Глава 16. Несправедливые матери

 

 

Золушка, как и Белоснежка, была жертвой ревнивой мачехи. Но она страдает не только от этой материнской ревности, вдобавок ею систематически помыкают ее сводные сестры, несмотря на собственные бесчисленные недостатки. Очевидно, что Золушка страдает не столько от презрения сводных сестер, тоже завидующих ее красоте, сколько от отсутствия защиты со стороны той, кто занимает место ее матери. Мачеха не только не препятствует дурному обращению, но и потворствует ему, и сама обращается с Золушкой далеко не лучшим образом, чтобы та смогла пережить многочисленные несправедливости: пристрастность мачехи, несоответствие между заслугами и тем, как с ней обращаются. Чтобы воодушевить Золушку, к ней «приглашается хорошая мать» – добрая фея, которая стала ей крестной матерью. Блестящие результаты ее вмешательства всем хорошо известны.

Но если мать отдает предпочтение той из сестер, которая уже получила преимущество и одарена природой, то она рискует усугубить объективную несправедливость, и возможно, из-за собственной пристрастности, навлечь на нее гнев сестер, возмущенных этой двойной несправедливостью, так как они не могут предъявить претензии настоящей виновнице – самой природе. Так «сама природа» допускает иногда возмутительную несправедливость, что иллюстрирует пример Изабель и Алис, двух сестер из романа «Немилость»: «Алис была красива, и это само по себе поднимало ее на высоту гораздо большую, чем лестничный пролет, благодаря своей уникальной грации. Чтобы произвести впечатление, ей ничего не надо было делать, ничего не надо было говорить, ей достаточно было просто быть, и у подножия лестницы ее сестра-дурнушка рассматривала ее, как другие созерцают святой образ».

 

 

Две сестры

«Мама была для меня всем. Я хотела быть такой же красивой, как она, я старалась также смеяться, говорить, ходить, как она. Я имитировала ее улыбку. Она обожала цветы, особенно розы, и назвала мою сестру Розой, а меня Ирис», – сообщает за кадром голос главной героини в начале фильма Карин Адлер «Под кожей» (1997). В этих словах – намек на неравенство обращения матери со своими дочерьми, даже если доподлинно это не было известно. В нем и заключается скрытая часть проблемы чувства несправедливости, речь может идти о субъективно переживаемой несправедливости, как в случае с одной из дочерей, а иногда – о явном различии в материнском отношении к дочерям.

Этот последний случай наглядно проиллюстрирован в греческой мифологии историей Клитемнестры и ее двух дочерей, Ифигении и Электры: одна из них обожаема и воплощает собой потребность в материнской защите, другая ненавистна – так как принадлежит врагу – отцу. Как и в сказке Шарля Перро, которая называется «Феи», мать предпочитает старшую дочь, которая «и лицом, и нравом была так на нее похожа, что каждый, кто смотрел на нее, видел в ней мать», тогда как ее «ужасная противоположность», то есть «младшая сестра была копией своего отца и такой же честной и мягкой, как он», и благодаря этому «одной из самых прекрасных девушек, какую можно было себе представить». К счастью, там были феи, чтобы восстановить справедливость.

Тема соперничества сестер из-за любви матери, а иногда – отца, часто встречается в литературе, особенно в женской. Джейн Остин удалось с блеском раскрыть ее: она изображает главных героинь всегда двойственными, словно специально отказываясь однозначно разделить персонажей на исключительно чистых или порочных, что так типично для романов более раннего времени. Это особенно характерно для ее первого романа «Разум и чувства», опубликованного в 1811 году, чье первоначальное название было «Элинор и Марианна».

Элинор, старшая дочь, воплощает разум: она «была наделена выдающимся интеллектом и ясностью суждений, и хотя ей было всего лишь чуть больше восемнадцати лет, она сделалась главной советчицей собственной матери, а также ей удавалось очень удачно смягчать горячность мистера Дешвуда, который в некоторые минуты мог бы подтолкнуть ее к неосмотрительным действиям. Она сочетала в себе золотое сердце и живой темперамент и была способна на глубокие чувства, но ими она умела управлять». К сожалению, она была не так красива, как ее младшая сестра Марианна, которая жила, полностью подчиняясь чувствам: она «не была лишена рассудительности и проницательности, но страстно увлекалась всем на свете, и не знала меры ни в горе, ни в радости. Она была великодушна, обаятельна, интересна, порывиста, но отнюдь не отличалась благоразумием». Марианна похожа этим на мать, которая предпочитает ее старшей сестре и ей одной сочувствует, когда сестры проходят одинаковые испытания, выпавшие на долю им обеим – они покинуты мужчинами, которых они любили и за которых надеялись выйти замуж.

Они страдают не только от этого разрыва – испытания на этом не заканчиваются, они лишаются еще и надежды получить приданое после смерти отца из-за эгоизма их сводного брата. Болезненно переживая отступничество своих ухажеров, они должны решать для себя непростой вопрос: только ли по причине их неприятностей они оказались покинутыми? Выяснится, что жених младшей дезертировал по недостаточно нравственной причине – чтобы жениться на богатой невесте, а жених старшей, напротив, вынужден был отступить по моральным соображениям, чтобы сдержать слово, данное в юности бедной девушке, которая была его первой любовью. Огорчение лишает их свойственной им привлекательности, особенно младшую. Их сводный брат многозначительно замечает, обращаясь к Элинор: «Может быть, теперь Марианна лучше понимает положение вещей и согласится выйти замуж за человека с годовым доходом в пять-шесть сотен ливров, и я буду весьма удивлен, если вам не удастся выйти замуж гораздо более удачно!»

В конце концов, именно Элинор сделает в этой ситуации «правильный выбор»: она сумеет вернуть своего прежнего возлюбленного и, несмотря на отсутствие приданого, ей удастся выйти замуж за того, кого она любит. Она также сумеет привить Марианне собственное восприятие мира и убедить ее проявить «благоразумие», то есть выйти замуж за богатого и титулованного человека, гораздо старше ее, к которому та не испытывает даже влюбленности. Младшая сестра в итоге внемлет доводам старшей и даже просит у нее прощения за свой «ужасный эгоизм».

Даже мать проявит чувство справедливости, признав превосходство той из дочерей, которая была ей менее близка: «Можно было не сомневаться, что привязанность Элинор к мистеру Дешвуду, которую мать долгое время считала несколько поверхностной, на самом деле была намного более глубокой, именно так с самого начала и относился к ней сам мистер Дешвуд. Мать опасалась теперь, что, неверно воспринимая происходящее, была несправедлива, равнодушна и почти жестока к Элинор, потому что сочувствовала только Марианне, так как та более очевидно и непосредственно переживала свое несчастье; и она совсем забыла об Элинор, которая тоже была ее дочерью и которая была ранена не менее жестоко. Теперь ей казалось, что она относилась к Элинор менее ответственно»...

Окончательная победа принадлежит Элинор – ей удается завоевать любовь матери, хотя та поначалу предпочитала ее сестру, и одновременно она вышла замуж за любимого мужчину, несмотря на препятствия, отсутствие удачи и недостаток красоты. Этот роман-назидание призывал молодых девушек покориться необходимости быть добропорядочными, то есть руководствоваться разумом, а не чувствами. «Разум и чувства» – роман не только о победе над семейной несправедливостью, но и о победе над материнской несправедливостью.

 

 

Брат и сестра

Только кризисная ситуация позволит матери в этом романе признаться самой себе в несправедливом отношении к старшей дочери из-за того, что предпочитала младшую. Элинор, без сомнения, была ей тем ближе, чем решительней мать это отрицала. Неравенство симпатий, отданных кому-то из детей, является, очевидно, неизбежной составляющей жизни любой семьи, равно как и его полное отрицание, поскольку родители предпочитают думать, что одинаково любят всех своих детей.

Кому же следует верить: детям, протестующим против несправедливости, или родителям, настаивающим на справедливом отношении к каждому своему ребенку? Проблема заключается не столько в том, чтобы дать объективный ответ на этот вопрос, сколько в том, чтобы понять, причиняет ли эта ситуация ребенку страдания. Не стоит их отрицать, априори считая беспочвенными: страдание всегда существует объективно, даже если его причины воображаемые. Воображение всегда находит себе основу в реальности. Это может быть действительное неравенство в обращении, как в романе «Любовник» Маргерит Дюрас: «Я думаю, только об одном своем ребенке моя мать говорила: мой ребенок. Она иногда называла его так. О двух других детях она говорила: младшие». И дочь испытывала яростную ненависть к своему бесхарактерному, но жестокому брату, которого мать всегда и во всем поддерживала. Неравенство может проявляться более изощренно, например, в поведении одного или обоих родителей, которые умудряются внешне создать иллюзию, что они все делают для каждого из детей и поддерживают с нею или с ним особенные отношения. Так что даже если они дают одному столько же, сколько и другим, каждый ребенок чувствует себя обманутым из-за того, что не является единственным, кому что-то перепало.

«О, материнская любовь, любовь, которая никого не забывает, манна небесная, которую Господь разделяет и умножает, стол, всегда накрытый у родительского очага, за которым у каждого есть свое место и за которым все собираются вместе», – поэтические строки, принадлежащие перу Виктора Гюго, безусловно, обладают определенным очарованием. Но матери, которые верят в возможность такого идеала, лишь внушают своим детям иллюзию, что это нормально – получать ее любовь «всем вместе», любовь, которую в реальности, тем не менее, приходится делить. Это разделение является условием, что она не станет разрушительной, и не обязательно знаком, что ее не будет хватать. Заставить ребенка думать, что родители могут или даже хотели бы дать ему «все», значит, на всю жизнь внушить ему уверенность, что у него самого ничего нет или что сам по себе он ничего собой не представляет.

Кроме того, существуют, конечно же, дети, которые получают не «все» и не «ничего», но «меньше» – меньше, чем их братья и сестры. Дочь особенно предрасположена покорно терпеть то, что мать обращается с ней, как с существом гораздо менее ценным, чем ее брат, настолько распространено в большинстве семей неравенство по половому признаку. Ситуация еще более унизительна, если дочь старше, так как ее преимущество в возрасте родители совсем не принимают в расчет. Если сами родители совершенно не замечают этого, дети не говорят об этом, довольно часто только внешний наблюдатель способен заметить эту разницу в обращении. Это замечательно показал Бальзак все в том же романе «Тридцатилетняя женщина», говоря о маленькой Елене, законной дочери Жюли д'Эглемон и ее младшем брате, рожденном от любовника.

Когда Елена была единственным ребенком, мать могла лишь констатировать недостаток собственной любви к дочери из-за отсутствия любви к ее отцу. Повинуясь «мощному голосу материнства», она испытывала привязанность к девочке, но понимала, что этого не достаточно, и она признается в этом священнику: «Моя бедная маленькая Елена – дочь моего мужа, дитя долга и случая; она пробуждает во мне лишь инстинкт матери, заставляющий нас подчиняться непреодолимому закону и защищать рожденное нами существо – плоть от плоти нашей. Я безупречна с точки зрения общества. Разве не пожертвовала я ради дочери своей жизнью и своим счастьем? Ее слезы трогают меня до глубины души; если бы она начала тонуть, я бросилась бы спасать ее. Но ей нет места в моем сердце. О! Любовь породила во мне мечту о более мощном и цельном материнском чувстве [...]. Да! Когда Елена говорит со мною, мне хочется, чтобы у нее был другой голос; когда она смотрит на меня, мне хочется, чтобы у нее были другие глаза. Все в ней напоминает мне о том, что должно было быть и чего нет. Мне невыносимо смотреть на нее! [...] И моя дочь безошибочно чувствует это. Во взгляде, в голосе и движениях матери есть сила, которая влияет непосредственно на душу ребенка; а когда я смотрю на мою бедную девочку, когда я говорю с ней или беру ее на руки, она не чувствует особенной нежности в моих объятиях, трепета в голосе или теплоты в моем взгляде. [...] Я молю небо, чтобы однажды ненависть не воспылала между нами!»

Только священник смог «постичь бездну, которая простирается между материнством по плоти и материнством по сердцу». Эта бездна заполнится с появлением сына, родившегося от ее связи с любовником, и этого мальчика будут обожать и мать, и отец. Отметим, что речь идет о ситуации, противоположной той, что описывается в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина» (1877), в котором героиня обожает мальчика, рожденного от нелюбимого мужа, но бросает дочь, которую она родила от обожаемого любовника. Будто в ее представлении материнская любовь может быть связана только с мужчиной, занимающим позицию отца, в то время как мужчина, занимающий позицию любовника, не может подарить ей ребенка, действительно достойного любви. Но в обоих романах пренебрегают именно дочерью.

У Бальзака сторонний наблюдатель читает на лице и угадывает в поведении девочки (которая – «вылитый отец, опять же, по выражению самой маркизы) ужасную ревность, которую мать, не желая разжигать, предпочитает игнорировать: «Старшей девочке на вид было лет семь или восемь, мальчику не больше четырех. Они были одеты на один манер. В то же время, внимательно приглядевшись, я заметил, что воротнички их рубашек едва приметно различались, и по этому отличию я позже угадал целый роман в прошлом, и подлинную драму в будущем. Это была сущая безделица. Воротничок маленькой смуглолицей девочки был просто подшит по краю, тогда как воротничок мальчика украшала изящная вышивка; но это выдавало тайну сердца, безмолвное предпочтение, которое дети легко читают в душах своих матерей, будто по наитию божьему».

Несколько мгновений спустя наблюдатель издалека увидит, что девочка столкнула брата в реку, и он, захлебнувшись, умер на глазах своей матери. «Елена, возможно, отомстила за отца», – комментирует наблюдатель. Оставшись наедине с тайной своего преступления, Елена, когда станет молодой девушкой, сбежит из дома с пиратом, чтобы уехать как можно дальше от дома, в котором ее мучает чувство вины, смешанное с ревностью к младшим детям, слишком любимым матерью, так как они родились в любви. Именно Мойне, обожаемой младшей дочке, предстоит, став взрослой, произвести «суд», которого так страшилась маркиза перед лицом маленькой Елены («Иногда я трепещу от ужаса перед ее возможным осуждением, к которому я навсегда приговорена без права быть услышанной»). Она наказана, как мы уже видели, рассматривая случаи «подчиненных матерей», за то, что была слишком любящей матерью для одной дочери, и недостаточно любящей – для другой.

 

 

Ребенок-обвинитель

Ужасная сцена, в которой маленькая Елена толкает своего младшего брата в реку, представляет собой переход от фантазирования на тему смерти к действию, которое возникает под влиянием ревности к брату или сестре. Переходит ли эта ревность или нет в объективную ситуацию, это зависит от родителей. В их власти либо побороть это чувство, и тогда оно признается, озвучивается, проговаривается; либо не распознать или отрицать, и тогда это чувство превращается в безмолвное одинокое страдание, которое, не находя выхода в словах, и тем более отвергаемое, рискует обернуться активными действиями. От бесконечного поддразнивания к тычкам, подножкам и ударам, а затем, может быть, к опрокинутой колыбели или ошпаренному младенцу.

Именно осознание несправедливости позволяет избежать ужасного перехода к разрушению. Ребенок, способный сказать «Это несправедливо!», привести к общему знаменателю закон внутрисемейный и общечеловеческий, возроптать против родительского произвола, однажды сможет избежать молчаливого обвинения и бессловесного страдания, сможет противостоять ощущению потерянности, покорности и одиночества в своей ненависти, которые становятся участью «злых детей». Ребенок-обвинитель если еще не освобожден от того, что его преследует, то хотя бы спасен от худшей участи. Если семейные отношения действительно несправедливы, чувство несправедливости, то есть призыв к трансцендентной справедливости в семье, равносилен призыву ко всему внешнему миру, к человеческому обществу в целом, а не только к ближнему кругу. Именно потому, что «общество – это не семья» (как пишет Ж.Мендель), чувство несправедливости скорее, чем отрицание или самоуничижение, спасает ребенка-обвинителя от семейной замкнутости и безусловной зависимости от родительского отношения, а также от слепоты матерей, излишне предрасположенных воспринимать семейную реальность сквозь призму собственных идеалистических представлений.