Последствия несовершенства памяти

 

Авторы мемуаров обычно во многом полагаются на собственную память. Как читатели мы редко ищем причины усомниться в достоверности их рассказов. «Вина детей и ложь отцов» (The Guilt of Sons, the Lies of Fathers) – это мемуары о необычайной отцовской любви и обмане. Они служат хорошей иллюстрацией для того, что происходит, когда мы оглядываемся на свое прошлое. Автор вспоминает:

Я родился в Голливуде в 1937 году. Жил в Редондо-Бич, когда был младенцем, и в Палос-Вердес, когда был маленьким сопливым мальчуганом. В четыре года меня отвезли на восток, в Нью-Йорк, на кабриолете «паккард» с двенадцатицилиндровым двигателем. Отец отправился в Англию служить в Королевских военно-воздушных силах. Я слышал, как по радио говорили про Перл-Харбор – мое второе или третье воспоминание – в трактире Elm Tree в городе Фармингтон, штат Коннектикут.[85]

Наши самые ранние воспоминания обычно относятся к возрасту четырех или пяти лет. Нам не удается вспомнить более ранние события по той причине, что без знания языка мы, по-видимому, не способны упорядочивать переживаемый опыт и сохранять воспоминания о нем таким образом, чтобы их можно было извлечь.

Как-то вечером, в Нью-Йорке, я сидел в спальне, которую делил со своим братом Тоби. Он плакал, а наши родители спорили о деньгах в соседней комнате, на кухне. Я играл с кубиками, и башенка, которую я построил, упала и ударилась о кухонную дверь. Мой разъяренный отец появился в проеме: он подумал, что я подслушивал. Он плашмя ударил меня ладонью по уху, и я остолбенел от страха и замешательства, так что даже вымолвить ничего не мог. <…> Он стал бить меня по голове, по рукам и ногам, не сжимая кулаков и в отчаянии крича что-то невразумительное. В конце концов я смог найти нужные слова и стал умолять его, чтобы он перестал.

Несмотря на живость, с которой люди рассказывают о событиях из своего прошлого, мы всегда должны учитывать, что их воспоминания могут сильно отличаться от происходившего в действительности. Возможно, отец на самом деле ударил своего сына по уху. А возможно, и нет. Иногда люди начинают верить, будто они видели или слышали то, чего на самом деле никогда не было. Это можно с кристальной ясностью увидеть на примере воспоминаний психолога Жана Пиаже:

Существует также проблема воспоминаний, которые зависят от других людей. Например, одно из моих первых воспоминаний, будь оно правдой, датировалось бы вторым годом моей жизни. Я и сейчас вижу, чрезвычайно ясно, следующую картину, в достоверность которой я верил лет до пятнадцати. Я сидел в коляске, которую моя няня катила по Елисейским Полям, как вдруг какой-то мужчина попытался меня украсть. Я был пристегнут ремнем, который удержал меня в коляске, а моя няня храбро встала между мной и похитителем. Она получила несколько царапин, и я до сих пор смутно припоминаю те, что остались на ее лице. Потом собралась толпа, явился полицейский в коротком плаще и с белой дубинкой, и преступник пустился наутек. Я до сих пор вижу всю эту сцену и даже могу сказать, около какой станции метро это случилось. Когда мне было пятнадцать, моим родителям пришло письмо от нашей бывшей няни, в котором она сообщала, что ее приняли в Армию спасения. Она хотела сознаться в ошибках, совершенных ею в прошлом, и в частности, вернуть наручные часы, которые ей вручили в награду после того происшествия. Она выдумала всю эту историю и подделала царапины. Следовательно, я, еще будучи ребенком, услышал пересказ истории, в которую поверили мои родители, и спроецировал его на свое прошлое в форме визуального воспоминания.[86]

 

Автобиографические рассказы известных людей интересны сами по себе, и время от времени из них можно извлечь информацию о техниках и стратегиях, которыми люди пользуются, стараясь вспомнить события своей жизни. Почему так важно понимать, как мы вспоминаем свое прошлое? Воспоминания о прошлом влияют на наше представление о том, какие действия в дальнейшем приведут к благоприятным результатам, а какие – к трагическим. Мы выстраиваем свое будущее, ориентируясь на прошлое. Перефразируя нескольких исследователей памяти, можно сказать, что «те, кто не помнит прошлого, обречены его повторять». Итак, достоверность наших воспоминаний – это основа нашего личностного развития. Понимание того, как именно мы вспоминаем прошлое, поможет нам избежать обмана и начать жить более правдивой жизнью. Мы можем многое узнать от социологов, которые, к счастью, проявляют живой интерес к этой теме.

 

Воспоминания в деталях

 

 

– Да неужели не помнишь? Это было на той вечеринке, когда Джон выставил себя полным идиотом. Он еще пытался жевать искусственный плющ.

– Это на той вечеринке он сажал пуделя в чашу с пуншем?

– Да нет. Не на той. Это было много лет назад. Ты что, правда не помнишь?

 

С этих «воспоминаний» начинается захватывающая статья о припоминании, написанная психологом из Университета Юты, Мэриголд Линтон. Линтон всегда интересовалась способностями человека к припоминанию событий, происходящих в его жизни. Когда она начала заниматься этой работой, прежде всего у нее возник следующий вопрос: «Где мне найти людей, которых можно будет тестировать долгое время, которые будут надежны, не переедут, которым не наскучит участие в моем исследовании и за которыми удобно будет регулярно наблюдать?» Единственным человеком, удовлетворявшим всем этим требованиям, оказалась она сама. Она и стала единственным объектом исследования.

Каждый день на протяжении шести лет с 1972 по 1977 год Линтон записывала, что с ней происходило. Каждое воспоминание кратко излагалось на отдельной карточке, например, так: «Я ужинаю в ресторане Carton Kitchen; вкусный лобстер» или «Я приземлилась в аэропорту Париж-Орли». На задней стороне каждой карточки она подписывала дату, а затем ставила событию оценку с учетом его важности, эмоциональной насыщенности или неожиданности. К 1977 году она заполнила более пяти тысяч карточек.

Каждый месяц она проверяла свою память. Случайным образом выбрав из папки около 150 карточек, она зачитывала свои записи. Любому из выбранных воспоминаний могло быть от одного дня до шести лет, и, зачитывая каждое из них, она пыталась максимально быстро вспомнить, когда произошло это событие. Линтон основывалась на предположении, что чем больше у нее будет информации о событии и о его контексте, тем точнее она сможет его датировать. Каждый месяц она проводила от восьми до двенадцати часов, проверяя свою память таким образом.

Линтон удалось выяснить несколько интересных фактов о собственной памяти. Проведя около шести месяцев за изучением самой себя, она обнаружила, что после каждого сеанса тестирования, как правило, чувствовала себя довольно подавленной. Причина этого заключалась в том, что обычно перед каждым тестом она «разминалась», просто припоминая основные события, произошедшие в ее жизни за последний год. Во время этой разминки она обычно думала о радостных вещах – о друзьях, об успехах, о хороших сторонах жизни. Но когда она начинала вытаскивать из файлов отдельные карточки, она обнаруживала на них не только описания счастливых воспоминаний, но и бесчисленное количество неприятностей: ее машина сломалась, и она не может найти никого, кто бы ей помог; она поссорилась с любимым; научный журнал отказался публиковать ее статью. Как только она осознала, в чем заключалась причина ее стресса, ей показалось, что беспокойство уменьшилось.

После шести лет изучения собственной памяти она перенесла всю накопленную информацию на перфокарты и обработала при помощи компьютера. В результате компьютерного анализа выяснилось, что к концу каждого года она забывала 1% всей записанной за этот год информации. К тому времени, как этим данным исполнялось около двух лет, она успевала забыть еще приблизительно 5%. Забывание продолжалось, и к моменту завершения исследования она забыла более 400 из 1350 карточек, которые заполнила за 1972 год, то есть около 30%. В целом она, по-видимому, забывала медленно и относительно стабильно, причем число забытых карточек немного увеличивалось от года к году.

Что она помнила? Большинство сохранившихся воспоминаний были связаны с довольно своеобразными, не повторявшимися событиями, такими как автомобильная авария, или неожиданными случаями, скажем, травмой игрока на теннисном матче. Было довольно легко определить дату «теннисной игры, в которой Эд получил в глаз». Однако она не могла вспомнить имен других игроков, участвовавших в ней. Если предположить, что память Линтон работала на основе тех же механизмов, что и у большинства из нас, можно сделать вывод, что люди в течение какого-то времени помнят общую информацию, но затем многие детали начинают исчезать.

В целом полученные Линтон результаты заставляют предположить, что конкретные воспоминания регулярно выпадают из нашей памяти. Они не остаются запертыми в ней навсегда, если мы не повторяем или не переживаем их заново или если они не обладают особой значимостью. Несмотря на эти очевидные потери, не все так мрачно. После нескольких телефонных звонков от одного и того же человека мы вряд ли сможем вспомнить один конкретный разговор или даже определить, когда он состоялся. Зато нам становится все проще распознать и вспомнить голос этого человека. Это значит, что, даже хотя конкретные события забываются, значительная часть информации все же сохраняется. Как полагала Линтон, разум устраивает весеннюю «генеральную уборку».

 

Воспоминания о событиях

 

Один из методов, которыми мы пользуемся для припоминания прошлого, – это опора на ключевые события. К ним относятся моменты нашей жизни, которые для нас особенно важны – дни рождения, выпускной в школе, свадьба. Ориентируясь на эти ключевые дни, мы можем многое вспомнить о своем прошлом. Чтобы продемонстрировать, как это происходит, психолог Дональд Норман задавал людям такие вопросы: «Что вы делали шестнадцать месяцев назад?» или «Что вы делали днем в третий понедельник сентября два года назад?». Многие поначалу реагируют приблизительно так: «Вы, должно быть, шутите». Но потом они действительно пытаются вспомнить:

Участник. Да вы что, откуда же мне знать?

Организатор. И все-таки попытайтесь.

Участник. Что ж, давайте попробуем. Два года назад… Я должен был учиться в старших классах школы в Питтсбурге. <…> Это был мой последний год в школе. Третья неделя сентября – это сразу после лета, первая четверть. <…> Дайте подумать. По-моему, по понедельникам у нас были лабораторные по химии. Не знаю. Наверное, я был в кабинете химии. <…> Погодите, это была вторая неделя учебы. Я помню, что учитель начал с таблицы Менделеева – такой большой красивый плакат. Я подумал, что он с ума сошел, если решил заставить нас выучить эту громадину наизусть. Знаете, я вроде помню, как сидел…[87]

Эта попытка вспомнить события двухлетней давности служит хорошим примером того, как нам удается восстановить подобные воспоминания. Сначала мы пытаемся перефразировать вопрос, содержащий конкретную дату, а затем – определить, что мы делали примерно в это время («это сразу после лета, первая четверть…»). Мы ищем в памяти то, что нам нужно, основываясь на ярких чертах или ключевых событиях прошлого. Они выступают в роли отправных точек («мой последний год в школе»). Не так просто вспомнить то, что произошло пару лет назад. Обычно люди вспоминают фрагменты пережитых событий («большой красивый плакат»), реконструируя недостающие детали и делая предположения о том, что произошло в действительности («я вроде помню, как сидел…»).

Еще один пример опоры на ключевые события содержится в ответах на вопросы вроде: «В котором часу вы ушли из дома пять дней назад?» Студенты вузов, которым задают такой вопрос, обычно первым делом вспоминают, во сколько у них в этот день начались пары, а затем восстанавливают какое-либо событие, произошедшее непосредственно перед тем, как они вышли из дома. Затем они переходят от этого события к моменту, когда они вышли на улицу и отправились на учебу. Первая пара – это, как правило, яркое событие, поскольку многим студентам важно прийти на нее вовремя. Поэтому ее можно считать чем-то вроде ориентира.

Исследования, в ходе которых людям задают вопросы об их прошлом, порождают одну серьезную проблему: практически невозможно отличить то, что произошло на самом деле, от того, что было реконструировано. Мы добавляем щепотку неправды практически всякий раз, когда рассказываем о каких-то событиях, давних или новых. Как только это происходит, новая версия становится воспоминанием. А поскольку она кажется нам правдивой, практически невозможно отличить ее от настоящего воспоминания.

Психологи обозначают воспоминания об обстоятельствах, при которых мы запоминаем неожиданные и/или значимые события, термином «мнемическая фотовспышка» (flashbulb memory).[88] Классический пример этого – воспоминания о том, как кто-то услышал новость о покушении на президента Кеннеди. Убийство Кеннеди оставило у множества американцев чрезвычайно мощные воспоминания-фотовспышки.

В 1973 году, через десять лет после гибели Кеннеди, редакторы журнала Esquire спросили некоторых известных людей, где они находились, когда впервые услышали эту новость. Джулия Чайлд сидела на кухне и ела рыбный суп. Билли Грэм находился на поле для гольфа. Джулиан Бонд был в ресторане. Тони Рэндалл лежал в ванне. Эти четкие воспоминания заставили автора опубликованной в Esquire статьи озаглавить ее «Никто не забывает» (Nobody forgets).

Убийство Кеннеди – это не единственное событие, которое оставило у людей воспоминания-фотовспышки. Другие покушения, крайне интересные для прессы события и индивидуально значимые происшествия также могут спровоцировать появление мнемической фотовспышки. По всей видимости, основной ингредиент, необходимый для возникновения такого воспоминания, – это сильное удивление, часто сопровождающееся эмоциональным возбуждением. Термин «мнемическая фотовспышка» хорошо подходит для такого феномена, поскольку он подразумевает неожиданность и быстроту. Но это не идеальное название. На сделанной со вспышкой фотографии запечатлевается все, что смог охватить объектив, чего не происходит, когда срабатывает мнемическая фотовспышка.

Представление о том, что эти события должны «навсегда сохраняться» в мозге, ничем не доказано. Никто не подтвердил, что Джулия Чайлд действительно была на кухне и ела рыбный суп. И, даже если так оно и было, следует ли считать, что она озвучивает свой реальный опыт, извлекая из памяти нетронутое исходное воспоминание, или же она просто вспоминает один из многих случаев, когда она пересказывала эту историю другим людям? Обычно психолог, изучающий мнемические фотовспышки, не имеет возможности проверить достоверность описываемого воспоминания. Но иногда кому-то везет. Одному психологу по счастливой случайности удалось обнаружить ошибку. Она спрашивала людей: «Чем вы занимались, когда был застрелен Джон Кеннеди?» И получила следующий ответ от человека, с которым была достаточно хорошо знакома на момент убийства президента:

Когда кто-то, особенно ты, напоминает мне об этом дне, я вспоминаю, что именно ты сказала мне об убийстве, или, по крайней мере, так я это помню. <…> Я полагаю, ты… Вернее, я знаю, что ты спустилась на первый этаж и сказала мне о том, что… услышала в новостях. Не знаю, в котором часу это случилось. Там, в этой дыре, в ____Hall легко было потеряться во времени. <…> Я уже довольно долго сидел за работой и был очень сконцентрирован на том, что я делал, когда ты вдруг прервала меня, сказав, что услышала что-то. Ты сказала, я уверен, это ты сказала: «Президента убили, вернее, застрелили – его застрелили». Тогда я, вероятно, поднял глаза и спросил: «Что?» А ты ответила: «Кеннеди – его застрелили». Я сказал: «В каком смысле? Где?» И ты ответила, что не знаешь…[89]

Была отчетливо продемонстрирована проблема, возникающая в связи с мнемическими фотовспышками: психолог даже не приближалась к респонденту после убийства Кеннеди. Могла ли она ошибаться? Изучение задокументированных внешних событий показало, что эти два человека не могли находиться в одном и том же месте после того, как президент был застрелен. Это означает, что события, описанные этим человеком, пусть даже со множеством деталей, эмоционально и убедительно, не происходили и не могли происходить.

Одним из определяющих факторов в отношении мнемических фотовспышек может быть повторение. Чтобы убедиться в этом, было проведено исследование, в ходе которого каждого участника (если он в принципе мог описать воспоминание-фотовспышку) спрашивали, как часто он рассказывал об этом воспоминании другим людям:

а) никогда никому не рассказывал;

б) рассказывал то же самое примерно от одного до пяти раз;

в) рассказывал то же самое примерно от шести до десяти раз;

г) рассказывал то же самое более десяти раз.

Как и предполагали исследователи, участники сообщали, что они не единожды рассказывали об этих воспоминаниях, чаще всего – от одного до десяти раз. Итак, похоже, что частые рассказы о подобных событиях могут в какой-то степени стать причиной появления таких воспоминаний.

Еще одна важная составляющая – это, по-видимому, высокая значимость событий. Исследователи предположили, что, когда происходит нечто важное и человек какое-то время фокусирует на этом внимание, создаются предпосылки для возникновения мнемической фотовспышки.

Степень того, насколько событие нам интересно, также определяет вероятность, с которой мы его запомним. Что делает событие интересным? Предположим, ваш друг сказал вам: «Я шел по улице, как вдруг…»

а) увидел кошку;

б) решил завязать шнурки;

в) решил съесть немного мела;

г) услышал резкий шум;

д) услышал невероятный грохот;

е) услышал стрекот сверчка;

ж) увидел мертвого ребенка.

Одни из этих вариантов интереснее, чем другие. Например, в том, что ваш друг увидел кошку, решил завязать шнурки или услышал стрекот сверчка, нет ничего любопытного. Они даже звучат странно, потому что слово «вдруг» заставляет нас ожидать чего-то более интересного. Решение поесть мела довольно интересно, как и резкий шум, в особенности тот, который можно охарактеризовать как «невероятный грохот». Сообщение о том, что человек увидел мертвого ребенка, каким бы чудовищным и неприятным оно ни было, тоже вызывает большой интерес. На основе этих примеров мы можем прийти к некоторым выводам о степени возникающего у нас интереса. Необычные происшествия более интересны, чем обычные; интересны шумы, особенно громкие. Смерть также пробуждает в нас любопытство.

Люди беспокоятся по поводу смерти – своей собственной и тех, кто им дорог. Это одна из причин того, почему она нам интересна. Но смерть интересна не всегда. Если вы услышите, что вчера скончалась госпожа Джонс, не имея ни малейшего представления о том, кто она такая, факт ее смерти не слишком вас обеспокоит. Однако если вы услышите, что незнакомая вам госпожа Джонс погибла, управляя самолетом Cessna-152, а у вас именно такой, ее смерть, возможно, пробудит в вас интерес. Люди с большей охотой читают первую полосу газеты или статьи о событиях в мире спорта, чем раздел с сообщениями о смерти. Отчасти это связано с тем, что смерть интересна, когда она приходит неожиданно, а неожиданности всегда пробуждают в нас любопытство.

По словам Роджера Шарка, специалиста в области теории вычислительных машин и систем из Йельского университета, к числу прочих вещей, которые кажутся нам интересными, можно отнести опасность, власть, секс, деньги (в больших количествах), разрушение, хаос, романтические отношения, болезни и множество других подобных явлений.

Что именно мы помним о собственном прошлом, зависит от многих факторов, но самый очевидный из них – это заинтересованность. Проживая свою жизнь, мы принимаем постоянный поток внешних стимулов, из которого выбираем то, что кажется нам интересным. Это то, о чем мы рассказываем другим людям, и то, что запоминаем сами. Большую часть окружающего мира мы, в сущности, не замечаем до того момента, пока не возникнет причина, заставляющая нас на чем-то сфокусироваться. Мы не обращаем внимания на неинтересные события, не утруждаем себя попытками понять и объяснить их. Зато мы уделяем внимание интересным событиям.

 

Смещение ключевых событий

 

Когда мы останавливаемся, чтобы обдумать какой-то период своего прошлого, мы вспоминаем самые необычные ключевые события, которые выделяются на фоне повседневности. Но эти события нельзя назвать типичными примерами того, как протекает наша жизнь. Свадьба, день, когда умер отец, день, когда был убит Кеннеди, – это крючки, на которых держится полотно нашей памяти. Это не случайно отобранные дни – это дни особенные.

Когда мы реконструируем в памяти то или иное ключевое событие, возникающий в нашей голове ментальный образ страдает от недостатка деталей, а также от последующих манипуляций. Мы излишне подчеркиваем эти события, преуменьшая все остальное. Часто воспоминания о них принадлежат сразу многим людям: свадьбу помнят оба супруга и их родственники, смерть человека остается в памяти всех его детей и других родственников. Мы неоднократно вспоминаем такие события – в разговорах с окружающими и наедине с самими собой, – и каждый раз, когда мы это делаем, возрастает вероятность того, что мы дадим событию немного иную интерпретацию. Мы заменяем существующее воспоминание другим, слегка измененным.

Нетрудно найти примеры воспоминаний о ключевых событиях, смысл которых со временем изменился. Два человека с теплом вспоминали день своей свадьбы спустя год, но вот через десять лет, после болезненного развода, они описывают ее как сумбурное, пугающее и неприятное мероприятие. Изменение воспоминаний о ключевых событиях – это неотъемлемая часть жизни.

 

Воспоминания о людях

 

Предположим, вас попросили вспомнить людей, с которыми вы учились в старших классах. В ходе одного эксперимента исследователи проверяли, как участники помнят события разной давности – от нескольких лет до двадцати. Участников просили назвать имена их одноклассников – они работали над этим заданием днями, а в некоторых случаях и месяцами. Чем дольше они пытались вспомнить, тем больше имен называли. Представленный на следующей странице график показывает прогресс одной из участниц.

Когда тестируемые пытались вспомнить имена, их просили думать вслух. Вот что сказал один из них (имена изменены в целях охраны личной информации):

Я пытался вспомнить фамилию Карла, но все никак не получается. Э-э, что ж, дайте подумать, может, есть какие-нибудь районы, до которых я еще не добрался и где, насколько я помню, жили мои сверстники. Э… хм… Наверху на окраине никто не жил… А теперь я пытаюсь вспомнить Сансет-Клиффс в Западной Калифорнии, потому что многие ходили туда собирать ракушки, заниматься серфингом и просто весело проводить время. Я пытаюсь вспомнить всех моих одноклассников, которые могли заниматься там серфингом или собирать ракушки. Мм… Если бы я мог увидеть их стоящими в ряд вдоль… Там на пляже Ньюбрейк есть одна скала, они всегда выстраивались там в очередь со своими досками и садились смотреть на волны. Теперь я иду вдоль всего ряда и проверяю, нет ли среди них того, кого я еще не назвал. Вот Бенни Несбит (его я уже упоминал) и Дейв Кулберт – они ходили заниматься серфингом. И еще там много ребят постарше. Джон Нейт… Я их уже называл – все те ребята, которые занимались серфингом. Э-э, он был старше, этот – тоже, этот – тоже старше, а этот – младше. Многие из этих ребят были постарше меня. Дайте-ка подумать, этот и этот… Ладно, я просто проверял, всех ли я назвал, но не нашел никого, кого я не видел бы до этого. Там была еще одна девочка, которая вечно туда ходила, но она была чуть младше. Я уже назвал тех, с кем она дружила. Э, может, есть еще кто-нибудь, кто, насколько я знаю…

 

Попытка вспомнить школьных одноклассников (Williams, 1976; Lindsay, Norman, 2nd ed., 1977)

 

Из этого можно сделать несколько очевидных выводов. Когда участник размышлял вслух, исследователи могли выяснить что-то новое о стратегиях, которыми он пользуется. Похоже, что извлечение из памяти имен основывалось на реконструкции воспоминаний. Сначала участник старался извлечь всю ситуацию, а затем – имена отдельных людей. Значительное время тратилось на восстановление контекста, в котором происходили те или иные события. После этого участнику удавалось перечислить людей, которых он представлял в этой ситуации.

Любопытно, что тестируемые часто заходили слишком далеко. Они продолжали вспоминать новую информацию о человеке еще долго после того, как отыскивали в памяти его имя. Какова была цель этих излишних стараний? Они помогали отыскать информацию, которая могла бы подтвердить, что названный человек действительно относится к числу тех, чьи имена нужно вспомнить. Эта дополнительная информация позволяла удостовериться в том, что было названо верное имя. Помимо этого информация создавала более широкий контекст, новые ситуации, из которых затем можно было выцепить другие имена. Вот реальный пример того, как один из участников вспоминал нужную информацию, переходя от одной ситуации к другой и каждый раз называя новые группы людей (имена снова изменены):

Участница. Э-э… Я представила себе людей, которых я тогда знала, и попыталась понять, все ли они там. Я пред… представила знакомое место и только что вспомнила еще двоих. Вот Майк Петерхилл и э-э… (постукивает пальцами) Ларри Эткинсон. Я представила, как они чинят автомобиль у себя дома, вернее, дома у Ларри.

Организатор эксперимента. Ага.

Участница. Так? А в соседнем доме жила Арлин, рядом – Билл, э-э… Ладно, и еще… Моя старая подружка (смеется). Интересно, почему я о ней вспомнила. Э… Я о ней вспомнила, потому что подумала про… я подумала про дом, где живет Ларри, и… вспомнила, как однажды пошла к нему в гости, когда он чинил свою старую э-э… машину, старый «паккард», и Мэри была там, это была она, а ее подружек звали Джейн и… ммм… Как же ее звали? У нее было немного друзей, она была вроде как… все ее друзья жили в разных местах… э-э… сложно их вспомнить. Это не очень ценный список. Больше одного имени он мне не даст.

Теперь люди, с которыми я была знакома через свою сестру. Э… Я с ними не очень близко общалась, они были просто знакомыми. Лианна… парень, которого я даже не помню, как звали, и потом еще… не помню ее имени. Теперь я… я вспоминаю людей, э-э-э… с которыми дружила моя сестра и чьи имена я забыла. Прямо сейчас я их не помню, но я могу вспомнить ситуации, в которых они участвовали, и частично – как они выглядели. Мм… Ого, ух ты, ладно, я только что вспомнила… я вспомнила целую кучу людей. Мы собирались после школы, я всегда ходила на эти встречи, и там было много людей, теперь у меня есть целое здание, наполненное разными людьми, но я мало кого из них помню по именам. Рут Бауэр, Сьюзан Янгер, Сью Кейрнз… Ой, ух ты, Джефф Эндрюс, Билл Джейкобсен, я только что вспомнила еще целую группу людей. Фух (смеется), ничего себе…

Чем больше людей вспоминала эта участница, тем больше она называла вымышленных имен и фамилий. Часто эти имена принадлежали настоящим людям, которые учились в другом классе или участвовали в других эпизодах из ее жизни. То же происходило с другими участниками. После девяти часов напряжения памяти почти половина всех впервые называемых имен оказывались ложными.

Молодая женщина, чей процесс припоминания отражен на графике, за десять часов смогла вспомнить около 220 имен из возможных 600. Значит ли это, что, проведя три или четыре года в старшей школе, мы сохраняем информацию лишь о трети наших одноклассников? Вероятно, нет. В ходе исследования эту молодую женщину попросили вспомнить имена ее одноклассников. Участникам других экспериментов дают имена (и показывают лица) и просят сказать, знают ли они этих людей. Опознание – более простой процесс, чем припоминание, и когда людей просят кого-то опознать, а не вспомнить, они, как правило, демонстрируют очень хорошие результаты. Даже те участники, которые закончили школу более сорока лет назад и проходили тестирование, когда им уже шел седьмой десяток, смогли опознать три четверти своих одноклассников.

Итак, похоже, что люди достаточно хорошо помнят своих одноклассников. Обычно им удается вспомнить их имена, восстановив некую ситуацию или контекст, а затем «увидев» своих школьных друзей в этой ситуации. И все-таки делать выводы нужно с большой осторожностью, ведь память о старых добрых школьных временах может оказаться замутненной ложными деталями.

 

Воспоминания о самих себе

 

Господин Ибен Фрост вырос в Вермонте в бедной семье, которой едва удавалось наскрести тысячу долларов в год. Маленьким мальчиком он все лето работал на родительской молочной ферме, а зимой ходил в небольшую школу, состоявшую всего из пары комнат и находившуюся почти в пяти километрах от дома. Ему не слишком нравилась такая жизнь, и он мечтал о другой – той, которая позволила бы ему общаться с людьми. Когда ему пошел одиннадцатый год, он решил уехать с семейной фермы. Он мечтал о том, что как-нибудь поступит в колледж, а потом – на юридический факультет Гарвардского университета. Именно так все и случилось.

Во время учебы в Гарварде Фрост стал одним из участников продолжительных исследований на тему того, как люди адаптируются к жизни. Когда он впервые встретился с психиатром, который задавал ему вопросы, как и остальным, он показал себя «очаровательным, доброжелательным, веселым, открытым молодым человеком, очень заинтересованным в общении с окружающими».[90] Он и впрямь был симпатичным мужчиной, производившим впечатление человека с хорошим чувством юмора. Однако он с неохотой говорил на эмоционально тяжелые темы и, даже отвечая на подобные вопросы, становился несговорчивым и резким. Фрост предпочитал беседовать о радостных сторонах своей жизни. Он вспоминал, что, будучи ребенком, много помогал родителям и что всегда легко заводил друзей. Он считал себя чрезвычайно самодостаточным человеком, недвусмысленно заявляя: «Я настолько самодостаточен, так сказать, что у меня в принципе нет никаких проблем». В возрасте двадцати пяти лет Фрост сказал: «Я – очень добродушный человек». А спустя еще двадцать лет отметил: «Я – самый что ни на есть благоразумный человек».

Беседовавший с Фростом психиатр тем не менее пытался заставить его увидеть и признать некоторые из имевшихся у него проблем. Даже неоднократные расспросы о трудностях в супружеских отношениях, казалось, ни к чему не приводили. Однажды Фрост написал: «Только глупец или лжец способен сказать, что проблем у него “не имеется”, и все же таков мой ответ». Когда умер его отец, Фрост написал: «Некоторые люди притворяются, что смерти не существует, и намеренно прибегают к самообману. Пришлось вернуться на похороны – это было необходимо… но оставаться смысла не было». Если он и испытывал в течение всего этого времени какие-либо горестные чувства, он не проявлял их открыто.

Можно ли считать Фроста необычным человеком? Здорова ли его психика? Хотя он, возможно, не слишком хорошо знает самого себя, оказывается, что он пытался преодолеть жизненные трудности, как любой зрелый и вполне здоровый человек. Более того, подобная склонность вспоминать о себе хорошее и забывать плохое свойственна большинству из нас.

 

«Я незауряден»

 

Моя подруга Сильвия думает, что она незаурядный частный детектив, Линда считает себя незаурядной бизнес-леди, Джим полагает, что он незаурядный доктор. Вера в то, что мы во многом разбираемся лучше среднего – это типичная человеческая черта. Как сказал американский писатель Уильям Сароян, «каждый человек хороший, но живет в плохом мире, – по его собственному мнению».

Многочисленные исследования показывают, что мы воспринимаем и помним самих себя в более благоприятном свете, чем следовало бы с позиций объективности. В недавно опубликованной статье под названием «Могут ли все быть незаурядными?» (Can We All Be Better than Average?) рассказывается о работе французского психолога Жана Поля Кодола, который провел двадцать экспериментов с участием людей разного возраста, от подросткового до зрелого.[91] В ходе одного из его исследований каждый член группы, состоящей из четырех человек, должен был три раза оценить длину прутка. Получив все три цифры, организаторы эксперимента измеряли пруток и называли его настоящую длину. Позднее всех участников спрашивали о том, как хорошо, по их мнению, они справились с заданием. Оказалось, что люди были склонны думать, будто показали самые или одни из самых хороших результатов, вне зависимости от того, насколько успешно они справились с задачей на самом деле. В ходе других экспериментов участников просили оценить собственную честность или креативность. Чем выше человек ценил то или иное качество, к примеру честность, тем выше была вероятность того, что он сочтет себя более честным, чем большинство других людей.

Свойственные нашей памяти эгоистические предубеждения нетрудно продемонстрировать. Попросите своих друзей или соседей оценить, насколько хорошо у них, по сравнению с другими людьми, развиты качества, которые ценятся обществом, например – креативность. «Какая доля людей из вашей группы более креативна (или честна, или способна к состраданию, или дружелюбна), чем вы?» Обычно люди называют скромную цифру. Склонность воспринимать самих себя в позитивном ключе довольно сильно влияет на оценку поведения и черт характера, которые обычно относительно субъективны, к примеру честности и внимания к окружающим. Но то же самое касается и более объективных характеристик, таких как доход или рост.

Люди знают, что они не идеальны. Но мы склонны подыскивать оправдания своим несовершенствам, цепляясь за свои положительные стороны. Делая что-то хорошо, мы объясняем это наличием некой свойственной нам черты или предрасположенности. «Я потратил свое время на работу волонтером в местной больнице, потому что я забочусь о других». И напротив, сделав что-то плохое, мы объясняем это внешними факторами, которые нам неподвластны. «Я на тебя накричал, потому что ты вел себя глупо». Точно так же, когда с нами случается что-то позитивное, мы берем ответственность на себя, а когда происходит нечто негативное, перекладываем ее на других. «Я выиграл этот теннисный матч, потому что отлично бью слева». «Я проиграл в скрабл,[92] потому что мне попались буквы Ш, Х и Ц, а из них ничего не сложишь».

Наша память страдает манией величия. Мы склонны думать, что всегда знали, чем обернется та или иная ситуация, несмотря на то что результат часто бывает чрезвычайно неожиданным. Это принято называть ошибкой хайндсайта.[93] В ходе одного эксперимента участникам предлагалось прочитать описание исторического или клинического случая, к которому прилагались четыре возможные концовки. В одном из текстов рассказывалось о пациенте по имени Джордж, который посещал сеансы психотерапии.