Почему цвет листьев меняется осенью. Хирургия, наука и Джон Хантер

 

Ни одно природное явление невозможно изучить адекватно само по себе. Для должного понимания его следует рассматривать в связи со всей природой.

Сэр Фрэнсис Бэкон

 

Фрэнсис Бэкон провозгласил основной постулат Евангелия от науки. Основополагающее единство всех природных явлений предполагает переплетение работы каждого ученого каждой дисциплины каждого периода истории с открытиями других мыслителей. Устанавливаются родственные связи между всеми, кто испытывает лишающее покоя любопытство к ускользающим от поверхностного взгляда тайнам природы, независимо от того, на что устремлены их глаза: на звезду или вглубь материи. Не существует мужчины или женщины, которые хоть однажды не поддались искушению заглянуть в сокровищницу матери-природы. Они наверняка оценили бы яркий образ, созданный современником Бэкона Уильямом Гарвеем: «допуск в ее хранилище секретов» вызывает не только чувство удовлетворения от сделанного открытия, но также ощущение единства со всеми неутомимыми искателями истины со времен предков Аристотеля и с самой природой.

В течение многих лет, пока Джованни Морганьи намеренно фокусировал свой взгляд на узком круге вопросов, чтобы заглянуть в тайник матери-природы, другие ее любознательные сыновья изучали ее подноготную, делая прямо противоположное. Джон Хантер выбрал в качестве области изучения все царство жизни. Он полагал, что сфера его компетенции включает все, что связано со строением живого организма и его функциями с момента зачатия до того мгновения, когда искра жизни затухает в нем навсегда. Он горел желанием узнать все: как работают структуры в здоровом состоянии, почему они ломаются и каким образом они противостоят силам, которые неизменно стремятся их уничтожить.

Невозможно описать неиссякающее любопытство Хантера, используя слова, применимые к другим людям. Только обратившись к концепции гениальности можно передать смысл его жизни и его достижений. В противном случае нам пришлось бы уверовать в такие неопределенные явления, как предвидение, везение и божественное озарение. Интеллектуальные и социальные барьеры, удерживающие нас в плену заурядности, не могут остановить таких людей. Теория о колоколообразной кривой, ограничивающей человеческие способности, не имеет к ним никакого отношения. Формальное школьное образование для Джона Хантера было совершенно излишним, и обычные методы приобретения знаний – лишь препятствие на пути развития его интеллекта. Нам не следует пытаться судить о других людях и разгадывать источники их вдохновения. Достаточно того, что мы можем извлечь пользу из их пребывания на этой Земле.

Джон Хантер был изобретательным художником медицинской науки, видным ученым с неортодоксальным подходом, создавшим собственные стандарты и нашедшим свой особый путь, указавшим новое направление развития когорте талантливых учеников, которые преобразовали не только искусство хирургии, но и образ врача в целом. Его интересовало все живое, и любопытство пробуждало в нем такое внимательное отношение к природе, что его проницательный взгляд видел то, чего никто другой не мог даже вообразить.

Так же как Везалий, Гарвей и Морганьи, Хантер игнорировал готовые решения предшествующих поколений и полагался исключительно на свои способности в определении важности проблем, их описании и сопоставлении данных больших групп тщательно выполненных исследований. Все эти ученые были наделены необычайной способностью отделять зерна от плевел. И хотя Хантер написал тысячи страниц, ему не удалось произвести на свет что-либо похожее на De Sedibus, De Motu Cordis и тем более на Fabrica. Он не создал ни одного выдающегося произведения, но посвятил всю жизнь непрерывному изучению базовых закономерностей здорового состояния и заболевания организма. Иногда он продвигался вперед небольшими шажками, а в отдельных случаях он достигал истины как скороход в волшебных туфлях и преодолевал огромные интеллектуальные расстояния в своем научном путешествии. Его величайшим шедевром была не книга, а он сам – человек, который горячо верил в то, что любознательность и упорный труд помогут ему найти ответы на любые вопросы.

Щедрые дивиденды нестандартного видения Хантера достались его коллегам-хирургам. Благодаря ему появилось новое понимание той роли, которую они могли бы сыграть в выяснении процессов болезни. Но значительно важнее то, что он представил своим коллегам-хирургам новую концепцию их профессии, предполагающую не только использование эмпирических методов, но и применение научного подхода. Если бы этот величайший натуралист-медик не оставил никакого другого наследия, кроме этого, он все равно заслуживал бы каждого выражения благодарности и восхищения, сказанного в его адрес поколениями его последователей. Как писал Филдинг Гаррисон: «Хантер считал, что хирургия – это механическое искусство, и относил ее к экспериментальным наукам».

Расширяя научные горизонты своих собратьев, Хантер вывел их на новую ступень общественного престижа, которой раньше достигали немногие из них. Один из его коллег заметил: «Только он смог сделать нас джентльменами». Восхождение по спирали профессионального статуса, первый виток которого неторопливо начался с Амбруаза Паре, теперь приобрело значительное ускорение: повышение престижа привлекло более образованных и более целеустремленных людей, чьи достижения также улучшили репутацию хирургии, и этот процесс повторялся снова и снова. Через столетие после смерти Хантера можно было с уверенностью сказать, что многие величайшие достижения в области медицины были сделаны хирургами, к тому времени самыми почитаемыми в народе целителями.

Хантер продемонстрировал, что хирургия – это профессия, достойная самых лучших умов. Нет сомнений в том, что благодаря его работе многие выбрали профессию хирурга: в противном случае они посвятили бы свою жизнь внутренней медицине или вообще поменяли бы род деятельности. В исследованиях эволюционного развития любой профессии существует два, в значительной мере недооцененных, важных стимула, которые неизменно оказывают мощное прогрессивное влияние: повышение интеллектуального уровня вступающих в группу новичков и развитие профессиональных обществ. Неординарная личность Джона Хантера подобно магниту притягивала самых ярких и инициативных представителей молодежи к хирургии и медицине в целом, все больше повышая престиж их организаций.

Студенты Хантера – а в некотором смысле каждый хирург, получивший образование на рубеже девятнадцатого века, был его студентом – были живым напоминанием об их великом профессоре. Благодаря ему было сделано множество открытий, подтверждающих истинность его методов и делавших блеск его имени еще ярче. Однажды он написал своему любимому ученику, ставшему самым известным среди его воспитанников: «Я думаю, что вы нашли правильное решение, но зачем раздумывать? Почему бы не провести эксперимент?» Этот совет молодому хирургу Эдварду Дженнеру привел последнего к использованию нового подхода к научным исследованиям, результатом которого спустя годы стало открытие вакцины против оспы.

Королевская коллегия хирургов учредила ежегодное представление выдающимся избираемым оратором панегирика в честь Хантера в день его рождения, 14 февраля, по примеру Королевской коллегии врачей, увековечившей таким же образом своего первого ученого – Уильяма Гарвея. В 1963 году на банкете, организованном для оглашения речи, спикер сэр Стэнфорд Кейд сел около двух иностранных дипломатов, которые попросили его что-нибудь рассказать о великом хирурге. «Хантер – наш Леонардо да Винчи, – сказал он итальянскому послу, а французу он пояснил: Он для нас значит то же, что Амбруаз Паре для Франции». Эти сравнения заслуживают внимания, поскольку они относятся не просто к людям, изменившим время, в котором им довелось жить, но к ученым, бывшим по большей части самоучками, образ мыслей которых был часто непонятен признанным мэтрам медицины. Столь же уместным был комментарий эдинбургского анатома Роберта Нокса, жившего в девятнадцатом веке: «Он не только не был творением своего века, а находился в прямом антагонизме с ним… Он преодолел все преграды и оставил в своем музее памятник, подобный “Тайной вечери“ Леонардо, чтобы объяснить потомкам, пятьсот лет спустя, что не время формирует великих людей, в котором они живут, а они время».

Самым ранним проявлением противостояния Хантера стандартам того времени было его отношение к школе: он никогда не позволял формальному образованию вмешиваться в его обучение. В то время как другие мальчишки попадали в ловушку тесных лабиринтов латыни, греческого языка и математики, Джон наслаждался свободой, ежедневно открывая для себя чудеса шотландской сельской природы Ланаркшира, где он родился в 1728 году. Его детское любопытство ни на йоту не пострадало от стремления педагогов втиснуть его уникальные интеллектуальные способности в общепринятые жесткие рамки. С раннего детства и до конца своих дней он был очарован красотой окружающего мира, разнообразием биологических форм и способами защиты, найденными для них природой. Похоже, что он никогда не рассчитывал найти в книгах ответы на свои многочисленные вопросы.

Многие неправильно оценивали период жизни Хантера до двадцати лет. Большинство писавших о нем считали потерянными зря годы его юности. Ежегодные панегирики и биографические статьи, посвященные Хантеру, усеяны заявлениями, подобными тому, что написал его первый и в других отношениях самый достойный ученик, его зять сэр Эверард Хом: «Его отправили в начальную школу, но, не обладая способностями к языкам и не имея достаточного контроля над собой, он пренебрегал учебой и проводил бо́льшую часть времени в развлечениях на природе».

После этого комментария Хома бо́льшая часть авторов, писавших о великом хирурге, будет оценивать юность Хантера в похожем ключе. Его самый известный биограф конца девятнадцатого века Стефен Педжет писал в 1897 году:

 

Нет никаких сведений о том, что в детстве он выделялся среди своих сверстников особой любовью к природе или необыкновенными умственными способностями… Кажется странным, что ум Джона Хантера, несомненно выдающийся, мощный и дерзкий, никоим образом не проявлял свою силу до тех пор, пока случайно не был направлен на научную работу. Его жизнь протекала не среди невежественных злобных людей, напротив, его отец был проницательным и здравомыслящим человеком, мать хорошо образованна и оба брата отличались высоким уровнем интеллекта. В такой семье у Хантера была масса возможностей развивать свой ум и культуру, но он не видел в этом смысла. Он жил среди тех же чудес органического мира, тех же природных реалий, которые в будущем сделали его неутомимым исследователем, не обращая на них, похоже, ни малейшего внимания. Он не стремился к знаниям, пока не ощутил на себе влияние людей, увлеченных наукой… Его ментальная сила не имела направления, пока он не нашел для нее подходящей работы, а определив свое призвание, он стал счастливым.

 

Хом, Педжет и другие глубоко заблуждались на его счет. Джон Хантер всю свою жизнь не изменял своему Богом данному увлечению природой; он был настолько поглощен ею, чтобы другим казалось, что он провел свои юношеские годы, беззаботно гоняясь за лунными лучами и радугой. Самообразование первого ученого-хирурга проходило в школе без стен, среди бессловесных учителей, не использовавших книги и не следующих никакой учебной программе. Его юность была одной долгой, можно даже сказать, бесконечной прогулкой.

Возможно, именно косность и ограниченность их образования помешали многим из тех, кто изучал жизнь Джона Хантера, постичь реальный смысл его кажущегося отсутствия стремления к знаниям. Если бы они правильно поняли значение его романа с природой длиною в жизнь, они бы не пропустили его слова, написанные много лет спустя: «Когда я был мальчишкой, мне хотелось узнать все об облаках и травах и почему цвет листьев меняется осенью; я наблюдал за муравьями, пчелами, птицами, головастиками и ручейниками, донимая людей вопросами, ответов на которые никто знал и знать не хотел». Его племянница Агнес Бейли говорила о его детстве: «Он делал только то, что ему нравилось, и не любил уроки чтения, письма и другие дисциплины, а предпочитал бродить среди лесов, деревьев и т. д., заглядывая в птичьи гнезда, сравнивая количество яиц, их размер, расцветку и другие особенности».

Он был не заурядным деревенским парнем, а юношей с ненасытной пытливостью ума и мудростью ученого, понимавшего, что тайны природы можно разгадать, только наблюдая и анализируя. Возможности исследователя совершенствуются благодаря постоянной практике, помогающей определять, что нужно искать, и указывающей путь к пониманию увиденного. Обучение классификации данных – это главный ключ к их анализу. Таким и было самообразование Джона Хантера: пристальное наблюдение и оценка того, что он видел, систематизация собранных данных, позволяющая провести их анализ, а затем поиск неких объединяющих принципов. Он самостоятельно постиг метод индуктивных рассуждений, целью которых, в конечном итоге, являлось использование установленных общих принципов для объяснения отдельных биологических фактов. Таким образом, его подход, по сути, заключался в дедуктивных рассуждениях, ведущих от формулировки основного принципа к описанию конкретного явления. Инстинктивно, сам того не сознавая, Джон Хантер еще в юности научился думать как ученый. При этом он преследовал единственную цель: удовлетворить свое любопытство.

Еще в четырнадцатом веке король Шотландии Роберт II, основатель династии Стюартов, и его сын Брюс даровали семье Хантеров поместье Ланаркшир. Даже в лучшие времена жизнь мелких землевладельцев в графствах, окружавших Глазго, была трудной, а два десятилетия, предшествовавшие рождению Джона Хантера, были особенно мрачными. В течение нескольких лет плохие погодные условия были причиной бедного урожая и подавленного настроения деревенских жителей. Поэтому даже «маленький шотландский лорд», отец Джона, испытывал трудности с обеспечением своей семьи, особенно если учесть, что у него было десять детей. К тому времени, когда родился последний из его детей, дела старшего Хантера немного поправились, но его здоровье оставляло желать лучшего. Когда он умер в 1741 году в возрасте семидесяти восьми лет, вся ответственность за благополучие семьи легла на плечи его двадцатитрехлетнего сына Уильяма, который после завершения медицинского образования практиковал тогда в Лондоне. Семь лет спустя, когда Джону исполнилось десять, Уильям занимал очень уверенное положение в имперской столице и был на пути к тому, чтобы стать главным преподавателем анатомии и ведущим практикующим акушером. Он был очень начитанным, утонченным человеком и заслуженно имел прекрасную репутацию и как лектор, и как профессионал-практик. Среди его пациентов были самые популярные и влиятельные представители светского общества, среди которых он чувствовал себя как рыба в воде.

В противоположность элегантному, благопристойному врачу Уильяму Хантеру его вечно небритый, небрежно одетый брат обладал взрывным темпераментом. Там, где Уильям был склонен проявлять учтивость, Джон был грубоват. Изысканность светского поведения, которому учатся на официальных приемах, бесполезна на скотных дворах и среди полей; некоторые друзья Уильяма, представители аристократического круга, считали, что манеры его брата больше подходят для конюшни, чем для салона, и были абсолютно правы. Отсутствие работы привело Джона к братскому порогу в 1748 году. Он прибыл в Лондон искренним, пылким молодым человеком, чьи благие намерения часто приводили к разочарованию из-за его невосприимчивости к чувствам обычных смертных, окружавших его. У него был тип личности, который обычно называют вздорным те, кто восхищается им настолько, чтобы потакать его резкости, и огорчает всех остальных. Требовалось немало терпения, чтобы пробиться через шотландские шипы к его теплой и доброй натуре.

Когда к такому характеру прибавляется всеобъемлющее чувство честности и откровенное презрение к глупости, обладатель такого созвездия качеств практически обречен тратить большую часть своей энергии на конфликты и выяснение отношений. Гневливость, конфликтность, неуживчивость и воинственность были присущи обоим Хантерам, но прагматичный Уильям, по крайней мере, научился контролировать себя; а Джон не собирался тратить время на такие пустяки. До конца его дней манеры Джона оставались далеко не безупречными.

Когда Джон впервые приехал в Лондон, надеясь найти свое призвание, Уильям, не зная, что делать с нахальным мальчишкой, пристроил его за символическую зарплату в кабинет аутопсии своей анатомической школы. Очень скоро Джон начал понимать, что там, среди препаратов брата, он нашел идеальное место для удовлетворения своего любопытства к окружающей природе. Но прежде чем полностью посвятить себя серьезной работе, ему пришлось избавиться от строптивости сельского парня в его характере. Приехав в большой город с карманами, полными дикого овса, он приступил к их посеву по всем злачным местам и публичным домам Лондона. Дрюри Оттли описал в биографии Хантера в 1885 году, как вначале «он много времени проводил в обществе молодых людей своего круга, предаваясь беззаботному распутству, к которому были весьма склонны люди его возраста, не обремененные сдержанностью. Он не всегда был разборчив в выборе компании и иногда искал грубых развлечений, которые можно найти среди низших слоев общества».

Разочарование Уильяма из-за склонности брата к разврату вскоре сменилось восхищением, когда молодой человек продемонстрировал свой талант в аутопсии. Ловкость его рук не была неожиданностью для доктора Хантера, но его способности к освоению новой дисциплины стали невероятным источником удовольствия. Дикий овес дал всходы гораздо быстрее, чем ожидалось: не прошло и года, как начинающий целитель стал изучать хирургию под началом знаменитого Уильяма Чеселдена в клинике Челси. Вскоре после этого брат назначил его на должность демонстранта в своей школе. После смерти Чеселдена в 1751 году Джон стал учеником в больнице Святого Варфоломея, где работал ведущий английский хирург Персиваль Потт.

Все свободное от своих клинических обязанностей по уходу за больными время Хантер посвящал аутопсии и обучению хирургии в школе своего брата. В конце концов, он решил получить квалификацию хирурга, для чего в больнице Св. Варфоломея требовалась подготовка в течение пяти лет при полном отказе от занятий аутопсией. Требования к обучающимся в больнице Св. Георгия были не такими жесткими, поэтому он поступил туда в 1754 году. Годом позже он решил все же попытаться получить формальное образование. В июле 1755 года он поступил, вероятно, по совету Уильяма, в Оксфорд. Не стало сюрпризом, что этот древний университет не сделал из него нормального студента, как и школа латыни в Килбрайде. По его словам: «Они хотели сделать из меня старую бабку, заставить зубрить латынь и греческий в университете; но я нарушил их план, как многие из той шпаны, которая училась до меня». Не закончив первый год обучения, он покинул Оксфорд.

Несмотря на то, что Уильяму не удалось осуществить план по преодолению неприязни своего вольнодумного брата к академическим правилам, он все больше гордился успехами Джона в качестве демонстратора и всеми доступными средствами старался посодействовать развитию его карьеры. Однако назначение Джона на должность преподавателя анатомии принесло Уильяму лишь разочарование. Неискушенный в тонкостях ораторского искусства и грамматики, не имевший достаточного опыта вербальной коммуникации и навыка формулирования своих мыслей, Джон Хантер чувствовал себя на кафедре неуютно. Недостаток красноречия всю жизнь будет досаждать профессору и его ученикам; позднее Хом писал, что он «никогда не начинал первую лекцию своего курса без тридцати капель лауданума, чтобы избавиться от чувства неловкости и беспокойства». Он редко поднимал глаза от записей лекции. Самым худшим из его грехов, по мнению студентов, была непоследовательность в изложении материала, поскольку иногда он противоречил собственным утверждениям, высказанным в предыдущей лекции. Подобные вещи происходили не из-за рассеянности Хантера, просто новые исследования порой заставляли его менять свою точку зрения. Представляя очередные теоретические концепции, он не умел сформулировать достаточно четких, легких для понимания объяснений, и студенты, ожидавшие получить знания на блюдечке, считали его лекции неудобоваримыми. Его занятия никогда не посещало более тридцати учеников одновременно, тогда как годы спустя превосходные ораторские способности его учеников Джона Абернети и Эстли Купера, преподававших в основном тот же материал, который они почерпнули у Хантера, привлекали сотни студентов.

Поэтому то, что Джон Хантер, в конце концов, стал одним из величайших учителей, произошло скорее вопреки, чем благодаря его методу обучения. Именно личность Хантера и его знания привлекли тех, кто позже образует когорту выдающихся представителей следующего поколения медиков Европы и Соединенных Штатов. Неиссякающий энтузиазм Хантера и его философия объективности вызывали воодушевление и восхищение у его студентов. Они стали посланниками, которые переводили то, что казалось неясным, на понятный язык и, таким образом, убедили многих хирургов в необходимости использовать научно-экспериментальный подход в лечении больных.

В 1756 году Хантер был назначен на должность домашнего хирурга в больницу Св. Георгия – что-то вроде современной стажировки, – где он и проработал в течение следующих пяти месяцев. Его обязанности предполагали ежедневный уход за пациентами старших хирургов, лечение большинства переломов и проведение некоторых незначительных процедур, требующих оперативного вмешательства. За исключением короткого периода, все время между 1756 и 1759 годами он занимался преподаванием и изучением анатомии, как человеческой, так и сравнительной. Именно тогда Хантер разработал собственную модель исследования, которой будет придерживаться следующие четыре десятилетия. Поскольку структура и функции многих частей человеческого организма слишком сложны, Хантер решил начать свои изыскания с проще устроенных животных и сделал первый шаг в создании своей коллекции низших форм. Он всеми возможными способами старался достать редких животных и в этом стремлении зашел так далеко, что договорился даже со смотрителем диких зверей лондонского Тауэра, что будет забирать трупы умерших животных. Он совершал подобные сделки с владельцами цирков и всеми, кто имел доступ к необычным созданиям.

Постоянное выделение миазмов в анатомическом кабинете негативно повлияло на самочувствие молодого анатома, и с целью поправки здоровья (хотя, возможно, ему просто хотелось отдохнуть от неотступной опеки старшего брата) осенью 1760 года он записался в армию в качестве хирурга. В то время Англия вела Семилетнюю войну, которую, по словам историка Самуэля Элиота Морисона, «на самом деле следовало назвать Первой мировой войной, поскольку боевые действия велись на такой же большой части земного шара, как в 1914–1918 годах». Как и во многих других конфликтах, в которых участвовало Соединенное Королевство, вначале англичане терпели одно поражение за другим, но в какой-то момент им удалось переломить ход событий и одержать победу, завоевав господство над Северной Америкой и Индией и еще раз подтвердив свое военное превосходство на море.

30 октября 1760 года, через два месяца после разгрома французов в Северной Америке, в конце кампании, известной как Франко-индейская война, Джон Хантер получил возможность проявить свои профессиональные качества. С этого момента до окончательного завершения конфликта после заключения Парижского договора в феврале 1763 года, все свое время он в основном посвящал заботам о солдатах, страдающих от лихорадки, малярии и дизентерии, свирепствовавших в армии с самого начала войны. Но от своей службы Хантер получил и неожиданные дивиденды, впервые имея возможность заниматься морской биологией. Раньше ему не доводилось изучать морских птиц и представителей прибрежной фауны, таких как морские ежи, анемоны, кальмары, крабы и угри. Созерцая их бесчисленные разновидности, он начал прорабатывать возможность классификации филогенетических видов животных. Утверждение, что исследования Хантера предвосхитили открытие Дарвина, не будет слишком большим преувеличением. Если бы он прожил дольше, возможно, он закончил бы систему классификации, которая неизбежно привела бы к созданию теории эволюции.

Хотя Хантер воспринимал своих армейских коллег по больнице как «чертово мерзкое сборище», тем не менее среди них у него появился один друг, хирург полка легкой кавалерии генерала Джона Бургойна, Роберт Хом. Его дочь Анна стала миссис Джон Хантер в 1771 году, а о ее брате Эверарде уже упоминалось несколько страниц назад.

Каким бы ни было качество разрозненных медицинских знаний Хантера, к моменту возвращения из армии он был хирургом. Пришло время заняться собственной практикой. В те времена эта профессия не обеспечивала своим адептам материального благополучия. Как сказал современник Хантера, она «не приносила хлеба своим труженикам, пока у них не выпали зубы». Хотя доход от новой хирургической практики был недостаточным, половина армейского содержания и небольшой доход от преподавания анатомии позволяли Хантеру выжить в тяжелые дни его молодости. В 1765 году он купил участок земли в графстве Эрл (который в те времена находился в двух милях от города), чтобы построить дом и организовать небольшой зверинец. Он был готов серьезно заняться сравнительной анатомией, которая в действительности представляет собой наилучший способ изучения человеческого организма.

В те годы, когда Джон Хантер начинал свою практику, все хирургическое лечение было основано на единичном опыте отдельных целителей. Ни в хирургии, ни в медицине в целом не было понимания общих принципов ни заболеваний, ни функционирования здорового тела. И практическое искусство хирургии, и общая медицина, опиравшаяся в основном на теорию, были источником множества ошибочных суждений. В первой использовались прагматические методы, разработанные ведущими специалистами, а другая по-прежнему зависела от остатков традиционной философии Галена. За исключением того, что новый трактат Морганьи De Sedibus продемонстрировал проявления болезни, которые могли наблюдать патологоанатомы, никто не имел ни малейшего представления о том, как противоестественные болезненные процессы возникают в здоровом организме, и почему и каким образом появляются те или иные синдромы. Менее всех прочих были изучены природные методы лечения.

Джон Хантер ясно понимал, чего не хватает. Он поставил себе задачу создать прочную основу для понимания физиологии человека, как здорового, так и больного. Он совершенно справедливо полагал, что для того, чтобы «узнать» человеческий организм, необходимо изучить все виды животных. Выполнению именно этой задачи он посвятил свою жизнь. Дрюри Оттли так описал генеральный план, который составил герой его сочинения в один из дней 1765 года, приступая к работе: «Это предприятие было не менее грандиозным, чем изучение феномена жизни в здоровье и в болезни, во всем диапазоне классифицированных по видам существ, которыми Хантер предполагал заняться; начинание, требовавшее его гениального ума, чтобы спланировать такую работу, перед трудностями выполнения которой спасовал бы любой менее энергичный, менее трудолюбивый и менее преданный науке ум».

Насколько известно, Хантер, как и прежде, продолжал разыскивать животных, и он их нашел. Сэр Джон Блэнд-Саттон в своей ежегодной речи в честь ученого в 1923 году описал зверинец в графстве Эрл следующим образом:

 

Леопарды и шакалы жили в специально построенных убежищах, буйволы, жеребцы, овцы, козы и бараны содержались в загонах. По листьям тутового дерева ползали шелкопряды, а пчелы собирали пыльцу со зверобоя. Для уток и гусей, которые откладывали яйца для стола и эмбриологических исследований, был устроен пруд. Он вел наблюдение за пчелами в ульях и обнаружил, что воск – это выделяемый ими секрет, а также оставил великолепные заметки о взаимосвязи овощей и животного жира.

 

Действительно, дикие животные жили в специальных постройках, леопарды, как правило, были связаны особым образом, и в целом ферма исследователя именно так и выглядела. Здесь ученый провел множество экспериментальных исследований. Тут же был построен дом, в который Хантер привел свою прекрасную юную невесту Анну в 1771 году. Трудно представить, что привлекало чувствительную, благородную, красивую дочь Роберта Хома в косноязычном, низкорослом (всего метр пятьдесят семь), круглолицем диссекторе животных, с которым она провела медовый месяц среди этого полчища крылатых, чешуйчатых и пушистых соседей в графстве Эрл. Но в браке они оба были счастливы. Казалось, они восхищались талантами и достоинствами друг друга. Резкий и вспыльчивый Джон с Анной был мягким и нежным; немногие в его окружении удостаивались такого отношения. Она была хорошо образованной девушкой, увлекающейся литературой и музыкой; у нее было много друзей, разделявших ее интересы; она обладала большим талантом к сочинительству поэм: одно из ее стихотворений было положено на музыку самим Джозефом Гайдном. Она относилась к тем дамам, которых называли «синими чулками» в те дни, когда образованные женщины начали заниматься литературой вместо бесконечных карточных игр, за которыми убивало время большинство людей их класса.

За три года до свадьбы Джон Хантер арендовал дом своего брата на улице Джермин. После проведенного за городом в графстве Эрл медового месяца пара поселилась в городском доме, который одновременно был местом частной практики Хантера. Позже, в 1783 году, с улицы Джермин они переехали на площадь Лестер, продолжая пользоваться поместьем в графстве Эрл.

У Хантеров было четверо детей, родившихся друг за другом в первые четыре года их совместной жизни, и в конечном итоге они создали семью, считавшуюся огромной даже по тем временам. Уильям Клифт, который был личным секретарем Джона в последние годы его жизни, составил список имен всех из почти пятидесяти членов клана Хантеров, включая тех, кто выполнял домашнюю работу, и тех, кто занимался животными и принимал участие в экспериментальных исследованиях. Издержки на домашнее хозяйство, расходы, связанные с лабораторией и научными изысканиями в графстве Эрл, а также склонность Джона Хантера тратить все имеющиеся средства на свои коллекции приводили к постоянному недостатку денег. Наличности всегда не хватало.

Большая часть его заработка уходила на покупку образцов для музея, который он организовал в доме на площади Лестер. К моменту смерти в 1793 году он стал ведущим авторитетом мирового уровня в области сравнительной анатомии и известным коллекционером, которому натуралисты несли все редкие образцы, попадавшие в их руки. Он проводил вскрытие животных и включал их в свое собрание. Количество экспонатов его коллекции приближалось к четырнадцати тысячам. Он составил десять рукописных томов с их описанием. В целом на свой музей он потратил около 70 000 фунтов стерлингов: по тем временам монументальная сумма, а в наши дни – просто неисчислимая. Хотя в лучшие годы хирургическая практика приносила ему годовой доход 6000 фунтов стерлингов, каждый лишний пенни уходил на его исследования и музей. Имущества, оставшегося после его смерти, едва хватило, чтобы выплатить все его долги.

Но в 1765 году все это только начиналось. Обширный ряд экспериментов был в стадии разработки, а один из них был произведен над самим исследователем. В феврале 1766 года Хантер повредил ахиллово сухожилие левой ноги. Предположительно, это случилось во время танца темпераментного хирурга, но так как происшествие, согласно его учетной записи, приключилось в четыре часа утра «во время прыжков на пальцах ног, без опоры пятками на пол», возможно, он просто прыгал на месте, чтобы размяться и разогнать кровь после долгого сидения за описанием эксперимента. В любом случае, эта история характеризует способность Хантера использовать каждую появившуюся возможность для научных наблюдений. В дополнение к записям о том, как заживало его разорванное сухожилие, он занялся изучением повреждений ахиллова сухожилия в целом, делая надрезы на лапах собак через крошечное отверстие размером с игольное ушко в коже. Затем он убивал их с разными интервалами, и таким образом Хантер впервые продемонстрировал, что сухожилия восстанавливаются так же, как и кости, посредством прочной рубцовой субстанции, которая образуется в организме для надежного соединения разрезанных концов.

В 1767 году Хантера избрали членом Королевского общества; по всей видимости, эту честь ему оказали скорее в качестве аванса за будущие успехи, чем за какое-то конкретное достижение, поскольку это произошло за пять лет до того, как он опубликовал законченную работу в журнале, публикующем труды ученых этой организации. Его брат Уильям, на десятилетие старше и на десять лет дольше живший в Лондоне, был избран лишь нескольких месяцев спустя.

По мере того как Джон Хантер становился все более известным, спрос на его услуги хирурга и консультанта быстро увеличивался. Его рабочий день становился все длиннее. Он начинал делать вскрытия до шести утра и заканчивал к завтраку в девять. До полудня он принимал пациентов в своем доме, после чего отправлялся на вызовы по домам и в больницу, где при необходимости проводил хирургические операции. Обедал он в четыре, после чего ложился вздремнуть в течение часа. Вечера он проводил, диктуя секретарю результаты своих исследований или за подготовкой и чтением лекций. В полночь, когда семья ложилась спать, дворецкий приносил свежую лампу, чтобы его хозяин мог продолжать работать еще несколько часов. Это описание вызывает в памяти слова английского эссеиста Уильяма Хэзлитта: «Гениальные люди не потому преуспевают в какой-либо профессии, что старательно трудятся на выбранном поприще, а они упорно работают, потому что преуспевают».

В том же году, когда Хантер был избран в Королевское общество, он провел на себе эксперимент, ставший одним из самых известных за всю историю науки: он привил себе две венерические болезни в попытке доказать, что сифилис и гонорея являются двумя отдельными проявлениями одного и того же «токсина» (некоторые ученые ставят под сомнение факт, что сам Хантер был тем анонимным субъектом, о котором он писал в своих работах, хотя считается, что это был именно автоэксперимент). Эту историю пересказывали и перевирали так много раз, что те, кто кроме этого мало что знает о Хантере, помнят его как бескорыстного человека, который заразил себя гонореей и сифилисом во имя науки, проведя следующие три года за анализом своих выделений и язв.