Теория насилия: основные положения

 

1. Данная теория не имеет прямого отношения к процессу возникновения государства и права в России, но она довольно широко распространена и культивируется на Западе*(223).

Наиболее видными ее основателями и сторонниками являются немецкий философ и экономист Е. Дюринг (1833-1921), австрийский социолог и государствовед Л. Гумплович (1838-1909), известный "ревизионист марксизма" К. Каутский (1854-1939) и др.

Краеугольным камнем теории насилия является утверждение о том, что главная причина возникновения государства и права лежит не в социально-экономическом развитии общества и возникновении классов, а в завоевании, насилии, порабощении одних племен другими*(224).

Теория насилия, как и некоторые другие теории происхождения государства и права, имеет свою довольно длительную историю. Зачатки ее появились еще в древности, в частности, они просматриваются в сочинениях первого и второго поколений софистов. В их учениях государство рассматривается как учреждение, существующее исключительно для блага сильного, а право - как средство обуздания одних слоев общества в интересах других. Первоначально право предназначалось, по мнению софистов, для "обуздания сильного в интересах слабого". Однако сильный, вскоре распознав это, сделал все, чтобы разорвать эти "противоестественные оковы" и "восстановить господство естественного закона", согласно которому слабый по законам самой природы должен подчиняться сильному.

В сочинениях одного из наиболее одаренных и ярких мудрецов-софистов, Фрасимаха из Халкедона, постоянно проводится мысль, что в природе государства и права, в государственной политике и законодательстве, так же как и в области идеологии, нравственности, господствуют воля и представления тех, в чьих руках находится сила и государственная власть. "Справедливость, - утверждал Фрасимах, - это то, что пригодно сильнейшему". "Справедливость и справедливое - в сущности, это чужое благо, это нечто, устраивающее сильнейшего, правителя, а для подневольного исполнителя это чистый вред, тогда как несправедливость - наоборот: она правит, честно говоря, простоватыми, а потому и справедливыми людьми".

2. Дальнейшее развитие теория насилия получила в последующие столетия и особенно в период Средневековья. Она широко использовалась, в частности, в борьбе с теологическими теориями и взглядами на государство и право.

Анализируя роль теории насилия на данном этапе, известный немецкий государствовед и правовед г. Еллинек (1851-1911) не без оснований утверждал, что "в новейшее время теория силы впервые возрождается в связи с борьбою против теологического миросозерцания". "Уже Гоббс, - писал автор, - не знает для права индивида в естественном состоянии другой границы, кроме его силы, и признает государство, основанное на силе, наряду с договорным государством как "равноправные формы государства", одинаково осуществляющие принуждение по отношению к своим членам. Спиноза вообще отождествляет право и силу. Помимо всего прочего это означает, что мы не имеем никакого объективного критерия "для измерения права и неправа естественных процессов" и что правопорядок, лишенный силы, "не может отстоять своего существования"*(225).

Особую роль в дальнейшем развитии и окончательном формировании основных положений теории насилия на рубеже XIX-XX вв. сыграл Л. Гумплович.

"История не предъявляет нам ни одного примера, - рассуждал он в своей фундаментальной работе "Общее учение о государстве", - где бы государство возникало не при помощи акта насилия, а как-нибудь иначе. Кроме того, это всегда являлось насилием одного племени над другим, оно выражалось в завоевании и порабощении более сильным чужим племенем более слабого, уже оседлого населения".

Ссылаясь на пример образования ряда стран Европы и Азии, которые возникли, по мнению ученого, не иначе как путем насилия, Л. Гумплович делал окончательный вывод, согласно которому "вследствие подчинения одного класса людей другому образуется государство", а из потребности победителей обладать "живыми орудиями" возникла экономическая основа античной семьи, отношения властвования, существовавшие между господином и его слугою.

По мнению автора, "не из отдельных людей, как атомов, не из семейств, как ячеек, создается государство. Не отдельные личности и не семейства являются его основными частями". Только из различных "человеческих групп, из различных племен возникает государство и из них лишь состоит". Победители образуют правящий класс, а побежденные и порабощенные - "класс рабочих и служащих".

Во внутренней и внешней вражде племен заключается все дело, а не в чем-то ином. Именно в племенах, в их взаимной борьбе, утверждают Л. Гумплович и его сподвижники, мы можем признать "главные, основные части, действительные краеугольные камни государства, - в племенах, которые мало-помалу превращаются в классы и сословия. Из этих племен создается государство. Они и только они предшествуют государству"*(226).

Таким образом, ни общественный договор, ни божественное провидение, ни "высшие" идеи, ни "известные потребности" или "рационалистические и нравственные мотивы", как это следует из других учений о происхождении государства и права, а лишь грубая сила, борьба, покорение одних племен другими, одним словом, прямое насилие - "вот родители и повивальная бабка государства". Именно они являются, согласно теории насилия, основной причиной возникновения данных институтов.

Выявляя главную черту данной теории, Г. Еллинек писал: суть этого учения состоит в том, что оно конструирует государство как господство сильного над слабым и признает такое отношение властвования данным самою природою. Таким государство по этой причине и должно признаваться индивидуумом. Последний должен подчиняться ему в силу того соображения, что оно есть неотвратимая сила природы, подобно солнечному теплу, землетрясению, приливу и отливу. Теория силы, делал вывод автор, - это материалистическая противоположность теологического учения. Если последнее требует подчинения воле божьей, то теория насилия требует подчинения слепым силам социальной эволюции*(227).

При этом "слепые силы социальной эволюции", насилие рассматриваются не как некое ограниченное, локальное, а как глобальное, к тому же "естественное" явление, порождающее не только единство противостоящих друг другу "элементов" государства - победителей и побежденных, правящих и управляемых, но и имеющее далеко идущие социально-экономические последствия.

Какие последствия имеются в виду? Прежде всего те, которые ассоциируются с появлением рабства. Последнее возникает, по мнению Гумпловича, исключительно в результате воздействия на общество (племя, народ, нацию) извне, со стороны других сообществ, племен, народов, в результате войн, порабощения и закабаления одних племен, народов другими, а уж потом, в силу внутренних причин, во всех подобных случаях, подчеркивают сторонники теории насилия, появляется военное превосходство того или иного народа (племени) над другим - "над жителями завоеванной страны". При этом, с одной стороны, ведущиеся войны производят "разрушительное действие", а с другой - в них обнаруживается и "некоторая положительная, известным образом созидающая государства сила".

Со временем войны превращаются для некоторых племен и народов в средство не только закабаления других племен и народов, но и приобретения земельных угодий, материальных благ. Там, где дикое племя жило по соседству с цивилизованным, повествует К. Каутский, там к войне за спорную область присоединялся еще и хищнический набег - предприятие, приносившее воинственным варварам богатую добычу. Были такие варварские племена, у которых грабеж цивилизованных соседей составлял главный способ приобретения. Быть воином при подобных обстоятельствах, продолжает автор, было очень выгодно - это стоило очень мало. Оружие, необходимое для войны, было большею частью то же самое, какое употреблялось на охоте, бывшей в то время самой важной отраслью приобретения*(228).

На определенном этапе развития общества создается экономическая основа, а вместе с тем и экономическая необходимость для некоторых племен и народов в ведении войн. "Воинское право свободного человека", которым он так гордился, пишет в связи с этим Каутский, постепенно превращается в воинскую повинность, которая ложится тяжелым бременем как на самих воинов, так и на ту часть общества (земледельцы, ремесленники и другие), которая обеспечивает их проживание*(229).

Вести войны или нет - это вовсе не было предметом выбора и делом, зависящим от воли земледельцев и других оседлых племен. То огромное по тем временам благосостояние, которое благодаря упорному повседневному труду сосредоточивается в руках оседлых народов и племен, "постоянно подстрекает варварские подвижные племена к хищническим набегам". Первым из них ничего не остается делать, как на время бросать свой труд и защищать свое благосостояние и самих себя от набегов. Последним же приходится вести войну, прежде всего, в силу экономических причин - ради захвата чужого добра и приобретения дешевой рабской силы.

Все это, а именно систематическое ведение войн и связанные с ним возникновение и развитие института рабства, по мнению сторонников теории насилия, создает реальные условия и предпосылки для образования государства.

Пока не было института рабства, пишет по этому поводу Л. Гумплович, пока не хватало этого первого условия для продолжительной жизни, до тех пор развитие государства было невозможно. О государственной жизни, о ее хозяйственных основах племя могло думать тогда лишь, когда оно приобретало необходимые для этого "живые орудия", т.е. когда оно "покоряло себе другое племя, порабощало его и эту порабощенную массу разделяло между отдельными своими членами, когда оно таким образом создало первую государственную организацию".

Сторонники теории насилия полагают, что до тех пор, пока племя состоит лишь из "сходных между собою единоплеменников", т.е. "личностей, родившихся и воспитавшихся в одном и том же социальном обществе", между ними нет вражды, войн, а следовательно, и рабства. Когда же одно племя покоряет другое, то тут же, как неизбежный спутник всех завоеваний, появляются рабы, возникает и развивается институт рабства, а вслед за ним - и государство.

3. Таким образом, согласно теории насилия, войны, насилие, закабаление одних племен другими рассматриваются и в качестве основных причин рабства. Что же касается естественно-исторического процесса зарождения и развития данного института, то он или вообще игнорируется, или же отодвигается на второй план.

Остается открытым также вопрос о причинах и природе закабаления. Что предшествовало чему: захватнические войны, влекущие за собой порабощение одних племен другими, или, наоборот, сложившийся в силу разделения труда и социального расслоения общества институт рабства рождал захватнические войны? Ведь не следует забывать о том, что сам характер захватнических войн, порабощение одних племен и народов другими практически стали возможными лишь тогда, когда процесс развития орудий труда и производства в обществе достиг такого уровня, когда экономически стало возможным и выгодным закабалять побежденные племена и народы, эксплуатировать их, превращая в рабов.

На ранних стадиях общества, при низком уровне развития орудий труда и производства, когда первобытный человек не в состоянии был производить больше, чем это нужно было для поддержания его жизни, экономически невыгодным, а практически немыслимым было закабаление, превращение пленников в рабов. Их или убивали, или принимали в новое племя, "усыновляли". В силу этих же причин не могли вестись тогда и захватнические по своему характеру войны.

Другим далеко идущим социальным последствием, которое ассоциируется, по мнению сторонников теории насилия, с завоеванием и порабощением, является возникновение частной собственности. Насилие порождает рабство, а рабство ведет к появлению частной собственности. С последней же связан, согласно теории насилия, переход племен от кочевого образа жизни и быта к оседлому, земледельческому. Зарождающаяся при этом государственная власть опирается исключительно на физическую силу. Это государство племени. Его основа - физическое преобладание одного племени над другим.

По мере развития общества государство племени перерастает в государство класса. Основой последнего является экономическое господство власть имущих.

Гумплович Л. отмечает, что одновременно с процессом превращения племен в классы и сословия, а также в процессе эволюции государства протекает процесс развития сознания. "Племенное сознание в современном государстве отчасти исчезло, отчасти же, одновременно с превращением племен в сословия и классы, сменилось сословным и классовым сознанием".

Согласно теории насилия, наряду с данными процессами развития общества и государства происходит также процесс дальнейшей эволюции частной собственности. Она рассматривается Л. Гумпловичем и его последователями не иначе как некое орудие или средство в руках государственной власти.

Не отрицая процесса эволюции общества, государства и собственности следует обратить внимание на спорность решения вопроса о соотношении собственности и власти. Исторический опыт не подтверждает тезиса, выдвигаемого сторонниками теории насилия, согласно которому государственная власть порождает частную собственность, а не наоборот. Не подтверждается тезис и о том, что собственность является орудием государственной власти. Все обстоит как раз наоборот. Собственность в конечном счете обусловливают как само появление государственной власти, так и ее характер. Собственность в основном определяет и ее служебную роль.

Можно по-разному относиться к научным исследованиям Маркса и Энгельса. Но не подлежит никакому сомнению многократно подтвержденный самой жизнью их вывод, сделанный на примере Англии, о том, что собственность "правит аристократией". Именно она "дает возможность купцам и фабрикантам намечать депутатов для больших, а частью и для мелких городов; собственность дает им возможность усиливать свое влияние с помощью подкупа". Почему это происходит? Потому что "народ еще не осознал ясно существо собственности, потому что он вообще еще, по крайней мере, в деревне, - духовно мертв и потому мирится с тиранией собственности"*(230).

Частично данные выводы справедливы и для современной России.

Говоря о теории насилия вообще и об учении Л. Гумпловича в частности, следует заметить, что сторонники по-разному характеризуют исторически первые и современные государство и право.

По-разному они относятся и к насильственным формам образования современных государств и правовых систем и к их природе. Если одни из них высказывают одобрение и оправдывают насильственные формы образования современных государств путем осуществления революций или ведения освободительных или, наоборот, захватнических войн (считают, что они всегда приводят к прогрессивному обновлению общества и государства), то другие, наоборот, выступают против каких бы то ни было силовых форм и способов формирования современных государств, считая, что эти формы и способы возникновения государств и правовых систем являются данью прошлому. Соответствующим будет характер государства и общества, возникающий на этой основе.

Известный французский писатель-романтик Ф. Шатобриан (1768-1848) упрекал, например, Наполеона Бонапарта не только в том, что своей бурной завоевательской деятельностью он "насоздавал" целый ряд недолговечных марионеточных государств с деспотическими или полудеспотическими режимами, но и в том, что в результате его "мудрого" правления "обновленное" государство Франция "в своей территории и могуществе уменьшилось", а французское общество в значительной степени "развратилось".

Говорят, полемизировал автор по поводу возникновения "нового" французского государства, что, хотя силы нашего государства стараниями Наполеона ослабли, зато слава его окрепла; что "на всех широтах французов знают и боятся, на них равняются, перед ними заискивают". Но разве обязаны мы были непременно выбирать что-то одно: бессмертие либо могущество? Александр Македонский тоже прославил свою нацию. Но это не помешало ему основать в Азии четыре мощные империи; язык и цивилизация эллинов распространились от Нила до Вавилона и от Вавилона до Инда. После смерти Александра "царство его не только ослабло, но, напротив, укрепилось"*(231).

А что осталось от Наполеона-завоевателя? - вопрошал Шатобриан. И тут же отвечал, что "триумф нашего сюзерена стоил нам каких-нибудь две или три сотни тысяч человеческих жизней в год". Мы заплатили за него тремя миллионами наших солдат. Сограждане наши отдали ему "всего-навсего пятнадцать лет, прожитых в страданиях и неволе". Говорят, что бедствия, "пережитые при республике, послужили спасению Франции, несчастья, пережитые нами при Империи, принесли пользу несравненно большую - благодаря им Бонапарт стал богом, и этого довольно".

Но мне этого "не довольно, - заявлял писатель, - не паду так низко, чтобы забыть ради Бонапарта всех моих соотечественников; не он породил Францию, а Франция - его". Властитель может быть сколько угодно талантлив и могуществен, но "я никогда не соглашусь повиноваться ему, если одним словом он может лишить меня независимости, домашнего очага, друзей"*(232).

Аналогичную позицию занимал Шатобриан - противник насильственных методов социальных преобразований не только по отношению к "обновленному" в результате краха империи французскому государству, но и в отношении современного ему французского общества.

Вот чего истинный философ никогда не простит Бонапарту, рассуждал он, так это того, что он "приучил общество к безвольному подчинению и развратил его нравственность". По его вине люди так исподличались, что невозможно сказать, когда в сердцах вновь проснутся великодушные порывы. "Наше бессилие в отечестве и за его пределами, наш нынешний упадок - следствие наполеоновского ига: у нас отняли все, кроме привычки к ярму. Бонапарт погубил даже наше будущее..."*(233).

Подобные взгляды на силовые методы образования и "обновления" государственных и общественных структур, а также на их характер и природу многократно выражались раньше и выражаются поныне. Имеющиеся при этом нюансы касаются в основном последовательности или, наоборот, непоследовательности позиций авторов в этих вопросах. Одни из них, например, считают, что государство, на каком бы этапе развития общества - догосударственном или государственном, оно ни возникало, всегда зарождается или обновляется не иначе как только силовым способом, в результате борьбы; таковым же силовым по своему характеру и природе (орудием насилия, подавления) оно и остается в дальнейшем.

Другие же авторы, среди которых и Л. Гумплович, придерживаются иного мнения. Они считают, что если ранние государства, возникающие в результате войн и насилия, до конца остаются инструментами насилия, господства одних над другими, закабаления и угнетения, то более поздние и современные, в частности капиталистические, государства не являются таковыми.

Общественное развитие, согласно, например, взглядам Гумпловича, идет по направлению все более возрастающего равноправия низших слоев с высшими, подвластных с властвующими. Все больше смягчаются формы и методы властвования. Постепенно образуется современное культурное государство. Складываются такие его черты и особенности, как режим парламентаризма и законности, равноправие граждан, доступ их к управлению делами общества и государства и др. Исходными причинами и условиями становления такого либерального государства считается, однако, насилие.

4. Аналогичных взглядов на трансформацию силовых элементов в государстве придерживаются и другие авторы. Один из них, дореволюционный российский ученый-юрист И.В. Михайловский, не будучи сторонником теории насилия, тем не менее считал, что даже если бы государство и возникло с помощью насилия, то в дальнейшем своем развитии оно все равно бы трансформировалось в несиловую организацию.

При рассмотрении теории насилия, по мнению И.В. Михайловского, не следует смешивать два различных вопроса: 1) вопрос о генезисе, происхождении известного факта и 2) вопрос о его сущности. "Из того, что многие государства исторически возникли путем насилия, вовсе не следует, что идея государства есть насилие". Из того, что многие современные юридические отношения "имеют своими отдаленными предками насильственные отношения", вовсе не следует, что нынешние законные обладатели соответствующих прав лишь фактически пользуются этими правами*(234).

Вообще порядок "чисто фактический", доказывал автор, имеет тенденцию превратиться в "порядок нормальный". Дело в том, что люди сживаются с известными фактами, привыкают к ним. Вокруг этих фактов и на основании их постепенно образуются постоянные, прочные отношения. С течением времени то, что было первоначально актом насилия, незаметно превращается в право. Это означает, что постепенно под влиянием ряда условий "фактическое", порожденное силовыми факторами, превращается "в нормальное", отражается в психике людей уже как явление, изменившее свою первоначальную природу, как явление правомерное*(235).

Таким образом, допуская (и в принципе положительно воспринимая) возможность первоначального образования государства и права путем силовых способов или форм, И.В. Михайловский весьма критически воспринимает теорию насилия в последующем. В качестве основного довода при этом выступает все тот же тезис о постепенной трансформации государства и права как силовых явлений в несиловые, все та же идея о "мирной" эволюции и перерождения государства и права.

Изучение государства и права в связи с историей культуры, пишет, в частности, автор, дает весьма важные факты для критики теории силы. Эти факты свидетельствуют о постепенно нарастающем очищении и облагорожении отношений между правом и силой, "о постепенном превращении силы в служанку права". Конечно, далеко не везде и не всегда это превращение удается подметить, "но общая тенденция несомненна"*(236).

Наряду с названным аргументом о трансформации, тенденции превращения силы в несилу, И.В. Михайловским против теории насилия использовался и другой, "филологический" аргумент. Есть еще один источник, рассуждал автор, из которого мы можем почерпнуть материал для критики теории силы и построения теории, приближающейся к истине. Это язык. Философия, сравнительное языкознание учат нас, что первоначальное, основное значение слова выражает собой обыкновенно сущность соответствующего понятия.

И вот, первоначальное значение слова "право" на всех языках звучит как "прямо" и "правда". Таким образом, это слово выражает понятие о чем-то неуклонном, согласном с истиной, о чем-то справедливом. Из этого следует, делал окончательный вывод автор, что вековая мудрость человечества, скрытая в языке, учит нас тому, что право как таковое вообще и отдельные юридические нормы в частности являются не чем иным как составными частями "одного общего этического порядка, где царствует не сила, а высшие идеальные начала"*(237).

В основе современного государства и права лежат, таким образом, не голая физическая или иная сила, а человеческий разум, справедливость, "общий этический порядок", человеческий идеал. Не сила есть сущность права, особо и довольно аргументированно заявлял Михайловский, а "нечто принципиально другое". Не сила есть главное основание действия права, а признание его населением, обусловленное по меньшей мере непротиворечием юридических норм субъективному правосознанию большинства населения.

Что же касается силовых элементов, свойственных любому современному праву, то они составляют лишь внешнюю сторону юридических норм, ассоциирующихся с их государственной обеспеченностью и гарантированностью, но отнюдь не с их содержанием и внутренними мотивами их соблюдения*(238).

Данная позиция автора об органическом сочетании в государстве и праве силовых и несиловых элементов, а следовательно, о разумном сочетании и применении в деятельности государства и реализации права методов принуждения и убеждения, несомненно, заслуживает особого внимания. В последующих исследованиях отечественных и некоторых зарубежных авторов она была не только поддержана, но и получила свое дальнейшее развитие и обоснование. Критически воспринимая теорию насилия и ее отдельные положения, сторонники данного подхода дают, на наш взгляд, более взвешенное и аргументированное решение рассматриваемой проблемы.

Теория насильственного формирования государства и права в том виде, как она сформулирована и как она представлялась в научных, учебных и иных печатных изданиях в конце XIX - начале XX в., систематически подвергалась довольно напористой и небезосновательной критике не только с точки зрения ее сущности и содержания, но и под углом зрения ее социальной роли и назначения.

Особенно в этом плане следует выделить весьма критическую позицию Г. Еллинека. Отмечая, что "теория силы с первого взгляда в значительной мере подтверждается историческими фактами", а именно тем, что исторически процесс образования государств только в исключительных случаях не сопровождался победою превосходящей силы и "война была творцом большинства государств", и той равно неоспоримой истиной, что "каждое государство по существу своему представляет организацию силы и властвования", ученый, однако, особо подчеркивает, что теория насилия имеет своей целью не объяснение причин и условий возникновения государства и права в прошлом, а их обоснование в настоящем. А это, по мнению автора, не только неблагоприятная, но и невыполнимая задача. Теория силы убедительна только для тех, кто "фаталистически относится к существующему, как к чему-то неустранимому", и неубедительна для тех, кто решается выяснить на опыте, "не может ли существующее сложиться и как-нибудь иначе"*(239).

Говоря о фактической роли и назначении теории насилия, Г. Еллинек считал, что практические последствия ее сводятся даже не столько к обоснованию, сколько к "разрушению государства". Если государство, размышлял он, есть не что иное, как грубая, неразумная сила, то почему бы угнетенному этой силой слою или классу не сделать попытки сбросить ее с себя, низвергнуть тех, кем осуществляется эта сила. Или даже разрушить всю нашу "столь прославленную цивилизацию", тем более что такие деяния, как все, что происходит, не стоят вне обусловленной естественными законами необходимости.

И далее. Поскольку между господствующими и подвластными, согласно теории насилия, нет никакой этической связи, то при такой конструкции государства отпадают все этические мотивы, которые могли бы воспрепятствовать возникновению и осуществлению учений, разрушающих государство.

Теория силы, делал вывод автор, является неконструктивной теорией. Она не только не обосновывает, а тем более "не основывает государство, а разрушает его, пролагая путь непрерывной революции".

Наряду с отмеченными направлениями теория насилия подвергалась и подвергается критике и с других сторон. Это свидетельствует прежде всего о несовершенстве ее как концепции, о неудовлетворенности ею. Вместе с тем это говорит об известной жизнеспособности данной теории, о ее живучести, о том, что теория насилия является не только данью прошлому, но и составной частью академического потенциала настоящего.

Одна из причин академической живучести теории насилия в настоящее время заключается в наличии у нее определенной эмпирической базы, существующей как в рамках границ отдельных национальных государств, так и в международном масштабе.