Философия русской патриотической поэзии

 

Русская литература считается, видимо, самой философичной литературой в мире. Если рассматривать русскую литературу как целое, то можно путем глубокого исследования прояснить единое философское мировоззрение, лежащее в основе и в подтексте всей русской литературы, а не только отдельных русских писателей. В действительности, несмотря на многообразие русской литературы, можно выявить то сокровенное, скрытое миропонимание, которое присуще всей русской литературе и в которое отдельные писатели вносят свой особый вклад.

Задача этой статьи – выявить философию, лежащую в подтексте русской патриотической лирики (XIX и XX вв.), ввиду ее уникального значения. Речь идет не о всей русской патриотической поэзии, а об одном, пожалуй, самом глубинно‑сокровенном ее направлении, связанном с мистическим и метафизическим образом самой России, тем более что только в русской философии и литературе сама Родина является объектом метафизического и философского познания. Но прежде чем перейти к этому исследованию, необходимо сказать несколько слов о русской поэзии, философское значение которой необычайно высоко, что, впрочем, является одним из признаков высшей поэзии вообще. Действительно, значимость того или иного поэта зависит не только от чисто поэтического совершенства его произведения, но и от способности его поэзии глубинным образом влиять на сознание поколений и даже, до известной степени, менять самосознание нации. Иными словами, значение Поэта определяется тем миром, тем поэтическим космосом, который он создал многозначностью и глубиной философского подтекста его поэзии. Понятно, что, именно исходя из этого критерия, совершенно определенно можно сказать, что Блок и Есенин (в русской поэзии XX века) занимают высшее место; в XIX веке это место, естественно, принадлежит Пушкину и Лермонтову.

Относительно Блока это вполне очевидно, ибо блоковский уникальный философско‑поэтический космос включает в себя, например, как уровень высшего платонизма и средневековой мистики, так и уровень познания всего современного мира, включая пророческие приговоры этому миру. Наконец, что бесконечно важно, в блоковской поэзии мы находим такой уровень любви к Родине, который окончательно делает Блока великим русским национальным поэтом.

Самобытность же поэтического гения Есенина была связана с необычайным интуитивным проникновением в саму суть России, благодаря которому впервые в русской культуре раскрыта была метафизика древней деревенской России, метафизика ее быта и природы. По существу, Есенину удалось воспроизвести некие глубинные архетипы русской души, проникнуть в ее априорный, изначальный уровень, воссоздать метафизические качества русской души, открыть ее вечные стороны. Именно поэтому он стал не просто деревенским поэтом, как его иногда до сих пор называют, а поэтом всерусским, национально‑космическим. Отсюда и необыкновенное воздействие есенинской символики и звуковых интонаций, ибо они соприкасаются с изначальными уровнями русской души, уходят в глубь тысячелетий. Недаром в Индии (насколько я знаю) так ценится поэзия Есенина.

На этих примерах становится очевидным также отличие гениальности от талантливости, так как именно уникальная глубина, философско‑метафизическая значимость и непревзойденность мира, созданного поэтом или писателем, являются характерной чертой дара гениальности.

После Блока и Есенина, думаю, в русской поэзии XX века по значению и силе идут Цветаева, потом ранний Маяковский и, как особый случай, возможно, Хлебников. Затем идут десять‑двенадцать выдающихся, известных, примерно равноценных поэтов времен расцвета русской поэзии первой половины XX века...

Именно в русской поэзии XX века был, до известной степени, углублен тот великий поиск вечной России, который начался в XIX веке. Этот поиск, о котором идет речь в этой статье, не связан с идеями, например, государственного или религиозного величия России (что было характерно для державной поэзии XVIII века) или, скажем, социального осмысления ее жизни.

Он, напротив, основан на интуитивном, таинственном проникновении в первоначальную суть России и русской души, или, по крайней мере, на постижении одной из глобальных ее сторон. Это интуитивно философское постижение начинается с поэтического виденья того фундаментального факта (такие факты обычно и могут постигаться только интуитивно‑мистическим путем), что само бытие России и сама Россия как страна связаны с почти невыразимой запредельной Тайной – космически‑религиозного и метафизического значения.

Это виденье проходит красной нитью через всю русскую лирическую поэзию, но особенно драматически оно выражено в стихотворении Лермонтова «Отчизна» и в поэзии Тютчева, Блока, Есенина и Волошина. Все это требует, конечно, специального исследования, но необходимо отметить, по крайней мере, неотделимость этой тайны от самого существования России. И наконец, главное: такого рода постижение России (путем поэзии, интуиции и мистического озарения), которое проходит через всю ее духовную историю, означает самоочевидность того, что в основе бытия России, в том числе и исторического, лежит такого рода запредельная Тайна. Тем более что ее наличие «видят» не только поэты‑пророки и философы‑мистики, но и для многих русских людей ее существование является внутренней реальностью. Поэтому «понимание» России как Тайны может быть перенесено со всеми последствиями не только на уровень философии, но и на исторический уровень.

Разумеется, присутствие этой Тайны не может быть доказано рационально или «научно», но только потому, что подобные явления духовного порядка в принципе не могут быть «доказаны» таким путем, так как он до смешного узок и неприспособлен для понимания явлений, которые относятся к разряду духовных и сверхрациональных. Доказательством здесь является, главным образом, само появление подобных идей в сознании людей, ибо они не могут появиться просто так, без всякой трансцендентной причины, вызвавшей их появление в сознании народа.

Другим фундаментальным фактом, проходящим через всю русскую патриотическую лирику (и, конечно, не только через нее), является любовь к России, причем часто именно такая любовь «необъяснима». Истоки этой «необъяснимости» лежат в том, что такая любовь далеко выходит за пределы естественной любви к Родине, за пределы естественного патриотизма. Она коренится, видимо, во всей загадочности России и ее притягательности и направлена на Россию как на Тайну (см.: Лермонтов – «но я люблю, за что, не знаю сам», Блок – «и в тайне почивает Русь», Есенин – «но люблю тебя, родина кроткая, а за что – разгадать не могу» и т. д.). Невозможно «разгадать» именно потому, что до бесконечности эта любовь связана с Тайной России. И эта Тайна притягивает к себе, ибо за ее покрывалом скрывается нечто непостижимое, но родное, что соответствует глубинным и еще, может быть, не раскрытым уровням русской души. Поэтому вполне можно утверждать, что русский патриотизм носит до известной степени сверхъестественный характер.

Дальнейшим выводом, несомненно, будет то, что такая любовь и вообще любовь к России, в принципе, является для россиян, русских, для всех, кто действительно духовно связан с Россией, фундаментальной реальностью не только в сфере поэтической и интеллектуальной, но, очевидно, и в сфере исторической и политической, ибо все сферы жизни связаны между собой, и связующее звено – сам человек. Вне всякого сомненья, без любви к России погибнет и сам русский человек, и сама Россия, ибо такая любовь дает глубокую, почти непостижимую возможность для России выстоять при любых, самых тяжелых исторических обстоятельствах, а без этого Россия может не устоять даже в обычной ситуации.

Не входя в рассмотрение всей сложнейшей проблемы мистического отношения к России в русской поэзии, обратим хотя бы внимание еще на некоторые важнейшие моменты.

Уже зачитанные, всеми повторяемые строки Тютчева («умом Россию не понять») нуждаются, тем не менее, в более подробном философском анализе, в силу огромного значения этой мысли, этого стихотворения, буквально вошедшего в кровь и плоть русских людей и тех, кто духовно близок России. Оно стало частью великого русского национального самосознания. Действительно, что значит «умом не понять»? Во‑первых, поскольку Россия воспринимается как Тайна, то тогда как будто ясен смысл этого философско‑поэтического определения, но только на поверхности, ибо далеко не все Тайны непостижимы умом, есть Тайны, которые после некоторых усилий рано или поздно раскрываются для ума. Тайна, в принципе не понятная для ума, может быть только Тайна сверхчеловеческая, имеющая отношение к высшему миру. Но именно такова Тайна России. Наконец, продолжая наш анализ, можно заметить, что выражение «умом не понять» предполагает, что можно понять каким‑то иным способом, более высоким, чем путь человеческого ума, и такой способ существует. Это путь сверхрациональной интуиции, медитации, выхода на высший уровень сознания. Он тоже открыт (потенциально, конечно) для человека, и только таким способом можно хотя бы приблизиться к пониманию Тайны России. Следовательно, перед нами – грандиозное поле работы для будущих русских философов, поэтов, писателей, метафизиков... В этом залог будущего величия русского эзотеризма. Тем более что тоска по познанию России явно присутствует в русской культуре. Особенно сильно это выражено в гениальном стихотворении Волошина «Россия 1915 г.», оно кончается так:

 

Сильна ты нездешней мерой,

Нездешней страстью чиста,

Неутолимой верой

Твои запеклись уста.

 

Дай слов за тебя молиться,

Понять твое бытие,

Твоей тоске причаститься,

Сгореть во имя твое.

 

Кроме страсти к познанию России, важно подчеркнуть два других важнейших момента в этом стихотворении («неутоленная вера» и «тоска»), которые являются фундаментальными для русской культуры и выражены в ней в самых различных формах. Идея «неутоленной веры» имеет особое мистическое значение, ибо она указывает, по крайней мере, на то, что никакая религиозная завершенность, никакая вера, философия, миропонимание не могут до конца удовлетворить Россию, в русской душе всегда остается некая тайная тревога, некая «неустроенность», и, следовательно, всегда остается незаполненный метафизический простор. Но поскольку хорошо известна антиномичность русской души, то понятно, что эта тайная тревога как бы уравновешивается стремлением русской души к внутреннему покою и созерцанию, что хорошо выражено, например, в русской религиозной живописи... Однако «неутоленность» в русской культуре имеет гораздо более грозный и далеко идущий смысл, чем «покой», ибо благодаря своей метафизической «незавершенности», «неутоленности», сохранению тайного пространства для будущего Россия всегда имеет возможность вобрать в себя все немыслимые духовные горизонты будущих веков и, следовательно, сохраняет возможность великого исторического бытия в будущем.

В связи с этим понятно также значение в русской жизни и культуре знаменитой русской «тоски», ибо «русская тоска» (в особенности так называемая беспричинная) по существу является выражением мистической неутоленности, с той только серьезной поправкой, что «тоска» более широкое понятие, чем «неутоленная вера». «Тоска» может, например, означать неутоленность онтологическую и даже больше того – неутоленность загадочно метафизическую, тем более принцип такого рода Тоски всегда ведет в Великое Неизвестное. Поэтому Волошин в этом стихотворении просит дать ему только познание русского бытия (ибо бытие можно познать), но такую тоску познать нельзя, к ней можно только быть причастным, и она невероятно втягивает в себя, как втягивают в себя бесконечные русские просторы.

Это обстоятельство бросает дополнительный свет на характер любви русских к России, точнее, на одну из сторон этой любви, а именно: незавершенность России, сохранение ею непознанного пространства и высшей тайной цели вдали придает этой любви подлинно мистический, вечный характер и, следовательно, защищенный от превратностей времени (несмотря на то, что в какие‑то катастрофические периоды истории могут быть «провалы» в этом отношении). Даже необъятность русского физического пространства переосмысливается в русской поэзии в мистическом плане, в смысле необозримости русской духовности и скрытости, отдаленности великих целей русского бытия. Например, у Блока:

 

За снегами, лесами, степями

Твоего мне не видно лица.

Только ль страшный простор пред очами,

Непонятная ширь без конца?

 

Русский простор действительно страшен, потому что он не только указывает на космическую широту, «отдаленность», но до известной степени является своего рода покрывалом Изиды, скрывающим русскую Тайну и цель.

В то же время на геополитическом уровне русское физическое пространство не раз спасало страну и нацию от уничтожения, и именно поэтому историческая Россия должна была расширяться, чтобы спасти себя, ибо иного выхода у нее не было. В этом смысле русское пространство «страшно», но уже для врагов России. Все это лишний раз показывает коренную связь духовного и исторического в русской жизни.

«Страшно» быть русским человеком, ибо трудно человеку вместить то, что вмещает Россия, но вместе с тем это и великое счастье.

Разумеется, мы коснулись здесь далеко не всех аспектов метафизики русской поэзии в ее отношении к России. Высшей русской поэзии и литературе удалось выразить многие глубинные основы русского бытия и русской души. Изучение философии и метафизики, лежащей в подтексте этой поэзии и литературы, – дело будущего, но оно необходимо всем, кто хочет познать свою Россию и стать причастным ее тайне. Вместе с тем именно интенсивное мистическое сознание России во всей ее глубине является одним из главных признаков литературного и философского гения в России, и с этим познанием неотрывно связаны имена наиболее великих русских писателей и поэтов – от Пушкина, Толстого и Достоевского до Блока, Есенина и Платонова.

 

Заключительное слово