Крестьянство вступает в борьбу

 

Всеобщая железнодорожная стачка привела в движение огромные массы рабочих и крестьян. Для последних железная дорога с ее четкой дисциплиной была символом государственной мощи; остановка дороги означала поломку государственного механизма. «Крестьяне, – вспоминал очевидец событий, – толпами сходились к линии, убеждались, что чугунка стоит, расспрашивали железнодорожников о причинах забастовки и, зараженные новыми идеями, возвращались в свои села и деревни. Вести о забастовке будоражили деревню».[1862]

В. М. Гохленер, изучавший крестьянское движение в Саратовской губернии, установил, что оно начиналось в селах, расположенных близ железных дорог и затем распространялось в глубинные районы.[1863]

Социал‑демократы и эсеры вели агитацию в деревнях, но ее роль до крайности преувеличивалась партийными историками. Т. Шанин, ссылаясь на данные полиции, отрицает роль партийной агитации в крестьянских волнениях.[1864] Действительно, в Саратовской губернии, к примеру, в первой половине 1905 года большевистские листовки распространялись от случая к случаю лишь в 50–60 селах – а сел в губернии насчитывалось несколько тысяч.[1865] О. Г. Буховец приводит статистические данные об эффективности агитации в Белоруссии, которые, правда, относятся, в более позднему периоду, к 1907–1914 годам. В соответствии с этими данными, крестьянские выступления имели место в 14 из 131 селениях, в которых проводилась агитация, и в 924 селениях, в которых агитация не проводилась. Таким образом, крестьянские выступления практически не зависели от интенсивности партийной пропаганды.[1866] «„Складно говорившие“ агитаторы рассматривались крестьянами как чужаки, даже если они говорили об увеличении крестьянских наделов!» – отмечает О. Г. Буховец.[1867]

Другое дело – «агитация», проводимая вернувшимися в родные места отходниками, многие из которых участвовали в рабочих забастовках и демонстрациях. Земский начальник Ряжского уезда доносил рязанскому губернатору: «С прибытием крестьян с отхожих промыслов в селениях вдруг откуда‑то начали всплывать разного рода слухи о всеобщем переделе… об установлении рублевой поденной платы сельских рабочих».[1868] «В уезд прибывает много рабочих с заводов и шахт, – доносили 22 октября орловскому губернатору из Кромского уезда. – Они говорят крестьянам: гоните управляющих, сами становитесь управляющими».[1869] Пронский уездный исправник сообщал рязанскому губернатору: «Крестьяне чувствуют себя господами положения… Безошибочно можно сказать, что нет в уезде селения, в котором крестьяне не намеревались бы вырубить помещичий лес или разгромить усадьбу и в особенности в последнее время, когда в селения начался наплыв мастеровых и другого рабочего люда из столиц, т. к. много заводов и фабрик закрыто».[1870] «Документы показывают, что крестьяне‑рабочие… – пишет Т. Шанин, – часто приносили информацию о революционных событиях или руководили крестьянскими общинами в борьбе 1905–1907 гг.».[1871] Через отходников в деревню поступали известия о беспорядках в городах, и суть этой информации сводилась к тому же, о чем сигнализировала остановившаяся железная дорога – это были свидетельства ослабления государственной власти.

Очевидное ослабление власти было важным фактором развития событий, однако основными факторами были хроническое малоземелье крестьян и неурожай 1905 года. Неурожай имел локальный характер. В целом по Европейской России душевой чистый сбор составил 23,3 пуда, а потребление – 18,4 пуда, что было лишь немногим ниже средних показателей. Но по семи губерниям Черноземья чистый сбор составил только 15,4 пуда, вдвое меньше среднего уровня предыдущего пятилетия. Тяжелое положение сложилось также в Поволжье, особенно в Саратовской губернии, где урожай 1905 года был в 2,5 раза меньше среднего.[1872] При этом нужно учесть, что крестьянам принадлежал не весь урожай, что часть зерна лежала в помещичьих амбарах и как обычно готовилась к отправке за границу. Весной, когда запасы подойдут к концу, миллионам крестьян угрожал голод и единственным выходом было «разобрать» хлеб, хранящийся в помещичьих экономиях.

П. Н. Першин подсчитал чистый сбор зерна и картофеля на крестьянских полях во всех уездах Европейской России и отметил на карте те уезды, в которых сбор не превышал 12 пудов на душу. В зоне голода проживало 30 млн. человек, она охватывала Черноземье, Поволжье, Белоруссию, Литву и восточную часть Центрального района.[1873]

Резонансное действие трех факторов, хронического малоземелья, неурожая и ослабления государственной власти привело к тому, что крестьянство восстало. Как показывает П. С. Кабытов, именно осенью 1905 года в действиях крестьян исчезают свойственная им ранее робость и нерешительность.[1874] Поскольку действия карательных сил были парализованы железнодорожной забастовкой, то крестьяне стали хозяевами в сельской местности. Во времена прежних выступлений бунтовщики обычно ограничивались захватом зерна в помещичьих экономиях, теперь же они, забрав зерно, сжигали поместья. Из Тамбовской губернии сообщали в октябре 1905 года: «Горизонт весь в многочисленных заревах». 1 ноября тамбовский губернатор телеграфировал С. Ю. Витте: «Аграрное движение быстро разрастается, масса усадеб уничтожена, землевладельцы бегут…». Из Курской губернии генерал Ф. В. Дубасов докладывал царю: «…Свыше ста усадеб разгромлено и сожжено; уничтожен весь инвентарь и скот».[1875] «Народные бунты в деревнях усиливаются, – писала дочь саратовского губернатора П. А. Столыпина, – крестьяне жгут имения помещиков, уничтожают все, что попадается им под руку: библиотеки, картины, фарфор, старинную мебель… Проезжая по железной дороге через Саратовскую губернию, можно было видеть из окон ровную степь, освещенную, как горящими факелами, подожженными усадьбами».[1876] На вопросы одного саратовского помещика, зачем они разоряют все дотла, крестьяне ответили: «Ежели мы оставим постройки в целости, то через 2–3 месяца ты сможешь вернуться и зажить по‑старому, ну, а если построек не будет, то раньше двух лет тебе здесь делать нечего…»[1877]

Восстание охватило в основном Черноземье и Поволжье. По данным МВД, в октябре – декабре 1905 года было разгромлено в общей сложности около 2 тыс. помещичьих имений (Vis всего их числа), размеры убытков помещиков составили 29 млн. руб. В некоторых районах, например, в Балашовском уезде Саратовской губернии, были уничтожены буквально все помещичьи усадьбы. Всего в Саратовской губернии за время революции было разрушено % всех поместий, и потери помещиков оценивались в 9,6 млн. руб., в Самарской губернии ущерб составил 3,9 млн. руб., в Курской – 3,1 млн. руб., в Черниговской – 3 млн. руб., в Тамбовской губ. – 2,5 млн. руб.[1878] Генерал Сахаров, командовавший карателями в Саратовской губернии, отмечал, что «побудительной целью движения служит желание захватить хлеб в амбарах, так как губернию постиг в нынешнем году страшный голод», что восстание бушевало в малоземельных уездах, и почти не затронуло многоземельные районы [1879]. «В большинстве случаев крестьяне объясняли свое участие в движении тем, что они хотели есть, – писал С. Н. Прокопович. – Часто они ограничивались одним увозом хлеба и сена. Осенью 1905 года, когда начался голод в неурожайных местах, а помощи ниоткуда не было, крестьяне решили спастись от голодной смерти „общим согласием“. Во многих местах разбирание или дележка помещичьих экономий была совершена по приговорам сельских обществ».[1880] Если выносился такой приговор, то крестьяне внимательно следили, чтобы в разгроме усадьбы участвовали все, даже женщины и дети.[1881] Как отмечает Л. Т. Сенчакова, «общество» и «волость», общинный и волостной сходы, были готовыми формами организации крестьян, которые использовались ими в борьбе с помещиками. Однако выше уровня волости крестьянская организация практически не поднималась; случаи, когда крестьяне объединялись всем уездом, чтобы воевать против помещиков всего уезда, были редкими.[1882] Наиболее ярким примером такого рода может служить Марковская республика в Волоколамском уезде Московской губернии, просуществовавшая с 31 октября 1905 года по 16 июля 1906 года.

Борьба носила в основном местный, локальный характер, каждая деревня воевала со своим помещиком, пытаясь заставить его задешево распродать крестьянам свои земли и уйти. Разгромив усадьбу своего помещика, крестьяне обычно успокаивались и ждали, что будет дальше. При этом, несмотря на впечатляющие масштабы разрушений, восстание было отнюдь не всеобщим и не повсеместным. Для Воронежской губернии, например, подсчитано, что в восстании принимали участие жители 243 из 2509 сел и деревень, то есть им была охвачена только десятая часть населенных пунктов.[1883]

Крестьянское восстание было стихийным и неуправляемым, и собравшийся в ноябре съезд «Крестьянского союза» не пытался говорить от лица восставших. Однако выступления на этом съезде и его решения позволяют выяснить настроения крестьянства. Депутаты требовали свободы слова и собраний, но при этом они по‑прежнему не выступали против царя, обвиняя во всем министров и чиновников. По мнению многих исследователей, крестьяне больше интересовались экономическими вопросами, чем политическими.[1884] Они имели свои цели, отличные от целей либералов или рабочих: они требовали раздела между крестьянами всех частных земель и ликвидации частной земельной собственности. Когда делегация рабочих во главе с социал‑демократами потребовала предоставить ей право участия в дебатах, крестьяне ответили, что не нуждаются в учителях.[1885]

Как доказывает Т. Шанин, крестьянское восстание было выступлением, не зависимым от борьбы в городах, оно имело свои цели и причины.[1886] В городах происходила, по терминологии Т. фон Лауэ, «революция извне», – в деревнях началась крестьянская война. «Самая серьезная часть русской революции 1905 года, – писал С. Ю. Витте – конечно, заключалась не в фабричных, железнодорожных и тому подобных забастовках, а в крестьянском лозунге „Дайте нам землю, она должна быть нашей, ибо мы ее работники“ – лозунге, осуществления которого начали добиваться силой».[1887]

Однако крестьянская война 1905 года не походила на «пугачевщину». Как ни странно, восстание было почти бескровным, крестьяне громили помещичьи усадьбы, но не трогали помещиков и по мере возможности избегали столкновений с властями. Когда в деревню приходили войска, им не оказывали активного сопротивления – потому что безоружные крестьяне попросту не могли сопротивляться вооруженной силе. В действиях крестьян просматривалось желание не доводить борьбу до кровопролития. Это желание проявилось также в том, что съезд «Крестьянского союза» высказался против вооруженного восстания и не одобрил разгрома поместий, считая крайним средством борьбы сельскую забастовку и отказ от уплаты податей.[1888] В действиях крестьян кое‑где еще проглядывала вера в царя, но правительство применяло для подавления волнений самые жестокие меры, в некоторых случаях даже артиллерию. Министр внутренних дел П. Н. Дурново 31 октября 1905 года отдал приказ, в котором призывал карателей действовать «круто и сурово».[1889]

Крестьянское восстание означало, что в революцию вовлекаются глубинные пласты общества, огромные массы сельского населения. Однако революционный процесс не остановился на этом – он продолжал расширяться, вовлекая в себя последний оплот самодержавия – армию. Армия состояла в основном из крестьян, поэтому массовые крестьянские волнения неминуемо передавались и в солдатскую среду. Первая бунтарская вспышка произошла еще в июне – это было восстание на броненосце «Потемкин». Во время всеобщей стачки отмечалось невиданное прежде явление – массовое участие солдат в митингах и демонстрациях. В конце октября и в ноябре имело место 5 вооруженных солдатских митингов, 6 вооруженных демонстраций и 7 вооруженных солдатских выступлений, сопровождавшихся борьбой с правительственными войсками. 26–27 октября произошло вооруженное восстание в Кронштадте; 12–17 ноября – в Севастополе; 2–3 декабря происходили волнения в московском гарнизоне.[1890] Особенно взрывоопасным было положение на флоте. «Состояние флота становилось все хуже, – вспоминал военный министр А. Ф. Редигер, – и он являлся несомненной опасностью для страны. Государь это вполне сознавал и однажды по поводу какого‑то беспорядка в Черноморском флоте вполне спокойно сказал, что Севастопольская крепость должна быть готова пустить его, буде нужно, ко дну».[1891]

Таким образом, в ноябре 1905 года в деревне началась крестьянская война. В определенной степени эта война была инициирована подготовленной либералами октябрьской стачкой, большую роль сыграл неурожай в Черноземных областях, но главной, глубинной причиной было малоземелье, перенаселение и Сжатие – процессы, описываемые демографически‑структурной теорией.

Крестьянское восстание вызвало огромную тревогу в правительственных сферах: становилось ясно, что революция распространяется на огромные крестьянские массы. Д. Ф. Трепов в срочном порядке представил царю проект наделения крестьян посредством принудительного отчуждения у помещиков половины земли. Д. Ф. Трепов настаивал, чтобы о новой «Великой реформе» возвестил сам царь и притом немедленно, однако Николай IIотправил проект С. Ю. Витте, а тот полагая, что закон должна принять Дума, в ожидании ее созыва поручил доработку проекта главноуправляющему землеустройством и земледелием Н. Н. Кутлеру. В качестве немедленной меры было принято решение о сложении выкупных платежей. Это была существенная уступка властей, царь практически полностью (за исключением маленького поземельного налога) снимал с крестьян центральные прямые налоги; теперь крестьяне платили только местные, мирские и земские подати, и в целом прямое обложение крестьян уменьшилось более чем вдвое.[1892] Кроме того, было решено облегчить покупку помещичьей земли крестьянами с помощью ссуд Крестьянского банка.

Восстание крестьян и слухи о готовящейся реформе вызвали панику среди дворянства. 17 ноября 1905 года 277 крупнейших помещиков 33 губерний срочно съехались в Москву на совещание, на котором было объявлено о создании «Союза землевладельцев». «Союз» обвинил С. Ю. Витте в «недостойной политике, опирающейся на революционные силы» и потребовал немедленно «успокоить и водворить мир в сельских местностях», используя власть, «не ограниченную в средствах суда и расправы». Одновременно была организована придворная агитация против проекта Н. Н. Кутлера, а группа гвардейских офицеров (в традициях екатерининских времен) составила заговор с целью устранения С. Ю. Витте.[1893]

С. Ю. Витте действительно медлил с «судом и расправой» и не вводил военного положения. «Помню недоумение, которое долго возбуждало поведение Витте, – вспоминал В. А. Маклаков. – Он бездействовал, давая революции разрастаться».[1894] Премьер‑министр пытался остановить революцию, заключив соглашение с либералами. В середине ноября состоялся очередной Земский съезд, оказавшийся последним. Либеральная «общественность» окончательно раскололась; правые либералы создали партию октябристов и заявили о поддержке правительства; левые либералы (кадеты) продолжали настаивать на прямом и равном избирательном праве, но намеревались вести дальнейшую борьбу парламентскими средствами. Кадеты уже не поддерживали демонстраций и забастовок и пугались мысли о возможности вооруженного восстания. Правда, не вошедшая в партию кадетов группировка либеральной интеллигенции из «Союза освобождения» вместе с «Союзом союзов» по‑прежнему выступала за сотрудничество с социал‑демократами и революционные методы борьбы.[1895]

Таким образом, издание манифеста 17 октября и крестьянское восстание вызвали перегруппировку политических сил. С одной стороны, начиналась реакция: на правом фланге происходила консолидация нелиберальной части дворянства и традиционалистских монархических группировок типа «Союза русского народа». С другой стороны, инициировавшая революцию оппозиционная элитная группировка раскололась на три части: октябристы помогали правительству остановить революцию, кадеты отошли от внепарламентской борьбы, и лишь левая интеллигенция продолжала борьбу в союзе с социал‑демократами. В то же время вовлеченные либералами в борьбу рабочие пока ничего не получили от революции и были полны решимости добиваться Учредительного собрания, равных избирательных прав, но главным образом – 8‑часового рабочего дня. Крестьяне, вовлеченные в борьбу либералами и рабочими, по‑прежнему требовали земли.

Процесс отхода либералов от инициированной ими борьбы и перехода части из них в лагерь противника является достаточно типичным для «революций вестернизации» и хорошо изучен на примере революций 1848 года. «С момента появления баррикад в Париже все умеренные либералы… стали потенциальными консерваторами, – писал Э. Хобсбаум. – По мере того, как умеренное мнение более или менее быстро изменилось или вовсе исчезло, рабочие… остались одни или, что даже более фатально, столкнулись с союзом консервативных и бывших умеренных сил со старыми режимами: „партией порядка“, как называли это французы».[1896] Таким образом, западники, добившись удовлетворения своих требований, прекратили активную борьбу. То течение русской революции, которое можно отождествить с «революцией вестернизации», на этом практически закончилось – продолжающаяся (и нарастающая) революция носит теперь чисто социальный характер. Перед лицом этой социальной революции часть западников объединилась с традиционалистами для борьбы против наступающих народных масс.

 

Народ терпит поражение

 

Октябрьская стачка не дала рабочим того, что они требовали: 8‑часовой рабочий день и увеличение заработной платы. Поэтому на петербуржских фабриках началось движение за введение 8‑часового дня явочным путем: проработав 8 часов, фабричные прекращали работу и шли «снимать» рабочих других предприятий. В ответ предприниматели по соглашению с правительством объявили грандиозный локаут: 72 петербургских завода прекратили работу; 100 тыс. рабочих остались без средств существования.[1897] Таким образом, новый кризис был неизбежен. До конца ноября в Петербурге существовало своего рода «двоевластие» правительства и Петербургского совета, который опирался на советы в других городах и явочным порядком вводил на предприятиях 8‑часовой рабочий день. 27 ноября Петербургский совет призвал всех граждан не платить налоги, изымать вклады из сберегательных касс и требовать расчета только золотой монетой. Среди вкладчиков началась паника; за месяц из касс было изъято 110 млн. руб., налоги почти не поступали, правительство снова находилось на грани банкротства – финансовый крах был отсрочен лишь займом в 100 млн. руб., предоставленным французскими банками в конце декабря.[1898] Этот заем был в известной степени отражением произошедшей перегруппировки политических сил: западные банкиры и политики вслед за русскими западниками стали оказывать поддержку новому правительству.

К началу декабря перегруппировка политических сил усилила позиции правительства, и оно перешло в наступление; 3 декабря Петербургский совет был арестован в полном составе. В Москве и в ряде других городов советы призвали к всеобщей забастовке, которая по замыслу социал‑демократов должна была перейти в вооруженное восстание. Однако рабочие теперь боролись практически в одиночестве: либералы вышли из борьбы, лидер кадетов П. Н Милюков осудил призыв к новой стачке как «преступление против революции». В стачке приняла участие лишь небольшая часть служащих, входивших в «Союз союзов» (всего лишь 30–40 учреждений). Количество бастовавших рабочих достигло 433 тыс., но в целом стачка имела намного меньшие масштабы, чем в октябре.[1899]

Однако распространение революционных настроений на армию, казалось, могло дать рабочим шанс на победу. В начале декабря в частях московского гарнизона происходили волнения, и когда 9 декабря началось восстание в Москве, у генерал‑губернатора Ф. В. Дубасова было лишь 1350 верных солдат. Но и численность восставших была невелика – около 2 тыс. вооруженных дружинников (среди них 250–300 студентов). Союз железнодорожников (ВЖС) принял участие в забастовке, и движение было вновь парализовано, что затруднило действия правительственных войск. Однако через несколько дней военные сумели наладить работу Николаевской железной дороги, по которой из Петербурга в Москву был переброшен гвардейский Семеновский полк. С прибытием подкреплений правительственные войска перешли в наступление, и 17–18 декабря восстание было подавлено. Массовые аресты рабочих активистов нанесли удар по руководству всеобщей стачки, и вскоре она прекратилась. Затем были проведены массовые увольнения участников выступлений; весной 1906 года в Петербурге число безработных достигло 40 тыс., в Москве – 20 тыс., по всей России – около 300 тыс. человек; что составляло примерно пятую часть общей численности фабричных рабочих.[1900]

В деревне в ноябре и в декабре продолжались массовые выступления, сопровождавшиеся разгромом помещичьих имений. Если в октябре, по данным С. М. Дубровского, было зафиксировано в общей сложности 219 выступлений, то в ноябре – 796, а декабре – 575.[1901] В декабре по всей сельской местности свирепствовали карательные экспедиции; в Саратовской губернии (где размах волнений был наибольшим) было казнено по суду и без суда 379 участников выступлений, сотни людей были отправлены в ссылку.[1902] Министр внутренних дел П. Н. Дурново приказывал киевскому генерал‑губернатору «немедленно истреблять силою оружия бунтовщиков, а в случае сопротивления – сжигать их жилища… аресты теперь не достигают цели: судить сотни и тысячи людей невозможно». Этим указаниям вполне соответствовало распоряжение тамбовского вице‑губернатора полицейскому командованию: «меньше арестовывайте, больше стреляйте…». Генерал‑губернаторы в Екатеринославской и Курской губерниях действовали еще решительнее, прибегая к артиллерийским обстрелам взбунтовавшегося населения. Первый из них разослал по волостям предупреждение: «Те села и деревни, жители которых позволят себе какие‑либо насилия над частными экономиями и угодьями, будут обстреливаемы артиллерийским огнем, что вызовет разрушения домов и пожары». В Курской губернии также было разослано предупреждение, что в подобных случаях «все жилища такого общества и все его имущество будет… уничтожено».[1903] В начале 1906 года восстания были в основном подавлены. В январе число выступлений упало до 179, а в феврале – до 27.[1904]

В подавлении восстаний большую роль сыграла пропаганда кадетов, которые уговаривали рабочих и крестьян перенести борьбу на легальную, парламентскую основу. В конечном счете, оставшись без союзников, рабочие и крестьяне потерпели поражение. Поддерживавшая их левая интеллигенция была деморализована; в учреждениях осуществлялись массовые увольнения «левых». Многие левые интеллигенты отошли от борьбы; часть ушла к кадетам, «Союз союзов» прекратил существование. Студенческое движение было парализовано закрытием университетов (они открылись только в сентябре 1906 года).[1905]

Подводя итоги краткому описанию декабрьских событий, можно отметить, что события развивались по описанной Э. Хобсбаумом классической модели революций 1848 года: после отхода либералов от революции она прияла чисто социальный характер; оставшись в одиночестве, рабочие восстали в защиту своих прав и потерпели поражение. Социальный конфликт развивался по линии, намеченной демографически‑структурной теорией: «Сжатие в народе» привело в восстанию, как в городах, так и в деревнях. Политический кризис сопровождался финансовым, однако последний был нейтрализован внешними займами. Это в значительной степени помогло правительству сохранить управляемость административной машины и армии; армия в целом подчинялась приказам, и благодаря этому восстание было подавлено. Таким образом, революционный процесс осталась незавершенным и не прошел всех фаз, описываемых демографически‑структурной теорией.

 

Союз элиты и государства

 

В период рабочего восстания дворянство окончательно осознало ту опасность, которую несет ему революция, и отшатнулось от либералов. С. Ю. Витте писал, что в начале революции «дворянство увидело, что придется делить пирог с буржуазией – с этим оно было согласно, но ни дворянство, ни буржуазия не подумали о сознательном пролетариате. Между тем последний… только в сентябре 1905 года проявился во всей своей стихийной силе… Вот когда дворянство и буржуазия увидели этого зверя, то они начали пятиться, то есть начал производиться процесс поправения…»[1906]

С конца 1905 года началось массовое изгнание либеральных дворян из земств. Либеральное земское дворянство, инициировавшее революцию вместе с интеллигенцией, так же, как и интеллигенция, выходит из революционного процесса. Раскол дворянства преодолевается, происходит его консолидация на платформе решительной борьбы за сохранение своей собственности и против этатистских проектов наделения крестьян за счет помещиков. В начале января 1906 года собравшийся в Москве съезд предводителей дворянства предложил альтернативную аграрную программу, включавшую переход от общинного землевладения к частной собственности на крестьянские наделы, облегчение покупки земли крестьянами с помощью Крестьянского банка и организацию переселения малоземельных крестьян на окраины. Съезд обратился к царю с ходатайством об отклонении проекта Н. Н. Кутлера.[1907] Дворянство защищало свои имущественные интересы, апеллируя к (не признаваемому крестьянами) принципу неприкосновенности частной собственности на землю. В противовес догме С. Ю. Витте и Н. Н. Кутлер взывали к реализму: «…слишком упорное отстаивание принципа частной собственности… может привести при современных условиях к тому, что владельцы лишатся всего…», – говорилось в проекте.[1908] Николай IIсделал выбор в пользу дворянства. 10 января царь собственноручно написал на докладе о проекте Н. Н. Кутлера: «Не одобряю. Частная собственность должна оставаться неприкосновенной».[1909]  Этот символический акт означал, что монархия и дворянская элита объединяются на почве защиты помещичьего землевладения.

Н. Н. Кутлер был уволен, однако дворянство видело в главноуправляющем земледелия лишь исполнителя указаний С. Ю. Витте и требовало смещения премьер‑министра. «Правительство Витте явно идет против высочайшей воли императора, вновь подтвердившего святость и неприкосновенность частной собственности», – говорилось в докладе февральского съезда «Союза землевладельцев».[1910] Действительно, при обсуждении Основных законов С. Ю. Витте горячо возражал против запрещения Думе касаться вопроса о принудительном отчуждении помещичьих земель. Главным аргументом С. Ю. Витте была сохранявшаяся угроза крестьянских восстаний, и ему удалось отстоять пункт о возможности отчуждения, но позиции премьера в борьбе с дворянством постепенно слабели.[1911]

Правительство С. Ю. Витте держалось в значительной степени благодаря той моральной поддержке, которую ему оказывал Запад и которая проявлялась на переговорах о предоставлении кредитов. Для окончательного преодоления финансового кризиса требовалось заключить большой заем, и во время переговоров французские политики снова выступали с «пожеланиями» в либеральном духе. 4 апреля в Париже было подписано соглашение о займе на 848 млн. руб.; это огромное финансовое вливание должно было обеспечить стабильность нового политического режима. Однако, как только заем был заключен, правительство С. Ю. Витте было отправлено в отставку.[1912]

Процесс консолидации дворянства был оформлен на съезде уполномоченных дворянских обществ, состоявшемся в Москве 21–28 мая 1906 года. Съезд осудил деятельность «самозваных земцев» и «неуполномоченных» предводителей дворянства, выдвигавших либеральные требования весной 1905 года. В избранном «объединенным дворянством» Совете уже не было либеральных деятелей, и в направленном царю адресе дворянство снова присягало на верность самодержавию. «Верховная самодержавная власть есть неизменное верование русского народа… – говорилось в адресе, – теперь более чем когда‑либо должна быть оберегаема от всяких на нее посягательств».[1913] Дворянство призывало царя защитить помещичье землевладение и настаивало на тех принципах решения аграрного вопроса, которые были сформулированы январским съездом предводителей дворянства. Члены Совета объединенного дворянства должны были «обрабатывать» министров и, используя свое положение при дворе, добиваться принятия правительством дворянской программы.[1914] При этом важную роль играло то обстоятельство, что правительство и Госсовет по большей части состояли из дворян, то есть дворянская элита еще сохраняла определенные возможности контроля над властью через ее персональный состав.

Существенно, что консолидация дворянства проходила под традиционалистскими монархическими лозунгами. Почувствовав опасность социальной революции, дворяне оставили свои вестернизаторские устремления и перешли в лагерь традиционализма. «Патриоты»‑дворяне создали «Русскую монархическую партию», насчитывавшую около 10 тыс. членов; другая патриотическая организация, «Русское собрание», включала до 2 тыс. человек, в том числе, представителей высшей знати.[1915] Традиционалистское движение, таким образом, принимало дворянский и охранительный характер, причем оно было призвано охранять не только самодержавие и православие, но и помещичье землевладение.

«Успокоение» масс было достигнуто в значительной мере за счет обещания созыва Думы, которая должна была рассмотреть требования всех недовольных. Закон о выборах в Думу был издан в разгар восстания, 11 декабря; он устанавливал, что крестьяне (как и в законе от 6 августа) составят 43 % выборщиков, землевладельцы – 32 %, горожане – 22 % и рабочие – 3 %. Социал‑демократы и эсеры в запале борьбы призывали бойкотировать выборы, и кадеты остались единственными представителями левой оппозиции. На выборах они обещали крестьянам – землю, рабочим – сокращение рабочего дня, и народные массы приняли активное участие в голосовании.[1916]

Открытие заседаний Думы состоялось 27 апреля. «Торжественно отпраздновала деревня день открытия Государственной Думы, – писал современник, – молебствия в церквях, красный колокольный звон, процессии с красными знаменами – символ победы».[1917] Решимость добиться своих требований через Думу была велика, крестьяне говорили своим посланникам: «Иди и умри там со славой, иначе умрешь здесь со стыдом».[1918] На выборах кадеты получили 35 % мест в Думе, депутаты крестьян, впоследствии составившие группу «трудовиков», – свыше 20 % мест.[1919] В то же время выборы продемонстрировали слабость традиционалистских партий: они ничего не обещали народу и не получили думских мест.

Главным вопросом, обсуждавшимся в Думе, сразу же стал аграрный вопрос: кадеты предлагали частичное отчуждение помещичьих земель за выкуп, «трудовики» допускали возможность полного отчуждения без выкупа.[1920] Правительство отвергало всякое принудительное отчуждение и игнорировало работу Думы. Конфликт между правительством и Думой протекал на фоне усилившихся крестьянских волнений: в апреле было зафиксировано 47 крестьянских выступлений, в мае – 160, в июне – 739. Крестьянские волнения отражались также и волнениями в солдатской среде: в апреле было 4 солдатских выступления, в мае – 24, в июне – 84.[1921]

В ходе думских прений быстро выяснилось, что крестьянские депутаты, «трудовики», находятся в меньшинстве, и максимум того, что может дать Дума, – это частичный выкуп помещичьих земель. Кроме того, пришло время сева и перед крестьянами встал вопрос – батрачить на помещика, как прежде, или продолжать начатое осенью восстание. Эти факторы и воздействие «думской агитации» привели к тому, что крестьяне снова поднялись против помещиков. Однако движение по‑прежнему носило местный характер, каждая деревня вела свою «войну» с местным помещиком. Разгромов помещичьих усадеб теперь было относительно немного, основным методом борьбы стали сельскохозяйственные забастовки: крестьяне отказывались батрачить на помещика и не допускали до работы пришлых поденщиков.[1922]

В 1906 году крестьяне боролись практически в одиночестве. Либералы и интеллигенция отошли от внепарламентской борьбы; рабочие были запуганы массовыми увольнениями и неохотно поднимались на забастовки.[1923] Правда, в апреле – мае количество стачечников несколько возросло, но эти цифры были получены за счет однодневных первомайских стачек, и к тому же наибольшая активность забастовщиков отмечалась в Польше. Петербург и Москва участвовали в стачках гораздо менее активно; как пишет С. В. Тютюкин, «передовые отряды российского пролетариата, и прежде всего рабочие крупнейших заводов, нередко воздерживались от отдельных частных выступлений, экономя силы для решающего натиска».[1924] В. И. Ленин ожидал, что пик крестьянского восстания будет достигнут летом 1906 года и советовал отложить до этого времени вооруженное восстание в городах. При этом крестьянское восстание (как доказывает Т. Шанин) развивалось независимо от борьбы рабочих или агитации партий.[1925] Таким образом, положение изменилось кардинальным образом: если в октябре 1905 года крестьяне шли за рабочими, то теперь рабочие собирались идти за крестьянами. Но только собирались: из планировавшегося выступления ничего не получилось. Правительство было до крайности обеспокоено как требованиями Думы, так и подкреплявшим их крестьянским движением.

8 июне 1906 года этатистские круги предприняли еще одну попытку прийти к соглашению с оппозицией. Генерал Д. Ф. Трепов встретился с П. Н. Милюковым и предложил ему участвовать в составлении «министерства доверия»; при этом Д. Ф. Трепов выразил согласие как с требованием всеобщих и равных выборов, так и с требованием частичного отчуждения помещичьей земли. Однако (как показывает Р. Мэннинг), решающую роль сыграло вмешательство Совета объединенного дворянства, рекомендовавшего министру внутренних дел П. А. Столыпину распустить Думу. Консолидация дворянства привела к тому, что оно постепенно подчинило себе правительство.

9 июля Первая Государственная дума была распущена. В манифесте о роспуске Думы говорилось, что действия депутатов «смутили» крестьян, которые перешли в ряде губерний к открытому грабежу, хищению чужого имущества и к неповиновению властям.[1926]

П. А. Столыпин ожидал, что роспуск Думы вызовет «общие беспорядки» и приготовил войска, но масштабы беспорядков оказались намного меньше ожидаемых. Собравшись в Выборге, депутаты разогнанной Думы обратились к населению с призывом о гражданском неповиновении; они призывали не платить налоги и не давать рекрутов. По мнению самих кадетов, это обращение было «жалким минимумом действий»; оно было равнозначно отказу либеральной интеллигенции от борьбы. Социал‑демократы и эсеры призвали к всеобщей забастовке; она началась 24 июля, но не приняла всеобщего характера, проходила вяло и закончилась через несколько дней. Многие большие заводы отказались примкнуть к стачечникам – это говорило о том, что рабочий класс тоже выходит из борьбы. Крестьяне еще продолжали борьбу, но крестьянское движение оставалось раздробленным и неорганизованным, и разгон Думы не оказал существенного влияния на местную «войну», которую крестьяне вели со своими помещиками.[1927]