Развитие научной медицины в Америке. Уильям Стюарт Холстед из госпиталя Джонса Хопкинса

 

Поздно вечером в третью пятницу ноября 1983 года автобус мускулистых студентов старшего курса из Гарварда отправился в Нью-Хейвен штата Коннектикут, чтобы на следующий день принять участие в футбольном матче с командой йельских крепышей. Это было сотое состязание между двумя учебными заведениями, чье спортивное противостояние имело большое значение для развития спорта в американских университетах и часто сопровождалось оглушительным шумом в средствах массовой информации и шквалом публикаций в прессе. За несколько дней до этого имена легендарных звезд, капитанов и тренеров прошлых лет запестрели в спортивных колонках газет большинства городов на северо-востоке страны. Были напечатаны даже биографии всех воплощений бульдога по кличке Красавчик Дэн – талисмана йельских команд. Все тосты были сказаны, бокалы выпиты (на самом деле, воспитанники университетов могут переплюнуть любого заправского алкаша), и все новые события, связанные с соперничеством давних конкурентов, отмечались всеми принятыми в таких случаях способами. Но ни одно имя кого-либо из футбольных знаменитостей обоих заведений, независимо от величины их таланта, в печати не было названо.

За исключением одного. Шестого декабря 1873 года, за два года до этого многообещающего инаугурационного состязания, Йель вывел первую в истории страны футбольную команду против отборного состава англичан, называвших себя Итонским колледжем. Современные сражения на зеленом поле, захватывающие внимание миллионов американцев каждый осенний уикенд, проходят по правилам, которые берут свое начало с этой легендарной встречи. За чередой многих матчей, состоявшихся в следующем столетии, имя капитана победоносной йельской команды было забыто. Речь идет об Уильяме Стюарте Холстеде, двадцатиоднолетнем выпускнике из Нью-Йорка.

Крепко сбитый молодой атлет был безразличен к наукам; назвать его успехи в обучении средними было бы большим преувеличением. После долгих изысканий один из его биографов был вынужден заключить: «В Йельской библиотеке отсутствуют записи о том, что он брал какие-то книги». Обучаясь также беспечно в Андовере, Холстед, как и многие его друзья, интересовался только спортом, не уделяя внимания интеллектуальной деятельности, которой следовало быть основной в жизни студентов Лиги Плюща. Футбол был не единственным его увлечением. Он был игроком бейсбольных команд группы и курса; а также был достаточно хорошим гимнастом, чтобы принять участие в представлении, устроенном ради сбора средств для его клуба по гребле. На фотографиях, сделанных в то время, он предстает красивым денди в безупречно сшитом по фигуре костюме (хотя и слегка лопоухим), в котором каждая деталь выдает отпрыска богатой семьи.

Отец этой комбинации Бо Браммела[22] и Фрэнка Мерриуэла[23] был президентом Холстед, Хайнс и Ко., семейного предприятия по импорту текстиля, учрежденного в конце девятнадцатого века. Предки старейшины Холстедов поселились в Хемпстеде, Лонг-Айленд, в 1660 году. В невесты он выбрал девушку из очень хорошей семьи – свою двоюродную сестру Мари Луизу Хайнс. Холстеды жили в городском доме на пересечении Пятой авеню и 14-й улицы в Манхэттене и за городом в Ирвингтоне штата Нью-Йорк. Именно в этом созвездии квинтэссенции американской аристократии 23 сентября 1852 года впервые взошла новая звезда Уильяма Стюарта Холстеда.

Определенно кое-кто из колдунов-врачевателей отправился к огромным владениям Холстедов, чтобы доставить младенцу, рожденному с серебряной ложкой во рту, подарки, которые будут развернуты и станут приятным сюрпризом лишь в отдаленном будущем, после окончания бессмысленного пребывания в Йеле. Если существовало какое-то растение, которое слишком долго росло в корень и зацвело с опозданием, то это ниспадающий из чаши с белыми разводами на листьях цветок Лиги Плюща, о так и не открывшихся в университете талантах которого никто не подозревал до того момента, пока его срок был уже почти на исходе. Логически продолжая витиеватую ботаническую метафору до ее конечной точки, можно сказать, что когда лепестки его интеллекта наконец раскрылись, распространяемой ими пыльцы хватило на все невозделанное поле тогдашней американской хирургии. В результате появились ростки нового духа, продвинутой технологии и в подлинном смысле этого слова оригинального типа лидерства. Для их описания использовалось прилагательное «холстедианские».

Профессионализм Холстеда достиг зрелости в особенно благоприятное время для развивающейся американской медицины. Большинство доморощенных врачей получали образование в основном в рамках старой двухлетней системы обучения с дополнительной, ежегодной, длящейся обычно три-четыре месяца стажировкой в одной из медицинских школ, принадлежащей, как правило, врачу-преподавателю. Те немногие студенты, которые могли позволить себе более качественную подготовку, традиционно отправились в страны Европы. В дни юности Холстеда чаще всего это были Германия и Австрия. Большинство начинающих врачей, не имевших возможности перенять европейский опыт, не знали даже основ научной медицины. Исключение составляли только те, кто мог получить какую-то информацию из рук более квалифицированных коллег или из журналов.

Пока сохранялось такое положение дел, в американской медицине царило затишье. Наука была основой всех новшеств в древнем искусстве исцеления, а их источником служила лаборатория. В 1870-х годах в медицинских школах США практически отсутствовали такие исследовательские центры. Чтобы совершенствовать дальше свою профессию, новому поколению американских врачей следовало обучиться методам интерпретации современных знаний и технологий, количество которых нарастало лавинообразно. Для этого требовались доступные тогда только в Европе виды обучения, а также взаимодействие с учеными и оснащение оборудованием, которое редко встречалось в Америке. Для выполнения поставленных временем задач американское медицинское образование должно было сменить место обучения с принадлежащих врачам частных школ на академическую атмосферу университетов.

Ориентиром служила немецкая система, а ее прототипом в Соединенных Штатах – медицинская школа Джонса Хопкинса в Балтиморе. Велением судеб Уильям Холстед станет первым профессором хирургии в этом первом американском медицинском колледже, обучающем по полноценной университетской программе. Эта возможность была вспышкой молнии среди темных туч, следствием ряда событий, которые помогли пережить личную трагедию и воспарить в высь, доступную только вписавшим свои бессмертные имена в историю медицины. Уильям Стюарт Холстед, завернутый в роскошные пеленки в городском доме своей семьи в Манхэттене тем поздним сентябрьским утром 1852 года, к тридцати пяти годам был близок к катастрофе. Но он смог возродиться и стать человеком, которого по праву называют отцом американской хирургии.

Медицинская карьера Холстеда, в которой позже он достигнет неоспоримых успехов, во время его жизни в Йеле была лишь на уровне эскизного проекта, о чем сам он написал годы спустя: «В колледже все свои силы я посвящал исключительно атлетике. В последний год обучения я приобрел учебник анатомии Грея и книгу по физиологии Дальтона. Они показались мне весьма интересными. Тогда же я посетил несколько клиник Йельской медицинской школы». Вероятно, он имел в виду амбулатории штата Нью-Хейвен, учреждения, в которых работали преподаватели медицинской школы. Там выпускники набирались опыта, поскольку руководство больницы Нью-Хейвена не предоставляло преподавателям и учащимся института полномасштабного доступа к подопечным стационара. Клиника открылась в 1871 году. Вскоре одного здания стало недостаточно, и появились другие, более просторные корпуса, один из которых во время учебы Холстеда располагался на Краун-стрит, всего в нескольких кварталах от студенческого городка. Невольно задаешься вопросом, посещал бы равнодушный к наукам молодой спортсмен клинику, если бы она находилась на другом конце города, а не совсем рядом с его апартаментами? Поскольку, невзирая на то, что дядя Холстеда был врачом, нет никаких свидетельств его заинтересованности медициной в юные годы. Таким образом, география города, возможно, определила выбор его жизненного пути. Однако более вероятно, что именно его увлеченность книгой Дальтона сыграла решающую роль.

Независимо от того, что стало основополагающим стимулом, осенью 1874 года Уильям Холстед поступил в нью-йоркский медицинский колледж, где его влиятельный отец был членом попечительского совета. Хотя официально это учреждение считалось медицинским филиалом Колумбийского университета, на самом деле оно функционировало абсолютно независимо. Фактически оно принадлежало преподавателям факультета, как и все восемь медицинских школ Нью-Йорка в то время.

Согласно правилам колледжа, каждому учащемуся, которых в 1874 году насчитывалось пятьсот пятьдесят человек, назначался персональный наставник из штата педагогов. Ментором Холстеда был профессор анатомии Генри Б. Сэндс, который в 1879 году станет преподавателем практической хирургии. Холстеду повезло не только с выбранным мэтром. Он был настолько удачлив, что стал учеником ассистента автора его любимой книги по физиологии Джона К. Дальтона. Холстед не только прошел трехлетний курс обучения, но, по-видимому, испытал удивительную метаморфозу: он получил степень магистра с отличием. Он входил в десятку лучших студентов своей группы, особо отличившись на устных экзаменах, где представил работу под названием «Противопоказания к хирургическому вмешательству». Высокие оценки давали ему право принять участие в конкурсном письменном экзамене, победителю которого полагалась награда в сумме ста долларов. Холстед выиграл этот приз. К стажировке в те дни можно было приступить до официального присуждения докторской степени. Интернатура Холстеда началась в октябре 1876 года в больнице Бельвью и продлилась восемнадцать месяцев. Впоследствии он служил лечащим врачом в нью-йоркской больнице с июля по октябрь 1878 года.

Трансформация, начавшаяся в последний год его обучения в Йельском университете, теперь была завершена. Щеголь и спортсмен, который когда-то, беззаботно прогуливаясь, преодолевал несколько кварталов до амбулатории Нью-Хейвена, начал серьезно изучать медицину. Следующий шаг, особенно с учетом наличия финансовых возможностей, был неизбежен. По окончании службы в нью-йоркской больнице Холстед на два года отправился на пароходе в Европу для дальнейшего обучения. 4 ноября 1878 года молодой врач прибыл в Вену, где овладевал знаниями до следующей весны. Бо́льшую часть двухлетнего пребывания на континенте он работал в крупнейших немецкоязычных клиниках и ведущих мировых медицинских центрах.

Эти учреждения в период со второй половины девятнадцатого века до первой мировой войны служили фундаментом для развития медицинского образования и научного прогресса по ряду веских причин. Их превосходство основывалось, прежде всего, на специфике организации университетов. Большая часть студентов и младших преподавателей, стремящихся освободить высшее образование от мертвой хватки государственных министерств и синекур, предоставляемых в те дни более опытным консервативным профессорам, поддерживали революцию 1848 года. И хотя в политическом смысле она закончилась поражением, в академических кругах произошли серьезные изменения. Была провозглашена свобода в методах преподавания и обучения (Lehrfreiheit und Lernfreiheit), что привело к созданию более либеральной атмосферы в образовательных учреждениях. Вакантные должности на факультетах занимали утвержденные правительством высококвалифицированные специалисты, выбранные из нескольких выдвинутых коллегами кандидатур. Такая свободная и открытая конкуренция наряду со значительным количеством хорошо организованных государственных университетов побуждала молодых выпускников становиться высокопродуктивными уважаемыми преподавателями. Проводились исследования, служившие фундаментом для дальнейших разработок, и каждое новое открытие давало еще больше возможностей для новых достижений в лабораториях и клиниках. Поскольку медицина Франции и Англии утратила прежние лидерские позиции, а американская все еще находилась в относительном младенчестве, молодые врачи из всех западных стран и некоторых частей Азии приезжали учиться в Германию, Австрию, Швейцарию и Чехословакию.

С дореволюционных времен американцы отправлялись в Европу, чтобы учиться и набираться практического опыта в Англии и Франции; теперь каждый американский выпускник, который мог себе это позволить, приезжал в немецкий город, проживал в местной семье достаточно долго, чтобы овладеть языком, а затем отправлялся в путешествие, объезжая один медицинский центр за другим. Для врачей общей практики это было преимуществом; для любого юноши, желающего совершенствовать навыки в своей специальности, это была абсолютная необходимость.

Согласно данным, приведенным Томасом Боннером в подробном исследовании такого феномена, как массовое обучение американских медиков в немецких университетах; по крайней мере, от сорока до пятидесяти процентов ведущих врачей Соединенных Штатов, родившихся между 1850 и 1890 годами, проходили подготовку в Германии. В главе «Немецкий магнит» он утверждает, что «не менее десяти тысяч американцев в период с 1870 по 1914 год получили официальное медицинское образование в Вене». Имперский город Австро-Венгрии был, по словам Уильяма Генри Уэлша, «Меккой американских практиков». Ведь в Вене, кроме прочих привлекающих будущих докторов достопримечательностей, преподавал руководитель хирургической университетской клиники, самый известный тогда профессор Теодор Бильрот.

Холстед посещал его лекции и операции, а также работал в лаборатории с одним из его ассистентов Антоном Вельфлером, с которым они стали близкими друзьями. К тому же он уделял много внимания изучению анатомии, старательно овладевая искусством микроскопических исследований. За время, проведенное в Европе, он побывал в Вюрцбурге (где учился у Альберта Келликера), Лейпциге, Берлине, Киле, Галле, Гамбурге и вновь вернулся в Вену, где провел зиму 1879–1880 годов. К моменту возвращения домой он обладал ценным опытом работы с признанными в наши дни пионерами современной медицинской науки, внедрявшими новые методы лечения пациентов. Под их руководством он начал свои изыскания в области патологии, медицины, анатомии, эмбриологии и хирургии. Хотя он очень мало общался непосредственно с Рудольфом Вирховом, он получил знания теоретических основ учения, созданного «Папой немецкой медицины» от его верных последователей.

Масштабные лабораторные исследования, производимые немецкими учеными в области микроскопической анатомии, патологии, бактериологии, физиологии и химии, начали находить практическое применение в клинических новшествах, связанных с асептикой и хирургическими технологиями. Для экспериментаторов это было время открытий, а атмосфера немецких больниц была залогом неограниченных возможностей. Читая рассказ Холстеда о проведенных двух годах в Европе, понимаешь, что именно тогда в нем сформировался ученый, который всю жизнь будет применять взвешенный научный подход в своих клинических исследованиях. Хотя он создаст ставшую позже общеизвестной американскую школу хирургии, он до конца своих дней останется под влиянием немецкой научной мысли или, как выразился его коллега Уильям Ослер, «очень онемеченным».

Холстед вернулся в Нью-Йорк в сентябре 1880 года. Его богатый и разнообразный европейский опыт в сочетании с очевидным талантом делали его одним из самых уважаемых молодых хирургов в городе. Признание его способностей и энтузиазма, а также, надо признать, его связи открыли перед ним многочисленные возможности. Похоже, он не упустил ни одной. Анализируя следующие четыре года, трудно представить, как ему удалось так многого добиться за этот короткий период. За гиперактивность своей деятельности, поднявшей с реактивной скоростью его авторитет до небесных высот, ему пришлось заплатить чудовищную цену.

Способный молодой хирург стал демонстратором на кафедре анатомии медицинского колледжа. Доктор Сэндс предложил ему объединить их хирургические практики. Холстед согласился, и они начали прием в больнице Рузвельта, где позже Холстед открыл амбулаторное отделение. Возможно, он поступал таким образом, руководствуясь опытом, полученным за годы учебы в Йеле в клинике Нью-Хейвен, которая создавалась не только для ухода за пациентами, но и для обучения студентов-медиков. Много лет спустя в письме Уильяму Уэлшу Холстед писал, что в течение трех лет проводил в амбулатории каждое утро, не исключая воскресений, вплоть до весны 1884 года. Этот факт поражает, особенно если учесть объем и разнообразие работы, которую, как следует из его слов, он успевал выполнить во второй половине дня и вечером.

В 1881 году он получил назначение врача по вызову в благотворительную больницу – крупное государственное учреждение на острове Блэквелла. Хотя целью его визитов к пациентам было оказание им медицинской помощи, его профессионализм так впечатлял стажеров больницы, что, когда у них было время, в чрезвычайных ситуациях они с готовностью помогали ему проводить отдельные хирургические манипуляции в операционной во время его вечерних посещений. В 1883 году его обязанности расширились: он поступил на должность хирурга-консультанта в больницу для иммигрантов на острове Уорд штата Нью-Йорк. Эта работа занимала почти все его вечера. В том же году он стал хирургом по вызову в больнице Бельвью, где подружился с выпускником Йельского университета, также прошедшим обучение в Германии патологом Уильямом Уэлшем. Кроме этого, он служил хирургом в больнице «Чэмберс-стрит», где пациентам оказывали скорую помощь. К длинному списку забот к концу нью-йоркского периода прибавилась должность хирурга в пресвитерианской больнице. Он был все время занят, выглядел счастливым и быстро приобрел репутацию отличного, способного на риск хирурга, яркого лидера медицинского сообщества Нью-Йорка.

Те, кто работал с Уильямом Холстедом в Балтиморе, запомнили его как методичного, довольно высокооплачиваемого и самого востребованного профессора хирургии. Его бурная профессиональная деятельность в Нью-Йорке резко контрастировала со строгим имиджем, который Холстед приобрел позже, и еще больше с его поразительно сдержанной общественной жизнью в Балтиморе по сравнению с его неугомонностью в Нью-Йорке. Он арендовал жилье и офис вместе с Томасом Макбрайдом, успешным врачом на несколько лет старше Холстеда. Расположенная на 25-й улице, между Мэдисон и Четвертой авеню, холостяцкая берлога всегда была проходным двором, куда на обеды и музыкальные вечеринки собирались состоятельные молодые люди разных профессий и увлечений. Их дом располагался прямо за углом университетского клуба на перекрестке 26-й и Мэдисон-авеню, и веселые пирушки Холстеда-Макбрайда распространялись на оба здания. Многообещающий молодой хирург имел репутацию гостеприимного хозяина, хорошего компаньона и звезды университетского клуба боулинга.

Оживленная яркая жизнь в Нью-Йорке за несколько коротких лет сменилась периодом вялотекущего мучительного существования. Но прежде чем это произошло, он успел многого добиться, заложив основу важнейших достижений в области исследований и образования, которыми впоследствии Холстед будет знаменит. Известен один случай, красноречиво иллюстрирующий роль Холстеда в популяризации асептической хирургии среди своих упрямых коллег. Как и большинство американских врачей, хирурги Нью-Йорка скептически относились к теории бактериального инфицирования ран и принципам антисептики Листера. Вскоре после назначения Холстеда в больницу Бельвью для него стало очевидно, что надлежащий уровень стерилизации был недостижим в операционных этого учреждения. Благодаря своему европейскому опыту он был уверен в необходимости асептических мероприятий и отказывался делать операции в неудовлетворительных условиях. С помощью некоторых из его многочисленных друзей он собрал 10 000 долларов, чтобы возвести на территории больницы огромный навес, который мог бы служить его персональным операционным павильоном. Установленный на ровном полу из кленовых досок шатер снабжался газом и горячей водой. В тенте были сделаны окна для вентиляции и освещения. В таких контролируемых условиях Холстед имел возможность практиковать асептические методы, которые он освоил за границей. Почти через двадцать лет после первой публикации Джозефа Листера.

За период с 1883 по 1886 год, проведенный в Нью-Йорке, Холстед опубликовал и представил медицинскому сообществу в общей сложности двадцать одну научную работу на различные темы. Уже в первой статье он обнаружил дар предвидения. Ее название «Реинфузия крови при лечении отравления окисью углерода» также весьма знаменательно, поскольку эта работа, почти забытая среди более поздних трудов Холстеда, свидетельствует о том, что он был одним из первых хирургов, применивших прямое переливание крови. В статье он описывает спасение умирающего от отравления угарным газом человека, привезенного в больницу на Чэмберс-стрит. Он слил кровь из руки пациента, осторожно взбалтывая, очистил ее от фибриновых сгустков, одновременно обогащая ее кислородом из воздуха, а затем перелил обратно пациенту с добавлением небольшого количества донорской крови. В той же публикации он описал успешное переливание крови от донора («дородного немца-филантропа») пациенту с сепсисом и реанимацию одиннадцатилетнего мальчика после травматического шока. В последнем случае вместо крови он использовал солевой раствор. Техника аутотрансфузии и метод оказания эффективной экстренной помощи при кровоизлиянии путем внутривенного вливания солевого раствора были открыты заново через столетие после того, как Холстед рассказал о них в своих работах.

Факты, о которых сообщалось в этой публикации, не были первыми случаями переливания крови, сделанными Холстедом. Это событие произошло несколько лет назад в чрезвычайной ситуации. В 1881 году он отправился в Олбани штата Нью-Йорк, чтобы навестить свою сестру. До ее дома он добрался как раз в тот момент, когда она рожала. Вскоре его поспешно подвели к постели, где она лежала бледная, с едва уловимым пульсом из-за сильного послеродового кровотечения. Спустя несколько лет в своих заметках он написал: «Остановив кровотечение, я перелил моей сестре свою кровь, набрав ее шприцем из своей вены и сразу же впрыснув ей. Это было большим риском, но она была так близка к смерти, что я решился и добился быстрого результата». Это произошло за двадцать лет до того, как трансфузия стала совершенно безопасной благодаря открытию Карлом Ландштейнером групп крови в 1901 году в Вене.

А теперь о крушении, или выражаясь точнее, о фениксе. Легендарный египетский феникс – это самец птицы с исключительно красивым оперением, что как нельзя лучше соответствует предмету нашей истории. Говорят, что он сделал погребальный костер, на котором сгорел, а затем возродился из собственного пепла. Рассказ о фениксе – это один из классических мифов о воскрешении, которые без труда можно найти в литературе, Священном Писании, а также в биографиях некоторых мужчин и женщин. Он имеет множество вариаций, начиная возрождением целых наций и заканчивая модифицированной, популярной среди наших современников формой под названием «кризис среднего возраста». В случае с Уильямом Холстедом погребальный костер был посыпан кокаином.

О кокаине также сложено немало легенд. История первого его применения в искусстве исцеления, на самом деле, была приукрашена до такой степени, что точность описанных обстоятельств во все времена вызывала сомнения. Ниже следует краткое изложение версии, которую принято считать правдивой.

Несмотря на множество известных газетных заголовков, утверждавших обратное, в развитии медицинской науки насчитывается несколько неожиданных открытий, имевших прорывное значение. В реальности редко можно указать точную дату в качестве конкретного момента изобретения чего-либо. И все же, столь же необычными, сколь и знаковыми в истории анестезии можно назвать два дня. В первый из них – 16 октября 1846 года – Уильям Томас Грин Мортон впервые с помощью эфира погрузил в сон пациента перед хирургическим вмешательством в штате Массачусетс. Вторая дата – 15 сентября 1884 года. День, когда на собрании Немецкого офтальмологического общества в Гейдельберге доктор Йозеф Бреттауэр зачитал сообщение двадцатишестилетнего младшего преподавателя Венской медицинской школы, который не мог позволить себе расходы на поездку, чтобы представить свою работу лично. Небогатый исследователь, врач Карл Коллер описывал в своем ошеломляющем докладе короткую серию экспериментов, проведенных в течение нескольких недель прошедшего лета, доказывающих, что поверхность глаза может быть обезболена несколькими каплями кокаина – алкалоида, извлеченного из листьев американской коки erythroxylon coca. С 1862 года было известно, что этот препарат вызывает онемение слизистой оболочки полости рта (перуанские индейцы, разумеется, знали об этом многие века), но почти два десятилетия его анестетическое свойство никак не использовалось в практической медицине, пока двадцативосьмилетний невролог из Вены, некий Зигмунд Фрейд, не начал экспериментальные исследования по изучению его влияния на центральную нервную систему. Именно Фрейд предложил своему другу Коллеру начать собственные разработки в области возможного применения кокаина.

Новость об обнаружении местного анестетического действия этого вещества облетела хирургические сообщества по всему миру, и тут же начались опытные исследования в ряде крупнейших европейских центров. В собственной больнице Коллера старый друг Холстеда Антон Вольфлер изучал вопрос эффективности препарата в общей хирургии. Неизвестно, по личной инициативе или после знакомства с отчетом Гейдельбергского собрания, опубликованного 2 октября 1884 года в журнале «Медицинские записки», но Холстед начал собственную серию экспериментов. Он привлек небольшую группу своих коллег, а также ряд студентов-медиков к работе по изучению методов локальной инфильтрации и приемов блокировки основных нервных стволов. Участники экспериментальных групп проводили как самостоятельные, так и совместные исследования. В ходе работы молодые ученые познакомились с возбуждающим действием препарата. Не подозревая о том, что он способен вызывать привыкание, некоторые из них вдыхали измельченный в порошок кокаин, чтобы раздвинуть границы переживаемых ощущений. Небольшая порция вещества превращала самый скучный вечер в театре в феерию на грани истерики. На демонстрацию друзей приглашали домой, чтобы потенциальных участников исследования не могли увидеть посторонние.

Холстед и его соратники возлагали большие надежды на свои исследования, но цена, которую лично каждому из них пришлось заплатить за успех в решении этой задачи, была слишком велика. Некоторые из них стали наркоманами, включая их лидера. Несмотря на большое количество собранных данных, в сентябре 1885 года Холстед опубликовал свою единственную короткую статью о кокаине в Нью-Йоркском медицинском журнале. Написанное в момент, когда его зависимость достигла апогея, это исследование ужасающе выделяется среди других его работ, отличающихся точностью и ясностью изложения. Достаточно привести первое предложение, чтобы проиллюстрировать, до какой степени ухудшилось его состояние, и объяснить, почему не было дальнейших публикаций:

 

Не важно, сколько способов применения можно описать наилучшим образом, но невозможно понять, почему хирурги, имея при этом значительный интерес, который никак их не дискредитирует, едва уделяют внимание такому предмету, как местная анестезия, которая предположительно, если не наверняка, весьма полезна для большинства врачей, и особенно для них, все же я не думаю, что это обстоятельство или необходимость спасти хоть часть репутации хирургов, а не убеждение в том, что существует возможность в значительной степени помочь другим, заставило меня несколько месяцев назад взяться за написание более или менее внятной статьи на эту тему, которую плохое состояние здоровья мешало мне закончить.

 

Из небольшой группы молодых врачей, которые стали кокаинистами, у всех, кроме Холстеда, профессиональная и личная жизнь были в конечном итоге абсолютно разрушены. Даже его сосед по комнате Томас Макбрайд, который не принимал участия в исследованиях, похоже, стал наркоманом. Менее чем через год после публикации статьи он умер при подозрительных обстоятельствах на борту судна на обратном пути из Европы после путешествия, предпринятого для восстановления после какой-то неизвестной болезни. Корабельный доктор делал ему инъекции раствора то ли кокаина, то ли морфина из бутылки, которую пассажир сам принес на судно. Концентрация наркотика в растворе была известна только Макбрайду.

Что касается Холстеда, употребление кокаина положило начало его битве против отчаяния, угрозы физической гибели и уничтожения профессиональной карьеры длиною в жизнь. Все золотые кирпичи свершений, из которых выстроен памятник его славы, опираются на фундамент, заложенный им в состоянии нирваны, сначала вызываемом кокаином, а позже морфином.

Хотя он так и не смог избавиться от своей зависимости от наркотиков, Холстеду удалось ослабить их удушающую хватку. В конце концов, он очистился достаточно, чтобы вновь вернуться к работе, мыслить почти всегда ясно и казаться незнакомым коллегам скорее неординарно эксцентричным, чем вечно сражающимся с постоянной потребностью в морфине человеком. В этом смысле он победил свою зависимость. После его переезда в Балтимор даже те, кто знал о его нью-йоркской катастрофе, кажется, поверили, что последствия тех событий остались позади. Те, кто знал Холстеда лучше, хранили его тайну; они даже не обсуждали это между собой. Они лгали, объясняя причудами гениального интроверта его часто неадекватное поведение, ежегодные поездки в одиночестве в небольшие европейские отели и многочисленные эпизоды либо внезапного исчезновения из больницы, невзирая на срочные запланированные мероприятия, либо долгого отсутствия. То, о чем никто не говорил, было абсолютно очевидным: бесстрашный, даже дерзкий молодой хирург, чья карьера стремительно двигалась вперед к большому личному и профессиональному успеху в Нью-Йорке, прибыл в Балтимор, преобразившись в замкнутого, осмотрительного, маниакально увлеченного исследователя, находившего наибольшее удовлетворение, похоже, в неторопливом, тщательном сборе лабораторных данных, а вдохновляющие когда-то студентов лекции которого стали вялыми и скучными.

Даже после его смерти верные друзья, знавшие тайну Холстеда, преданно хранили его тайну. Однако, из благих намерений пытаясь спасти его репутацию, эти адвокаты на самом деле оказали ему медвежью услугу. После того, как почти полвека спустя после его смерти вся правда открылась, имя Холстеда засияло ярче, чем когда-либо, как пример несгибаемого мужества и силы, которыми иногда может быть исполнен человеческий дух. Большую часть информации о Холстеде, которая изложена в следующих параграфах, я узнал из превосходных исследований профессора Питера Олча из Университета Вооруженных сил и здравоохранения. Кое-что из того, о чем будет рассказано дальше, я позаимствовал из хранящейся в Йельском университете коллекции неопубликованных работ Харви Кушинга, основателя нейрохирургии и самого знаменитого ученика Холстеда. Остальное я взял из содержимого маленькой запирающейся черной книжечки, написанной первым профессором медицины Университета Джонса Хопкинса Уильямом Ослером, которая не открывалась до 1969 года. Ослер – не только лучший преподаватель медицины, который когда-либо рождался на этом континенте, но и один из самых талантливых летописцев. Одну из своих книг он назвал «Вся история больницы Джонса Хопкинса». В ней он рассказал об обнаруженных им свидетельствах того, что вскоре после назначения Холстеда на кафедру хирургии Университета Хопкинса его коллега принимал большие дозы морфина. Весьма вероятно, он начал использовать его, пытаясь избавиться от кокаиновой зависимости; по крайней мере, морфин оказывал на его жизнь менее разрушительное воздействие, чем кокаин. Вот что писал об этом Ослер:

 

Склонность к уединению, незначительное своеобразие, временами доходящее до эксцентричности (что его старым друзьям из Нью-Йорка казалось более странным, чем нам), были единственными внешними признаками ежедневного сражения, которое этот храбрый человек вел годами. Рекомендуя его в качестве заведующего отделением хирургии больницы в 1890 году, мы с Уэлшем считали, что он полностью избавился от наркотической зависимости. Холстед работал плодотворно и энергично. Казалось просто невероятным, что можно принимать морфин и делать так много.

Примерно через полгода после этого назначения я заметил у него сильный озноб и впервые заподозрил, что он все еще употребляет наркотик. Впоследствии мы не раз говорили об этом, и он полностью доверился мне. Ему так и не удалось снизить ежедневную дозу до двух гранул; но три позволяли ему спокойно выполнять свою работу и поддерживать отличную физическую форму (поскольку он был очень крепким мужчиной). Мне кажется, никто не догадывался об этом, даже Уэлш.

 

На самом деле, именно благодаря усилиям Уильяма Уэлша Холстед смог спасти остатки своей разрушенной карьеры. К моменту катастрофы, случившейся с Холстедом, патологоанатом перебрался из Бельвью в Балтимор, чтобы принять участие в открытии больницы Джонса Хопкинса, которое будет описано ниже. Осознав, в каком удручающем состоянии находится его друг, он вернулся в Нью-Йорк и убедил Холстеда отправиться в путешествие на Наветренные острова на парусной шхуне, которую нанял для этой цели лично в надежде на целительный эффект такого плавания. Состоявшийся в феврале – марте 1886 года круиз стал настоящим бедствием. Среди собранных Кушингом писем, хранящихся в Йельской библиотеке, есть краткая записка Джона Фултона, в которой он описывает разговор, состоявшийся 5 декабря 1930 года с тогда уже отставным нейрохирургом. Кушинг предупреждал его, что Холстед взял с собой «столько кокаина, что хватит почти на всю поездку, за исключением последних двух недель рейса». Фултон написал:

 

Смог ли он преодолеть свою зависимость? Нет. Он вломился в корабельную аптеку и продолжал употреблять наркотики до конца своих дней… Харви Кушинг тоже говорил мне сегодня об этом. Он сказал, что все пятнадцать лет знакомства с Холстедом (за это время он лишь дважды бывал в его доме!) не догадывался о его кокаиновой зависимости, и только многие годы спустя не без труда пришел к такой мысли.

 

По возвращении домой Холстеду пришлось признаться себе, что он никогда не справится со своей зависимостью самостоятельно, и тогда он обратился за помощью в частную психиатрическую лечебницу Батлера в Провиденсе. Он вышел из нее в ноябре 1886 года. По настоянию Уэлша, Холстед приехал в Балтимор, где оставался под наблюдением своего заботливого друга. В следующем месяце в больнице Хопкинса вместе с анатомом Франклином П. Моллом он начал лабораторные экспериментальные исследования методов наложения швов на кишечнике. Однако, несмотря на успехи в работе, к началу весны стало очевидно, что попытки Холстеда вернуться к полноценной профессиональной деятельности снова потерпели неудачу. В апреле 1887 года его опять положили в больницу Батлера, где он оставался до января 1888 года. Вполне вероятно, что именно во время своего пребывания в этом заведении он начал принимать морфий. Но можно только гадать, было это частью его лечения или он подкупал кого-то, чтобы получать наркотик тайно.