Воспитание как основная цель школы

В своем стремлении ввести новые порядки в деревне помещик опирался не на старое поколение, а на молодежь и на новую школу. Он рассчитывал на новое, юное поколение, которое будет отличаться от старого, как день от ночи. Но он рассчитывал на него не потому, что это было его мечтою, а по тому, что видел,- лейтенанту удается осуществить задуманное. Глюфи это давалось так просто и так естественно, что каждому могло казаться, будто в школе ничего нет такого, чего бы и он не мог сделать. В самом деле, вести школу, как лейтенант ее вел, мог, пожалуй, каждый смышленый крестьянин, лишь бы он умел читать и писать; для этого стоило ему в течение нескольких дней присмотреться к порядкам, заведенным лейтенантом и Маргрет, и к их занятиям с детьми. Собственно говоря, и не нужно, чтобы такой человек сам умел считать; я знал одного, который пользовался арифметическими таблицами, занимаясь с группой детей, но сам не умел считать. Его дети прекрасно усвоили ряды чисел и совершали над ними любые действия, а человек, обучавший их счету, ни на минуту не выпускал из рук бумагу, на которой были написаны эти числовые ряды, чтобы самому не ошибиться. Перемену, происшедшую в детях, заметил даже Карл, сын помещика. Возвращаясь из Бонналя, он обычно говорил:

- Мальчики этой деревни совсем не похожи на других деревенских ребят; кто-то даже сказал, что они господа по сравнению с другими, такие они смелые и так много знают.

Что касается смелости и прямоты, то на развитии этих качеств лейтенант строил все воспитание. Он требовал полной чистосердечности и часто говорил детям:

- Я охотно прощаю вам все ваши проступки, но если вы начнете притворяться, вы - погибшие существа и навсегда останетесь несчастными, испорченными людьми.

При малейшей попытке к притворству он пронизывал их своим острым взглядом, обрушивался за это, давил до тех пор, пока не пресекал зла и не вгонял в пот провинившихся. Пуще огня боялись они его слов: "Что за лицо ты делаешь? Что это за глаза?"

Они знали, с какой неумолимой строгостью учитель преследовал всякое притворство. Все свое воспитание, как уже сказано было, он строил на прямоте и чистосердечии - этом прочном фундаменте.                               Он делал детей рассудительными для того, чтобы они могли быть откровенными. Он делал их осторожными, чтобы они не были недоверчивыми. Он делал их трудолюбивыми, чтобы они не были алчными. Он делал их честными, чтобы они могли внушить к себе доверие. Он делал их разумными для того, чтобы они стали смелыми. Таким образом, он работал над созданием ясного и открытого нрава и требовал от детей этой ясности и прямоты, когда бы они ни попадались ему на глаза. Одним словом, он учил их как человек, сам представляющий собою известную ценность и могущий быть полезным на любом месте; того же он добивался и от них. А это значит, что он учил их не так, как обычно учат люди, умеющие лишь болтать и кое-что писать.                                                                               Свою любовь к детям он долго и упорно скрывал и проявлял ее лишь по мере того, как они изо всех сил старались быть такими, какими они со временем должны были стать. Трудно себе представить, каких результатов они достигли этим путем. В глубине души они знали, что Глюфи любит их, и равнодушие его принимали как упрек, чувствуя, что они не то, чем должны были бы быть. Этого равнодушия они не выносили и удваивали свои усилия, пока не добивались его одобрения. Почти невероятным может показаться, как дети выросли за это время духовно и как окрепло их сознание.            Это обнаружилось не только в родной для них профессии. Если у них оставалось для этого время, то и самое далекое вскоре становилось им близким. Какую бы работу они ни видели теперь в руках других людей, они не сомневались в том, что и сами могли бы научиться ей.                          Так, например, в деревне лет двадцать уже живет часовой мастер Энгер, и никогда еще крестьянский мальчик не заходил в его мастерскую, чтобы поинтересоваться тем или другим и попытаться самому что-нибудь сделать. Но с тех пор как Глюфи дал детям понять, что у них такие же руки, уши и носы, как и у других, более полдюжины ребят каждый вечер стали приходить к мастеру и не давали ему покоя, пока тот не позволял им взять в руки и повертеть ту или иную вещь или самим попробовать сделать что-либо. Ребята так ловко принимались за дело, что мастер не мог надивиться; он велел даже передать учителю, что если бы все крестьянские дети были так воспитаны, то не было бы ремесла, к которому они не была бы так же, а может быть и больше пригодны, чем городские дети.                                     Но этим дело не ограничилось. Энгер понял, что ему выгодно взять к себе в учение двух наиболее ловких из этих ребят; недолго думая, он предложил обучить их своему ремеслу без всякого вознаграждения.                            Это были ребята, родители которых не имели ни земли, ни имущества и которые в будущем могли стать лишь слугами или поденщиками. Мальчики запрыгали от радости, когда он предложил им это, и бросились затем к учителю благодарить его. А дети, придя домой, потребовали от матерей клочок земли, чтобы развести на нем сад согласно советам и указаниям этой женщины.                                                                                                           Все, что рано или поздно могло пригодиться детям, он считал возможным включить в свою школьную работу. Ибо он чувствовал себя отцом этих детей и задачей своей считал их воспитание. Все, что требовалось для их всестороннего воспитания, входило, по его мнению, в круг его деятельности. По той же причине он проводил с ребятами все вечера и занимался с ними всем, чем они желали. Иногда это была резьба по дереву, лепка разных фигур из воска: людей и зверей, голов и рук, нередко лепили дома, мельницы, пилы и корабли. Порой классная комната вся наполнялась разными ремесленными инструментами и стружками и походила на мастерскую, но перед уходом комната убиралась и снова становилась чистой, как весенний луг, с которого сгребли весь зимний валежник. Если вечер выпадал хороший, Глюфи отправлялся с детьми под орешник на лужайку.

Старики как будто с умыслом посадили на этом месте орешник, чтобы молодая смена могла отдыхать под тенью его и любоваться отсюда прекрасным закатом солнца. Под этим деревом он часами беседовал с детьми и об их будущем, и об их жизни. Он рассказывал им краткую историю деревни, говорил, как несколько веков тому назад здесь стояло лишь немного домов; а так как жители ее не могли полностью использовать и обрабатывать всю землю, то они вынуждены были установить для пастбищ и пашен такие порядки, которые теперь при большей стоимости земли, сделали деревню несчастнее, беднее и более распущенной, нежели она могла быть при других условиях. Он указывал на то, как бумагопрядение привлекло в страну деньги и как поэтому те, которые не привыкли обращаться с ними, разорились. Многие крестьяне, имущество которых было продано с молотка, были, собственно говоря, значительно богаче тех, которые приобрели его, но благодаря лучшей обработке небольших участков земли ценность ее раз в десять повысилась в течение нескольких лет. Заканчивая историю деревни, он подчеркнул, что в данное время требуется больше точности во всем, больше внимания, расчета, больше порядка и обдуманности для того, чтобы дожить до здоровой, радостной старости и спокойным за судьбу своих детей сойти в могилу, чем это нужно было в старину при меньшей населенности, меньшем количестве денег и более простом образе жизни. А когда дети, возвращаясь вечером домой, приносили с собой эти рассказы о далеком прошлом деревни и сопровождали их полученными от учителя объяснениями, родителям казалось непонятным, как мог учитель узнать обо всем этом; правда, они сами пережили это и испытали, но так, как он, не сумели бы рассказать. Их удивляло его умение растолковать детям все происходившее так, что они, несмотря на свой возраст, понимали его и сумели толково передать другим...