Бог как нравственная сущность или закон

 

Бог как Бог – бесконечная, всеобщая, свободная от антропоморфизмов сущность разума – имеет для религии такое же значение, какое имеет для отдельной науки общий принцип, на котором она основывается; это только высший, последний, основной, связующий, как бы математический, пункт религии. Связанное с сознанием этой сущности сознание человеческой ограниченности и ничтожества ни в коем случае не является сознанием религиозным, оно скорее характеризует скептика, материалиста, натуралиста, пантеиста. Вера в Бога – по крайней мере в Бога религии – утрачивается только там, где, как в скептицизме, пантеизме и материализме, утрачивается вера в человека, по крайней мере, в такого, с каким считается религия. Религия не может серьезно утверждать, что человек ничтожен, и серьезно признавать ту отвлеченную сущность, с которой связано сознание этого ничтожества. Религия в действительности признает только такие определения, которые для человека объективируют человека. Отрицание человека равносильно отрицанию религии.

 

Натуралист – философ, выводящий все представления из наблюдений над природой и обобщения ее закономерностей, поэтому считающий в том числе и религию формой адаптации человека к природе или проявления природных задатков и импульсов в человеке, осложненных религиозными представлениями. Пример натуралиста наших дней – биолог Р. Докинз. Натурализму в наши дни близок «физикализм», основанное Р. Карнапом учение, сводящее законы логики и вообще сознания к законам физики.

 

Религии нужен такой объект, который отличался бы от человека и в то же время обладал бы человеческими качествами. Отличие от человека простирается только на форму существования, сходство с ним на внутреннюю сущность его. Если бы это существо значительно отличалось от человека, то последнему не было бы никакого дела до его бытия или небытия. Человек не стал бы интересоваться существованием Бога, если бы не был причастен Ему.

 

Вот пример: «Если допустить, говорится в Книге Согласия, что за меня страдало только человеческое естество, то Христос является в моих глазах плохим Спасителем, так как Ему Самому нужен спаситель». Следовательно, человек, жаждущий спасения, требует существа, отличного от человека, вынесенного за пределы человека. «Здесь Бог, а не человек, и не соделавшийся человеком…» Но предположив такое существо, человек, чувствующий влечение к самому себе, к своей сущности, тотчас наделяет его человеческими качествами. «Я слышу, будто Бог не человек и никогда не был человеком. Я не хочу такого Бога. Христос, не обладающий, в качестве отвлеченного Бога, человеческими качествами, не удовлетворяет меня. Нет, друг, дай мне такого Бога, который был бы подобен человеку».

 

Книга Согласия – лютеранский учебник теологии, изданный в 1580 году, представляет собой собрание тех изложений догматики, которые принимаются всеми лютеранами. Часто изложение вопросов в таких книгах строится в виде скрытого диалога, реплик, порой эмоциональных, риторических вопросов, аргументов и опровержений. Смысл приводимых цитат таков: богочеловечество отвечает как человеческой природе, которую нельзя спасти иначе, чем вочеловечением, так и человеческому желанию, которое стремится к Богу, но также желает своего спасения в качестве человека. Из природы желания тогда и выводится богочеловечество.

 

Человек ищет успокоения в религии, религия его высшее достояние. Но каким образом он мог бы приобрести в Боге мир и утешение, если бы Бог отличался от него по существу? Я не могу разделить блаженства того, кто существенно отличается от меня. Если его сущность отличается от моей сущности, то и его покой отличается от того успокоения, которое нужно мне; я не могу быть причастным к его покою, если я не причастен к его сущности, а как я могу быть причастным к его сущности, если я существенно отличаюсь от него. Все живущее обретает покой только в своей стихии, в своей собственной сущности. Следовательно, если человек обретает успокоение в Боге, то это значит, что Бог – его истинная сущность, а все, в чем он искал успокоения и что считал своею сущностью до сих пор, было посторонней, чуждой ему сущностью. Поэтому если человек хочет обрести в Боге успокоение, он должен сначала обрести в Нем самого себя. «Кто хочет насладиться Божеством, тот должен искать Его в человечестве Христа; если же ты не обретешь Божества и в Нем, значит, тебе не суждено успокоиться». «Каждая вещь обретает покой в своей родной стихии. Я происхожу от Божества. Бог мое отечество. Бог не только мой отец, но и мое “я”. Прежде чем явиться на свет, я уже существовал в Боге».

 

Фейербах переводит догматику Книги Согласия в сентиментальное русло, говоря, что человек обретает в богочеловечестве не только спасение, но и покой, спокойствие, ясность мышления и настроения.

 

Бог, выражающий собою только сущность разума, не удовлетворяет религию и не есть Бог в смысле религиозном. Разум интересуется не только человеком, но и тем, что вне его, т. е. природой. Человек разума ради природы забывает о самом себе. Христиане смеялись над языческими философами, потому что те думали не о себе, не о своем спасении, а исключительно о вещах вне их. Христианин думает только о себе. Разум относится с одинаковым энтузиазмом к блохе и к созданному по подобию Божию человеку. Разум есть абсолютное безразличие и тожество всех вещей и сущностей. Существованием ботаники, минералогии, зоологии, физики, астрономии мы обязаны не христианству, не религиозному воодушевлению, а энтузиазму разума. Одним словом, разум есть универсальная, пантеистическая сущность, любовь же – вселенная; а религия, в особенности христианская, есть сущность антропотеистическая, исключительная любовь человека к самому себе, исключительное самоутверждение человеческой и притом субъективно человеческой сущности. Разум тоже утверждает сущность человека, но только его объективную сущность, относящуюся к предмету ради самого предмета, который изображается в науке. Если человек хочет найти удовлетворение в религии, то его религиозным объектом должно быть, помимо сущности разума, еще нечто другое, что и является истинным зерном религии.

 

Насмешки над противоречивой натурфилософией античных философов и их постоянными непримиримыми разногласиями принадлежат не всем христианам, но только части апологетов (раннехристианских писателей-полемистов), таких как Татиан.

Представление о религиозной нейтральности наук разделяется не всеми историками науки: некоторые указывают, что христианство способствовало обособлению науки от религиозных культов, а значит, и автономии научного знания.

 

Каждая религия, и в том числе христианская, приписывает Богу, раньше всех других определений разума, нравственное совершенство. Бог, как существо нравственно совершенное, есть не что иное, как осуществленная идея, олицетворенный закон нравственности, обращенная в абсолютную сущность собственная моральная сущность человека. Ибо нравственный Бог требует от человека, чтобы тот был таким же, как Он. «Бог свят, и вы должны быть святы, как Бог». Бог есть собственная совесть человека, потому что иначе он не мог бы бояться Бога, каяться перед Ним в своих грехах, считать Его судьей своих самых сокровенных помыслов и побуждений.

 

Слова в кавычках – пересказ фрагмента из библейской книги Левит (Лев. 11, 44). При этом имелось в виду не столько нравственное совершенствование, сколько послушание Богу, жертвенность, действительно ведущая к нравственной безупречности.

 

Но сознание нравственно совершенного существа, как сознание отвлеченной, очищенной от всех антропоморфизмов сущности, не согревает нас, не заполняет нашу внутреннюю пустоту, потому что мы чувствуем расстояние между нами и этим существом. Это – сознание бессердечное, потому что оно обусловливается сознанием нашего личного ничтожества и притом самого чувствительного, нравственного ничтожества. Сознание всемогущества и предвечности Божией, в противоположность моей ограниченности в пространстве и времени, не причиняет мне боли, потому что всемогущество не обязывает меня быть всемогущим, а предвечность – быть вечным. Но нравственное совершенство я могу сознавать только как закон для себя. Нравственное совершенство, по крайней мере для нравственного сознания, зависит не от природы, а только от воли, оно есть совершенство воли, совершенная воля. Я не могу мыслить совершенной воли, которая едина есть с законом и сама является им, не мысля ее, как объект воли, т. е. Долга.

 

Боль – здесь: чувство своего несовершенства, обида.

Закон – в Ветхом Завете фактически означало «библейская религия», что сохранилось в выражении Закон Божий, т. е. просто «наша религия». Фейербах соединяет библейское значение слова «закон» с кантовским и гегелевским представлением, что поступать по закону – это поступать справедливо по отношению к себе, а не только к другим.

 

Короче, представление о нравственно совершенной сущности есть не только теоретическое, спокойное, но вместе с тем и практическое, требующее действия, подражания и служащее источником моего разлада с самим собой, потому что оно предписывает мне, чем я должен быть, и в то же время без всякого лицеприятия указывает мне, что я не таков. Этот разлад тем мучительнее, тем ужаснее, чем больше религия противопоставляет человеку его собственную истинную сущность как другое и притом личное существо, которое лишает грешников своей милости, источника всякого спасения и блаженства, которое ненавидит и проклинает их.

Что же избавляет человека от разлада между ним и совершенным существом, от тяжелого чувства греховности, от мучительного сознания своего ничтожества? Чем притупляется смертоносное жало греха? Только тем, что человек сознает, что сердце, любовь есть высшая, абсолютная сила и истина и видит в Боге не только закон, моральную сущность и сущность разума, но главным образом любящее, сердечное, даже субъективное человеческое существо.

 

Жало греха – парафраз выражения из Первого послания к Коринфянам (1 Кор. 15, 56): «Жало же смерти – грех». Имеется в виду, что грех мучает человека, в том числе и сокращая его жизнь из-за этих мук. Жало – это скорее стрекало или заноза, нечто, заставляющее человека действовать не по своей воле и при этом выматывающее и обессиливающее его.

 

Разум судит только по строгости закона, сердце приспособляется; оно судит справедливо, снисходительно, осторожно, «по человечеству». Закон, требующий от нас нравственного совершенства, не доволен ни одним из нас, но зато человек, его сердце недовольны законом. Закон обрекает на гибель; сердце проникается жалостью к грешнику. Закон утверждает меня как абстрактное, сердце – как действительное существо. Сердце вселяет в меня сознание, что я человек; закон – только сознание, что я грешник, ничтожество. Закон подчиняет себе человека, любовь его освобождает.

 

Фейербах говорит о противопоставлении Закона и Благодати, сформулированном в послании апостола Павла к Римлянам (Рим. 5, 20). Закон не может исцелить грех, потому что грех уже умерщвляет людей, повредив их волю, он может только на время остановить распространение греха. А благодать способна справиться с грехом, потому что это столь сильная любовь Божия, что на нее можно ответить только любовью.

 

Любовь есть посредствующая связь, принцип, объединяющий совершенное и несовершенное, греховное и безгрешное существо, всеобщее и индивидуальное, закон и сердце, божеское и человеческое. Любовь есть сам Бог, и вне любви не может быть Бога. Любовь делает человека Богом и Бога человеком, любовь укрепляет слабое и ослабляет сильное, унижает высокое и возвышает низкое, идеализирует материю и материализирует дух. Любовь объединяет Бога и человека, дух и природу. Любовь претворяет пошлую материю в дух и возвышенный дух в материю. Любить значит: исходя из духа, отрицать дух, и исходя из материи, отрицать материю. Любовь есть материализм; нематериальная любовь есть нелепость. Отвлеченный идеалист, приписывающий любви стремление к отдаленному предмету, только утверждает этим, помимо своей воли, истину чувственности. Но в то же время любовь есть идеализм природы; любовь есть дух. Только любовь научает соловья искусству пения, только любовь украшает органы оплодотворения растений венком цветка. Любовь творит чудеса даже в нашей будничной мещанской жизни! Любовь объединяет то, что разделяет религия, убеждения, предрассудок. Даже нашу высшую аристократию любовь отождествляет с буржуазной толпой. Древние мистики говорили, что Бог есть высшая и в то же время самая общая сущность. Это поистине относится к любви, но не к вымышленной, воображаемой, а к той настоящей любви, которая облечена в плоть и кровь.

 

Отождествляет – не в смысле «называет такими же», а в смысле «делает такими же», «делает неотличимыми от них».

Древние мистики – вероятно, прежде всего, Псевдо-Дионисий Ареопагит, утверждавший, что поскольку есть два метода познания Бога – апофатический (через отрицания) и катафатический (через утверждения) – то по первому методу Бог выше всего, даже выше бытия, он сверхбытие. А по второму методу он может сопоставляться со всем, от всего отличаясь, но во всем находя пример для сравнения с собой, таким образом оказываясь наиболее общим для всех вещей, и любовью, и справедливостью, а не только сверхлюбовью и сверхсправедливостью, как в первом методе.

 

Да, это относится только к любви, облеченной в плоть и кровь, потому что только такая любовь способна прощать грехи, содеянные плотью и кровью. Просто нравственное существо не может прощать того, что противоречит закону нравственности. То, что отрицает закон, в свою очередь само отрицается им. Нравственный судья, который не может влить человеческую кровь в свои приговоры, судит грешника беспощадно. Итак, если Бог отпускает грехи, то, следовательно, Он не есть безнравственное, а больше чем нравственное, словом, человеческое существо. Отрицание греха равносильно отрицанию отвлеченной нравственной справедливости, – утверждению любви, милосердия, чувственности. Только чувственные, а не отвлеченные, существа бывают милосердны. Милосердие есть правосознание чувственности. Поэтому Бог отпускает грехи не в качестве отвлеченного Бога разума, а в качестве Бога чувственности, воплотившегося в человеке. Бог, в качестве человека, разумеется, не грешит, но он знает, он принимает на себя страдания, потребности, нужды чувственности. Кровь Христа очищает нас в глазах Бога от наших грехов; только Его человеческая кровь смягчает Бога, укрощает Его гнев. Это значит, что наши грехи отпускаются нам по тому, что мы существа не абстрактные, а облеченные в плоть и кровь.

 

Правосознание – здесь: осознание в качестве нормы права, что нужно не только сочувствовать людям от случая к случаю, но регулярно им помогать.

 

 

Глава пятая