Поляки в Москве от 1605 до 1606 года

В то время, как правосудие Вечного истребляло весь род одного похитителя Русского престола, другой — еще во всем блеске и счастье веселился в Туле. Тамошний дворец едва мог вместить в себя множество знатных вельмож и бояр, приезжавших к царевичу из всех городов России с поздравлениями. Во всей же Туле собралось тогда более 100 000 человек. Шумные крики народной радости раздавались на городских улицах с утра до вечера: Русские думали, что давно оплаканный народом Дмитрий воскрес для счастья своих подданных, и веселились от всей души. Самозванец старался увеличить веселье народа вином и притворным участием в их радости. Я говорю притворным, потому что он никогда не любил Русских и в любом случае предпочитал им Поляков. Впоследствии это предпочтение было главной причиной его гибели, потому что Поляки бессовестно им пользовались и оскорбляли Русских, как хотели. Моим читателям, верно, досадно будет узнать о том унижении, какое терпели тогда наши бедные предки; но я заранее скажу, что оно будет непродолжительно, что Русские отомстят за себя и что время их счастья и славы уже близко! Вооружимся же терпением, друзья мои, и с твердостью прочтем еще несколько рассказов об их бедствиях. Самыми тягостными были те, которые ожидали их тогда в Москве, куда уже отправился под драгоценным именем святого младенца — бродяга, более достойный презрения, чем последний из его подданных.

26 июня 1605 года, через десять дней после убийства молодого Федора, самозванец въехал в столицу. Этот въезд был чрезвычайно великолепен. Казалось, беглый дьякон Чудова монастыря боялся, чтобы кто-нибудь из Московских жителей не узнал его, и потому старался скрыться под самым пышным нарядом и окружить себя самой многочисленной свитой. Ее большую часть составляли не Русские, а Поляки, Литовцы и Немцы. Польские литаврщики^[169] и трубачи, Литовские музыканты, ехавшие впереди, заглушали даже пение молебна, который служили на Лобном месте, где Московское духовенство встретило царя. Такое неуважение к святыне, непривычное для Русских, огорчило их, несмотря на общее веселье праздника. Бедные встревожились еще более, когда вслед за царем и духовенством вошли в соборную церковь Успения и все иноверцы — Поляки, Венгерцы, Немцы и другие: тогда еще не было принято позволять иностранцам входить в церковь, а допущение музыки казалось народу еще большим неприличием. С ужасом подумали многие: «Наш ли это благочестивый государь позволяет греметь музыке во время молебна и впускает в церковь Божию некрещеных! Видно, что он вырос не на своей православной Руси, а у Поляков!» Так рассуждали наши предки, смотря на самозванца в первые дни его царствования, когда его поступки еще не были слишком безрассудны и он несколько старался угождать народу: делал много милостей, возвратил из ссылки несчастных бояр, сосланных Борисом, показал особенную благосклонность к Романовым как своим мнимым родственникам, назначил старшего из них, Филарета, Ростовским митрополитом; удвоил жалованье чиновникам и войску; велел заплатить все казенные долги Иоаннова царствования; отменил разные пошлины. Но все это было только в первые недели; после же коронования, 21 июля, он уже перестал притворяться и явно занимался одними Поляками. Будучи обязан Польше своим величием, он предпочтительно любил эту страну и, восхищаясь ее обычаями и учреждениями, непременно хотел ввести их и у нас. Прежде всего он начал менять порядок в нашей старинной боярской Думе: приказал заседать в ней, кроме патриарха, митрополитам и епископам, и назвал всех бояр Думы сенаторами*. Потом учредил новые придворные чины: великого дворецкого, великого мечника, великого оружничего, великого сокольничего^[170], назвал дьяков великими секретарями. Все эти перемены ничего не значили бы, если бы он менял на хорошее только то дурное, что мы имели, и делал бы это, не унижая Русских; но дерзкий Отрепьев был не таков: он обижал подданных своими насмешками, называл их невежами, беспрестанно хвалил одних иностранцев. Смешнее всего казалась ему набожность Русских, которую он для своего извинения называл суеверием. Отрепьев старался противоречить Русским на каждом шагу: например, в то время у наших царей был обычай, чтобы перед обедом священник благословил и окропил пищу святой водой; самозванец не велел делать этого и садился за стол не с молитвой, а с музыкой; дал иезуитам, которых Русские называли некрещеными, лучший дом в Кремле и позволил им служить латинскую обедню. Кроме того, он был расточителен и так безрассудно сыпал деньги на всякие ненужные вещи, что в три месяца издержал более семи миллионов рублей! Одним словом, добрый народ, сначала с радостью поверивший, что это истинный царевич Дмитрий, начал сомневаться, видя его дела и неуважение дерзких Поляков к святыне.