Новый подъем империализма и организация римского капитала

 

Сулла был вдвойне реставратором Рима: он возобновил господство аристократии и восстановил прежнюю империю в размерах, сложившихся к 30‑м годам II в. Но обе эти реставрации были крайне непрочны.

Аристократия сильно поредела, часть ее фамилий опустилась и обеднела, часть ее погибла от руки самой сулланской реакции, наверху остались сравнительно немногие. Однако и эта группа магнатов – principes, как они стали называться – держалась только грубой силой неответственной власти; сама по себе она не имела авторитета. Тотчас же по смерти Суллы всюду обнаружилось полное неповиновение сенату, который, в силу сулланской конституции, получил верховную власть. Один из двух консулов, Эмилий Лепид, недавний сулланец, объявил себя противником только что установленного порядка и защитником интересов демократии, он потребовал возвращения изгнанников, осужденных опалами Суллы, возобновления хлебных раздач для городских пролетариев и – самое важное – изгнания с конфискованных земель сулланских ветеранов и возвращения их прежним владельцам, италикам. В угрожающем количестве эти потерпевшие от сулланских раздач эмигранты собрались на севере Италии и под начальством Лепидова легата, Юния Брута (это – отец знаменитого Брута, убийцы Цезаря), надвигались на Рим. Лишь с большим трудом, набравши инородческие отряды, вооружив рабов и вольноотпущенных, удалось другому консулу, консерватору Катулу и молодому почитателю Суллы, Гнею Помпею (род. 106 г.), отбить Лепида и Брута; большая часть мятежных войск демократической партии ушла в Испанию, и эта область совсем отделилась от Рима под управлением Сертория.

Несмотря на этот уход, в Италии все‑таки было неспокойно, и как раз более крупные владельцы находились под угрозой восстания невольников на своих плантациях и пастбищах. Опасные результаты вытеснения туземного свободного рабочего и мелкого арендатора дешевым привозным рабом сказались с полной силой. Рабов было очень много, и они сознавали свой количественный перевес. Из италийских невольников образовались две большие национальные группы, военнопленных галлов и германцев, с одной стороны, с другой – фракийцев. Сначала они пытались пробить себе путь на родину, но затем, опираясь на недовольство деревенского люда, бывших италийских владельцев, изгнанных с земли, они образовали большие воинственные лагеря и стали беспокоить страну набегами. В течение трех лет землевладельцы Италии были под страхом этих нашествий. Главный начальник восставших, фракиец Спартак, разбил консульское войско, был момент, когда он быстрым маршем надвигался на самый Рим. Руководители политики совершенно растерялись; сенат не мог найти генерала, который бы согласился реорганизовать разбитые легионы и повести их опять против страшных невольников, дисциплинированных долгой войной. Начальство должно было достаться очередному претору на 71 год, но долго никто не выступал кандидатом на выборах, пока, наконец, трудную задачу не взял на себя один из сулланцев, разбогатевших на скупке опальных имений, Лициний Красс.

Наследство, оставленное Суллой во внешней политике, было также очень шатко. В свое время среди войны с Митридатом, имея у себя позади революционную Италию, а впереди успешно продвигавшуюся демократическую армию Фимбрии, он поторопился заключить мирный договор с понтийским царем. Дарданский трактат 84 г. предоставлял Митридату неожиданные выгоды: величайший враг римлян, по наущению которого были избиты за четыре года перед тем римские граждане во всей Азии, был теперь признан союзником римского народа, он должен был только оставить за римлянами уже отнятые у него провинции и сохранял полностью свои прежние владения, Сулла оставил нетронутыми силы и ресурсы царя и даже для скорейшего заключения мира подкупил главнокомандующего враждебной армии; он уступил так много, руководясь соображениями внутренней политики, желая поскорее разделаться с демократами, отнять у них возможность дальнейшего ведения войны и вернуться для их разгрома в Италии. Теперь последствия миролюбия Суллы во внешних делах сказались. В середине 70‑х годов Митридат снова готовил план нападения на восточные владения римлян; его организации теперь были еще крупнее и настойчивее, у него был уже настоящий договор с демократами, укрепившимися на другом краю Европы, в Испании, союзники имели в виду вести одновременные операции против Италии.

Еще в другом отношении дело Суллы казалось теперь сомнительным выигрышем для римской империи. Он вернул, правда, восточные области, но в самом разоренном виде, Греция и Азия пострадали не только от военных операций – между прочим, после осады жестоко были разрушены Афины, – но также от вымогательства и грабежа, произведенного римским фельдмаршалом. Все запасы в храмовых сокровищницах Дельф, Олимпии, Эпидавра были забраны для чекана монеты и уплаты жалованья солдатам; Азия в виде наказания за свое отпадение должна была покрыть военные издержки штрафом в 20 000 талантов и кроме того отдать всю сумму налогов за пять лет. Грандиозная экспроприация, совершенная Суллой, потянула за собой целый промысел систематических грабежей. Римский завоеватель старался увести из греческих областей, лежавших кругом Эгейского моря, как можно больше пленных для италийских поместий; в этих странах, совершенно беззащитных, римские торговцы продолжали захватывать людей при помощи разбойничьих шаек, элемента, также неизбежно возникающего во всякой стране, разоряемой самими администраторами. Берега Азии, Ликия, Памфилия и Киликия, служили невольными поставщиками похищаемых людей, а моряки с островов, особенно с Крита, везли добычу на рынок в Делос, где сосредоточивались римские торговые посредники. Образовался особый флот для перевоза и сбыта невольников и разбойничье государство на Крите, опиравшееся на ряд укрепленных замков на берегах Малой Азии. На службе этого исключительного промысла Восточное море стало небезопасным для торговых и других сношений. Подвоз в Италию был крайне затруднен, но в течение почти 15 лет римское правительство ничего не предпринимало против организованного пиратства.

В 70‑х гг. I в. римская империя была в полном распадении. Диктатор доставил консервативной аристократии удовлетворение во внутренних делах, но теперь и в Италии все расшаталось, а колониальная держава Рима едва существовала. При таком положении вещей правящие круги сената естественно проявляли крайнюю боязливость и нерешительность во внешней политике. Рим получил в течение короткого срока три наследства по завещаниям царей, так или иначе обязанных великой республике: в 81 г. поступило завещание на владение птолемеевским Египтом, шесть лет спустя одновременно были отписаны на Рим Кирена и Вифиния. Римское правительство приняло Кирену, но отказалось от Египта: не имелось ни войска для оккупации, ни флота для перевозки солдат. Сенат не хотел также принимать Вифинии, потому что за это царство пришлось бы тотчас же вести войну с Митридатом, уже готовым к нападению. Почти согласный предоставить Вифинию на произвол судьбы, сенат мог в перспективе ожидать скорой вторичной потери и самой Азии. Но и это соображение не могло вывести правительство из нерешительности.

В конце концов, принятие Вифинии и поход против Митридата были решены ради капиталистов, положивших крупные суммы на ссуду последнему вифинскому царю при отвоевании им потерянного государства: доходные статьи Вифинии были залогом, из которого они должны были вернуть кредитованную сумму. Но военная политика правительства была так же плоха, как и его дипломатия. Вместо сосредоточенной команды против такого опасного врага, как Митридат, три соседние области были отданы трем разным наместникам. В конце концов, тот поход, из которого разрослась крупнейшая в истории империи азиатская война, был лишь частным предприятием, которое начал с небольшими силами наместник Киликии Лукулл, друг и ученик Суллы, поставивший себе целью быть вторым после него колониальным императором Рима.

Кампаниями Лукулла начинается второй период римского империализма, наступивший после значительного перерыва, и империализм возобновлялся с большими усилиями. Главная причина его упадка заключалась в кризисе римского капитала, особенно обострившемся с 90 г., со времени отделения независимой мелковладельческой Италии и потери восточных областей, особенно Азии. Откупщики, негоциаторы и банкиры потеряли и на италийских крупных арендах, и на подвозе поставок в Рим, и особенно на таможенном и податном управлении в восточных областях, в Азии жестоко пострадали также мелкие капиталисты типа ломбардов, которые накинули сеть своих операций на область, предоставленную Каем Гракхом классу всадников. Падению материальной силы римских денежных людей соответствует их политическое поражение: Сулла отнял у них политические суды, т. е. вмешательство в управление провинциями. Сулланские бюрократы, герои доносов и грабежа опальных, захватили самые лучшие посты; между ними был знаменитый пропретор Веррес, три года бесконтрольно владевший Сицилией и убитый потом в качестве первой жертвы капиталистами, вновь усилившимися к 70 году.

После 12–15‑летнего кризиса римский денежный капитал опять начинает оживать и входить в силу. Вновь воссоединенный Восток, хотя и не возвратился к прежней всаднической администрации, все‑таки открыл им свои старые доходные статьи, рабский рынок оживился, как никогда, навстречу грабежу людей и захвату дешевых рабочих сил шло в Италии образование крупных имений из конфискаций, шел запрос владетелей, обогатившихся в сулланской реакционной оргии. Новые собственники‑хозяева, в значительной мере чуждые сельским промыслам, или спешили сбыть легко доставшиеся поместья, или искали денег для обзаведения, для мелиорации, новых посадок и т. п., во всяком случае, нуждались в кредите, занимали и должали у римских фенераторов. Стала подниматься новая волна ростовщических предприятий в крупных и мелких размерах; она чувствуется не только в нервической погоне за большими поставками на Рим и Италию; она приливает к окраинам империи и заходит на соседние территории. Сулланские генералы везде, отчасти помимо своей воли, открывают им пути. Сулланец Помпей в подавлении демократической эмиграции, собравшейся в Испании под начальством Сертория, вынужден, за неимением морского транспорта, выписывать поставки длинным окружным путем через южный берег Галлии. Римские капиталисты должны были много заработать на этом посредничестве, и с этого времени они наводняют римскую провинцию Галлии (Нарбонскую) и начинают закидывать нити в другие независимые галльские области. В то же время они кредитуют восточных царей, римских вассалов. Этим путем они готовят новые присоединения к империи, толкают Рим на новые завоевания.

Возрастающее влияние всадников отразилось и на внутренних переменах. Магнаты вернули себе в конце 80‑х годов авторитет и управление при помощи победоносного императора, и только при военной поддержке его маршалов, Помпея и Красса, они могли сохранить аристократическую конституцию Суллы. В 70‑х годах республиканские традиции плохо соблюдались; оба военные деятеля сулланской школы получили первые командования свои по усмотрению диктатора; они и потом продолжали занимать важные посты, распоряжались большими войсками взамен консулов, не давая себе труда проходить обычную политическую карьеру, начиная с низших городских должностей. Понятно, что эта опоры аристократии вовсе не желали быть ее покорными орудиями. Помпей во время испанской войны разговаривал с высшим правительством весьма непочтительным тоном. Когда сенат несколько задержал присылку денег, Помпей пригрозил прийти со своим войском в Италию, и суммы были немедленно высланы.

Оба лучших генерала республики, уже прямо нарушая конституцию, не распустили своих войск по окончании военных поручений, один – после войны с серторианцами, другой – после подавления рабов, и в 71 г. подошли с вооруженными силами к Риму. Их разделяло жестокое соперничество; оба они преследовали одну и ту же цель: получить консульство на 70 год с тем, чтобы открыть себе путь для большого провинциального командования на Востоке. Малая Азия, Месопотамия, Сирия, Египет необычайно волновали в это время воображение римских капиталистов и военных. У Лукулла было много завистников, желавших заменить его. Помпею это удалось 4 года спустя. Красс достиг цели своих восточных мечтаний позже и сложил там свою голову.

Но с сенатской аристократией было трудно поладить. Она уже не желала иметь дело с новым диктатором вроде Суллы; вследствие этого у сената нельзя было получить обещания на выгодное восточное командование. Эти затруднения и подвинули Помпея и Красса на сближение с денежными людьми, в свою очередь старавшимися оживить разгромленную демократическую партию. По всей вероятности, между сторонами был заключен самый определенный уговор: генералы окажут давление в смысле восстановления демократических учреждений, политической роли трибунов и собраний по трибам; трибуны приложат все агитационные усилия, чтобы добиться избрания народом Помпея и Красса в консулы, а в дальнейшей перспективе им открывается командование в Восточной войне. Консулы, в свою очередь, обязуются вернуть всадникам потерянную ими финансовую администрацию и особенно суды над наместниками. Таким образом, Помпею и Крассу было обещано доставить именем народа то, в чем им отказывал сенат. В этих уговорах демократической партии приходится играть второстепенную служебную роль; за десять лет политического молчания трибунов кадры демократии расстроились, в особенности распались связи городских агитаторов с сельскими округами. Голосования устраиваются преимущественно путем предварительных раздач городским трибам и тем немногим представителям сельских триб, которые являются в город. Трибуны могут действовать лишь при помощи средств влиятельных капиталистов и в тени магнатов Рима.

Союз всадников, демократии и генералов, стоявших во главе войска, привел к реформам 70 года. Сенат должен быть допустить избрание Помпея и Красса в консулы и уничтожение сулланской конституции. Рим вернулся опять к тому неустойчивому равновесию главных политических сил, которое держалось в период от Гракхов до Суллы; руководительство сената подлежало ограничению верховного народного собрания, и обратно: провинции распределял сенат, но важное командование могло быть передано определенному лицу народом; закон являлся в результате решения комиций, но сенат мог выпускать указы в административном порядке и принимать меры чрезвычайной охраны, стеснявшие политическую свободу и гражданскую неприкосновенность. Посредством особого закона, lex Aurelia 70 г., произведена была судебная реформа, восстановившая в существенных чертах порядок досулланского времени. Состав судей был разделен между тремя классами поровну: сенаторами, всадниками и трибунами‑эрариями. Так как последние в качестве капиталистов второго разряда были компанейщиками или доверителями всадников, то в коллегии за денежными людьми было обеспечено большинство двух третей.

Политические союзники двух генералов устроили и торжественное всенародное примирение между ними. Помпей и Красс должны были преклониться перед гражданской республикой, покинуть свои диктаторские замашки и, главным образом, распустить свои войска. Истый сулланец, тоже с верой в свое особое сверхчеловеческое призвание и счастье, Помпей вынужден был, пересиливая свою натуру, изображать послушного сына республики, уважающего конституционные обычаи. На другой год, после своего консульства, когда цензоры производили смотр кавалерии, и всякий конник, проходя со своим конем, произносил обычные слова о выполнении служебных обязанностей, появился и Помпей, со всеми знаками отличия, ведя под уздцы свою боевую лошадь. Народ расступился и смолк. На вопрос приятно изумленных и сконфуженных цензоров: «Исполнил ли ты, Помпей Великий, свою службу, как того требует закон?» – Помпей ответил громко: «Да, исполнил все, и притом под своим собственным начальством». Раздались восторженные аплодисменты и под их нескончаемый гул высшие сановники республики вскочили со своих мест и проводили Помпея домой, отблагодарив затем и граждан, которые составили им свиту.

Подобная сцена уже стоит на пороге того, что можно назвать политической комедией. Все более и более республиканские формы обращаются в парад, в условную формальность; Суллова монархия оставила свой след. Один эпизод того же года реставрации демократических учреждений очень характерно рисует нам толпу в горячей мольбе, возносимой к сильным мира сего, и мы уже узнаем будущий народ императорского цирка, приветствующий государя и заявляющий ему свою челобитную. Помпей и Красс еще не примирились: они сидят на форуме друг против друга на возвышенных местах в мрачно недоверчивом положении. Народ, в страхе перед военными силами консулов, молит их о примирении: оба остаются непреклонными. Тогда вырываются несколько юродивых, как бы одержимых пророческим духом и грозят великими бедами, если консулы не примирятся, и опять народ с плачем и жалобным криком возобновляет свои просьбы.

Стоит обратить внимание и на этих боговдохновенных ходатаев. Биография Помпея упоминает еще некоего Аврелия, безвестного человека, жившего всегда вдали от политики, который внезапно взошел на трибуну в народном собрании и объявил, что ему было видение, вещий сон: высший бог Юпитер повелел консулам не отказываться от власти до тех пор, пока они не примирятся. Все это очень далеко от обстоятельных дебатов, рациональных голосований гражданской демократии; пассивность массы, влияние бесноватых свидетельствуют об упадке политической жизни.

Реформы 70 года возвращали всадникам прежний вес в республике и открывали им новые широкие перспективы. В свое время они не могли помешать назначению Лукулла главнокомандующим на Востоке. Они положили теперь все усилия, чтобы устранить его. Аристократ, с бюрократическими наклонностями в администрации, беспокойный фантазер в военных предприятиях, первый римлянин, который вообразил себя Александром Македонским и так увлекся открытием «дальнего Востока», что покинул всякую мысль об обеспечении тыла, Лукулл совсем не подходил для дельцов, искавших прочных приобретений, хозяйственной системы, скорейшего прекращения сложных походов. К тому же Лукулл не давал им простора, радикально разрубал долговые вопросы. Потерявши терпение, римские откупщики решили свергнуть Лукулла и заменить его более податливым командиром. Военные успехи и искусство Лукулла при незначительных силах, которыми он располагал, были поразительны. Почему бы не послать ему подкрепления? Зачем надо было заменять опытного главнокомандующего, пробывшего в Азии 7 лет, Помпеем, который о Востоке не имел никакого понятия? Только потому и только затем, что Лукулл был неудобен капиталистам, а Помпей, с которым они сблизились в 70 году, казался им более подходящим, И теперь для этого генерала, то, что считалось неосуществимым в течение 15 лет, устроилось в один год.

Помпею дали в 67 г. средства на постройку и снаряжение флота, с которым он разгромил пиратов Восточного моря, взял их прибрежные крепости и переловил их суда; только в рамках этих огромных материальных средств, доставленных римскими капиталистами, а не официальной государственной казной, и получает смысл то неограниченное полномочие, которое дали Помпею над водами, берегами и островами: иначе это imperium majus было бы пустым звуком. Только теперь, по очищении путей сообщения к азиатским областям, возможно стало посылать правильные подкрепления и придать Восточной войне окончательный решающий характер. И опять без капиталистов нельзя было обойтись, опять исполнить все, что требовалось, мог только Помпей. Цицерон, лучший оратор денежной аристократии, взялся укрепить их союз и своею знаменитой речью, составляющей восхваление римских ростовщиков и банкиров, раскрыл народу все выгоды азиатских доходов и все значение быстрого окончания азиатской войны и добился назначения Помпея главнокомандующим (66 г.).

Преобладание денежной аристократии во внешней политике 60‑х и первой половины 50‑х годов составляет факт необыкновенно яркий. Опять компании откупщиков, крупных арендаторов доходных угодий, негоциаторов и ссудчиков двинулись в Азию. Одно за другим пошли присоединения значительных территорий. В четыре года, 66–62, были заняты римлянами на севере Вифиния и Понт, т. е. весь малоазийский берег Черного моря, на юге Сирия, т. е. берег Леванта до Египта вместе с внутренней областью до Евфрата; и аравийской степи. Территории Передней Азии, оказавшиеся как бы в тисках между этими новыми провинциями, Галатия и Каппадокия, обратились в вассальные княжества, зависимые от Рима. Захвачены были два больших острова восточной части Средиземного моря, Крит и Кипр, первый во время разгрома морской державы разбойников, второй десять лет спустя (56 г.). Руководящие круги денежной аристократии не упускали из виду и другой окраины, богатой и населенной Галлии. Начатое Цезарем в 58 г. завоевание Галлии, конечно, не было результатом его личной внезапной идеи. Его замысел не мог быть секретом для тех денежных людей, которые провели его в конце 60 года на выборах при помощи грандиозного подкупа, больше того: вероятно, план завоевания Галлии «Косматой», на которую из Галлии культурной жадно посматривали римские капиталисты, был подсказан ими. Иначе трудно представить, почему они решились поддерживать Цезаря, ненадежного политика, который вышел из марианской родни, потом перекинулся к сулланцам, к разоренным нобилям с Катилиной во главе, бросившимся на путь государственного переворота, и который теперь опять нуждался в помощи всадников, так как иначе немыслимо было пройти в консулы против консервативной аристократии.

Денежные круги Рима не упускали в то же время из виду Египта, наследства, присужденного Риму, но не принятого правительством. Они заинтересовали в судьбе этой страны беспокойных политических деятелей, Цезаря, Помпея, Красса, когда все трое сблизились между собою в тесный династический союз. За большую взятку в 6 тысяч талантов Цезарь в год своего консульства (59) согласился поддерживать права египетского претендента Птолемея Авлета. Помпей еще раньше получил много подарков от того же принца, множество сенаторов было подкуплено, и благодаря всему этому состоялось постановление сената, а потом и народное решение, присуждающее Египет Авлету. Положенные в дело деньги были взяты ссудой у римских банкиров в счет будущего египетского бюджета. Но когда Птолемея изгнали из Александрии, сенат, несмотря на новые подкупы, отказал приехавшему в Рим царю в официальной поддержке, а триумвиры были отвлечены временно другими делами и не настаивали на посылке римского вспомогательного отряда. Но капиталисты добились своего: в 55 г. Помпей разрешил секретно своему бывшему легату и зависимому от него человеку, Габинию, наместнику Сирии, направить сирийский корпус римской армии в Египет для водворения там Птолемея Авлета: без всякого поручения от правительства, без его ведома, римских солдат послали защищать частное дело, заключавшее в себе интересы римских банкиров.

К середине 50‑х годов, ко времени разгара второго империалистического периода, территория внешних владений Рима была раз в 6 раз более италийской метрополии, а еще 10 лет спустя, с присоединением Галлии Цезарем и расширением африканских владений, колонии в 8 раз, по крайней мере, превосходили размером метрополию. Какие же были реальные причины этого расширения? Каков был социальный смысл огромных римских завоеваний, какие классы общества в Италии воспользовались ими и каким образом?

В больших империях последующего времени, арабской, британской, русской, при всех различиях условий, есть одна господствующая черта: расширение, завоевание есть вместе с тем обширная колонизация – колонизация номадов, земледельцев или промышленников, вызванная, так или иначе, избытком населения в метрополии при данных условиях культуры. Только в строении одной части Британской империи, именно в Ост‑Индии, выступает сильно элемент торговой и финансовой эксплуатации постороннего владения, которое лишь оккупировано, но почти не колонизуется из метрополии.

В образовании Римской империи поразительно слаб первый элемент – колонизация, и в высшей степени преобладает второй – финансовая и торговая эксплуатация чужих земель и чужой культуры. Географически Апеннинский полуостров тянет к областям западной части Средиземного моря. В первую эпоху римских завоеваний в III в. земледельческое население Средней Италии двигалось в сравнительно слабо заселенные малокультурные области на севере в равнину реки По. Но дальнейшее движение на запад почти остановилось. Римляне заняли Испанию во время второй Пунической войны для того, чтобы оградить себя от возможности карфагенских нападений из этой области. Они сохранили ее потом, чтобы пользоваться рудниками и копями и вербовать военную подмогу среди туземцев. Но Рим не отправлял туда колонистов. Еще 100 лет почти прошло, пока устроили первую колонию в Южной Галлии (Нарбон) на пути, по которому римляне добирались до Испании. Во II в. Рим приходит в соприкосновение с большими, богатыми, сложно устроенными, густонаселенными державами, Карфагеном и эллинистическими государствами. В захвате этих культурных стран на юге и на востоке, в Африке и в Азии, и развивается характерная для римской империи система провинций, т. е. больших оброчных владений.

С этой поры в течение полутора веков из Италии в «вотчины римского народа» и на окраины направлялись лишь тесно ограниченные общественные слои и по весьма односторонним мотивам. Это были откупщики и их свита, ростовщики крупные и мелкие, агенты римских банков, крупные арендаторы угодий, поставщики на войско и их служебный персонал. В своей речи о поручении начальства на Востоке Помпею Цицерон отчетливо определяет состав римской деловой колонии в Азии: «Откупщики, люди видные в обществе и почтенные, поместили в этой провинции свои капиталы и устроили деловые конторы; из других классов люди промышленные и предприимчивые частью ведут обороты в Азии, частью положили там большие деньга»[23]. В другой речи (рго Fontejo) Цицерону приходится говорить о римской провинции на противоположной окраине империи, где все же было помещено некоторое число земледельцев; эти колонисты как бы тонут для него в массе откупщиков и негоциаторов. Но он скоро забывает земледельцев и под «римскими гражданами, заполняющими Галлию», разумеет только откупщиков и ссудчиков. То же самое в Африке: италики в римской провинции и в ближайших городах вассальных варварских государств – негоциаторы: их дела – поставки, откупа, ссуды. У нас имеются, к сожалению, лишь отрывочные сведения, чтобы судить о том, как был организован этот воинственный и непроизводительный римский капитал.

Не видно, чтобы усилия римских капиталистов и промышленников направились на сбыт каких‑либо продуктов метрополии в зависимые страны. Также мало, по‑видимому, занимала их торговля произведениями подчиненных областей и подвоз товаров в метрополию или в малокультурные провинции Запада, если не считать больших государственных поставок в столицу. На первом месте в их деятельности были обороты, которые возникали из эксплуатации излишков, сбережений и местных доходов, получавшихся в сложных технически развитых хозяйствах плотно населенных стран южного и восточного побережья Средиземного моря. Римский капитал завоевал эти хозяйства, вводил их в широкий оборот и откидывал с них обильный дивиденд западному властелину.

В этом отношении республика шла по линии своего давнишнего развития. Поднявшись в качестве торговой столицы Средней Италии, Рим вступал уже в эру заморских завоеваний с большими свободными капиталами, с влиятельным классом откупщиков. Здесь, в этом денежном излишке лежал основной стимул дальнейших приобретений. В свою очередь, захват посторонних владений, огромный рост государственных имуществ и оброков с подчиненного населения и создал в настоящем смысле то могущество римского капитала и то необыкновенное положение денежных людей, которое так характеризует последнее столетие республики от Гракхов до Цезаря.

Небывалое значение, которого достиг этот общественный слой в Риме, коренилось в характере государственного строя и в условиях администрации республики. Рим долго сохранял архаическую систему финансов. Нельзя было собирать правильную прямую подать с граждан, а тем более с союзников, пока большая часть Италии держалась форм замкнутого хозяйства, мало продавала на отдаленные рынки и не имела ясно определенного денежного дохода. Государство налегало на косвенные сборы, на пошлины, занимаемые в морских ввозных портах, и на эксплуатацию казенных имуществ. Политическая раздробленность страны, сохранившаяся до 90 года, была причиной того, что эта система удержалась до более поздних времен. Первобытности обложения соответствовала несложность финансового управления. Рим остался при своих краткосрочных выборных сановниках, а правительство освобождало себя совершенно от технической стороны дела, расценки, внимания, контроля, и продавало доходные статьи оптом частным предпринимателям. Характерно было само название сдачи государственных доходов на откуп: оно так и обозначалось «куплей‑продажей».

С расширением государственной территории необыкновенно выросла и эта масса дохода. Верховная городская республика сохранила свои прежние формы, очередных консулов, преторов, квесторов и всенародные голосования; а тяжесть содержания большого государственного тела стала ложиться на новых подданных, как бы крепостных плательщиков центральной республики. Вместе с тем для частного предприятия, откупавшего эти доходы, открывался все больший простор. Интересы капитала, который в них вкладывался, и сделались главным мотивом новых и новых присоединений и завоеваний.

В последний век республики в руках римских капиталистов соединялись разнообразные и пестрые статьи. У них была эксплуатация рудников в Македонии и Испании, обширных плантаций в Африке и Сардинии, бывших коронных земель и угодий в азиатских областях, сбор портовых и пастбищных денег в разных провинциях и т. п. Верхом успеха откупщиков была передача им при Гракхах десятины, т. е. прямого налога во вновь приобретенной Азии с выключением от конкуренции местных капиталистов. Этот сбор налога ставил римских арендаторов лицом к лицу с городскими управлениями, которые заключали с ними условия. Если город находился в финансовом затруднении, те же или другие римские предприниматели получали возможность опутывать города системой ссуд и истощать их средства долгами.

Чисто денежные операции стояли, таким образом, в тесной связи с откупами больших доходных статей. Можно себе представить, как римские ссудчики, банкиры и менялы, наподобие евреев и ломбардов средневековой Европы, систематически рассаживались по округам и населенным пунктам провинций. В 69 г. Цицерон говорил о римском наместничестве в Южной Галлии: «Римские граждане – негоциаторы битком наполнили Галлию; без посредства римлян ни один галл не ведет деловых отношений; в Галлии нет в обороте ни одной монеты, которая бы не прошла через счетные книга римских граждан»[24].

Интересы денежных людей защищала грозная сила римского оружия; в крайнем случае, они могли опереться на государственную экзекуцию. Одним из характерных примеров в этом отношении может служить история денежных операций двух римских всадников, Скапция и Мануция, представлявших интересы Брута на о. Кипр. Стоик‑республиканец, убийца тирана Цезаря, одна из сурово‑добродетельных фигур отживающего строя в Риме, Брут допускает по отношению к провинциалам безжалостную эксплуатацию. Город Саламин на Кипре задолжал ему сумму, выданную на имя его доверенных, так как открыто римляне высшего правящего класса не могли вести таких оборотов. Заем сам по себе заключал целый ряд обходов и нарушений. По закону Габиния были запрещены заемные сделки с провинциалами в самом Риме. Но негоциаторы, при посредстве Брута, добились двух постановлений сената, которые освобождали их от ответственности по закону. Это дало им возможность поднять в долговом условии процент до 48 % и предъявить потом к уплате, начисляя проценты на проценты 200 талантов, вместо 106 талантов долга, которые получились согласно официальным 12 %. Когда городское управление Саламина задержало уплату долга, Скапций выпросил у римского наместника соседней Киликии, Аппия Клавдия, отряд конницы и запер членов саламинской думы в их помещении, где пятеро из них умерли с голоду. Между тем наместник сменился. Новый проконсул Киликии, Цицерон, держался вообще более мягких приемов по отношению к провинциалам. Он отозвал конных стражников с Кипра и пригласил к себе саламинцев и Скапция в Таре. Здесь выяснилась незаконность операций; Цицерон напомнил, что, в силу указа, изданного им при вступлении в должность, процент не должен превышать 12 %, и саламинцы выразили согласие уплатить долг немедленно. Но Скапций «бесстыдно» настаивал на своей огромной цифре и упросил Цицерона отложить дело. Опасаясь, как бы не рассердить Брута, Цицерон отложил взыскание, т. е. предоставил капиталистам дожидаться нового наместника, который, как они надеялись, окажется более внимательным к ним и более беспощадным по отношению к провинциалам.

Типом римского банкира и ростовщика, занятого ссудами в провинциях, может служить друг Цицерона, Помоний Аттик. Это был плантатор, книгоиздатель, поверенный и управитель по делам нескольких богатых капиталистов и нобилей, направивших свои денежные средства в восточные области. Центром операций Аттика была Греция; здесь у него было множество клиентов, не только частных лиц, но и целых общин; города и территории стояли под его денежным патронатом. Особенно близки были отношения Аттика к Афинам, где он постоянно почти и жил. Разнообразные и крупные ссуды, которые он давал афинянам, сплетались тесно с его популярными щедротами, с его либеральным меценатством в городе. В дурные годы Аттик хлопочет о раздаче хлеба гражданам, после разорения города Митридатом дает ему большую ссуду без процентов. Но это, в конце концов, лишь неопределенная чрезвычайная премия, посредством которой обеспечивается постоянный доход с массы лиц, находящихся у него в долгу.

Характерны отношения Аттика к городу Бутроту в Эпире. В его окрестностях и на его территории Аттик составил себе путем последовательной скупки весьма крупные имения. Конечно, и здесь у Аттика появилось немало клиентов. Но в этой области его положению, как денежного патрона, грозили те усложнения, которые возникли в Риме со стороны монархических претендентов, искавших вознаграждения для военных масс. В эпоху сулланских конфискаций и наделов Аттик, уклонившийся от политики в Италии, сумел сохранить свои приобретения в Греции. Но после второй гражданской войны в 40‑х годах I в. ему с неизбежностью грозили потери. Цезарь решил, между прочим, устроить в Бутроте колонию ветеранов и отобрать для этой цели у города часть его территории. Аттик, хотя и косвенно, терял очень много: городу предстояло разорение, и тогда не могло быть речи о возврате кредитованных ему сумм. Через Цицерона Аттику удалось добиться свидания с Цезарем, и за обедом у диктатора дело устроилось к полной выгоде для влиятельного капиталиста, которого Цезарь, по‑видимому, желал привлечь на свою сторону. Соглашение состояло в том, что Аттик внесет сумму, равную угрожавшей городу потере, как бы уплатит положенную на город военную контрибуцию; этим способом он и выкупал Бутрот от военной колонии. Таким образом, капиталист спас уплату по старым обязательствам граждан и новым большим кредитом поставил город в еще большую от себя зависимость.