Писатели и критики о Марке Твене

Бурлеск, шарж, фарс, гротеск, нелепица, материализация метафоры и другие характерные черты смеховой культуры американского народа под пером Твена впервые становятся не только достоянием литературы, но и фундаментом поэтики утверждающегося реализма.

Алексей Зверев

Писатели и критики о Джеке Лондоне

Читаешь его и словно выходишь из какого-то тесного закоулка на широкое лоно морей, забираешь грудью соленый воздух и чувствуешь, как крепчают мускулы, как властно зовет вечно невинная жизнь к работе и борьбе.

Леонид Андреев

 

Джек Лондон – писатель, который хорошо видел, глубоко чувствовал творческую силу воли и умел изображать волевых людей.

Максим Горький

Земной поклон этому удивительному художнику за веру в человека, в то время когда, казалось, в человечестве испарилось и выдохлось, пропало навеки героическое начало.

Александр Куприн

 

Джек Лондон обладал талантом видеть то, что в настоящий момент скрыто от большинства людей, и научным знанием, позволяющим заглядывать в будущее, он предвидел события, разворачивающиеся в нашу эпоху.

Анатоль Франс

ТЕКСТЫ

 

Поль Верлен

Осенняя песня

Издалека

Льется тоска

Скрипки осенней –

И, не дыша,

Стынет душа

В оцепененье.

 

Час прозвенит –

И леденит

Отзвук угрозы,

А помяну

В сердце весну –

Катятся слезы.

 

И до утра

Злые ветра

В жалобном вое

Кружат меня,

Словно гоня

С палой листвою.

Лунный свет

Полна теней и черных домино

Твоя душа - уединенный сад,

Где звуки струй и смех, и все равно

Почти печален этот маскарад.

 

В минорном тоне здешним голосам

Привычно петь о радости земной.

Ни счастью здесь не верят, ни слезам,

И голоса сливаются с луной.

 

И так луна грустна и хороша,

Что в забытье смолкают соловьи,

И только плачет вольная душа

Во мрамор замурованной статуи.

 

Искусство поэзии

За музыкою только дело.

Итак, не размеряй пути.

Почти бесплотность предпочти

Всему, что слишком плоть и тело.

 

 

Не церемонься с языком

И торной не ходи дорожкой.

Всех лучше песни, где немножко

И точность точно под хмельком.

 

Так смотрят из-за покрывала,

Так зыблет полдни южный зной.

Так осень небосвод ночной

Вызвезживает как попало.

 

Всего милее полутон.

Не полный тон, но лишь полтона.

Лишь он венчает по закону

Мечту с мечтою, альт, басон.

 

Нет ничего острот коварней

И смеха ради шутовства:

Слезами плачет синева

От чесноку такой поварни.

 

Хребет риторике сверни.

О, если б в бунте против правил

Ты рифмам совести прибавил!

Не ты -куда зайдут они?

 

Кто смерит вред от их подрыва?

Какой глухой или дикарь

Всучил нам побрякушек ларь

И весь их пустозвон фальшивый?

 

Так музыка же вновь и вновь!

Пускай в твоем стихе с разгону

Блеснут в дали преображенной

Другое небо и любовь.

 

Пускай он выболтает сдуру

Все, что впотьмах, чудотворя,

Наворожит ему заря…

Все прочее - литература.

Цит. по кн.: Верлен П. Лирика / Пер. Б. Пастернака. М., 1969.

 

 

Артюр Рембо

Пьяный корабль

Между тем как несло меня вниз по теченью,

Краснокожие кинулись к бичевщикам,

Всех раздев догола, забавлялись мишенью,

Пригвоздили их намертво к пестрым столбам.

 

 

Я остался один без матросской ватаги.

В трюме хлопок промок и затлело зерно.

Казнь окончилась. К настежь распахнутой влаге

Понесло меня дальше - куда, все равно.

 

Море грозно рычало, качало и мчало,

Как ребенка, всю зиму трепал меня шторм.

И сменялись полуострова без причала,

Утверждал свою волю соленый простор.

 

В благодетельной буре теряя рассудок,

То как пробка скача, то танцуя волчком,

Я гулял по погостам морским десять суток,

Ни с каким фонарем маяка не знаком.

 

Я дышал кислотою и сладостью сидра.

Сквозь гнилую обшивку сочилась волна.

Якорь сорван был, руль переломан и выдран,

Смыты с палубы синие пятна вина.

 

Так я плыл наугад, погруженный во время,

Упивался его многозвездной игрой,

В этой однообразной и грозной поэме,

Где ныряет утопленник, праздный герой;

 

Лиловели на зыби горячечной пятна,

И казалось, что в медленном ритме стихий

Только жалоба горькой любви и понятна -

Крепче спирта, пространней, чем ваши стихи.

 

Я запомнил свеченье течений глубинных,

Пляску молний, сплетенную как решето,

Вечера - восхитительней стай голубиных,

И такое, чего не запомнил никто.

 

Я узнал, как в отливах таинственной меди

Меркнет день и расплавленный запад лилов,

Как, подобно развязкам античных трагедий,

Потрясает раскат океанских валов.

 

Снилось мне в снегопадах, лишающих зренья,

Будто море меня целовало в глаза.

Фосфорической пены цвело озаренье,

Животворная, вечная та бирюза.

 

И когда месяцами, тупея от гнева,

Океан атакует коралловый риф,

Я не верил, что встанет Пречистая Дева,

Звездной лаской рычанье его усмирив.

 

Понимаете, скольких Флорид я коснулся?

Там зрачками пантер разгорались цветы,

Ослепительной радугой мост изогнулся,

Изумрудных дождей кочевали гурты.

Я узнал, как гниет непомерная туша,

Содрогается в неводе Левиафан,

Как волна за волною вгрызается в сушу,

Как таращит слепые белки океан,

 

Как блестят ледники в перламутровом полдне,

Как в заливах, в лимонной грязи, на мели,

Змеи вяло свисают с ветвей преисподней

И грызут их клопы в перегное земли.

 

Покажу я забавных рыбешек ребятам,

Золотых и поющих на все голоса,

Перья пены на острове, спячкой объятом,

Соль, разъевшую виснущие паруса.

 

Убаюканный морем, широты смешал я,

Перепутал два полюса в тщетной гоньбе.

Прилепились медузы к корме обветшалой,

И, как женщина, пав на колени в мольбе,

 

Загрязненный пометом, увязнувший в тину,

В щебетанье и шорохе маленьких крыл,

Утонувшим скитальцам, почтив их кончину,

Я свой трюм, как гостиницу на ночь, открыл.

 

Был я спрятан в той бухте лесистой и снова

В море выброшен крыльями мудрой грозы,

Не замечен никем с монитора шального,

Не захвачен купечеством древней Ганзы,

 

Лишь всклокочен, как дым, и, как воздух, непрочен,

Продырявив туманы, что мимо неслись,

Накопивший - поэтам понравится очень! -

Лишь лишайники солнца и мерзкую слизь,

 

Убегавший в огне электрических скатов

За морскими коньками по кипени вод,

С вечным звоном в ушах от громовых раскатов,

Когда рушился ультрамариновый свод,

 

Сто раз крученный-верченный насмерть в мальштреме,

Захлебнувшийся в свадебных плясках морей,

Я, прядильщик туманов, бредущий сквозь время,

О Европе тоскую, о древней моей.

 

Помню звездные архипелаги, но снится

Мне причал, где неистовый мечется дождь, -

Не оттуда ли изгнана птиц вереница,

Золотая денница, Грядущая Мощь?

 

Слишком долго я плакал! Как юность горька мне,

Как луна беспощадна, как солнце черно!

Пусть мой киль разобьет о подводные камни,

Захлебнуться бы, лечь на песчаное дно.

Ну а если Европа, то пусть она будет,

Как озябшая лужа, грязна и мелка,

Пусть на корточках грустный мальчишка закрутит

Свой бумажный кораблик с крылом мотылька.

 

Надоела мне зыбь этой медленной влаги,

Паруса караванов, бездомные дни,

Надоели торговые чванные флаги

И на каторжных страшных понтонах огни!

Пер. П. Антокольского

Гласные

«А» черный, белый «Е», «И» красный, «У» зеленый,

«О» голубой – цвета причудливой загадки:

«А» – черный полог мух, которым в полдень сладки

Миазмы трупные и воздух воспаленный.

 

Заливы млечной мглы, «Е» – белые палатки,

Льды, белые цари, сад, небом окропленный;

«И» – пламень пурпура, вкус яростно соленый –

Вкус крови на губах, как после жаркой схватки.

 

«У» – трепетная гладь, божественное море,

Покой бескрайних нив, покой в усталом взоре

Алхимика, чей лоб морщины бороздят;

 

«О» – резкий горний горн, сигнал миров нетленных,

Молчанье ангелов, безмолвие вселенных;

«О» – лучезарнейшей Омеги вечный взгляд!

Пер. В. Микушевича

 

Цит. по кн.: Рембо А. Поэтические произведения в стихах и прозе: Сб. М., 1988.

Стефан Малларме

Лебедь

Могучий, девственный, в красе извивных линий,

Безумием крыла ужель не разорвет

Он озеро мечты, где скрыл узорный иней

Полетов скованных прозрачно-синий лед.

 

И Лебедь прежних дней, в порыве гордой муки,

Он знает, что ему не взвиться, не запеть:

Не создал в песне он страны, чтоб улететь,

Когда придет зима в сиянье белой скуки.

 

Он шеей отряхнет смертельное бессилье,

Которым вольного теперь неволит даль,

Но не позор земли, что приморозил крылья.

 

 

Он скован белизной земного одеянья

И стынет в гордых снах ненужного изгнанья,

Окутанный в надменную печаль.

Пер. М. Волошина

Цит. по кн.: Малларме С. Сочинения в стихах и прозе: Сб. / Сост. Р. Дубровкин.

 М., 1995.

Райнер Мария Рильке

Господь! Большие города

обречены небесным карам.

Куда бежать перед пожаром?

Разрушенный одним ударом,

исчезнет город навсегда.

 

В подвалах жить все хуже, все трудней.

Там с жертвенным скотом, с пугливым стадом

схож твой народ осанкою и взглядом.

Твоя земля живет и дышит рядом,

но позабыли бедные о ней.

 

Растут на подоконниках там дети

в одной и той же пасмурной тени;

им невдомек, что все цветы на свете

взывают к ветру в солнечные дни, -

в подвалах детям не до беготни.

 

Там девушку к неведомому тянет.

О детстве загрустив, она цветет…

Но тело вздрогнет, и мечты не станет, -

Должно закрыться тело в свой черед.

И материнство прячется в каморках,

где по ночам не затихает плач;

слабея, жизнь проходит на задворках

холодными годами неудач.

И женщины своей достигнут цели;

живут они, чтоб слечь потом во тьме

и умирать подолгу на постели,

как в богадельне или как в тюрьме.

Пер. В. Микушевича

Цит. по кн.: Золотое сечение: Австрийская поэзия XIX – XX вв.: Сб. / Сост. В.В. Вебер, Д.С. Давлианидзе. М., 1988.

Пантера

В глазах рябит. Куда ни повернуть их -

одни лишь прутья, тысяч прутьев ряд.

И для нее весь мир на этих прутьях

сошелся клином, притупляя взгляд.

Беззвучным шагом, поступью упругой,

описывая тесный круг, она,

как в танце силы, мечется по кругу,

где воля мощная погребена.

Лишь временами занавес зрачковый

бесшумно поднимается. Тогда

по жилам бьет струя стихии новой,

чтоб в сердце смолкнуть навсегда.

Пер. К. Богатырева

Цит. по кн .: Зарубежная литература XX века, 1871 - 1917: Хрестоматия / Под ред. Н.П. Михальской, Б.И. Пуришева. М.: Просвещение, 1981.

 

 

Георг Тракль

Осенью

Подсолнухи лучатся у забора,

Сидят больные, греясь на припеке.

За песнею идет работа споро,

И раздается благовест далекий.

 

О южных странах распевают птицы,

И раздается благовест далекий.

Рыдает скрипка во дворе больницы,

В дубовых бочках выбродили соки.

 

Настал для человека час восторга,

В дубовых бочках выбродили соки.

Открыты нараспашку двери морга

И весело блестят на солнцепеке.

Пер. И. Калугина

Цит. по кн.: Золотое сечение: Австрийская поэзия XIX – XX вв.: Сб. / Сост. В.В. Вебер, Д.С. Давлианидзе. М., 1988.

Род людской

Пред бездной огненной построен род людской,

Дробь барабана, рати в гари жирной,

Сквозь червлень мглы удар подков глухой;

Ум плачет, обрученный с тьмой всемирной, -

Тень Евы здесь, червонцы, гон лихой.

Лучом пробита облачная скань.

Вино и хлеб - путь жертвы молчаливой,

Се кротко отдают Двенадцать дань

И вопиют, уснувши под оливой;

Святой Фома влагает в раны длань.

Пер. А. Солянова

 

Цит. по кн.: Золотое сечение: Австрийская поэзия XIX – XX вв.: Сб. / Сост. В.В. Вебер, Д.С. Давлианидзе. М., 1988.

Распад

По вечерам, под благовеста звоны,

Смотрю на птиц таинственные стаи.

Они, в прозрачных далях исчезая,

Как богомольцы, тянутся колонной.

 

В мечтах о них брожу тенистым садом,

О светлой участи их вижу сны я.

Остановились стрелки часовые,

Я с птицами за облаками рядом.

 

Но ветром пробирает дрожь распада,

Дрозд жалобно поет на голой ветке,

Рыж виноград над ржавою оградой,

 

И сумерками скрыт колодец ветхий.

В нем детских мертвых теней мириады.

И зябнущие астры льнут к беседке…

Пер. К. Богатырева

 

Цит. по кн.: Золотое сечение: Австрийская поэзия XIX – XX вв.: Сб. / Сост. В.В. Вебер, Д.С. Давлианидзе. М., 1988.

Петер Альтенберг

Пастель

Был маленький, крошечный садик. Вокруг густо разросся крыжовник, покрытый красными блестящими гроздьями. Везде – темная зелень и красные грозди. Вдоль узеньких, усыпанных песком дорожек тянется бледная зелень гвоздики с большими ярко-красными цветами.

Они льют и льют волны аромата... Был вечер.

На скамейке сидела девушка в красном шелковом платье.

Она мечтала: – Я люблю его...

Рядом был другой маленький садик.

Он весь густо порос крыжовником, покрытым тяжелыми блестящими гроздьями изжелта-белых ягод. – Темная зелень и светлые грозди. Вдоль дорожек густо разрослись ряды крупных белых гвоздик. Аромат лился и лился...

На скамейке сидела девушка в легком белом платье.

Она грезила: – Люблю ли я его?

Взошла луна.

Она залила своим серебристо-зеленым светом красный сад и белый сад.

В окнах маленькой дачи в красном садике мелькнул желтоватый свет огня.

Девушка в красном платье стало холодно.

Она встала и пошла в дом.

Окна маленькой дачи в белом садике оставались темными.

Девушке в белом платье стало холодно, но она осталась в саду и продолжала мечтать.

Наступила ночь.

Оба садика были залиты лунным светом.

Красные и белые гвоздики и темные кусты крыжовника были влажны от росы и блестели.

На даче в красном садике спала девушка.

Лунный луч скользнул по ее теплому телу и по красному шелку, лежащему на стуле.

Она грезила: – Люблю ли я его?..

На даче в белом садике спала девушка.

Лунный луч покоился на ее белой груди и на белых кружевах, брошенных на стуле.

Она грезила: – Я люблю его...

Утро озарило серовато-розовым светом оба садика.

Все блестело, влажное от росы.

Девушки закрылись одеялом и спали крепко, без снов.

Пер. А. и Е. Герцык

Цит. по кн.: От города W. до города D. // Петер Альтенберг. Венские этюды; Джеймс Джойс. Дублинцы / Сост., вст. ст., послесл. А.И. Козубова. М., 1999.

(Литературная галерея).