Искусство до эпохи механического воспроизведения

 

Зародившееся в викторианской Англии движение “Искусства и ремесла” затронуло глубокую проблему, актуальную в эстетике до сих пор: место человеческого мастерства в век массового производства и массовой информации. Бо́льшую часть времени своего существования человечество не располагало устройствами, позволяющими механически воспроизводить картины, украшения, арт‑объекты. Сейчас такие устройства есть, и мы можем делать это с высочайшей точностью и дешево. Нас окружают продукты массового производства, безупречные по форме и цвету, с идеально обработанной поверхностью и выверенными деталями – художники прошлого были бы поражены их качеством.

Механическое воспроизводство нанесло смертельный удар по некоторым из наших традиционных эстетических предпочтений. Веблен отмечал, что, когда ложки изготавливали вручную, самыми красивыми считались наиболее симметричные, тщательнее всех отшлифованные и затейливее всех расписанные. Но когда их начали выпускать в промышленных масштабах, все ложки стали идеально симметричными, гладкими и отлично украшенными. Эти качества уже не свидетельствуют о мастерстве ремесленника – теперь это признаки дешевого массового производства. Эстетические стандарты поменялись. Сейчас нам нравятся ложки нарочито ручной работы, слегка асимметричные, с очаровательными шероховатостями и грубоватым декором, которые посрамили бы любого подмастерья ювелира в XVIII веке. Сегодня уже сама способность современного мастера изготовить ложку из металлического сырья кажется поразительной. Для архаичных культур такие низкие стандарты не были типичными. Описывая в “Первобытном искусстве” свои наблюдения за племенами Океании, Франц Боас отмечал: “Эстетическая ценность технического совершенства признается не только цивилизованными людьми. Это явствует из оформления ремесленных изделий первобытных племен, избежавших пагубного влияния цивилизации с ее засильем товаров машинного производства”.

Теоретик культуры Вальтер Беньямин обратил внимание на то, что до изобретения фотографии создание точных изображений требовало невероятного мастерства в живописи или графике, поэтому высокая точность считалась показателем художественного гения автора. Но с появлением фотографии художники уже не могли полагаться на соревнование в деле визуального отображения реальности. В ответ они создали новые жанры, основанные на другой, не репрезентативной эстетике: импрессионизм, экспрессионизм, кубизм, сюрреализм, абстракционизм. Признаки ручной работы стали важнее, чем навыки качественного отображения реальности. Мазки кистью стали самоцелью, как и следы молотка на ложке ручной работы.

С появлением дешевых и ярких анилиновых красителей кризис наступил и в эстетике цвета. Первым из таких красителей был мовеин: его синтезировал Уильям Генри Перкин в 1856 году. До того как современные красители и пигменты стали доступными, было очень трудно достать материалы, необходимые для создания обширных полей насыщенного цвета, будь то ткани, картины или здания. Когда Александр Македонский в 331 году до н. э. захватил царскую казну Суз, столицы Персии, самым ценным трофеем оказались пурпурные двухсотлетние мантии. К IV веку н. э. ткань, окрашенная пурпуром (красителем, добываемым из брюхоногих моллюсков мурексов), стоила примерно в четыре раза дороже золота того же веса, и император Византии Феодосий под страхом смерти запретил ее носить всем, кроме членов императорской семьи. Красочные предметы считались красивыми в том числе и потому, что служили надежным признаком находчивости обладателя: наши предки при поиске цветных украшений сталкивались с теми же проблемами, что и шалашники. Сейчас любая семья из среднего класса может покрывать свой дом бирюзовой краской, ездить на серебристом автомобиле, носить флуоресцентные оранжевые куртки, собирать стопки цветных глянцевых журналов, красить кошку в малиновый, а собаку – в синий. В наши дни цвет стал дешев, но бо́льшую часть истории рода человеческого использовать его в искусстве и декорировании считалось дорогим удовольствием. Конечно, наши предки не жили в монохромном мире разных оттенков сепии: у них была черная кожа и алая кровь, вокруг простирались зеленые холмы Африки, на землю спускались синие ночи, с неба светила серебряная луна. Но тогда было непросто взять под контроль природные цвета, чтобы применять их в своем творчестве. Те, кому это удавалось, пользовались уважением соплеменников.

Пока не наступила эпоха машинного копирования, украшения и произведения искусства проработанностью деталей и аккуратностью исполнения демонстрировали приспособленность своего создателя. Современные технологии нарушили эту древнюю сигнальную систему, обесценив точность и аккуратность и создав разрыв между врожденными и приобретенными эстетическими вкусами. Наши врожденные, народные представления об эстетике диктуют, что ценнее всего четкость узора, реалистичность изображения, яркая расцветка и другие традиционные показатели приспособленности. Но мы выучили и новые эстетические принципы, основанные на идеологии потребления и рыночной стоимости. Когда вещи ручной работы стали в среднем дороже продуктов массового производства, мы научились ценить признаки ручного труда (грубоватый узор, случайные ошибки, неровности поверхности, кривоватую форму, непрактичный дизайн), даже если они конфликтуют с нашими врожденными вкусами. Но при выборе заводских вещей мы по‑прежнему должны руководствоваться народными предпочтениями, чтобы отличать качественный товар от некачественного. Из‑за этого возникает путаница.

Вот очень известный пример: в 1926 году Константин Бранкузи[56] отправил свою “Птицу в пространстве”, бронзовую скульптуру обтекаемой формы, на выставку из Европы в Нью‑Йорк. Таможенная служба США попыталась взыскать с отправителя 40‑процентную таможенную пошлину. Она аргументировала это тем, что объект вовсе не похож на птицу и его следует расценивать как деталь механизма, облагаемую ввозной пошлиной, а не как беспошлинное произведение искусства. В защиту Бранкузи несколько месяцев выступали художники и критики, симпатизирующие модернизму, и в итоге суд вынес решение в его пользу. Судья пришел к выводу, что эта работа “красива, и пусть ассоциации с реальной птицей несколько затруднены, на скульптуру все равно приятно смотреть”. “Птица в пространстве” совершенна по форме и имеет идеально гладкую поверхность, что пришлось бы по вкусу гоминидам плейстоцена. Однако она едва не оказалась даже слишком совершенной, чтобы ее посчитали искусством в наш век.

 

Рубило как украшение

 

По каменным рубилам видно, что гоминиды заботились о совершенстве формы и отделки своих изделий. Популяризатор науки Марек Кон и археолог Стивен Митен независимо предположили, что симметричные рубила должны были поддерживаться половым отбором как индикаторы приспособленности. Если их доводы верны, тогда рубило – это первый образец искусства гоминид и первое веское доказательство участия полового отбора в создании материальной культуры человечества.

Два с половиной миллиона лет назад наши предки, у которых тогда еще был небольшой мозг, научились откалывать от камней острые фрагменты – отщепы – и пользоваться ими как лезвиями. Сами камни со сколотыми краями – чопперы – тоже шли в дело и служили чем‑то вроде топоров без рукояток. Этот базовый набор инструментов – отщепы и чопперы – миллион лет был незаменим в охоте и собирательстве. Затем, около 1,6 миллиона лет назад, африканские гоминиды (Homo erectus), мозг которых уже достиг средних размеров, научились изготавливать уникальное орудие, которое археологи назвали рубилом. Рубило – это обтесанный камень, по форме и размеру напоминающий распрямленную детскую ладонь со сведенными пальцами. У рубила заостренные края и один острый кончик. Очертаниями это нечто среднее между грушей и треугольником. Верхняя и нижняя поверхности симметричны (другое название рубил – бифасы[57]), левая и правая – тоже. Материалом для рубил чаще всего служил кремень, иногда – кварцит и обсидиан.

Рубила были невероятно популярны. Наши предки мастерили их больше миллиона лет, пока около 200 тысяч лет назад их мозг не достиг современных размеров и они не превратились в древних Homo sapiens. Рубила находят в Африке, Европе и Азии в огромных количествах, иногда сотнями в месте одной раскопки. Единообразие строения рубил при такой широкой географии и долгом существовании нельзя объяснить культурным подражанием. Заимствованные элементы, как правило, со временем все больше и больше отклоняются от оригинала: с языками, например, это происходит за несколько сотен лет. По‑видимому, рубила были для гоминид тем же, что шалаши для шалашников – частью их расширенного фенотипа, обусловленной наследуемой склонностью к созданию объектов определенного типа.

Но почему вообще рубила вошли в жизнь наших предков? В целом это неплохое орудие. Рубило имеет достаточно протяженную режущую поверхность при малом весе; оно чуть безопаснее и проще отщепа при использовании для разделки туш крупных животных. Но из‑за режущего края со всех сторон рубило сложно держать в руках – как нож без ручки. К тому же для почти любой практической задачи было достаточно заостренных отщепов и обтесанных чопперов.

Быть может, рубила были метательными снарядами, а не ручными инструментами? Герберт Уэллс в 1899 году предположил, что наши предки могли кидать их в добычу, но гипотеза “убийственного фрисби” не подтвердилась. В 1997 году археологи обнаружили в угольной шахте немецкого города Шёнингена несколько хорошо сохранившихся еловых копий длиной около двух метров. Конструктивно они не уступают современным метательным копьям, и это смертоносное оружие было создано почти 400 тысяч лет назад. Если уже тогда были такие прекрасные метательные снаряды, почему еще 200 тысяч лет наши предки продолжали мастерить рубила?

Рубила могли использовать и для практических нужд, но, как отметили Кон и Митен, их тщательная обработка, высокая симметрия, количество вложенного в их изготовление труда выходят далеко за рамки практической необходимости. Встречаются и крупные, тяжелые рубила, явно неудобные для работы. Так, длина гигантского рубила из Ферз‑Платта (Англия) превышает 30 см. Похоже, его сделали, чтобы просто держать перед собой обеими руками и восхищаться. А бывают рубила всего 5 см длиной – слишком маленькие, чтобы быть функциональными. Степень симметрии рубил, как правило, превосходила необходимую, и с практической точки зрения внимание древних мастеров к совершенству их формы и отделки было избыточным. Рубила изготавливали в огромных количествах на одной и той же стоянке, но что еще важнее, зачастую самые изящные из рубил не обнаруживают следов использования: на них нет видимых сколов и не заметно признаков износа режущей кромки даже под электронным микроскопом. Почему же так много качественных, с любовью сделанных и отвергнутых еще до своего использования рубил оказались настолько острыми, что спустя миллион лет о них все еще можно порезаться?

В книге “Как мы его знаем” (As We Know It) Марек Кон утверждал, что рубило – “индикатор приспособленности, который легко можно увидеть, поэтому качество рубил стало критерием при выборе партнера”. Рубило хорошо подходит на роль гандикапа. Его изготовление затратно даже на этапе обучения: чтобы овладеть азами техники оббивки камней (флинтнэппинга), нужно около шести месяцев, и еще годы уходят на оттачивание навыка. Рубила требуют огромных временных затрат. Современные мастера с 25‑летним “оббивочным стажем” изготавливают одно приличное рубило за 20 минут, тогда как простейшее орудие с острым краем можно сделать всего за две. Кроме того, это травмоопасное занятие: современные флинтнэпперы надевают ботинки, кожаные фартуки и защитные очки, чтобы их не поранило во время работы летящими осколками, но их руки обычно покрыты порезами. Искусное изготовление рубил требует сочетания физической силы, усердия, хорошей зрительно‑моторной координации, умения рассчитывать свои действия, терпеть боль (от летящих обломков) и сопротивляться инфекциям (от порезов) – как заметил Кон, “рубило – это мера силы, мастерства и характера”. Его симметрия, как и симметрия павлиньего хвоста и человеческого лица, позволяет с легкостью оценивать совершенство формы, но сильно усложняет процесс создания. Короче говоря, рубило – надежный индикатор многочисленных физических и психологических аспектов приспособленности. Кон предположил, что стандартные рубила для практических нужд мастерили женщины, а огромные, крошечные и сверхсимметричные – мужчины, демонстрируя таким образом свою привлекательность в роли полового партнера.

Итак, предмет, который на первый взгляд кажется практичным сурвивалистским инструментом, в итоге видоизменился и стал дорогостоящим индикатором приспособленности. Гипотеза Кона и Митена, согласно которой рубила часто бывали произведениями искусства и способом привлечения партнеров, очень правдоподобна. Авторы даже придумали несколько способов проверки своей гипотезы. Если их смелое предположение окажется верным, тогда рубило будет первым арт‑объектом, созданным нашими предками, и лучшим примером того, как половой отбор поддерживает художественные способности. Лаконичное рубило воплощает в себе инстинкт и обучение, силу и навык, кровь и кремень, секс и выживание, искусство и ремесло, знание и тайну. Можно даже сказать, что вся история искусства – это постскриптум к эпохе рубил, которые царили в человеческом мире в 100 раз дольше.

 

 

Глава 9