Сделать дело. Часть 2. Половые соотношения

 

Секс в море – явление часто не персонифицированное и бестелесное. Подобно тому как у двудомных деревьев мужские цветки пускают пыльцу по ветру в расчете на опыление женских, у подавляющего большинства видов морских животных оплодотворение, то есть собственно половой акт, происходит вне тела самцов и самок, где‑то в турбулентных водах океана, куда особи выпускают сперму и яйца в расчете на неизбежную встречу их странствующих гамет друг с другом.

Для нас, обитателей воздушной среды, вариант оплодотворения путем подобных дистанционных половых соотношений недоступен. На воздухе семенная жидкость слишком быстро высыхает, сперма погибает, и рассчитывать на размножение воздушно‑капельным путем нам не приходится. Другое дело океан. Там сперматозоиды могут подолгу плавать, по сути, в физиологическом растворе, без всякого риска скукожиться. Это отнюдь не обещает легкой жизни «малюткам‑мореплавателям». Отыскать в бескрайнем океане крошечную икринку, выметанную самкой твоего вида, посложнее, чем иголку в стоге сена. Оборотная сторона медали экстаза совокупления с целым океаном многогранна, и все самые труднопреодолимые минусы происходят как раз от отсутствия влагалища как такового.

Из предыдущих глав явствует, что при внутреннем оплодотворении влагалище играет роль своего рода сливной воронки, собирающей сперму в замкнутую емкость в высокой концентрации. Конечно, встречаются в женских половых путях и тупики, и лабиринты, ставящие бедный пенис в затруднительное положение и заставляющие плутать впотьмах доставленных им пассажиров, не говоря уже о том, что у некоторых видов самки и вовсе способны привечать гостей спермицидными вагинальными выделениями. Но всё равно с ролью мобилизационно‑призывного пункта сбора бойцов репродуктивного фронта женское влагалище справляется с высочайшей эффективностью. Из‑за отсутствия подобной системы локализации спермы в замкнутом пространстве видам, полагающимся на экстракорпоральное оплодотворение во внешней среде, в частности и морским, приходится использовать принципиально иной набор ухищрений, призванных обеспечить им триумфальное шествие по бескрайним просторам Мирового океана.

Первое, что приходит на ум, – наводнить океан морем спермы и яиц своего вида. В природе такое решение, естественно, апробировано, а некоторыми классами животных и реализовано. Морские ежи, например, испускают, в зависимости от вида, от десяти до ста миллиардов сперматозоидов за одну эякуляцию. Это на два порядка больше, чем способен выдавить из себя за раз среднестатистический мужик, не дотягивающий и до полумиллиарда. Правда, сами сперматозоиды у морского ежа мелкие: в водочной стопке его спермы насчитывается полтриллиона плавунцов. Но всё равно – настоящие половые гиганты эти ползающие по дну игольники.

Если продолжить изучать бухгалтерию спермы, оказывается, что наши дальние иглокожие сородичи действительно находятся в числе претендентов на одну из ступеней на пьедестале почета. В целом лидерство морских беспозвоночных по производительности спермы столь безоговорочно, а отрыв от ближайших преследователей настолько внушителен, что специалистам по рыбоводству до недавних пор и в голову не приходило усомниться в их неимоверной плодовитости и, как следствие, неистребимости, в том числе промысловых видов, включая тех же морских ежей. Считалось само собой разумеющимся, что их сперма и икра каким‑то образом находят друг друга и способны плодить молодь миллионами. Увы, это оказалось заблуждением, поскольку ученые как‑то забыли учесть фактор разреженности популяции при определении коэффициента успеха оплодотворения. Этот недосмотр имел самые трагические последствия для численности бескрайнего множества промысловых видов, особенно моллюсков. На поверку оказалось, что извергать сперму ведрами – лишь часть стратегии выживания. Помимо прочего, популяциям океанических видов для эффективного размножения в водной среде бывает нужно еще и сгрудиться, да поплотнее – чтобы в буквальном смысле чуть друг у друга на головах не стоять. И, как выясняется, фантастически успешной стратегией размножения в океане для таких видов оказываются… сексуальные оргии.

 

6. Групповые оргии в океане: раз‑два – взяли!

 

ПРИЧУДЫ СЕКСОМОРЬЯ: ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ, ЧТО…

     Многие любвеобильные рыбы устраивают сексуальные оргии, дождавшись захода солнца.         

     Участники океанических оргий настолько пунктуальны, что по ним можно сверять часы, а календари самих оргий составлять на годы вперед.         

     Груньоны придают остроты своим пляжным оргиям жестким садомазо.         

     Своей жизнью все мы, возможно, обязаны сверхъестественной силе, таящейся в голубой крови мечехвостов – древнейших членистоногих любителей оргий.         

 

     МЕЛОДИИ И РИТМЫ СЕКСОМОРЬЯ:         

     1. «Surf City» – The Beach Boys (lyrics by Jan & Dean).         

     2. «U, Me, She» – Rick James.         

     3. «Triad» – Crosby, Stills, and Nash.         

 

     Истинная моногамия – не просто редкость, а редкость настолько крайняя, что в биологии такое поведение почитается за отклонение от нормы.         

 

     Из «Советов сексопатолога Татьяны всякой твари»        [56]       

У большинства людей секс ассоциируется с интимной близостью пары (половую принадлежность партнеров уточнять не будем). Множество обитателей моря смотрят на вещи значительно шире и практикуют всё что угодно: от скромного группового секса с ближайшими соседями до многотысячных оргий посреди океана. Но не ради сомнительного удовольствия, а с целью получения обильного приплода, когда без массовости это заведомо недостижимо. Организовать подобную многотысячную сходку на нерест непросто. Нужно как‑то побудить всех разом объявиться в одно и то же время в одном и том же месте, да еще и в состоянии полной готовности представителей обоих полов к выметыванию икры и молок. Казалось бы, настоящий кошмар для устроителей. Но морские виды, если надо, способны к поразительным чудесам самоорганизации местных популяций, а по временам и к высочайшей – с точностью до секунды – синхронизации актов исторжения из организмов гамет.

А описываемая далее в качестве лишь одного из примеров отчаянная рыбка и вовсе дополняет чудеса синхронности массовой явки на феерические эротические представления непревзойденными номерами наподобие садомазохистского удушения и связывания, исполняемыми прямо на прибрежном песке.

 

     ПЯТЬДЕСЯТ ОТТЕНКОВ ГРУНЬОНА         

……………………………………………………………………………………………

     Кожа ее переливалась отблесками лунного серебра на фоне темного пляжа. Она знала, что он ее вожделеет, видела, как отчаянно он стремится протиснуться к ней через толпу. Зарылась она в песок по самые грудные плавники в идеальной позиции, зная наверняка, что в этом месте он всенепременно найдет ее беспомощное тело, и тогда, извиваясь, она заставит его – да всех их! – затрепетать от возбуждения. Добравшись до нее первым, он лихорадочно обвил ее тело. Следом подоспели и присоединились другие, образовав вокруг нее собственные полукольца объятий. За этим она сюда и явилась – как и все они.         

       Вся перенапряженная от тесной близости стольких мужских тел, обжимающих ее со всех сторон, она, однако, еще и близко не достигла пика сексуального возбуждения, а стройных гибких тел в оплетавшем ее венке всё прибывало и прибывало. А вдоль всего пляжа на мили в обе стороны были разбросаны такие же серебрящиеся под луной тысячи тел ее атеринообразных сестер, наслаждающихся не менее эротичными объятиями сонмов самцов, обтиснувших каждую со всех сторон… Вот только дыхание спирало всё больше, воздуху не хватало. Отчаянный танец, смертельный риск, но опасность лишь обостряет желание.         

     И вот, когда ей показалось, что больше ей не вынести, настолько сильно закружилась голова от нехватки кислорода, удушающие объятия разжались, а по бокам ее сладостно заструились в песок потоки их наслаждения. Их страстное желание тесно оплетать и душить ее удавками своих тел отступило мгновенно, как только избавились они от груза своего семени. Как же стремительно разжали они свои объятия и ускользнули, вильнув хвостами, обратно в ночное море!         

     Теперь ей нужно самостоятельно выпутываться из песчаного плена, а это уже му_́ка чистой воды без малейшего намека на острое наслаждение в качестве компенсации. Ловя ртом воздух, она, собрав последние силы, отчаянным рывком сумела‑таки высвободиться из песчаной могилы – и ужом устремилась к линии прибоя. Соскользнув в прохладную соленую воду, она наконец вздохнула полными жабрами, расслабилась и отдалась на волю родной стихии, которая сама утянет ее обратно в уютное и безопасное лоно моря.         

     Безымянные кавалеры давно уплыли, и при случайной встрече она никого из них в жизни не узнает, поскольку происходило всё под покровом ночи. Но там, на пляже, просочившись глубоко в пляжный песок, остались надежно спрятанные клады их ДНК, перемешанных с ее, – и теперь она может с миром плыть себе куда глаза глядят с сознанием выполненного долга и жить спокойно… но лишь до следующего призыва луны: «Всем на берег!»         

……………………………………………………………………………………………

 

Умей рыбы пусть не говорить, но хотя бы писать, в их дамских романах всенепременно присутствовали бы главы на грани или за гранью порно с живописанием сказочных наплывов груньонов[57] на калифорнийские пляжи.

В ходе одного из самых экстремальных групповых половых актов, которые только можно наблюдать в море, десятки тысяч рыб выпрастываются на пляжи вдоль всей береговой линии от Монтерея до мексиканской Нижней Калифорнии. Это груньоны (от испанского gruñón – кряхтун), и вы согласитесь с мексиканцами, давшими рыбе такое имя, если присоединитесь к толпам зевак, ежегодно собирающихся у побережья подивиться на сходки этих даже не экстремалов, а экстремистов группового секса. Сознают ли местные жители, что присутствуют при величайшем в природе садомазохистском обряде? Ведь рыба буквально задыхается на протяжении всей отлучки на берег, а самки еще и весьма рискованным образом связывают себя по всем плавникам, впечатляюще зарываясь в песок. Едва ли собравшиеся что‑то вообще сознают, поскольку цель у большинства одна – набрать побольше вкусных бесплатных «сардинок» голыми руками (хорошо хоть, что загребать их любыми подручными средствами с некоторых пор строго запрещено) или в лучшем случае подивиться, открыв рот, на фантастическое бурление и водовороты захлестывающих берег от края и до края горизонта серебрящихся потоков живой ртути.

Ежегодно в течение весенне‑летнего сезона спаривания будто по могучему велению убывающей луны – владычицы всех влюбленных – популяции этих тонких, формой и размером похожих на гаванские сигары рыбок начинают регулярно и почти синхронно дважды в месяц выбрасываться на берег и устраивать свои быстротечные пляжные оргии. Как и множество других проявлений половой активности в океане, наплывы груньонов на берег приурочены к фазам луны, но в отличие от большинства других видов, эти мелкие кряхтуны ориентируются не на лунное сияние, а на максимальную интенсивность приливов^{205}.

Подобно опытным сёрфингистам, груньоны прекрасно знают, что нужно идеально точно по времени подстроиться под гребень самой высокой волны. Именно поэтому, если окинуть мысленным взором Западное побережье, мы увидим, что разные популяции груньона совершают свои эротические исходы из океана не синхронно между собой, а в привязке к пику полной воды по местному времени в прилив, на третью‑четвертую ночь[58] после новолуния или полнолуния, то есть на фазе спада высоты приливов. Каждая популяция повторяет выходы на берег на бис дважды в месяц до завершения сезона размножения[59]. Окно для нереста им отпущено короткое – от часа до трех. С началом отлива, как только уровень воды опустится на 30–40 сантиметров, гон прекращается, и груньоны ретируются с берега до следующей ночи или до следующей подходящей фазы лунно‑приливного цикла. Причем косяки соотносят свои нахлесты на пляжи с обусловленными лунными фазами геофизическими циклами моря со столь выверенной точностью, что календарные расписания их появлений на берегу составляются учеными на годы вперед.

Способность к тонкой и точной синхронизации биоритмов с циклами окружающей среды передается по наследству выметанному груньонами потомству. Мальки из зарытых в пляжном песке оплодотворенных икринок вылупляются не сразу, а дождавшись правильного сочетания внешних сигналов: вероятно, притока свежей воды и вибрации перекатываемых камней, означающих, что место кладки затапливается приливной волной. Теперь, проклюнувшись из яйца, мальки могут спокойно покинуть полосу прибоя и выйти в море. Технически (физиологически) они «готовы» к вылупливанию уже через десять дней после нереста, но нарождающиеся груньоны могут пропустить первый после своего зачатия высокий прилив и дождаться второго, который наступит почти через месяц после нереста, чтобы он как следует перетряхнул береговой песок и «вымыл» их из него.

Но как взрослым особям удается с такой точностью подгадывать подходящую высоту и фазу приливов? Какие пусковые моменты заставляют их оторваться от водных корней и слаженно ринуться на земную твердь? Понятно, что без встроенных биологических часов настолько точно сезон не подгадаешь. Одна из гипотез предполагает, что они способны измерять перепады давления приливных волн и, сопоставляя их с изменениями в циклах смены дня и ночи, правильно выбирать по единому для всех особей алгоритму подходящее временно_́е окно для выхода на нерест. Но, если честно, реальный механизм, позволяющий им выдвигаться на свои дивные оргии как по мановению волшебной дирижерской палочки, нам до сих пор неведом.

Хотя марш‑бросок косяка кряхтунов на сушу происходит под предводительством кавалеров, на берегу бал правят дамы (вот есть‑таки некие универсальные моменты в поведении всех живых существ). Ловко выгнув серебристую, с сине‑зеленым отливом спину, самка быстрыми биениями хвостового плавника выкапывает себе нору в хлюпающем песке и зарывается в него хвостом вперед на глубину 6–8 сантиметров, чуть ли не по самые жабры. Торчащая из песка в нелепой позе головка самки страшно возбуждает самцов сексуально, и они налетают на нее, хлопая плавниками. Пока она выметывает икру в свое песчаное подземелье, до восьми (!) самцов ужами притираются к выступающей над песком верхней частью тела самки. Пристраиваются они к ней «ложками» не для того, чтобы помочь ей выбраться из песчаной трясины, а для того, чтобы использовать ее скользкое тело в качестве направляющей для стекания их спермы к ее яйцам. Спустив на самку, самцы молниеносными зигзагами устремляются к воде, бросив ее барахтаться по уши (образно говоря) в молоках. Перевелось рыцарство, и приходится «кряхтунье» самостоятельно выкапываться из песка, чтобы поскорее смыться в море с первой же набежавшей волной, пока не задохнулась. На всё про всё у одной самки груньона уходит не больше минуты, а вот «оргия» в масштабах косяка может затягиваться и на два‑три часа, за которые на берег успевают поочередно выметнуться и отнереститься многие тысячи особей.

Икра в обильной молочной заливке надежно зарыта в береговой песок благодаря оплодотворению, максимально приближенному по эффективности к прямому. Казалось бы, груньоны успешно преодолели все минусы экстракорпорального оплодотворения, изыскав способ не отпускать свои гаметы на волю своенравных волн и течений бескрайних просторов Мирового океана. И действительно, это очень успешная стратегия репродукции, но лишь при соблюдении одного наиважнейшего условия: она требует просторных и чистых мелкопесчаных пляжей для нереста.

Освоение и застройка побережий на пару с неуклонно повышающимся в результате таяния полярных льдов средним уровнем Мирового океана приводят к постоянному сокращению протяженности пляжной береговой линии, пригодной для размножения не только кряхтунов, но и всех видов, нуждающихся для этого в нетронутых песчаных пляжах. Груньоны – лишь один пример, всплывающий в этом контексте. Но в том же ряду и морские черепахи, чьи самки неуклюже выползают на прибрежный песок, чтобы оставить в нем кладку очень чувствительных к температурному режиму яиц, всевозможные ластоногие морские млекопитающие (котики и львы, тюлени и слоны), грузно вываливающиеся из моря на пляжные лежбища, чтобы самцы могли помериться силами, а самки – разродиться потомством перед новым оплодотворением.

Сегодня этим видам животных приходится выдерживать непредвиденную, с точки зрения сроков и масштабов естественной эволюции, конкуренцию примерно с половиной из глобальной семимиллиардной популяции высшего примата Homo sapiens, выбравшего себе в качестве предпочтительной среды обитания береговую линию теплых океанов и морей. Именно там, на стыке чего угодно антропогенного: от наимоднейших курортов до портовых доков, припортовых трущоб и перенаселенных скопищ прибрежных рыбацких лачуг, – пролегает ныне линия фронта, и человек продолжает безжалостное наступление числом. В США, в частности и для примера, средняя плотность населения в прибрежных административных округах составляет порядка 150 жителей на квадратный километр, что в четыре раза выше средней плотности населения в целом по стране^{206}.

И беда не только в массе «понаехавших», но еще и в том, что площадь самих пляжей катастрофически снижается. Значительно возросли темпы водной эрозии береговой линии – отчасти из‑за подъема уровня Мирового океана, который «съедает» пляжи, отчасти вследствие усилившихся штормов, которые их смывают. Оба фактора являются следствием антропогенного глобального потепления. Вдобавок волноломы и волнорезы, волноотбойные стены и дамбы – вся наша береговая гидротехническая и инженерно‑строительная инфраструктура приводит к нарушению естественных процессов намыва и выноса на пляжи песка, необходимого для их восстановления после штормов. К несчастью, и наши попытки помочь силам природы привозным песком часто оказываются неуклюжими и только усугубляют ситуацию, делая прибрежный рельеф непригодным для использования животными по первоначальному назначению: в частности, кто‑то не может выкарабкаться на берег по слишком крутым склонам насыпного пляжа, кому‑то структура навозного карьерного песка не подходит для гнездования и т. д. и т. п.

На местном уровне предпринимаются инициативы^{207} в помощь груньонам, чтобы и дальше радовали нас своим массовым кряхтением, но для того, чтобы если не помочь, то хотя бы просто не мешать плодиться и размножаться всем видам, у которых секс происходит на границе моря и суши, от человечества требуются скоординированные действия по предотвращению дальнейших глобальных климатических изменений и более комплексный подход к береговой защите.

 

     ОРДЫ МЕЧЕХВОСТОВ В ХИТИНОВЫХ ДОСПЕХАХ         

Забудьте про целующихся под настилом набережной тинейджеров из «Джерси. Берег»[60]. Настоящая любовь в Нью‑Джерси происходит не там, а на отмелях, где сотни сексуально озабоченных, формой похожих на подковы[61] мечехвостов сказочными богатырями в прочных шлемах на мощных головогрудях строем выступают с шельфа в прибрежное мелководье. Отъедаются и набираются сил мечехвосты на средней глубине атлантического шельфа, а вот на нерест массово выползают на берег^{208} вдоль всего восточного побережья Северной Америки: от мексиканского полуострова Юкатан на юге до залива Мэн на границе США с Канадой на севере. Проделав путь длиною от нескольких до десятков километров, первыми к берегам прибывают самцы и принимаются патрулировать мелководье на десяти ходильных ногах в ожидании самок, которых зорко высматривают одной из двух имеющихся у каждого пар глаз. И вскоре песчаные отмели превращаются в поля, усеянные бродячими валунами[62], между которыми самкам предстоит протиснуться, чтобы выбраться на кромку пляжа и вырыть гнезда для кладки яиц.

Продраться к зоне кладки сквозь строй самцов самке нелегко: каждый жаждущий ее любви мечехвост оснащен парой специальных крюкообразных клешней для цепляния за ее панцирь, защелкивающихся наподобие карабинов. До берега самка добирается часто с пятью‑шестью самцами, вцепившимися ей в спину, да еще иногда и прицепными вагонами из относительных неудачников, не сумевших добраться до самки и ухватившихся за предыдущего самца. Так и волочатся эти составы преследователей вслед за самкой, пока она высматривает подходящее место для кладки. И пока она не отложит яйца, которые они смогут оплодотворить, мужская кавалькада от самки не отцепится и не отступится.

Когда самка наконец находит место получше (или просто устает таскать на горбу весь этот сверхнормативный багаж), она роет в песке небольшое углубление и откладывает туда несколько тысяч своих мелких зеленых яиц из имеющейся у нее в загашнике примерно сотни тысяч. Затем она переползает на полкорпуса вперед, чтобы сделать следующую закладку, а вцепившиеся в нее самцы‑вагончики густо покрывают только что отложенную партию липких яиц своей спермой. Поскольку гнезда она устраивает на самом мелководье, вода не успевает разметать яйца до того, как неотступные самцы их практически тут же польют своими молоками, и всё это по совокупности обеспечивает отличные процентные показатели оплодотворения яиц. А благодаря тому, что в каждую лунку отправляется коктейль из спермы многих самцов, на отменном уровне оказывается и степень разнообразия ДНК у будущего выводка. Поскольку никакого выбора самцов у самки нет (кто успел, те и прицепились), оплодотворение яиц спермой из нескольких источников резко повышает вероятность, что семя хотя бы одного самца привнесет с собой новые гены, способные не просто произвести жизнеспособное потомство, но и улучшить его характеристики. Ради такой страховки самка, вероятно, и не жалеет сил на таскание на себе лишних пассажиров по песчаной отмели.

Плюсы плюсами, хотя беременной, может быть, вредно поднимать такие тяжести, но главное – есть у такой стратегии оплодотворения и серьезные минусы, обусловленные внешними факторами риска. Заштормит море – и смоет яйца вместе со спермой в никуда; а выроешь гнезда чуть ближе к берегу – организуешь пиршество для чаек. Хищные птицы‑то, понятно, здесь же, рядом, высматривают внимательно, щелкая клювами, любую возможность умыкнуть свежие, вкусные, жирные яйца. Кладки на мелководье снижают риск разорения гнезд подводными хищниками, но и значительно упрощают охоту надводным. Правда, учитывая яйценоскость до ста тысяч штук на самку и массовость нереста, в ходе которого на пляже собираются тысячи самок, стратегия репродукции мечехвостов работала без особых сбоев на протяжении всей их тянущейся из невероятной древности истории.

Пережив не один цикл массовых вымираний прежних и появления новых видов, мечехвосты даже на фоне активной фазы дрейфа континентальных плит исхитрялись находить подходящие пляжи для своих оргий в приливных водах, и было это задолго до появления динозавров. Они значительно ближе к вымершим трилобитам и дожившим до наших дней скорпионам, чем к крабам, и выглядят современные мечехвосты так же, как их ископаемые предки, жившие четыреста миллионов лет тому назад. Вероятно, и система размножения у этих членистоногих не менялась. Это к вопросу о семейных традициях.

Ветераны борьбы за выживание, мечехвосты, однако, за без малого полмиллиарда лет ни разу не сталкивались со столь свирепыми и безжалостными охотниками, как человек. Поясню: большинство народов мира не употребляет мечехвостов в пищу, хотя кое‑где находятся отчаянные гурманы – любители их икры, которых не останавливает риск отравления этим деликатесом. Дело в том, что в яйцах «крабов‑подков» может содержаться тетродотоксин^{209} – тот же самый яд нервнопаралитического действия, что в ряде тканей и икре рыбы фугу и прочих иглобрюхих. В Юго‑Восточной Азии имели место случаи отравления мечехвостами даже с летальным исходом. На Западе желающих играть в гастрономическую русскую рулетку не наблюдается, зато придумывают мечехвостам всяческие иные применения: то в качестве органического удобрения, то в роли наживки. Но на сегодняшний день главная угроза их популяциям не в этом. Человек удумал делать с мечехвостами такое, что Дракула содрогнулся бы: мы высасываем из них кровь в промышленных масштабах – и производим из нее реактив для проверки стерильности медицинских препаратов и имплантатов. Так что, не получив заражения крови по итогам какой‑нибудь вакцинации или эндопротезирования, скажите спасибо мечехвостам. Их бирюзово‑голубая (что само по себе чудо) кровь[63] еще и самый эффективный индикатор микроскопических бактериальных загрязнений сывороток и медтехники. Будучи гиперчувствительной к малейшим следам жизнедеятельности бактерий, она сворачивается даже в присутствии одной частицы загрязнителя на триллион – и это позволяет нам гарантированно исключить возможность введения нестерильного раствора или протеза в организм пациента. До появления подобных тестов столь совершенного метода лабораторного контроля стерильности инъекций и хирургических имплантатов у медиков не имелось.

И настолько незаменимой в этом отношении оказалась кровь мечехвостов, что теперь для клинических нужд ее заготавливают сертифицированные компании, чьи прошедшие специальную узкопрофильную подготовку техники‑лаборанты производят забор крови у полумиллиона выползающих на берег «доноров» в год. Сама операция^{210} выглядит как сцена пыток захваченных инопланетных пришельцев из второсортного фантастического боевика: ряды вздернутых, будто на дыбу, мечехвостов, введенные в них длинные тонкие катетеры, стекающая по ним в огромные бутыли молочно‑голубая кровь… И всё это под присмотром садистов‑лаборантов в белых халатах и марлевых повязках, бесстрастно ведущих учет добычи.

В принципе, как и в любом хорошо организованном и работающем на перспективу банке крови, здесь заботятся о том, чтобы доноры уходили со станции переливания живыми, пусть и с головокружением, и стараются сплавлять обескровленных мечехвостов обратно в естественную среду обитания. Но всё равно 10–30 % доноров такой экзекуции не переживают, а у остальных на восстановление уходит весьма немало времени… Ну а как вы хотели? Представьте, что это у вас, как у них, разом высосали из организма треть крови. Недавнее исследование^{211} показало, что выпущенные в море обескровленные самки демонстрируют значительно пониженную активность. Ученые выдвинули гипотезу, что принудительное донорство надолго (или даже навсегда) отваживает самок от повторного выхода на береговой нерест, что и приводит к наблюдаемому в последние годы сокращению популяции мечехвоста.

Да и самцам, вероятно, не позавидуешь, только представьте: карабкались вы изо всех сил на тоненьких ножках по многокилометровому склону – всё в гору да в гору, да по зыбкому песку – и вот добрались наконец до пляжа, взгромоздились на приглянувшуюся самку, пусть и не один, изготовились наконец излить всё, что накопилось, и продемонстрировать себя во всей мужской мощи… а тут какой‑то двуногий пришелец‑вампир хватает вас, подвешивает на дыбу, протыкает иглой, выкачивает кровь – и вышвыривает обратно на мелководье жалкую хитиновую оболочку, оставшуюся от вас, былого и могучего… Жесть, какой облом.

На востоке США сбор мечехвостов официально не запрещен, и рыбаки используют их в качестве наживки при ловле американского угря и крупных брюхоногих моллюсков. Их стараниями популяция мечехвостов сокращается на сотни тысяч особей в год. До последнего времени, увы, несознательные рыбаки выкладывали на стол жертвам будущего улова всех мечехвостов без разбора. Более того, самки с икрой считались деликатесной приманкой^{212} для угрей и улиток. Так что превеликое множество мечехвостов и их икры мы перевели на наживку, прежде чем осознали необходимость охраны этих древнейших животных.

Избыточная добыча мечехвостов – не только браконьерская, но и вполне легальная – привела к чудовищному сокращению популяций этих членистоногих по всему миру. В устьевом заливе (эстуарии) при впадении в океан реки Делавэр, где их нерестовые скопления традиционно были самыми массовыми, в наши дни к берегу подходит лишь 10–15 % от прежней численности. Растут мечехвосты медленно, половое созревание у них наступает лишь к десятилетнему возрасту – и оправиться от причиненного человеком урона их популяциям непросто. Даже если добыча вдруг прекратится вовсе, на восстановление утерянных 85–90 % поголовья уйдут десятилетия.

Столь резкое снижение численности популяции негативно сказывается не только на удовлетворении потребностей медиков в ценнейшем реактиве. Миллионы яиц мечехвостов, которыми раньше была буквально усыпана песчаная береговая полоса, служат незаменимым кормом для перелетных птиц, в частности исландского песочника[64], в период сезонной миграции. Именно на Восточном побережье, в окрестностях залива Делавэр, стаи этих неутомимых бекасов делают промежуточную остановку на отдых и кормление при перелетах длиною в 15 000 километров с зимовий в Патагонии и на Огненной Земле к летним гнездовьям в Арктике, к северу от Гудзонова залива. Песочники крайне зависимы от объема доступного им для «дозаправки» корма. И снижение поголовья мечехвоста приводит к пропорциональному уменьшению популяций этих перелетных береговых птиц.

Усилия по охране и восстановлению популяции мечехвоста предпринимаются и включают эксперименты по изысканию альтернативных источников прикормки и наживки^{213} и искусственному разведению мечехвостов^{214} как для нужд медицинской промышленности, так и для восполнения природных популяций. Определенные успехи достигнуты и в разработке синтетических заменителей крови мечехвоста в качестве детектора микробных загрязнений. Кроме того, некоторые инициативы – в частности, по очистке и охране пляжей – призваны помочь не только мечехвостам, но и всем видам, обитающим или нерестящимся на взморьях, включая того же груньона.

По мере введения региональных квот на сбор мечехвоста спрос (и цены) на него растут, а это, в свою очередь, приводит к всплеску браконьерства. К тому же что может быть проще сбора медлительных «крабов», массово выползших на песчаную приливную полосу на нерест? Мечехвосты крайне уязвимы. А росту объемов пиратского промысла немало способствует и общедоступность всё более быстроходных моторных лодок, на которых множащиеся браконьеры с легкостью уходят от погони рыбоохраны, в отличие от браконьеров весьма стесненной в средствах на приобретение техники. Однако серия резонансных дел, возбужденных против браконьеров^{215} в последние годы, показывает, что власти не желают мириться с хищнической добычей мечехвостов и готовы идти в борьбе с браконьерством до конца – вплоть до вертолетных облав на незаконных сборщиков этих древнейших членистоногих.

Конечно, далеко не все виды обитателей моря способны заходить столь далеко и променивать родную водную стихию на прибрежную сушу ради массовых сексуальных оргий. Некоторые рыбы предпочитают романтичную обстановку приповерхностных рифов.

 

     ГЕЙЗЕРЫ ГРУППОВОГО НАСЛАЖДЕНИЯ: НЕРЕСТОВЫЕ СКОПЛЕНИЯ РЫБ         

В тропиках солнце уходит за горизонт отвесно, и ночь поглощает день одним глотком. Но именно в мимолетных сумерках десятки видов тропических рыб, как по сигналу, выходят на половую охоту. В южной части Белизского барьерного рифа луцианы[65], ставриды и груперы, то есть все главные рифовые хищники, используют одно и то же выступающее к востоку мелководное шельфовое плато над километровым обрывом. Если смотреть на риф в профиль, эта заповедная коса Глэдден‑Спит будет похожа на продолговатый клюв. На удивительном естественном подводном сооружении, омываемом стремительными бурными течениями, обитает не менее семнадцати видов рыбы^{216}. Пики брачного сезона у них разнесены по времени. Груперы (каменные окуни), включая уже знакомую нам полосатую черну (нассауского групера), раскочегариваются в относительно холодные зимние месяцы, в то время как луцианы явно предпочитают жаркий летний секс, а компанию им составляют ставриды и спинороги. В целом все виды выбирают себе окно для нереста по вкусу, и это создает на рифе атмосферу круглогодичной веселой карусели сексуальных оргий с ежемесячными пиками, приходящимися на полнолуние, и суточными кульминациями в предзакатные часы.

Хотя у каждого вида имеется своя вариация^{217} на эту тему, общая последовательность действий при групповом сексе у луцианов и груперов – элитных охотников и в то же время популярнейшей среди рыбаков добычи – одинакова. Апофеозом их оргий становится в буквальном смысле вынос нерестящихся за край обрыва.

Перед самым наступлением сумерек рыбы сплываются в серо‑серебристую кучевую тучу, зависающую в метре над донной поверхностью у самой кромки выступающей в открытое море губы рифа. Едва толща воды расцветится золотом закатных лучей, рыба сплывается к выступу со всех сторон и образует раздувающийся косяк из тысяч и тысяч особей. Чем больше рыб прибывает, тем необоримее становится их потребность выметать из себя икру и молоки. От этого зуда они приходят в явственное возбуждение. Кто‑то мечется туда‑сюда поперек толпы, кто‑то трется друг о друга.

У нассауского групера весь шарообразный косяк затем начинает медленно дрейфовать к кромке рифа. Там рыба зависает в сказочной голубизне над пропастью, а солнце тем временем начинает погружаться в море. И тут внезапно из глубины косяка ракетой взмывает ввысь, к поверхности темный силуэт одной из самок. Следом за ней тут же устремляются ближайшие рыбы, а за ними со всех сторон подтягиваются всё новые особи – и из спиралью закрученного шара вытягивается к поверхности вслед за самкой‑лидером конический протуберанец из самцов‑преследователей. Находясь в 6–9 метрах над основной массой груперов, зримо беременная самка выметывает шлейф икры кремового цвета и по пологой дуге отваливает восвояси, на язык рифа. Свита из самцов, следуя за ней, проплывает через облако икры и добавляет свои молоки в генетический коктейль. Просто какой‑то подводный «Старый служака»[66], с силой выплевывающий высоко вверх серебряные струи рыб, которые затем опадают каскадом серебристых капель в облаках пыли‑икры и пара‑молок. Подобные гейзеры выстреливают то там то сям из общего скопления рыбы, притом в каждой «струе» насчитывается от нескольких десятков до нескольких сотен особей.

Брэд Эрисман, доцент Техасского университета в Остине, отмечает, что от зрелища неописуемого хаоса, царящего в ходе столь массового нереста на Глэдден‑Спит, «сердце невольно заходится, настолько интенсивны там всевозможные проявления жизнедеятельности». Во‑первых, сами по себе водовороты из несметных тысяч рыб. Во‑вторых, не сразу бросающиеся в глаза, но отчетливые и изящные ухаживания: изменения расцветок, характерные рывки и заплывы. За ухаживаниями следует разделение косяка на подгруппы по многу сотен особей каждая – и уже из них и взметываются к поверхности фонтаны нерестящихся, засевающих море своими гаметами.

«И это не просто облачка спермы или яиц, – поясняет Эрисман, – ведь вся эта рыба выстраивается скорее в некое подобие конвейерной ленты, голова к хвосту, самцы с молоками следуют за самками, выметывающими икру, – и всё в целом похоже на извержение вулкана. Рыба продолжает потоком идти вверх сквозь оседающие вихри белой мути и нереститься».

Всё выступление, вплот