Глава 4. Профессора и монахи

 

 

Древняя российская история во многих знатных делах и обстоятельствах темна и неисправна.

В. Н. Татищев

 

За окнами замирает хмурый петербургский день, и свечи, уже давно зажженные, озаряют разгоряченных спором профессоров, адъюнктов, академиков. Император Николай I не одобряет ношение бороды, и посему спорщики выглядят моложе своих лет. Император улавливает в табаке душок вольнодумства, и посему воздух гостиной чист и благоприятствует дискуссии. Но император любит также единообразие форм, фасадов и научных мнений, и оттого спорщики чувствуют некоторую неловкость от собственного несогласия. Впрочем, примирить их некому, ибо речь идет о предметах, почти неизвестных прочему населению страны.

Как водится, полем битвы завладели наиболее опытные бойцы. Первый — профессор-скептик — чеканит фразы язвительные и вежливые.

Другой, тоже профессор, признанный знаток предмета, метает во врага факты, если таковые имеются, и всяческие предположения, если фактов не хватает.

Скептик. Гипотезы, государи мои, гипотезы… Вас послушаешь, так Нестору памятник надобен: в пантеон его!

Знаток. Нестор — всем нам отец и пример. Он по праву заслужил место в пантеоне российской словесности.

Скептик. А Сильвестра куда денем? Отчего это имя, а не Несторово в летописях выставлено?

Знаток. Тут еще многого не знаем. Однако я согласен с гипотезой…

Скептик. Ага! Гипотеза!

Знаток. Напрасно смеетесь: во-первых, без гипотезы нет движения мысли, во-вторых, держусь гипотезы покойного Николая Михайловича Карамзина и прочих, что игумен Сильвестр был просто переписчиком Несторова текста: свое имя оставил, Несторово же снял.

Скептик. Игумен — важная персона; и вдруг — простой переписчик!

Знаток. В старину иначе смотрели на такие дела. Имени своего многие летописцы совсем не оставляли. Один поставит имя, да и то не для славы, а так, распишется просто, другой же и того не сделает. Там, где наш брат не упустит прославиться, человеку того времени и в голову ничего подобного не придет. Как это у господина Пушкина: «Труд усердный, безымянный…»

Скептик. Вот уж и господин Пушкин на помощь понадобился.

Знаток. Покойный господин Пушкин понимал в этом деле больше, чем десяток… гм… гм… Впрочем, вернусь к делу. Сильвестр пока еще не совсем объяснен. Согласен. Однако коли это единственный довод ваш?..

Скептик. Да откуда вы знаете, что Лаврентий или кто другой не написал всю летопись сам?

Знаток привстал из кресла.

— Господа! Внимание! Полагаю, что наношу оппоненту смертельный удар. Будьте судьями!

Ученые мужи глубокомысленно улыбнулись.

— Итак, — продолжал профессор-знаток, — когда б каждый из переписчиков сочинял летопись сызнова, везде были бы летописи совершенно разные, сильно отличающиеся. А ведь все списки сначала, по крайней мере до описания событий 1110–1120 года, очень похожи! Наш почтенный скептик вряд ли будет настаивать, что у монахов, совершенно не связанных друг с другом и переписывающих летописи в Москве, Новгороде, Смоленске, Киеве, вдруг обнаруживается дивное единомыслие и, не сговариваясь, все дополняют и исправляют свои летописи совершенно одинаково! Как, по-вашему, следует объяснять тот удивительный факт, что и Лаврентьевская, и Ипатьевская, и Радзивилловская, и Никоновская, и многие другие летописи на первых нескольких десятках листов совпадают почти дословно?..

Скептик. Ну уж и дословно! Все же некоторые отличия имеются…

Знаток. Небольшие, совсем небольшие… Но я продолжаю. Положим, что Лаврентий или кто другой захотел бы сам написать о событиях, происшедших в XI–XII веках, то есть лет за 200–300 до него.

Утверждаю, что с работой этой он бы не справился, хотя и жил куда ближе к началу Руси, чем мы с вами.

Для того чтобы написать такую летопись в XIV столетии, надобно было иметь нынешнюю Императорскую библиотеку да еще несколько архивов, музеев, справочников, ученых трудов и тому подобное…

За окнами стало совсем темно. Влажная мгла поглотила пустынные улицы, бесконечную набережную.

— А что, господа, — сказал профессор-богослов, — не прибегнуть ли нам к обычаям древних, иногда прекращавших на время войну, чтобы предаться пирам и веселью, и лишь затем снова сражаться?

Но магистр, молодой и суровый, не поддался мирным увещеваниям…

— Кто знает, что мог и чего не мог ученый XIV века? Может, Лаврентий был историк не хуже нас, не слишком ли мы пренебрежительны к древним? В наш просвещенный век, конечно, мы склонны недооценивать предков…

Но знаток резко обрывает речь младшего:

— Предкам цену набавляем, а себя уж ни в грош не ставим! Ведь подумайте, век-то какой — де-вят-на-дца-тый! А мы всё наукам не верим. Напрасно… Напрасно! Мосье Леверье сидит в кабинете, вычисляет с кончика пера неизвестную планету и даже не удосуживается выйти на улицу, взять трубу и посмотреть на небо, потому что уж точно знает, где сия планета…

— А господин Шампольон, — подхватил скептик, — расшифровал письмена египетские. Чудеса, господа, чудеса! А отсюда следует, хотите вы сказать, что Нестор своего рода «икс» нашей древности и нам стыдно его не открыть. А может, икс-то воображаемый? И вместо икса летописанием занимался некий игрек?

Знаток. Выдумывать несуществующее — дело умов праздных и обремененных чрезмерным скепсисом, что, по справедливому мнению немецкого философа, есть паралич ума…

И, не давая противнику контратаковать, знаток продолжал:

— Господа! Восстановим, насколько возможно, жизненный путь великого Нестора. Тексты летописей и других Несторовых творений нам не нужны — все мы их знаем и помним. Удобнее начать с конца Несторового поприща. Год смерти мне и вам всем неведом. Но думаю, прежде 1116-го, ибо под этим годом уже стоит в летописи имя Сильвестра. Как бы то ни было, в 1110 году Нестор еще жил и писал. Кто же, как не печерский летописец, описал «огненный столп» 11 февраля 1110 года?

— Не только в 1110-м, но и в 1113-м Нестор еще был… — Это заметил богослов, только что вспоминавший про обычаи древних во время перемирия. — Ведь в начале «Повести временных лет» автор обещает довести повествование до смерти князя Святополка Киевского. А умер этот князь 25 апреля 1113-го…

— Следовательно, примерно в 1113 году Нестор завершил свой труд.

Но тут скептик возмутился:

— Все у вас складно. Отчего же, однако, в Лаврентьевской и многих других летописях после 1110 года — провал, обрыв повествования? Куда делись следующие годы? Почему после записи 1110 года сразу следуют Сильвестровы строки 1116 года?

Знаток. Но я ведь говорил, что тут, после 1110 года, самое темное место. Тут некая тайна, тайна окончания летописи. Какой-нибудь сильный ум в будущем это раскроет, а пока, признаюсь, не могу понять, куда вообще из Лаврентьевской летописи делись записи за целых пять лет, с 1111 до 1115 года?..

— Может быть, было так, — перебил магистр. — Когда-то эти записи были, да выпали и потерялись?

— Может быть! — захохотал скептик. — Вот и я говорю, все может быть, только, может, Нестор тут вовсе ни при чем, коли все может быть!

Ученые мужи зашумели, однако знаток поднялся и сухо заметил:

— Из-за мелочей сражаться не намерен. Говорю не таясь: одно знаю, а другого не ведаю, У меня просили Несторову биографию. Не любо — не слушайте…

— Слушаем!

— Отправимся вверх по течению Несторовой жизни. 1109-й, 1108-й, 1107-й, 1106-й… 1101-й. В летописи подробные записи, упоминается Киев, Печерский монастырь. Все это, конечно, наш Нестор писал.

Скептик. Интересно, как вы определите начало его труда?

Знаток. Да, вы нащупали еще одно слабое место. Я пока не в силах определить, когда Нестор начал… Подробные известия идут и под 1097-м, и под 1096-м, и под 1093-м.

Скептик. Продолжайте, продолжайте — и под 1074-м, а под 1061 годом даже число указано: 2 февраля пришли половцы. Сейчас вы скажете, что все это — Нестор, что он целых полвека писал — и в 1061-м и в 1113-м.

Знаток. Полвека писать Нестор вполне мог бы, коли прожил лет 70–75… Но я как раз сам думаю, что он трудился меньше чем полвека, а почему — сейчас объясню и для этого закрываю летопись и перехожу ко второму труду Нестора.

Скептик. Отмечаю еще раз, что ваше превосходительство не знаете, когда начал Нестор, как, впрочем, не ведаете, и когда кончил…

Профессор-знаток секунду взвешивал в уме, ответить ли колкостью или продолжать свой анализ. Решил продолжать:

— Итак, в 90-е годы XI и в первые годы XII века Нестор живет и трудится в Печерском монастыре. Теперь, закрывая на время летопись, я обращаю мой мысленный взор к «Житию Феодосия» — второму труду печерского черноризца… Помните, как там все плавно и величественно, под стать неторопливой древности нашей: «Я, грешный Нестор, начал писать слово о житии отца нашего Феодосия. Постоянно печалился я, вспоминая о жизни преподобного и о том, что никем не описана она. И вот я начну описывать жизнь его от юных путей его. — Профессор читал слегка нараспев, задумавшись, будто сочиняя. — Потрудился от избытка сердца своего: и то, что видел и слышал, то малую часть из многого запечатлел на письме…»

Скептик. Вы правы, профессор, это творение просто и прекрасно. Но в нем нет ни одной даты. Это же не летопись, а связная повесть. Как вы определите время ее написания?

Знаток. Очень просто. В «Житии» перечисляются преемники Феодосия, возглавлявшие Печерский монастырь. Стефан, что был игуменом с 1074 года по 1078, Никон с 1078-го по 1088-й — и более никого. Между тем известно, что с 1088 года был игумен Иван, а о нем ни слова.

Так что, полагаю, «Житие Феодосия» написано до 1088 года. И позвольте заметить, что мы продвинулись вверх по течению Несторовой жизни…

Скептик. Гипотезы… гипотезы…

— Однако, правдоподобные гипотезы! — вступил в разговор академик.

— Но это не все еще, — продолжает знаток. — Мы еще не говорили о самом первом Нестеровом труде — «Чтении об убиении Бориса и Глеба». В нем тоже нет ни одной даты. На этот раз я беру две фразы из «Бориса и Глеба». Только две. И они помогут нам еще дальше продвинуться вверх по течению Несторовой жизни.

Первая фраза: «Многие ныне есть младшие князья, непокоряющиеся старейшим и супротивляющиеся им и убиваемы суть. Те не сподобятся такой благодати, как эти» (то есть святые Борис и Глеб).

Вторая фраза там, где Нестор повествует о недавно случившемся чуде: «А было это в праздник успенья, в воскресенье».

Вот в этих двух фразах ключ к разгадке.

— Что же дает первая?

— Автор, то есть Нестор, осуждает каких-то «младших князей», которые восстали против «старейших» и погибли. Мы знаем: в 1078 году в битве на Нежатиной ниве встретились князья-дяди с князьями-племянниками. Племянники терпят поражение. При этом погибают двое молодых — Борис Вячеславич и Глеб Святославич. Нестор, конечно, имеет в виду именно этот случай и даже намекает на совпадение имен: святые Борис и Глеб и непокорные племянники Борис и Глеб.

Значит, за свой первый труд Нестор принялся не ранее 1078 года.

— Да вы фокусник, — захихикал богослов. — А зачем вам праздник успенья в воскресенье?

— А затем, что успенье — это 15 августа, не так ли? Не каждое 15 августа — воскресенье.

— Постойте, — взметнулся магистр, — ведь это просто…

— Разумеется, просто.

И, вытащив клочок бумаги, знаток поясняет:

— Вот расчет. В 70—80-х годах XI века 15 августа падало на воскресенье, во-первых, в 1076 году. Затем 15 августа 1081 года, 15 августа 1087 года, 15 августа 1092 года.

— 1092 год исключается! — воскликнул магистр. — Ведь это уже после написания «Жития Феодосия», следующего труда Нестора.

Знаток согласен. Значит, недавно случившееся «чудо», о котором сказано в чтении о Борисе и Глебе, древний писатель относит либо к 1081, либо к 1087 году.

Академик. 1087 год — поздновато. Тогда уж создавалось «Житие Феодосия». Скорее, 1081-й, когда еще у всех была свежа в памяти кровавая драма на Нежатиной ниве.

Знаток. Да, я тоже склоняюсь к этому году. Видимо, в 1081 году Нестор и начал писать свой первый труд.

Скептик. Воистину, ваше превосходительство, вы фокусник, жонглер. Вы создаете нечто из ничего, чем опровергаете знаменитый закон физики.

Знаток. Ну как же из ничего… К этому суждению не я один пришел — тут многие коллеги судили и рядили…

Скептик. Отменно. Вы прошли от 1113 до 1081 года. Отважитесь ли идти дальше?

Знаток. Вашими молитвами…

Скептик. Предупреждаю. Ждите ловушки!

Гости расхохотались.

— Ловушки жажду, — отвечал взволнованный защитник Нестора, — и спрашиваю: когда же Нестор впервые появился в Печерской обители? И в Лаврентьевской и в Ипатьевской нахожу и читаю…

Многие улыбнулись, ибо знали, какой текст сейчас последует. Знаток же декламировал на память:

— «Когда же жил Феодосий в монастыре, ведя добродетельную жизнь, и блюдя монашеские правила, и принимая всякого приходящего к нему, — и я пришел к нему, худой и недостойный раб, и принял он меня семнадцати лет от роду».

Скептик. Иду на вы… Значит, Феодосий был жив, когда Нестор явился в монастырь?

Знаток. Да, был жив. Летопись свидетельствует…

Скептик. Вы попались, милостивый государь, вместе с вашим Нестором. Автор летописи пишет, что пришел в монастырь до смерти Феодосия, до 3 мая 1074 года. Но автор «Жития Феодосия» признается, что стал монахом после смерти Феодосия, то есть после 3 мая 1074 года. Что за чудеса? Тут о двух разных людях речь идет…

Знаток. Вам кажется, что вы меня повергли, столкнув два разных свидетельства. Но есть еще и третье.

Скептик. Третье?

Знаток. Да, третье, и вам следовало бы помнить о нем. «Житие Нестора».

Скептик. Какое «Житие Нестора»? В Печерском патерике нет такого.

Знаток. В старинных списках патерика в самом деле нет. Но я говорю об одном из поздних изданий патерика, уже не рукописном, а напечатанном в 1661 году. Там откуда-то появилось отдельное «Житие Нестора», Так вот в этом «Житии» сказано, что юноша Нестор пришел в монастырь в 1073 году. Феодосий был жив еще. По уставу пострижение производилось после годичного испытания. Значит, Нестор сделался монахом в 1074 году. Феодосий за это время умер. Вот и разгадка мнимого противоречия!

Заметьте, в 1073-м Нестору, по его признанию, было 17 лет. Стало быть, он родился в 1056-м (1073 минус 17).

Скептик. Чем удивили! В XVII веке напечатанное «Житие Нестора»… Странное легковерие! Да это все равно, если бы я или вы сейчас, в этом доме, новое житие летописца сочинили. Я спрашиваю, отчего «Жития Нестора» в прежних, более старых списках патерика не было? Я согласен, что Нестор был. О Борисе, Глебе, Феодосии, возможно, писал. Согласен. А вот что он летопись писал, не убежден. Книги XI–XII веков, конечно, дошли к нам искаженными, обезображенными, украшенными, подновленными… Вы не имеете права ничего доказывать, пользуясь этими текстами, пока не отделите древний слог от поздних вставок.

Ничто не мешает, например, предполагать, что вся «Повесть временных лет» составлена Сильвестром или кем-либо другим. Нестора с Сильвестром рассудить вы, господа несторианцы, не можете. Начало летописного труда определить не можете.

Дату прихода Нестора в Печерский монастырь уточнить не можете.

Знаток. Повторение не усиливает аргументов. Все это вы уже говорили. Я устал вас спрашивать, отчего если все летописи врут, врут так одинаково?

Скептик. Все это гипотезы… Гипотезы…

Академик. Правдоподобные гипотезы!

Скептик. А Сильвестр?

 

 

Глава 5. Летописной тропой

 

 

Помняшет… первых времен усобицы.

«Слово о полку Игореве».

 

Летом 1871 года семилетний Леля Шахматов решил занять престол персидский. Дядя сказал, что их предки вышли из Персии. «Хочу побывать там, объясню, кто я такой. Может быть, шах персидский и добровольно поделится со мною престолом?»

Сестра Женя, чуть постарше, узнав про замысел, заливается слезами.

— Да как же ты пойдешь?

— Пустяки. Дядя говорил, что Персия — это Восток. Вот и пойду прямо, прямо на восток, с компасом в руке. А там и Персия.

— Тебя по дороге тигры съедят! Да на что тебе персидский престол?

— Не плачь, Женя, я тебе из Тегерана подарки и фрукты пришлю.

К вечеру припасена краюха хлеба и смена белья. После длительного раздумья, Леля берет лист бумаги и пишет:

 

 

ЗАВЕЩАНИЕ

 

Все принадлежащее мне имущество завещаю дяде.

Алексей Шахматов.

 

Однако на другой день произошло событие совершенно непредвиденное: Леля Шахматов проспал. Поскольку же борьбу за персидский престол все настоящие люди начинают не дожидаясь завтрака, то все предприятие откладывается. К тому же у мальчика появляются сомнения: стоит ли приниматься за такое серьезное дело, не докончив прежде начатого?

Незаконченное дело — это толстая рыжая тетрадь, где на первом листе выведено: «Деревня Губаревка-Шахматовка, книга I. До Ярослава Мудрого. Русская старина. Составил Алексей Александрович Шахматов».

Историю свою Леля пишет по правилам. Правила требуют: сначала — «беседы с поселянами». Леля упорно допрашивает стариков, но про Ярослава Мудрого ни один губаревский дед не слыхивал. В соседней Хмелевке Ярослава тоже не встречали. Зато рассказывают про недавнее крепостное житье, про бывших владельцев, Лелиных родителей, которых мальчик припоминает с трудом. Старики бывали и на войне с французом.

— А мне, барчук, уж за сто десять, — медленно выговаривает высокий белоголовый Никифор Шарыпка. Впрочем, с виду ему не больше шестидесяти.

— Наполеона-то помнишь? — восторженно спрашивает Леля. — Сам с французом не бился?

— Да мне уж тогда за пятьдесят перемахнуло.

— А Екатерину Вторую не видел?

— Не пришлось. — Старик качает головой. — В наших саратовских краях их величества редко бывают. Вот Емельку Пугачева — того видел. Люди говорили: государь-де Петр Федорович. Да то не нашего ума дело… мальчишкой я был. Вот этими глазами видел, как он прадеда вашей милости повесил…

Эту историю, передававшуюся как страшное фамильное предание, Леля уже слыхал и от дяди и от учителя.

— Корень у нас, Шарыпок, долголетний, — скрипит старик, — мать умерла ста двадцати, а дед на ходу отдал душу — сто пятьдесят годов было.

— А помнишь деда-то?

— Как не помнить? Вот он бы тебе порассказал, и про Питербурх и про Москву. Он-то самого Петра Великого, как я тебя, близко видел.

— Твой дед не рассказывал ли про своего отца да деда?

— Давно это было, — ворчит Никифор. — И уж голова моя не помнит, что от деда, а что от людей слыхивал. А слыхивал, будто дедов дед с самим Стенькой Разиным погуливал. Будто уж в ту пору был у нас барин Шахматов — видно, что твой пращур.

В своих делах Алеша разбирался неплохо: «От Тишки — Лука, от Луки — Артамон, от Артамона — Петр, от Петра — Александр, от Александра — Алексей, то есть я, произошел!»

— Ишь ты, — изумился дед. — Повтори-ка!

Леля скороговоркой повторяет.

— Такой малец, а уж сколько стариков запомнил. Поди, подрастешь, всех нас с того свету потребуешь?..

Леля идет в дом и раскрывает рыжую тетрадь. История кажется древним стариком, прапрапрапрадедом самого старого деда. Стариком, все видевшим и помнящим…

Карамзин… Читать его интересно. Удалые князья, древние города на берегах больших, рек, ночные походы. Но почему-то историк отправил в примечания самое важное: откуда он узнал о событиях давно минувших дней? И так ли все это было?

— Женя, не кажется ли тебе, что Карамзин недостаточно глубоко рассмотрел вопрос о происхождения Русской земли?

Женя чувствует, что ей, как старшей, должно бы казаться что-нибудь в этом роде. Она даже открыла как-то томик Карамзина, но вскоре запуталась в Изяславах, Святославах, Брячиславах. Куда интереснее было читать «Бабушкины уроки» или про героев Эллады.

А братец не унимается:

— Понимаешь, мне не нравится, как Карамзин объясняет начало Руси.

— Ой, Лелька, ты меня прямо ошеломил…

— А знаешь, откуда слово «ошеломил»? От «шелом», то есть шлем. В старину как треснут кого-нибудь по шлему, так он и оторопеет, ошеломится.

— Откуда ты, Лелька, все это узнал?

— Любопытство не порок, мадемуазель Шахматова. Слова ведь из древности пришли. Значит, в них эту древность можно разыскать. Слово «стекло», например, откуда взялось?

— Ну что ты пристал?

— Так ведь это просто: от слова «стекать». Наверное, готовили его жидким, а потом сливали. «Уже стекло», — говорил мастер. Вот тебе и наше слово: «стекло».

Женя контратакует:

— Все равно Карамзин больше тебя знал.

— Еще бы, он сколько старинных книг прочитал! Если б мне столько…

— Ну, а если ты столько же прочтешь, думаешь, лучше Карамзина во всем разберешься?

— А что ж!

Летний вечер заволакивает мглой степь, сады, усадьбу. Леля заканчивает уроки, отбрасывает тетрадь и вскакивает. Мальчик тащит к столу тяжелую книгу с угрюмым, серым переплетом.

«Полное собрание российских летописей. Часть первая». Дядя специально привез из Саратова вместе с книгой, где пересказывался старинный Печерский патерик. Сестра заглядывает через плечо. «Се повести временных лет, откуду есть пошла…»

— Леля, а вдруг тот, кто эту книгу написал, тоже все из других книг переписал?

Леля мрачно отрезает:

— Кто эту книгу написал, неизвестно. А ежели списывал, то у кого — неведомо. Все это хочу узнать.

— Ты?

— А хоть бы и я!

— А Карамзин не знал?

— Толком не знал.

— И ты всерьез думаешь, что ты…

— А что ж!