Клиническая диагностика в психиатрии –

КЛИНИЧЕСКАЯ ДИАГНОСТИКА В ПСИХИАТРИИ –

ЭМПИРИЧЕСКИЙ И ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ УРОВНИ ПОЗНАНИЯ [1]

(на примере анализа одного письменного текста)

Часть 1.

Е.Н. Давтян¹, С.Э. Давтян², Е.В. Урысон³

1. ФГБОУ ВПО Российский государственный педагогический университет им. А.И.Герцена, кафедра клинической психологии и психологической помощи, 191186, Санкт-Петербург, наб. реки Мойки, д.48.;

СПб ГБУЗ ПНД №5, 195176, Санкт-Петербург, ш. Революции, д.17;

2. ФГБОУ ВПО Санкт-Петербургский государственный университет, кафедра психиатрии и наркологии, 199106, Санкт-Петербург, В.О., 21-я линия, д. 8а;

3. ФГБУН Институт русского языка  им. В.В. Виноградова Российской Академии Наук, 119019, Москва, ул. Волхонка, д.18/2.

Резюме. В статье на примере анализа одного текста, написанного больной, показано соотношение эмпирического и теоретического уровней познания в психиатрии. Текст больной анализируется  трижды. Первый анализ, произведенный лингвистом, демонстрирует, как много может дать клиницисту внимательное отношение к слову больного. Второй анализ – стандартная процедура психиатрической феноменологической диагностики. Показано, что формулировка клинического диагноза с эпистемологических позиций эквивалентна установлению научного факта (окончание эмпирического исследования): теоретическое моделирование патологических процессов на сегодняшний день в психиатрии отсутствует; все заканчивается на этапе узнавания симптомов, без всякой попытки их понять. Третий анализ демонстрирует, какие преимущества в понимании патологических механизмов дает объяснительная модель (интерпретация текста с позиций биперсональной модели личности).

Ключевые слова: уровни познания, анализ текста, психопатология, биперсональная модель личности.

 

ТЕКСТ БОЛЬНОЙ

Что такое моя боль? Это кислота. Она выжигает ходы в моих висках. Кости кажутся столь тонкими, будто она сейчас прожжет их насквозь и потечет по лицу, как слезы. Она прожигает и лобную кость, особенно сильно брови и область между ними. А в глаза как будто воткнулось что-то острое, с внутренней стороны, и каждое движение глаз вызывает вспышки боли. Я знаю, что боль уже не остановить. Когда она доходит до такой степени, обратно уже не повернуть. Теперь она будет становиться все сильнее и сильнее. Мне уже становится больно слышать и видеть. Придется выключить свет и остаться наедине с болью. Уже чувствую тошноту и стали дрожать руки. Добро пожаловать в Ад.

Позвонила маме, она обещала купить Релпакс. Он помогает, но через раз.

Кислота просочилась в глаза. Болят уже все кости верхней половины лица. Все как по расписанию… Я знаю, что будет дальше, и я должна бы бояться, но я ничего не чувствую. Наблюдаю за болью со стороны, отмечаю изменения, выношу приговор. Сегодня я вижу откуда-то с линии волос, как будто выдернута из себя. Руки ледяные, и это хорошо – можно прикладывать к глазам для облегчения боли.

Я не чувствую эту боль своей. Но она заставит меня это почувствовать. Когда она дойдет до апогея, я буду вертеться в постели, сжимая голову руками, и мысленно молить воздух о смерти, уверяя, что не могу это вынести. Но в итоге я всегда выносила.

У меня бывали минуты слабости, когда я глотала таблетки горстями, лишь бы не допустить приступа, как я это называю. Я дрожащими руками опрокидывала свою аптечку, надо сказать немалую, и лихорадочно искала обезболивающие. Довольно жалкое зрелище.

Может, и сегодня эта боль сведет меня с ума и я съем весь Кетанов, Бурану и прочие бесполезные таблетки, но пока что я спокойно принимаю мысль, что обречена. Меня просили написать о боли, а когда, как не сейчас, лучшее для этого время?

Мне часто кажется, что приступы – это наказания. Вчера я сдала экзамен на три. Хороший повод себя наказать. Я всегда могу найти повод для этого, ибо никогда не соответствую своим требованиям. Собственно, им соответствовать невозможно, но можно пытаться и получше.

Из-за приступа пропадает день подготовки к следующему экзамену. Неприемлемо.

Все, смотреть стало невыносимо больно. Кислота наполнила глазницы. Хочется выть от боли. Попеременно то грызу свою руку, то сжимаю голову.

Я не знаю, что писать. Я более менее описала свою боль, а описывать, как я ее терплю, на мой взгляд, дурацкое занятие.

Надавила да намяла свои глаза, и, как ни странно, на минуту все стало таким ярким и реальным. А потом прямо на моих глазах плавно погрузилось в серый туман и стало неопределенным и темным. Но сейчас темный мне нравится больше, не так сильно режет глаза.

Мне случалось во время приступа сдавать ЕГЭ, приезжать на важные пары, сдавать зачеты. У меня был приступ на свадьбе сестры. На летней практике. Во время обследований. Я могу заставить себя сидеть смирно и не трогать голову, в общем-то могу функционировать во время приступа, пусть это и не легко. Я могу сделать вид, что со мной все в порядке, и более менее успешно играть эту роль. Я не знаю, как это у меня выходит. Я как будто мысленно рисую черту между собой и телом, отстраняюсь, как бы вымещаюсь за его пределы. Только приходится таскать с собой это болящее тело. Я ощущаю эту боль, но не принимаю ее во внимание в прямом смысле слова. А потом дело сделано, я приезжаю домой, и тут эта грань ломается, боль обрушивается на меня вдвойне, я могу выпасть из жизни на пару суток.

Начинается: снова все мысли на одну тему. Меня уже всю колотит. Мне очень сильно хочется умереть. И пока этот приступ не кончится, это будет моей единственной мыслью.

Болят виски и лоб. Сильно, но терпимо. Ощущаю кости, их давит, но жжет не сильно. Только правый глаз болит… напрягающе. Что-то острое колет и давит на него изнутри. У меня нет срочных дел, и поэтому я не делаю ничего. Меня вполне устраивает просто сидеть, закрыв правый глаз рукой, и не двигаться.

Сегодня я почему-то проснулась среди ночи. Вернее рано-рано утром. Я лежала себе, как у меня появилось навязчивое ощущение, что на моей постели кто-то сидит. Я сказала себе, что это чушь и нечего проверять. Но ощущение не пропадало. В итоге я все же повернулась и посмотрела. Успокоившись, я снова закрыла глаза. Через какое-то время мне стало казаться, что кто-то шкрябает мое окно. «Ты живешь на девятом этаже!» - напомнила я себе. Но это не помогло. И я все же посмотрела. Раздражают такие вещи. Знаю одно, а ощущаю другое. Никаких внутренних связей. Всегда два мнения. Что никого нет, не исключает того, что кто-то есть. И наоборот.

Мое зрение сегодня странное. Я вижу из места на линии волос и при этом «глаза» выдвинуты вперед головы. Очень неудобно. Расстояние до предметов неопределенно плавает, и я хожу по эфемерному полу. Не знаю, по этой причине болят глаза или по какой-то другой.

Я нахожусь как будто в капсуле, и нереальность окружения не трогает меня. Потому что я сама еще более нереальна. Я не соприкасаюсь с вещами. Как будто я и кресло находимся на разных уровнях реальности.

Гастрит ответил на салат резями в животе. Зачем я вообще поела, с чувством голода я не знакома, мне все равно есть или не есть. По телу ходят волны и мурашки, похожие на мурашки, когда замерзшие на морозе руки оттаивают. Только мне кажется, что все наоборот – тело становится отчужденным, не моим.

Уже несколько дней я ничего не делаю. Посижу на кухне, глядя перед собой, потом так же в комнате родителей и так же в своей комнате. И далее в том же духе. Я ничего не чувствую, ничего не желаю и ни о чем не думаю. Последнее, пожалуй, самое важное. Пустота в голове. Никаких бессознательных мыслей. Я мыслю осознанно. А когда нет того, о чем я должна подумать, я не думаю. Впрочем, иногда я все же ною мысленно, не сказать, что специально. И тогда подключается другой голос, её, и она резко меня осаживает. И правильно делает. Ее голос чистый и звонкий, а мой глухой и шумный. Шум ни о чем.

Верхняя часть головы, от линии глаз, точечно болит. Точки все время перемещаются, нажимают и обжигают. Когда они бьют по глазам, особенно больно. Но пока это меня не волнует. Голова плохо себя ведет уже с неделю. То сильно болит глаз, то давит изнутри на виски, то – на лоб, но болит все лицо, то – только часть, верхняя, или вокруг одного из висков. В общем, боль постоянно перемещается, не желая пройти. Неприятно, но привычно. Только очень трудно вставать утром.

 

ЧАСТЬ I. Семантический анализ текста больной [2]

Информация, которой располагал эксперт перед началом анализа: автор текста лечится у психиатра; в тексте описан симптом, называемый сенестопатией (сенесталгией).

Обозначение боли.

Боль описывается нестандартной метафорой: Боль – это кислота. Физическое ощущение уподобляется субстанции, что нестандартно само по себе. В обычном языке слабо метафорически описываются возникновение и прекращение этого ощущения; ср. Боль приходит <утихает, уходит, возвращается> (при неметафорическом Боль начинается <прекращается, возобновляется>). Кроме того, в языке с помощью стандартной метафоры описывается воздействие боли на субъекта; ср. Боль накатывает <накрывает, пронзает, жжет>. Существенно, что даже в случае Боль пронзает само ощущение не уподобляется острому предмету, так же как в случае Боль жжет оно не уподобляется никакой субстанции (например, огню). 

В анализируемом тексте А описывает свое ощущение боли, привлекая, вообще говоря, стандартную идею жжения, однако использует не стандартную метафору «Боль жжет», а гораздо более яркую: Боль прожигает (ходы в моих висках), Боль прожигает лобную кость. При этом не только воздействие боли на часть тела уподобляется воздействию субстанции, но и сама боль уподобляется этой субстанции. Неожиданным оказывается выбор субстанции: слово жечь прежде всего ассоциируется с идеей огня (таково его первое значение) и в гораздо меньшей степени – с идеей химического вещества, кислоты, однако вместо ожидаемой метафоры Боль – это огонь, А говорит: Боль – это кислота. Важно, что эта метафора – развернутая: Кислота просочилась в глаза; Кислота наполнила глазницы; [Боль…] потечет по лицу, как слезы. Эта метафора обращает на себя внимание как яркостью, так и нестандартностью.

Другая стандартная языковая метафора для описания болевого ощущения – это уподобление боли ощущению от укола или подобного воздействия, ср. колющая боль, Боль пронзает тело.   В данном тексте эта метафора тоже используется, но не в стандартном, возможно стертом выражении, а достаточно необычно: А в глаза как будто воткнулось что-то острое.

Возникает вопрос: что отражено в этом нестандартном описании ощущения боли? Нестандартность языка (мышления) или нестандартность самого ощущения? 

Поведение во время боли.

Человек, испытывающий боль, вынужден ее переносить, поэтому с понятием боли неразрывно связано понятие терпения, терпеливости, ср. терпеть боль, терпеливо переносить боль. Действительно, когда взрослый человек испытывает физическую боль (или подвергается воздействию других неприятных факторов), он в норме старается терпеть, т.е. сохранять контроль над своим поведением. Для такого самоконтроля требуется постоянное усилие воли.

В анализируемом тексте А описывает, как она держится во время приступов боли. Налицо полное сохранение самоконтроля: Мне случалось во время приступа сдавать ЕГЭ, приезжать на важные пары, сдавать зачеты. У меня был приступ на свадьбе сестры. На летней практике. Во время обследований. Я могу заставить себя сидеть смирно и не трогать голову, в общем-то могу функционировать во время приступа, пусть это и не легко. Я могу сделать вид, что со мной все в порядке, и более менее успешно играть эту роль. Однако самоконтроль А не похож на терпение, на обычное перенесение боли: в анализируемом тексте нет указаний на усилия воли, на трудность сохранения самообладания, на трудность вести себя как обычно. Напротив, А пишет: Я не знаю, как это у меня выходит.  

Описание того, как это все-таки происходит, очень нестандартно – оно выходит за пределы обычных представлений. Я не знаю, как это у меня выходит. Я как будто мысленно рисую черту между собой и телом, отстраняюсь, как бы вымещаюсь за его пределы. Я ощущаю эту боль, но не принимаю ее во внимание в прямом смысле слова. Только приходится таскать с собой это болящее тело. Иными словами, А отделяет себя как субъекта, чувствующего боль, от своего тела как источника боли. Это некий «мысленный прием», недоступный обычному человеку. При этом А понимает, что реального отделения сознания от тела не происходит, ср. слова как будто и     как бы в приведенном фрагменте: как будто мысленно рисую черту между собой и телом, отстраняюсь, как бы вымещаюсь за его пределы. Аналогичное высказывание в другом месте: Сегодня я <…> как будто выдернута из себя. В результате А, хотя и ощущает боль как таковую, но отстраняется от ее воздействия. Такое «раздваивание», отделение себя от тела не поддается человеческому осмыслению.

Следующий фрагмент тоже свидетельствуют о таком раздваивании. Наблюдаю за болью со стороны, отмечаю изменения; тело становится отчужденным, не моим. Здесь уже нет никаких показателей ошибочного мнения типа как будто. (Об отчуждении себя, своего сознания от тела см. также ниже, р. 2.2.) 

Правда, это «раздваивание» не всегда сопровождает А: оно кончается, когда не надо «играть роль»: я приезжаю домой, и тут эта грань ломается, боль обрушивается на меня вдвойне.    

Нужно сказать, что в одном месте А упоминает о терпении: описывать, как я ее [боль] терплю, на мой взгляд, дурацкое занятие. Здесь речь идет, по-видимому, о перенесении боли дома, в обычной обстановке. В этом месте А ничего больше об этом не пишет. Но в другом месте: Хочется выть от боли. Попеременно то грызу свою руку, то сжимаю голову. Это, как кажется, вполне обычная реакция на невыносимую боль.

Есть способы облегчить собственную физическую боль, которые человек знает (или находит) инстинктивно. Так, человеку свойственно держаться за то место, которое болит, пытаться согреть его или наоборот охладить, как-то облегчить свое состояние физическим прикосновением к больному месту. В анализируемом тексте А пишет о таких способах трижды. Первый раз: Руки ледяные, и это хорошо – можно прикладывать к глазам для облегчения боли. Второй раз: Надавила да намяла свои глаза, и, как ни странно, на минуту все стало таким ярким и реальным. Третий раз: Только правый глаз болит… напрягающе. <…> Меня вполне устраивает просто сидеть, закрыв правый глаз рукой, и не двигаться.  

Но в фокусе внимания А – не облегчение боли, а нечто другое, что относится скорее к ее общему состоянию (Руки ледяные; Меня вполне устраивает просто сидеть, закрыв правый глаз рукой, и не двигаться) или к особенностям зрительного восприятия.

В последнем случае А случайно обнаруживает, что зрение улучшается, когда она давит на глаза (как ни странно, на минуту все стало таким ярким и реальным). И хотя это помогает зрению, пусть ненадолго, А не стремится воспользоваться этим способом – от него увеличивается боль: на минуту все стало таким ярким и реальным. А потом прямо на моих глазах плавно погрузилось в серый туман и стало неопределенным и темным. Но сейчас темный мне нравится больше, не так сильно режет глаза. Стремление избежать боли кажется вполне закономерным. Но здесь обращают на себя внимание слова: темный мне нравится больше. В нравиться больше (в отличие от, например, становится легче) ясно видна идея предпочтения, идея выбора. Как мы убедимся, эта идея является основополагающей для внутреннего мира субъекта, см. р. 4.

 

О внутренней жизни А.

3.1. Боль как наказание – кто и кого наказывает.

В человеческой культуре, причем в самых разных ее вариантах, т.е. в различных культурах, закреплено представление о том, что за плохие поступки человек (или его душа) рано или поздно понесет наказание и одним из таких наказаний является болезнь, причем наказание человек получает от высшей силы (или сил). Идея суда и наказания за что-то определенное явно выражена в анализируемом тексте: Наблюдаю за болью со стороны, отмечаю изменения, выношу приговор.

А ясно пишет, что выносит приговор сама. Пока, правда, непонятно кому и за что. Это становится ясно из дальнейшего:

Мне часто кажется, что приступы – это наказания. Вчера я сдала экзамен на три. Хороший повод себя наказать. Я всегда могу найти повод для этого, ибо никогда не соответствую своим требованиям.

Итак, боль – это наказание за тройку. И наказывает А не высшая сила, а она сама: Хороший повод себя наказать.

Парадокс и неприемлемость этого рассуждения для обычного человека состоит в том, что А мыслит себя не только  «жертвой наказания», но одновременно и «карающей силой». Она «раздваивается»: в качестве (или в роли) жертвы она отделена от судьи, в роли судьи отделена от жертвы, но и жертвой, и судьей является она сама. Это представляется абсолютно ненормальным.

В художественных или подобных текстах можно найти примеры, когда субъект противопоставляет себя своей душе - как средоточию своей внутренней жизни - или сердцу как вместилищу чувств и желаний. Ср. Душа моя, душа моя, покайся! (Великий покаянный канон Андрея Критского); О, сердце мое! Я печальную радость познал / Отверженным быть, но как прежде любовью пылать (Г. Аполлинер, пер. М. Кудинова). Но в этих случаях в роли «я» выступает разумное, волевое и нравственное начало в человеке – именно оно противопоставляется душе и сердцу. Это представление о борьбе разных начал в человеке, в частности, о борьбе разума, воплощающего этическое начало, с сердцем, т.е. с чувствами и страстями, вполне привычно – оно закреплено в большом количестве стандартных сочетаний, ср. бороться со страстями, обуздать <победить> чувство и т.п. Ср. также: Учитесь властвовать собой (А.С. Пушкин). В анализируемом тексте речь, безусловно, идет не о противопоставлении таких начал.   

Однако в анализируемом тексте в роли судьи не всегда выступает сама А – иногда ее судит нечто ей внеположное, т.е. раздвоения личности А на судью и жертву не происходит: Я буду <…> мысленно молить воздух о смерти, уверяя, что не могу это вынести. По-видимому, А сама не вполне понимает, к какой силе она обращается: она молит воздух. Но эта сила вполне для нее реальна, именно она обрекает А на эту боль. Это ясно из того, что именно ее А уверяет в том, что не может это вынести.

Непосредственно ниже А пишет о приступе боли как о справедливом возмездии, которое приходит извне (т.е. как наказание от этой силы, исходя из общего понимания текста): У меня бывали минуты слабости, когда я глотала таблетки горстями, лишь бы не допустить приступа, как я это называю. Однако тут же А сама насмешливо наблюдает за собой как за жалкой жертвой, которая пытается избежать кары: Я дрожащими руками опрокидывала свою аптечку, надо сказать немалую, и лихорадочно искала обезболивающие. Довольно жалкое зрелище.

Еще один случай насмешки над собой или, по крайней мере, очень холодного к себе отношения: Когда она [боль] дойдет до апогея, я буду <…> мысленно молить воздух о смерти, уверяя, что не могу это вынести. Но в итоге я всегда выносила. Последняя фраза была бы уместна в устах холодного мучителя, наблюдающего за страданиями жертвы.

В таком контексте непонятно, кто кого судит даже в простых случаях: я спокойно принимаю мысль, что обречена. Обычный человек может понять эту фразу только в одном смысле: А (тот, кто говорит) обречена кем-то другим. Но А может обречь на муки сама себя.       

Свои физические мучения и последующее состояние А называет адом: Добро пожаловать в Ад. Обращает внимание на себя внимание оборот Добро пожаловать, а также то, что она пишет слово «ад» с большой буквы. Это выглядит насмешкой над собой, что вполне логично, если А судит себя сама и, как уже ясно, вполне может относиться к себе насмешливо.

Людей наказывают за то, что они нарушают закон, не соблюдают какие-то установленные нормы. Нормы, за нарушение которых А терпит наказание, установила она сама: это ее требования к самой себе. Я всегда могу найти повод для этого [для наказания], ибо никогда не соответствую своим требованиям. Существенно, что эти требования – высочайшие и поэтому невыполнимые: Собственно, им [требованиям] соответствовать невозможно. Однако выступая в роли судьи, А объективна и готова проявить снисходительность к жертве – себе самой: Собственно, им [требованиям] соответствовать невозможно, но можно пытаться и получше.   

Начиная говорить о приступах как наказаниях, А не говорит, что она это знает или понимает – она употребляет глагол казаться (Мне часто кажется, что приступы – это наказания). Она как будто не отдает себе в этом полного отчета. Если бы речь шла о наказании, исходящем от некоей посторонней силы, это было бы понятно. Но это тем более парадоксально, когда А сама же себя наказывает. Это представление, «раздваивающее» ее, как будто еще не завладело ею полностью.

Итоги.

Высокие требования, предъявляемые А к себе, неприемлемое отношение к своим слабым сторонам – это черта гордой личности. Присваивание себе роли высшей силы, которая судит и карает, - это уже «сверхгордость». Гордость в целом оценивается в языке отрицательно – эта черта роднит человека с темной силой, ср. бесовская гордость, сатанинская гордыня в противоположность ангельскому смирению, ангельской кротости.

Предъявление к себе столь высоких требований, что им невозможно соответствовать, присваивание себе роли судьи предполагают вполне осознанное отношение субъекта к себе и к миру, где он хочет быть «на высоте». Как бы ни было это отношение связано с болезнью, субъект сам его выбрал. Даже жестокая кара за несоответствие некоему вымышленному идеалу как будто выбрана самой А. Этим внутренняя жизнь А отличается от ее парадоксальных ощущений, в которых она не властна. Это отношение к себе и к миру может быть отправной точкой, с которой начинается «самоуничтожение себя».

Вместо заключения. В указаниях по диагностике МКБ-10 к рубрике шизотипическое расстройство написано: «Эти расстройства… напоминают наблюдаемые при шизофрении, хотя ни на одной стадии развития характерные для шизофрении нарушения не наблюдаются» [4, стр. 96]. Приведенный семантический анализ текста больной ставит под сомнение это утверждение, т.к. наглядно демонстрирует главное, осевое расстройство, пронизывающее все сферы жизни больной, – расщепленность, двойственный характер ее психических феноменов (переживания боли, восприятия себя и окружающего, собственных суждений и оценок, поведения и пр.). Другой вопрос, что такой тонкий смысловой анализ может сделать только профессионал-лингвист. Клиницист же в своих суждениях опирается на клиническую картину в целом. Но об этом во второй части статьи.

 

Литература:

 

1. Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры / Вступ. ст. Г.М. Фридлендера; Сост. В.Е. Багно. – М.: Искусство, 1991. – 588 с. [Ortega-i-Gasset KH. Ehstetika. Filosofiya kulʹtury / Vstup. st. G.M. Fridlendera; Sost. V.E. Bagno. – Moscow: Iskusstvo, 1991. – 588 p. (In Russ.)]

2. Апресян Ю.Д. Лексическая семантика. М.: ЯСК, 1995. [Apresyan YU.D. Leksicheskaya semantika. Moscow: YASK, 1995 (In Russ.)]

3. Урысон Е.В. Проблемы исследования языковой картины мира: аналогия в семантике. М.: ЯСК, 2011. [Uryson E.V. Problemy issledovaniya yazykovoy kartiny mira: analogiya v semantike. Moscow: YASK, 2011. (In Russ.)]

4. Международная классификация болезней (10-й пересмотр). Классификация психических и поведенческих расстройств. Клинические описания и указания по диагностике / Под. ред. Ю.Л. Нуллера, С.Ю. Циркина. – Спб: АДИС, 1994. – 304 с. [Mezhdunarodnaya klassifikatsiya bolezney (10-y peresmotr). Klassifikatsiya psikhicheskikh i povedencheskikh rasstroystv. Klinicheskie opisaniya i ukazaniya po diagnostike / Pod. red. YU.L. Nullera, S.YU. Tsirkina. – St.-Petersburg: ADIS, 1994. – 304 p. (In Russ.)]

Сведения об авторах:

Давтян Елена Николаевна: доцент кафедры клинической психологии и психологической помощи Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена (ФГБОУ ВО РГПУ им. А. И. Герцена). Врач-психиатр дневного стационара городского психоневрологического диспансера №5, Санкт-Петербург (СПб ГБУЗ ПНД №5). К.м.н. E-mail: [e-mail]

Урысон Елена Владимировна: главный научный сотрудник сектора теоретической семантики Института русского языка им. В.В. Виноградова Российской Академии Наук (ИРЯ им. В.В. Виноградова РАН), Москва. Д.филол.н. E-mail: [e-mail]

Давтян Степан Эдуардович – доцент кафедры психиатрии и наркологии, Санкт-Петербургский государственный университет (ФГБОУ ВО СПбГУ), Санкт-Петербург. К.м.н. E-mail: [e-mail]

[1] Введение, заключение и части II и III написаны Е.Н. Давтян и С.Э. Давтяном; часть I написана Е.В. Урысон. Один из авторов (Е.В.Урысон) благодарит за финансовую поддержку РФФИ (проект № 19-02-00291А).

[2] Семантический анализ текста сделан в рамках Московской семантической школы [2,3].

КЛИНИЧЕСКАЯ ДИАГНОСТИКА В ПСИХИАТРИИ –

ЭМПИРИЧЕСКИЙ И ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ УРОВНИ ПОЗНАНИЯ [1]

(на примере анализа одного письменного текста)

Часть 1.

Е.Н. Давтян¹, С.Э. Давтян², Е.В. Урысон³

1. ФГБОУ ВПО Российский государственный педагогический университет им. А.И.Герцена, кафедра клинической психологии и психологической помощи, 191186, Санкт-Петербург, наб. реки Мойки, д.48.;

СПб ГБУЗ ПНД №5, 195176, Санкт-Петербург, ш. Революции, д.17;

2. ФГБОУ ВПО Санкт-Петербургский государственный университет, кафедра психиатрии и наркологии, 199106, Санкт-Петербург, В.О., 21-я линия, д. 8а;

3. ФГБУН Институт русского языка  им. В.В. Виноградова Российской Академии Наук, 119019, Москва, ул. Волхонка, д.18/2.

Резюме. В статье на примере анализа одного текста, написанного больной, показано соотношение эмпирического и теоретического уровней познания в психиатрии. Текст больной анализируется  трижды. Первый анализ, произведенный лингвистом, демонстрирует, как много может дать клиницисту внимательное отношение к слову больного. Второй анализ – стандартная процедура психиатрической феноменологической диагностики. Показано, что формулировка клинического диагноза с эпистемологических позиций эквивалентна установлению научного факта (окончание эмпирического исследования): теоретическое моделирование патологических процессов на сегодняшний день в психиатрии отсутствует; все заканчивается на этапе узнавания симптомов, без всякой попытки их понять. Третий анализ демонстрирует, какие преимущества в понимании патологических механизмов дает объяснительная модель (интерпретация текста с позиций биперсональной модели личности).

Ключевые слова: уровни познания, анализ текста, психопатология, биперсональная модель личности.