О материалах по данному вопросу

Как я уже указывал, главным материалом для суждения по вопросу, как относились партизаны к советской власти, является минусинская газета «Соха и Молот». Конечно, это не единственный источник, которым можно бы руководиться /34/ в данном случае. В районах, занятых партизанами, происходила своя работа политической мысли, вырабатывались свои организационные принципы, методы и системы управления. Для этой цели созывались съезды, то чисто повстанческие, то чисто крестьянские, из представителей мирного населения, то смешанные, из тех и из других. Напр., в манском районе еще в начале марта 1919 г. происходил съезд 9 волостей, собравшийся в Степном Баджее. Съезд принял тогда советскую платформу. Позже, в половине мая 1919 г., перед началом наступления чехов на манский фронт, созывался новый съезд в том же районе, на этот раз от 16 волостей, с представителями от повстанческих армий, – всего до 400 делегатов. Съезд был, следовательно, смешанный. Эти 16 волостей входили в состав южной части Канского и Красноярского у.у. и представляли собой приблизительно 120-130 тыс. населения.

В промежутке между обоими съездами на территории, занятой повстанцами, издавалась газета «Крестьянская Правда». Печаталась она на гектографе. Крестьяне, приезжавшие с Маны в Красноярск (сообщение между Маной и Красноярском полностью никогда не прерывалось), передавали, что у повстанцев политическим руководителем является один учитель, кажется, Перовской волости, который объяснял им, что задачей повстанцев является восстановление «крестьянского права». Теория эта позже была подробно развита в «Сохе и Молоте».

Одновременно с газетой «Крест. Правда» издавалось во всем повстанческом районе до Тайшета много прокламаций, воззваний, всякого рода предупреждений, обращавшихся то к чехам, то к казакам, то вообще к населению; часто они были просто писаными, а не печатными. Весь этот материал представлял бы несомненную ценность для суждения о политических взглядах повстанцев и, в частности, об их оценке разных форм власти, но, к сожалению, в нашем распоряжении его нет, да и вообще едва ли он где-либо собран, кроме разве как у чехов. Не располагаем мы также соответствующим материалом по другим районам повстанческого движения, напр., по алтайскому, между тем там тоже происходили съезды и издавались полу-периодические органы в роде, напр., «Известий Главного Штаба Алтайского Округа», в которых статьи информационного характера сопровождались руководящими комментариями. Печатались «Известия» на пишущей машинке.

Таким образом, главнейшим материалом для суждения о понимании партизанами советской власти являются у нас статьи в минусинской «Сохе и Мол.», но это, к счастью, не только главнейший материал, а и самый ценный из того, что имеется по данному вопросу.

Всего, с сентября 1919 г. по январь 1920, вышло около 60 №№ «Сохи и Молота». Это был настоящий периодический орган, хотя без особенно строго установленных сроков выхода: то он выходил три раза, в неделю, то ежедневно, кроме дней послепраздничных. Запас бумаги в Минусинске оказался ограниченным, не вся бумага была сразу взята на учет, и это, сказывалось на сроках выхода газеты. Внешний вид газета имела вполне городской, печаталась /35/ на белой бумаге (большинство колчаковских газет выходило на желтой бумаге, как настоящая «желтая» пресса); печать, корректура, расположение материала, выбор шрифтов находились в умелых руках. По формату газета представляла газетный полулист небольшого размера, заполненный с обеих сторон разнообразным материалом, — там были и передовые статьи программного характера, и статьи популярные, и беллетристические произведения, и даже стихи. Большое внимание уделялось воспоминаниям о только что проведенной боевой жизни, в частности событиям на манском фронте.

Осведомленность газеты о событиях за пределами Минусинского края, а тем более о заграничной жизни, представляется довольно слабой. Но дело в том, что и правительство Колчака не баловало обывателей остальной Сибири излишними сведениями о загранице. Перепечатывались больше, да и то редко, статьи: Бурцева из «Общего Дела», имевшего, в свою очередь, о Сибири, судя по его газете, сведения совершенно фантастические; кроме того, появлялись телеграммы, полуслучайно проскочившие с Дальнего Востока. Для того, чтобы судить о заграничной жизни, а отчасти и о сибирской, приходилось в то время пользоваться сравнительно свободной дальневосточной прессой, как русской, так еще лучше иностранной. Получать все это в Минусинске, когда он был занят партизанами, не представлялось, конечно, возможным, тем более, что и до Красноярска, ближайшего губернского города к Минусинску, та же дальневосточная пресса, как несколько «крамольная», доходила с трудом и не постоянно. При суждении о заграничной и общесибирской, в том числе и дальневосточной жизни, авторы статей в «Сохе и Молоте» использовали поэтому тот материал, который оказался в Минусинске к их приходу в оставленной там периодической печати. Едва ли, впрочем, в этом была большая беда, – газета «Соха и Молот» являлась чисто местным органом, обслуживавшим совершенно определенный круг интересов, и эту непосредственную свою задачу она выполняла очень удачно, порой даже талантливо. Этого вполне достаточно, чтобы признать за ней совершенно исключительное значение, как за официальным источником для суждения об общественно-политических взглядах сибирских партизан.

Повторяю еще раз: сколько мне известно, это единственная повстанческая газета в Сибири, столь долгое время, в самый разгар борьбы с правительством Колчака, проводившая на местах принципы советской власти. В этом значение для истории и оценки крестьянского движения в Сибири и, быть может, не только в Сибири, так как психология и мировоззрение крестьяне в общем всюду одинаковы, различаясь только в оттенках и зависимости от тех или иных местных особенностей, учесть которые не так трудно.

Справка из прошлого

В Красноярске весть о выходе минусинской газеты произвела большое впечатление и всех заинтересовала. Сведения о ней оказались довольно точными: /36/ говорили, что газета небольшая, выходит не регулярно, лозунгом выставила признание советской власти. Последнее было совершенно верно. С самого начала в «Сохе и Молоте» появился аншлаг крупными буквами, не снимавшийся до конца; в аншлаге стояло: «Вся власть крестьянам и рабочим в лице их советов». Так и говорилось: не просто вся власть советам, а крестьянам и рабочим в лице их советов. Чувствовалось, что публицисты «Сохи и Молота» делают ударение не на второй половине лозунга, а на первой.

С другой стороны, выходило как будто и так, что, если советская власть не будет почему-либо выражением власти крестьян и рабочих, то крестьяне и рабочие оставят за собой право приступить к созданию каких-то иных форм государственного устройства, более полно отвечающих их интересам. Теоретически такое истолкование скрытого смысла лозунга, принятого «Сохой и Молотом», вполне допустимо; по крайней мере, в нем нет ничего логически несообразного; тем не менее я склонен думать, что приведенная формулировка избиралась не в желании чем то предупредить будущее, – на него все тогда в Сибири смотрели радужно, без страха и сомнений, – а учитывая некоторые особенности в поведении советской власти в прошлом. Даже официальные историки партизанского движения в Сибири признают теперь, что в деятельности советов за 1918 г., прерванной чехо-словацким переворотом, было много дефектов и упущений, благодаря которым – «крестьянство не понимало заданий советов, относилось к ним либо пассивно, либо отрицательно»[5] – как видим, даже отрицательно.

«Все это – продолжает тот же автор – привело к тому, что трудовое крестьянство («середняк») от советов отвернулось, беднота же не была организована»; вследствие всего этого – «на зов советов стать на борьбу с чехами отклика не было, и чехи без особых усилий сбросили власть советов по всей Сибири».

Совершенно те же самые указания о прошлом встречаются в нескольких статьях «Сохи и Молота», особенно за первые недели ее существования. То тут, то там в ней определенно говорилось о допущенных советской властью «ошибках», которые не должны теперь повторяться и, по убеждению публицистов партизанской армии, повторены не будут. Следовательно, в этом прошлом советская власть, если не на деле, то в понимании самих народных низов, не являлась выражением власти рабочих и крестьян, иначе они не относились бы к ней пассивно и даже отрицательно, и чехи не так легко свергли бы ее по всей Сибири.

Обращено было внимание в «Сохе и Молоте» и еще на один факт, имевший крупное местное, значение, это именно на обстоятельства, при которых в 1918 г. произошло свержение советской власти в самом Минусинском уезде. Как бы то ни было в остальной Сибири, но в Минусинском крае советская власть тогда оказалась свергнутой не чехо-словаками и вообще не /37/ какой-либо посторонней силой, а по решению самих крестьян. Это произошло в июне 1918 г. в результате большого и длительного конфликта между советской властью в Красноярске и крестьянами, собравшимися в Минусинске на общеуездный съезд, так называвшийся VII уездный крестьянский съезд. Обстоятельства, при которых собрался этот съезд, были в свое время подробно описаны в местной печати, и я на них останавливаться не буду, подчеркнув здесь только самый результат разыгравшегося конфликта. Он дошел до такой острой степени, что делегатами съезда была объявлена целая крестьянская мобилизация для самозащиты, и минусинские крестьяне очень энергично откликнулись на призыв о помощи со стороны съезда. К Минусинску начали собираться целые отряды вооруженных, правда, вооруженных примитивным способом, крестьян. Настоящий лагерь их остановился под городом в ожидании развязки событий и исхода прений на съезде. Неизвестно, чем бы это все кончилось, как пришла весть о том, что из Красноярска власти уже эвакуировались, и город ими оставлен. Что происходило в Красноярске, на съезде в точности не знали, но что бы там ни происходило, а у крестьян Минусинского уезда создалось очень твердое и вполне понятное убеждение, что власть уступила свои позиции под их давлением, что настоящая сила – в них и они – сами хозяева своей жизни. Это сознание крестьянами своей силы имело позже крупное психологическое значение в местном крестьянском движении, и оно же положило свой отпечаток на вышеуказываемые статьи в «Сохе и Молоте».

Не забудем, вместе с тем, и еще одного факта, для того времени весьма показательного: главковерхом крестьянской армии являлся А.Д. Кравченко, агроном по образованию, много работавший притом в Минусинском уезде, поручик запаса во время войны 1914-1918 г., примыкавший к эсерам по общему уклону своего политического мировоззрения. В 1918 г. он был весьма далек от большевиков. Говорили, что именно он первым вошел в помещение Красноярского исполкома, когда члены последнего оставили город и отплыли в Туруханский край. Я не знаю в точности (меня в то время в Сибири не было), какую именно роль играл тогда Кравченко в организации борьбы с советской властью, но я не думаю, чтобы он оставался тут совершенно безучастным. Вероятнее всего, что он тогда сочувствовал падению власти советов.

Вот все это прошлое и отражалось в двусторонней формулировке лозунга, принятого в аншлаге «Сохи и Молота». Насколько партизанская армия придавала указанным обстоятельствам большое значение, показывает еще один чрезвычайно яркий факт, это – резолюции, принятые на съезде партизан в Красноярске в феврале 1920 г. уже при новой советской власти. Партизаны тогда настояли на том, чтобы им разрешено было созвать свой съезд, и он был, с соответствующего разрешения из центра, ими созван. В числе резолюций, принятых тогда участниками съезда, была и такая, которая опять-таки имела в виду прошлое и допущенные тогда «ошибки». Правда, она оказалась выраженной не столь категорически, как выражались в таком случае авторы статей «Сохи и Молота», но и сквозь ее туманно-дипломатический /38/ язык, через все ее эзоповские выражения, совершенно ясно, особенно для посвященных, пробивалась та же мысль о недопустимости повторения старых ошибок 1918 г.

Однако, я еще раз повторяю: все это, как статьи «Сохи и Молота», так и резолюции партизанского съезда, относилась к прошлому, а не к будущему и не к настоящему. Это были невольные воспоминания о печальных, но, так сказать, семейных недоразумениях, давно уже изжитых, о которых можно было тем спокойнее говорить, что, казалось, нет никаких данных бояться их возрождения снова. Настроение представлялось именно таким, и я считаю этот факт для истории общественных настроений в крае чрезвычайно характерным и важным, много объясняющим в дальнейшем ходе событий, почему и останавливаюсь на нем так долго и жалею, что не могу остановиться еще дольше.