.

– Нет, – зло бросил Руппи, – жаль не будет, но Бермессер должен висеть на дриксенской мачте.

– А по мне, любая сгодится, лишь бы быстрее! – не согласился Юхан и открыл флягу. – Желаете?

Отказываться было неудобно, да и выпить внезапно захотелось. За дриксенские реи и клятву «Ноордкроне».

 

3

 

Наладившаяся цвести комнатная роза Луизу доконала. Женщина аккуратно поставила преподнесенную священником желтую леечку рядом с горшком и застыла, опустив руки. Она не собиралась продавать домик и увольнять слуг, но это ничего не меняло – «вдове Карреж» приходил конец, а безжалостно вытряхнутая из найтонской норки госпожа Арамона отчаянно не хотела ко двору. Любому.

Луизу так и тянуло броситься к господину Гутенброду с рукой и если не с сердцем, то с обещанием, которое сдержишь, что бы ни сыпалось на голову. Жена пивовара, пусть четырежды уважаемого, не может болтаться в августейшем гадючнике. Она умрет своей смертью в своей постели, в доме с теми занавесками, которые ей нравятся… Свои занавески и своя смерть – вот оно, счастье! Дети с внуками уцелеют и, может, даже не скажут матери и бабке ни слова, только будут помнить, что стали бы генералами и баронессами, а получили пивоварню. Курицу в руках оценишь, лишь побарахтавшись в журавлиных трясинах, но молодость всегда хочет и всегда надеется, и она права. Госпожа Арамона не побежала к жениху, не пошла ни в церковь, ни за лавандой для сундуков. Она просто до вечера бродила по дому, а потом поцеловала особенно тихонькую Селину и отправилась в спальню. Проскользнувший вперед хозяйки Маршал вспрыгнул на кровать и принялся «месить» одеяла. Сгонять его Луиза не стала, только подумала, что будет первой дамой, прибывшей ко двору не с левреткой или морискиллой, а с беспородным котом, но бросить еще и Маршала капитанша не могла. Слишком уж многих она оставила в последний год…

Кот отмаршировал, умылся и уснул на пустой постели. Потом догорела незадутая свеча, а Луизы хватило лишь на то, чтобы вытащить шпильки. Уже преданный, но еще не знающий об этом домик спал, доверчиво поскрипывая. Ни он, ни капитанша ничего не заподозрили, заволновался кот. Когда когти заскребли по дереву, Луиза привычно встала и открыла дверь. Маршал вылетел из спальни, женщина все так же бездумно пошла следом и заметила слабенький свет. Полностью одетая Селина колдовала с крючьями и засовами. У ног дочки стояла корзинка, с которой кухарка ходила на рынок. Распушившийся и прижавший уши Маршал захрипел, изогнулся и пошел боком, Сэль одолела последнюю цепь, приоткрыла дверь и шмыгнула наружу. Если свидание, зачем корзина? Если свидание, зачем им обеим Ноймаринен?! Обойдя охаживающего себя хвостом кота, Луиза высунула нос во двор. У дровяного сарайчика дочка что-то торопливо объясняла Зое. Больше не таясь, капитанша выскочила следом.

– Мама?! Мама, я думала, ты спишь.

– А я думала, спишь ты. Что вы тут затеяли?

– Мама, понимаешь… Папенька волнуется.

– Ничего, не сдохн… Ничего ему не сделается, а вот ты…

– Какое там сдохнет! – Зоя расхохоталась и поправила не дающую тени шляпу. – А вот шляться будет. И я изведусь, и тебе одно расстройство, да и погниет все. Понимаешь, злится он. Не на тебя, на мамашу твою, якорь ей в глотку. Да и кто б не злился…

– «Господин Муж и Супруг!» – огрызнулась Луиза и поняла, что, во-первых, ничего не понимает, а во-вторых, выскочила с косой по ягодицы аки святая Октавия. – Зоя, не втягивай в наши дела Сэль, ей жить еще.

– Именно. – Капитан Гастаки топнула ногой. – И тебе тоже, так что отвадить его надо, то бишь нос твоей мамаше утереть. Обеспечить он вас хочет, да так, чтоб все обзавидовались.

– Мама, папенька нашел клад и дарит его нам, чтобы у нас все было свое. Надо забрать, но ты уже с Зоей ходила, второй раз опасно…

– А то! Ходить с холодным, пусть и не с кровным, для горячих как с чумным целоваться… Многим одного раза хватит.

– И ты хочешь, чтобы я пустила с тобой Сэль?! – заорала Луиза, забыв про ночь и соседей. – Да пусть он до кошачьей заутрени шляется, я…

– Мама, со мной ничего не будет.

– Не будет, – подтвердила капитан Гастаки, – такая уж она у тебя… косулька. Сумела выпросить – сумей поверить. Пошли, малыш, а то как бы мой сюда не нагрянул. Ждать, раскуси его зубан, не любит.

– Хорошо! – Луиза перекинула дурацкую косищу через плечо. – Идем.

– Тебе-то зачем? Только под ногами путаться! Забыла, как себя теряла? Я малявку твою назад приведу, тогда и поговорим. Есть о чем! Ваши горячие так и не чешутся, а буруны-то вот они, под носом…

– Сэль одну я не пущу!

– Хорошо, мама, – прекратила спор дочь, – возьми меня за руку. Как я тебя… в Надоре. Капитан Зоя Гастаки, я иду с тобой.

Прежде чем Луизу, будто варенье на сухарь, намазали на дверцу сарая, женщина успела заметить грубо намалеванный на досках портрет Зои и раскрасневшегося чужого парня, набросившегося на беззвучно и медленно открывавшую рот прозрачную девчонку.

 

4

 

Резкий неприятный запах разбудил сперва память, потом тошноту и, наконец, ужас.

– «Как в Надоре», – каркнула Луиза, хватаясь за горло, будто снова была беременной и ее выворачивало наизнанку.

– Мама, – пискнула пока невидимая Сэль, – сядь… Вот сюда… Я же говорила, лучше мне одной…

– Никогда никому не говори «я же говорила», – простонала капитанша, вглядываясь в редеющую муть, – особенно мужу…

– Ха! – прогудело словно бы со всех сторон. – Слышишь, дочура? Никогда не говори… Разве совсем уж мерзавцу… Ну да недолго он тебя, кровиночку мою, тиранить будет. Ты только шепни папочке, и уж я ему…

– Папенька, – запротестовала Селина, – я не выйду замуж. Никогда.

– Еще как выйдешь! – прорычал покойный муженек, и Луиза едва его не расцеловала. – Такая красавица, с таким приданым – и в девках?! Не допущу! Ты у меня не меньше герцога добудешь, и не навозника, а настоящего, чтоб за спиной предков на тысячу лет… И никаких баронов с графами, поняла?! Дрянь они, мелочь паршивая… Да чтобы я мою деточку дворняжке отдал…

– Папенька!

– Ха! Да я этому вашему графу…

– Нужен ей твой граф! Девочка любви хочет, а не скота с гербами и сундуками. Безродным будет или голоштанным – плевать! Прокормим.

– Ты что, забыла, что морискилла эта сушеная пищит? Графиня… Шлюшонка тесемочная… Как мою кровиночку обижает, таллы свои поганые сует. Ха! Да у ласточки моей столько золота…

– Вот и давай его сюда! Сэль, не слушай отца, жди. Придет твой единственный за тобой, прискачет, приплывет, руки протянет, и ты его узнаешь и пойдешь за ним. Забудешь всё и всех и пойдешь. Запоют скрипки, счастье прыгнет в душу пушистым клубком… Я дождалась, и ты дождешься!

– Чему ты ее учишь? Чему учишь?! Забыла, как горячие сгорают, некогда ей ждать! Помни, девочка моя, – ты скоро станешь старой, так что не глупи! Выкинь из головки всякую ерунду и бери все, что нравится. Ну и что другие ухватить хотят – нечего им на твое зариться… А остальное, детонька моя, забудь! Поняла?

– Папенька…

– Ты зачем нас сюда тащил? – оттолкнула закусившую губу дочку Луиза. – Некогда нам, регент зовет, собираться надо.

– Сам регент?! Тебя?!

– Сам не может, дам герцогиня вызывает. Этикет.

– Тебя?!

– Меня и Селину.

– Ха! – Арнольд подбоченился. – А что?! Доченька моя красавица, да и ты ничего, когда не злишься, только обносилась без мужа, отощала… А вот косы у тебя – это да! Королевские, ни у кого таких нет. И чего ты их раньше прятала? Гребни бы тебе из черепахи… Эдакие! И хоть сейчас ко двору, а я смотреть буду и радоваться, милые вы мои… А может, ну их, регентов этих? Пойдем домой, Луиза. Сказано ж было, что в горе и в радости…

– Арнольд! – прорычала Зоя. – Опять за свое! А кто обещал…

– Так ведь косоньки каковы! Шелк. Янтарь. А у тебя что? Обкорналась, как унар, при всем прочем сладеньком? Ну какой из тебя капитан? Смех один!

– Смех?! – Руки Зои уперлись в крутые бедра, как некогда у самой Луизы. – Смешно тебе? Тебе?! Только капитан – это не штаны с усами, капитан – это сердце!

– Ты что-то говорил про золото, – бросилась в око нарождающейся бури Луиза.

– Оно хорошее, – залопотал, отступая от Зои, «Муж и Супруг», – как раз для вас. Случайно набрел, иду – горячо, тошно, но я же помню, что вы мои! Я семью не бросал, это тебе вечно не так было. Ни любви, ни понимания, ни сочувствия, одна злость… Не было мне места ни дома, ни с сопляками этими, хоть бы где чувства уголок на земле отыскался. Ославили меня, опозорили перед его величеством, а уж эта змеюка черная… Туда ему и дорога, сам виноват, умник! Думал, поймал меня… Ха! Да что этот задохлик против Нее?! Ладно, вот оно. Владейте!

Только теперь Луиза поняла, что они в подвале. Низком, сводчатом, очень старом и странно чистом. Ни пыли, ни рухляди, лишь торчащий каменный обрубок, похожий на здоровенный пень. Почему она это видит? Почему не разглядела сразу и… Создатель, тут же ни дверей, ни окон, ни огня.

– Покажи ей, – глухо сказала Зоя.

– Сама показывай.

– Нет, ты. Я им чужая кровь, ты – своя. Покажи, пусть видят, что это не для холодных.

– Ну… А зачем? Проще поклясться. Можно даже Ей… Доченька, женушка, милые вы мои, идите и берите. Сколько унесете, столько и берите, надо будет, еще раз сходим. Оно там, в колодце, а мы тут подождем…

Это колодец? Колодец золота, как в сказке, только твари закатной не хватает. Выпрыгнет и утащит.

– Зоя, – попросила Луиза, – отведи нас назад.

– Ну, что я говорила? Не идет она, и правильно делает! С чего ей тебе верить, сколько раз ты ей врал? Ну, сколько?

– Лапушка, ну зачем ты так?

– Зоя, – почти закричала капитанша, – отведи нас домой! В Найтон. Сэль!

Дочка была уже у колодца, и когда только успела! Луиза бросилась следом, и ничего на них не выпрыгнуло. Только дымным закатом замерцала груда слитков, рознящихся не сильней, чем опята или гальки в ручье. Селина протянула руку и взяла один.

– Какой тяжелый. Мама, сколько надо брать, чтобы папенька успокоился?

– Не знаю…

Золото заполняло каменный ствол, и никто не мог знать, сколько его. Герцогиня положит даме и фрейлине приличное содержание, Литенкетте даст Сэль приданое, на тряпки хватит, но золото – это еще и пушки, и хлеб. Клад нужен регенту, только как его вытащить и сохранить? Много они уволокут в базарной корзинке! Луиза подняла ближайший слиток. На одной из граней красовалась печать. Такая же, как в книжке Герарда.

– Это сокровищница Манлия, – припомнила лекции сына Луиза. – Анакс хотел, чтобы Проэмперадор подкупил вождей агмов, но Ферра с ними договорился и спрятал золото до худших времен. До наших… Надо заметить место и рассказать о нем регенту. Возьмем несколько слитков в доказательство, что мы не рехнулись. Давай корзинку.

У выходцев свои дороги, сумеет ли Арнольд, причеши его хорек, объяснить, как сюда попасть «горячим»? Захочет ли? Женщина вытащила четыре тяжеленных бруска; под ними было что-то вроде кожи, под которой прощупывалось нечто неровное и при этом скругленное… Чаша? Блюдо? Освободить непонятную штуковину особого труда не составило. Луиза с силой дернула прижатый слитками старый плащ и едва не заорала, когда с серебряного лица на нее глянули злющие каменные глаза.

– Мама, – сказала Селина, – это надо взять. Обязательно.

 

 

Глава 6

Устричное море