Радищев Александр николаевич

О САМОДЕРЖАВСТВЕ

Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние. Мы не токмо не можем дать над собою неограниченной власти; но ниже закон, извет общия воли, не имеет другого права наказывать преступников опричь права собственныя сохранности. Если мы живем под властию законов, то сие не для того, что мы оное делать долженствуем неотменно; но для того, что мы находим в оном выгоды. Если мы уделяем закону часть наших прав и нашея природныя власти, то дабы оная употребляема была в нашу пользу; о сем мы делаем с обществом безмолвный договор. Если он нарушен, то и мы освобождаемся от нашея обязанности. Неправосудие государя дает народу, его судии, то же и более над ним право, какое ему дает закон над преступниками. Государь есть первый гражданин народного общества.

Печатается по: Радищев А. Н. Сочинения.— М.: Художественная лит-ра, 1988.—С. 198.

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ

[...] ХОТИЛОВ

ПРОЕКТ В БУДУЩЕЕ

[...] Наслаждаяся внутреннею тишиною, внешних врагов не имея, доведя общество до высшего блаженства гражданского сожития, -^ неужели толико чужды будем ощущению человечества, чужды движениям жалости, чужды нежности благородных сердец, любви чужды братния и оставим в глазах наших на всегдашнюю нам укоризну, на поношение дальнейшего потомства треть целую общников наших, сограждан нам равных, братии возлюбленных в естестве, в тяжких узах рабства и неволи? Зверской обычай порабощать себе подобного человека, возродившийся в знойных полосах Ассии, обычай, диким народам приличный, обычай, знаменующий сердце окаменелое и души отсутствие совершенное, простерся на лице земли быстротечно, широко и далеко. И мы, сыны славы, мы, именем и делами словуты в коленах земнородных, пораженные невежества мраком, восприняли обычай сей; и ко стыду нашему, ко стыду

55"5

 

==559

РАДИЩЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ

прошедших веков, ко стыду сего разумного времяточия, сохранили его нерушимо даже до сего дня.

Известно вам из деяний отцев ваших, известно всем из летописей, что мудрые правители нашего народа, истинно подвизаемы человеколюбием, дознав естественную связь общественного союза, старались положить предел стоглавному сему злу. Но державные их подвиги утщетилися известным тогда гордыми своими преимуществами в государстве нашем чиносостоянием, но ныне обветшалым и в презрение впадшим, дворянством наследственным. Державные предки наши среди могущества сил скипетра своего немощны были на разрушение оков гражданския неволи. Не токмо они не могли исполнити своих благих намерений, но ухищрением помянутого в государстве чиносостояния подвигнуты стали на противные рассудку их и сердцу правила. Отцы наши зрели губителей сих со слезами, может быть, сердечными, сожимающих узы и отягчающих оковы наиполезнейших в обществе сочленов. Земледельцы и доднесь между нами рабы; мы в них не познаем сограждан, нам равных, забыли в них человека. О возлюбленные наши сограждане! о истинные сыны отечества! воззрите окрест вас и познайте заблуждение ваше. Служители божества предвечного, подвизаемые ко благу общества и ко блаженству человека, единомыслием с нами изъясняли вам в поучениях своих во имя всещедрого бога, ими проповедуемого, колико мудрости его и любви противно властвовати над ближним своим самопроизвольно. Старалися они доводами, в природе и сердце нашем почерпнутыми, доказать вам жестокость вашу, неправду и грех. Еще глас их торжественно во храмах живого бога вопиет громко: опомнитесь, заблудшие, смягчитеся, жестокосердые; разрушите оковы братии вашей, отверзите темницу неволи и дайте подобным вам вкусити сладости общежития, к нему же всещедрым уготованы, яко же и вы. Они благодеятельными лучами солнца равно с вами наслаждаются, одинаковые с вами у них члены и чувства, и право в употреблении оных должно быть одинаково.

Но если служители божества представили взорам вашим неправоту порабощения в отношении человека, за долг ваш вменяем мы показать вам вред оной в обществе и неправильность оного в отношении гражданина. Излишне, казалось бы, при возникшем столь уже давно духе любомудрия изыскивать или поновлять доводы о существенном человеков, а потому и граждан, равенстве. Возросшему под покровом свободы, исполненному чувствиями благородства, а не предрассуждениями,, доказательства о первенственном равен-

Гбо

 

К оглавлению

==560

РАДИЩЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ

стве суть движения его сердца обыкновенные. Но се несчастие смертного на земли: заблуждати среди света и не зрети того, что прямо взорам его предстоит.

В училищах, юным вам сущим, преподали вам основания права естественного и права гражданского. Право естественное показало вам человеков, мысленно вне общества, приявших одинаковое от природы сложение и потому имеющих одинаковые права, следственно, равных во всем между собою и единые другим не подвластных. Право гражданское показало вам человеков, променявших беспредельную свободу на мирное оныя употребление. Но если все они положили свободе своей предел и правило деяниям своим, то все равны от чрева материя в природной свободе, равны должны быть и в ограничении оной. Следственно, и тут один другому не подвластен. Властитель первый в обществе есть закон; ибо он для всех один. Но какое было побуждение вступати в общество и полагати произвольныя пределы деяниям? Рассудок скажет: собственное благо; сердце скажет: собственное благо; нерастленный закон гражданский скажет: собственное благо. Мы в обществе живем, уже многие степени усовершенствования протекшем, и потому запамятовали мы начальное оного положение. Но воззрите на все новые народы и на все общества естества, если так сказать можно. Во-первых, порабощение есть преступление; во-вторых, един злодей или неприятель испытует тягость неволи. Соблюдая сии понятия, познаем мы, колико удалилися мы от цели общественной, колико отстоим еще вершины блаженства общественного далеко. Все сказанное вам есть обычно, и правила таковые иссосали вы со млеком матерним. Един предрассудок мгновения, единая корысть (да не уязвитеся нашими изречениями), единая корысть отъемлет у нас взор и в темноте беснующим нас уподобляет.

Но кто между нами оковы носит, кто ощущает тяготу неволи? Земледелец! Кормилец нашея тощеты, насытитель нашего глада, тот, кто дает нам здравие, кто житие наше продолжает, не имея права распоряжати ни тем, что обработывает, ни тем, что производит. Кто же к ниве ближайшее имеет право, буде не делатель ее? Представим себе мысленно мужей, пришедших в пустыню для сооружения общества. Помышляя о прокормлении своем, они делят поросшую злаком землю. Кто жребий на уделе получает? Не тот ли, кто ее вспахать возможет, не тот ли, кто силы и желание к тому имеет достаточные? Младенцу или старцу, расслабленному, немощному и нерадивому, удел в ниве будет бесполезен. Она пребудет в запустении, и ветр класов на

56Î

 

==561

РАДИЩЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ

ней не возвеет. Если она бесполезна деятелю ее, то бесполезна и обществу; ибо избытка своего делатель обществу не отдаст, не имея нужного. Следственно, в начале общества тот, кто ниву обработать может, тот имел на владение ею право, и обрабатывающий ее пользуется ею исключительно. Но колико удалилися мы от первоначального общественного положения относительно владения! У нас тот, кто естественное имеет к оному право, не токмо от того исключен совершенно, но, работая ниву чуждую, зрит пропитание свое, зависящее от власти другого! Просвещенным вашим разумам истины сии не могут быть непонятны, но деяния ваши в исполнении сих истин препинаемы, сказали уже мы, предрассуждением и корыстию. Неужели сердца ваши, любовию человечества полные, предпочтут корысть чувствованиям, сердце услаждающим? Но какая в том корысть ваша? Может ли государство, где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, называться блаженным? Можно ли назвать блаженным гражданское положение крестьянина в России? Ненасытен кровей один скажет, что он блажен, ибо не имеет понятия о лучшем состоянии. Мы постараемся опровергнуть теперь сии зверские властителей правила, яко же их опровергали некогда предшественники наши деяниями своими неуспешно. [...]

ТОРЖОК

Здесь, на почтовом дворе, встречен я был человеком, отправляющимся в Петербург на скитание прошения. Сие состояло в снискании дозволения завести в сем городе свободное книгопечатание. Я ему говорил, что на сие дозволения не нужно, ибо свобода на то дана всем. Но он хотел свободы в ценсуре, и вот его о том размышления.

Типографии у нас всем иметь дозволено, и время то прошло, в которое боялися поступаться оным дозволением частным людям; и для того, что в вольных типографиях ложные могут -печатаны быть пропуски, удерживались от общего добра и полезного установления. Теперь свободно иметь всякому орудии печатания, но то, что печатать можно, состоит под опекою. Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного. Но где есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, отчего нередко бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетние, незрелые разумы, которые собою править не могут. Если же всегда пребудут няньки и опекуны, Тб2

 

==562

РАДИЩЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ

то ребенок долго будет ходить на помочах и совершенный на возрасте будет каляка. Недоросль будет всегда Митрофанушка, без дядьки не ступит, без опекуна не может править своим наследием. Таковы бывают всегда следствия обыкновенной ценсуры, и чем она строже, тем следствия ее пагубнее. [...]

Правительство, дознав полезность книгопечатания, оное дозволило всем; но, паче еще дознав, что запрещение в мыслях утщетит благое намерение вольности книгопечатания, поручило ценсуру, или присмотр за изданиями, управе благочиния. Долг же ее в отношении сего может быть только тот, чтобы воспрещать продажу язвительных сочинений. Но и сия ценсура есть лишняя. Один несмысленный урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред и на многие лета остановку в шествии разума: запретит полезное изобретение, новую мысль и всех лишит великого. Пример в малости. В управу благочиния принесен для утверждения перевод романа. Переводчик, следуя автору, говоря о любви, назвал ее лукавым богом. Мундирной ценсор, исполненный духа благоговения, сие выражение почернил, говоря: «Неприлично божество называть лукавым». Кто чего не разумеет, тот в то да не мешается. Если хочешь благорастворенного воздуха, удали от себя коптильню; если хочешь света, удали затмевание; если хочешь, чтобы дитя не было застенчиво, то выгони лозу из училища. В доме, где плети и батожье в моде, там служители пьяницы, воры и того еще хуже *.

Пускай печатают все, кому что на ум ни взойдет. Кто себя в печати найдет обиженным, тому да дастся суд по форме. Я говорю не смехом. Слова не всегда суть деяния, размышления же не преступления. Се правила Наказа о новом уложении. Но брань на словах и в печати всегда брань. В законе никого бранить не ведено, и всякому свобода есть жаловаться. Но если кто про кого скажет правду, бранью ли то почитать, того в законе нет. Какой вред может быть, если книги в печати будут без клейма полицейского? Не токмо не может быть вреда, но польза; польза от первого до последнего, от малого до великого, от царя до последнейшего гражданина.

Такого же роду ценсор не дозволял, сказывают, печатать те сочинения, где упоминалося о боге, говоря: я с ним дела никакого не имею. Если в каком-либо сочинении порочили народные нравы того или другого государства, он недозволенным сие почитал, говоря: Россия имеет трактат дружбы с ним. Если упоминалося где о князе или графе, того не дозволял он печатать, говоря: сие есть личность, ибо у нас есть князья и графы между знатными особами.

==563

 

РАДИЩЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ

Обыкновенные правила ценсуры суть: подчеркивать, марать, не дозволять, драть, жечь все то, что противно естественной религии и откровению, все то, что противно правлению, всякая личность, противное благонравию, устройству и тишине общей. Рассмотрим сие подробно. Если безумец в мечтании своем, не токмо в сердце, но громким гласом речет: «Несть бога», в устах всех безумных раздается громкое и поспешное эхо: «Несть бога, несть бога». Но что ж из того? Эхо — звук; ударит в воздух, позыбнет его и исчезнет. На разуме редко оставит черту, и то слабую; на сердце же никогда. Бог всегда пребудет бог, ощущаем и не верующим в него. Но если думаешь, что хулением всевышний оскорбится, — урядник ли благочиния может быть за него истец? Всесильный звонящему в трещотку или биющему в набат доверия не даст. Возгнушается метатель грома и молнии, ему же все стихии повинуются, возгнушается колеблющий сердца из-за пределов вселенныя дать мстити за себя и самому царю, мечтающему быти его на земли преемником. — Кто ж может быть судиею в обиде отца предвечного? — Тот его обижает, кто мнит: возможет судити о его обиде. Тот даст ответ пред ним.

Отступники откровенной религии более доселе в России делали вреда, нежели непризнаватели бытия божия, афеисты. Таковых у нас мало, ибо мало у нас еще думают о метафизике. Афеист заблуждает в метафизике, а раскольник в трех пальцах. Раскольниками мы называем всех россиян, отступающих в чем-либо от общего учения греческия церкви. Их в России много, и для того служение им дозволяется. Но для чего не дозволять всякому заблуждению быть явному? Явнее оно будет —скорее сокрушится. Гонения делали мучеников; жестокость была подпорою самого христианского закона. Действия расколов суть иногда вредны. Воспрети их. Проповедаются они примером. Уничтожь пример. От печатной книги раскольник не бросится в огонь, но от ухищренного примера. Запрещать дурачество есть то же, что его поощрять. Дай ему волю; и всяк увидит, что глупо и что умно. Что запрещено, того и хочется. Мы все Евины дети.

Но, запрещая вольное книгопечатание, робкие правительства не богохуления боятся, но боятся сами иметь порицателей. Кто в часы безумия не щадит бога, тот в часы памяти и рассудка не пощадит незаконной власти. Не бояйся громов всесильного смеется виселице. Для того-то вольность мысли правительствам страшна. До внутренности потрясенный вольнодумец прострет дерзкую, но мощную и незыбкую руку к истукану власти, сорвет ее личину и покров и обнажит

Гб4

 

==564

РАДИЩЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ

ее состав. Всяк узрит бренные его ноги, всяк возвратит к себе данную им ему подпору, сила возвратится к источнику, истукан падет. Но если власть не на тумане мнений восседает, если престол ее на искренности и истинной любви общего блага возник, — не утвердится ли паче, когда основание его будет явно, не возлюбится ли любящий искренно? Взаимность есть чувствование природы, и стремление сие почило в естестве. Прочному и твердому зданию довольно его собственного основания: в опорах и контрфорсах ему нужды нет. Если позыбнется оно от ветхости, тогда только побочные тверди ему нужны. Правительство да будет истинно, вожди его нелицемерны; тогда все плевелы, тогда все изблевания смрадность свою возвратят на извергателя их; а истина пребудет всегда чиста и беловидна. Кто возмущает словом (да назовем так в угодность власти все твердые размышления, на истине основанные, власти противные), есть такой же безумец, как и хулу глаголяй на бога. Буде власть шествует стезею, ей назначенной, то не возмутится от пустого звука клеветы, яко же господь сил не тревожится хулением. Но горе ей, если в жадности своей ломит правду. Тогда и едина мысль твердости ее тревожит; глагол истины ее сокрушит, деяние мужества ее развеет.

Личность, но язвительная личность, есть обида. Личность в истине столь же дозволительна, как и самая истина. Если ослепленный судия судит в неправду и защитник невинности издаст в свет его коварный приговор, если он покажет его ухищрение и неправду, то будет сие личность, но дозволенная; если он его назовет судиею наемным, ложным, глупым,—есть личность, но дозволить можно. Если же называть его станет наименованиями смрадными и бранными словами поносить, как то на рынках употребительно, то сие есть личность, но язвительная и недозволенная. Но не правительства дело вступаться за судию, хотя бы он поносился и в правом деле. Не судия да будет в том истец, но оскорбленное лицо. Судия же пред светом и пред поставившим его судиею да оправдится едиными делами *.

Г. Дикинсон, имевший участие в бывшей в Америке перемене и тем прославившийся, будучи после в Пенсильвании президентом, не возгнушался сражаться с наступавшими на него. Изданы были против него наижесточайшие листы. Первейший градоначальник области нисшел в ристалище, издал в печать свое защищение, оправдался, опроверг доводы своих противников и их устыдил... Се пример для последования, как мстить должно, когда кто кого обвиняет пред светом печатным сочинением. Если кто свирепствует против печатныя строки, тот заставляет мыслить, что печатанное истинно, а мстящий таков, как о нем напечатано.

5б1

 

==565

РАДИЩЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ

Тако долженствует судить о личности. Она наказания достойна, но в печатании более пользы устроит, а вреда мало. Когда все будет в порядке, когда решения всегда будут в законе, когда закон основан будет на истине и заклеплется удручение, тогда разве, тогда личность может сделать разврат. Скажем нечто о благонравии и сколько слова ему вредят.

Сочинения любострастные, наполненные похотливыми начертаниями, дышущие развратом, коего все листы и строки стрекательною наготою зияют, вредны для юношей и незрелых чувств. Распламеняя воспаленное воображение, тревожа спящие чувства и возбуждая покоящееся сердце, безвременную наводят возмужалость, обманывая юные чувства в твердости их и заготовляя им дряхлость. Таковые сочинения могут быть вредны; но не они разврату корень. Если, читая их, юноши пристрастятся к крайнему услаждению любовной страсти, то не могли бы того произвести в действие, не были бы торгующие своею красотою. В России таковых сочинений в печати еще нет, а на каждой улице в обеих столицах видим раскрашенных любовниц. Действие более развратит, нежели слово, и пример паче всего. Скитающиеся любовницы, отдающие сердца свои с публичного торга наддателю, тысячу юношей заразят язвою и все будущее потомство тысящи сея; но книга не давала еще болезни. И так ценсура да останется на торговых девок, до произведений же, развратного хотя разума, ей дела нет.

Заключу сим: ценсура печатаемого принадлежит обществу, оно дает сочинителю венец или употребит листы на обвертки. Равно как ободрение феатральному сочинению дает публика, а не директор феатра, так и выпускаемому в мир сочинению ценсор ни славы не даст, ни бесславия. Завеса поднялась, взоры всех устремились к действованию; нравится — плещут, не нравится — стучат и сЕищут. Оставь глупое на волю суждения общего; оно тысящу найдет ценсоров. Наистрожайшая полиция не возможет так запретить дряни мыслей, как негодующая на нее публика. Один раз им воньмут, потом умрут они и не воскреснут вовеки. Но если мы признали бесполезность ценсуры или паче ее вред в царстве науки, то познаем обширную и беспредельную пользу вольности печатания. [...]

Печатается по: Радищев А. И. Сочинения.— М.: Художественная лит-ра, 1988.—С. 111—115, 129—135,

==566

 

РАДИЩЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ

О ЗАКОНОПОЛОЖЕНИИ

Ежели то истина, доказательств не требующая, что закон постановляется для того, чтобы гражданин, в обществе живущий, ведал, в чем состоят его права и обязанности, чтобы знал, что есть дозволено и запрещено; если то истина, что закон в гражданском обществе служит, так сказать, знаком, показующим стезю шествия правильного, и маяком, знаменующим деяния опасные, которых в общежитии удаляться должно, то не меньше того истинно и справедливо, что закон не удобен всегда охранять права каждого от притязания ухищренных доводов и от насилия постороннего; не может всегда воспретить, чтоб человек не покусился на неправду, чтобы не впадал в преступление. Сколь ни тягостно для человеколюбивого законоположника установлять казни и нарицать иногда преступлением то, что само по себе есть ни зло, ни благо, то, что дозволял бы закон естественный; но то успокоит его любящее сердце, что казнь законная не есть иное что, как ограда прав и общих и частных, и оплот, постановленный против пороков, все растлевающих, против неистовства нарушившего, против буйства, все испровергающего, против неправды, злобы и пагубных их следствий, против злодейств и преступления.

Сколь законы ни мудры, сколь они ни ясны в показании прав общих и личных, сколь они ни предварительны в преступлениях, сколь действие их ни раздельно и неминуемо, но время, перемена в обычаях и нравах, в образе мыслей, проистекающая от просвещения или загрубелости, а паче всего человеческие страсти делают мудрость их напрасною; умствование и ябеда затмевают их истинный смысл, наглость и ухищрение претят их действительности и, дав им ложный толк, смеются тщетной их угрозе; и так законы становятся обветшалыми, деятельность их мертвеет, правда и обязанности становятся ненадежными. Прежние и законные обязанности исчезают, возрождаются новые и закону неизвестные, преступления теряют гнусный свой вид, да не прикроются личиною благонравия; превратность мыслей и страстей буйство произведут преступления во всем новые, в законе неизвестные, ему не подлежащие, и казнь ударять будет тщетно, или, что еще пагубнее, закону дадут истолкование, вместо литерального его к деяниям присвоения, и невинность восплачет. Время и ту еще в законах производит перемену и делает действия законов тщетными, что при издании оных некоторые недозволенные деяния были редки, для общего

56?

 

==567

РАДИЩЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ

спокойствия мало опасны; и казнь, за них определенная, была хотя легка, но достаточна, ибо была неминуема. В продолжении же столетий те же самые деяния становятся часты, стремительны, и меч правосудия, на них исторгнувшийся, видя их общим мнением одобренные, цепенеет, не смея наказывать того, кого все одобряют.

Сии то суть, как и многие другие истинные причины, для которых всегда и везде нужно было исправление законов обветшалых, издание новых и уничтожение прежних. Но когда разум любомудрия, сопровождаемый светильниками наук, действие свое благотворное простер посреди народного общества и даже на самых правителей народов; если все начинают заботиться о благе общественном, если начинают постигать основание своих прав и обязанностей; когда лучшие о всех вещах начинают иметь понятия, — тогда настает благопоспешный час дать народу новое уложение, основанное на истинных и непреложных понятиях о всех предлогах общественных, сообразное умоначертанию общему, не уважая больше древних вредных предрассуждений, коим одна поноровка произведет то пагубное следствие, что препнет шествие ко блаженству на целые столетия и благоденствие народное возвержет опять далеко от истинной его цели.

Но законодатель мудрый, не убояся препятствий и трудностей от частных людей, неистовых самолюбимцев, презрив негодования некоторых для пользы миллионов, сокрушит неясности прежних узаконений, низвергнет ненависть чиносостояния разделяющие, воздвигнет закон для всех единый, в действии своем неминуемый, в изречениях неумолимый, который обнажит всем начальную цель общества и незыблем водрузится в сердца всех сограждан. Тогда родится общая безопасность, престол правителей народных будет непоколебим, и блаженство народное не будет задачею, отдаваемою на решение одних только любителей человечества.

Не входя в подробное исследование причин, побуждающих о перемене законов в каком-либо государстве, мы почитаем, что ныне в России существуют многие таковые причины и что-настоит череда сделать в законоположении отечества нашего великую перемену.

Не успел Петр ввести в Россию новые обычаи и обряды, не успел распространить сношений государства своего с Европою, как почувствовал нужду переменить многое в прежних законоположениях; но не сделал общего плана всему законоположению, коего части были бы в надлежащей соразмерности, подкрепляли бы одна другую, освещались бы взаимным светом и стремились бы все к цели единой. По

Гб8

 

==568

РАДИЩЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ

сей-то причине и случилося, что издаваемые при нем указы наделены были ко произведению перемен в устроении различных частей, нежели были части некоего уложения, на известных правилах основанного. То же должно сказать и о последующих правлениях: если иногда видна цель их последующих правлений и образ их мыслей, в отношении средств к управлению государством употребляемых, но правила их законодательства всегда были шатки и ненадежны, или же сами по себе противоречущи. Писателю российской истории в сем отношении обильная предлежать будет жатва.

Наконец, воцарилась императрица Екатерина II; она вступила на престол, когда уже Фридрих II в Пруссии давал властителям примеры, как на троне воцарять любомудрие, когда уже Монтескию издавал свое о законах бессмертное сочинение, когда уже писал Беккария, когда Блекстон больше известными сделал в Европе законоположения своего отечества, когда Вольтер проповедовал терпимость до безголосицы, бич гонения воздвиг на суеверие и пустосвятство преследующим оружием насмешки, и язык его, яко бритва изощренная, сокрушал сии бренные исступления, — она, уразумев колико нужно сообразовать законы с общим народным умоначертанием, которое в России со времен Соборного Уложения во всем переменилося, которое со времен Петра I, а паче со времен Елизаветы, взяло уже вид совсем новый, а с начала ее царствования начинало входить в стезю общею умоначертания Европы, — императрица Екатерина вознамерилась положить основание Российскому государству, воздвигнув власть верховную на законе непреложном и всем известном. Основав законы гражданские на лучшем понятии первых прав положительных и прав естественных, основав законы уголовные на истинной соразмерности преступлений со вредом, наносимым оными обществу, и казнию, ему свойственному, умягчая оную елико возможно, основав судопроизводство на рассуждениях изменяющихся, — императрица Екатерина II начертала Наказ свой о сочинении нового уложения и призвала для составления оного депутатов изо всех губерний обширныя России и ото всех племен и чиносостояний. Хотя Наказ ее не что иное есть, как извлечение, нередко слово в слово, из лучших тогдашнего времени о законодательстве сочинений, хотя он многие имеет недостатки, что во многих местах не ясен, так, как и многие узаконения ее времени; или лучше сказать, законодательница сия мудрая не хотела объявить полную мысль свою, оставила многое на догадку, или предоставляя себе право делать толкования по произволу. Однако ж к великой чести ее послужит на дальнее

5б5

 

==569

РАДИЩЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ

потомство, что она в Наказе своем осветила правила обществ непреложные, цель оных, и намерение обнаружила и хотела царствовать над обществом, управлять народом блаженным, или лучше сказать, дать ему управляться самому собою, оставляя себе одно верховное всего надзирание. Если в Наказе суть многие мнения ложные, но они не что иное, как жертва общему почти мнению тогдашнего времени, а наипаче — жертва славе автору книги о разуме законов '; если в течение своего долговременного царствования, а особливо при конце оного, она отступила от многих своих правил, то была, может быть, расстроена в оных внешними и внутренними смутностями и, наконец, платила долг природе при долговременном ее правлении.

[...] Итак, императрица Екатерина, издав Наказ о сочинении нового уложения, издала многие только частные узаконения, но дело главное и основное всему оставила недовершенным.

Со времени издания оного Наказа до ныне текущего столетия прошло более 35 лет, или время целого поколения, и народ российский и род человеческий переменился в том, что живут теперь люди не те, которые жили тогда; Россия в сие время много образовалась, и многие видели мы перемены²; общее умоначертание образовалось во многом по законам Екатерины II; во многом оно клонит и нагибает во стезю свою самые законы и власть, действия их нередко бывают тщетны, хотя начало законополучения не во мгле времен скрыто.

Печатается по: Радищев А. Н. Избранные философские сочинения. — М.: Гос. изд-во полит, лит-ры, 1949.—С. 399—403.

ПРИМЕЧАНИЯ

 

' Речь идет о Монтескье. ² Намек на восстание Пугачева

 

французскую революцию 1789 ι

 

К оглавлению

==570

Словцов петр андреевич

(1767— 1843) — преподаватель семинарии и историк Сибири. Родился в семье священника на Урале. Учился в Тобольской духовной семинарии, затем — в Александро-Невской семинарии в Петербурге (1788—1791). Позднее преподавал в Тобольской семинарии философию и красноречие. 10 ноября 1793 г. произнес в местном соборе проповедь, в которой власти усмотрели «крамольные» идеи, оскорбительные для трона и «начальства». Следователь Тайной канцелярии Шешковский позднее писал, что «сия речь не похожа отнюдь на проповедь учившегося в семинарии человека... она дерзкая и развратительная, наполнена совершенно возмущением народа противу правительства». В феврале 1794 г. Словцов был арестован, отвезен в Петербург в Тайную экспедицию, ведавшую делами политического сыска, и как «опасный государственный преступник» заточен в Валаамов монастырь на Ладоге. «Казус» Словцова является одним из ярких свидетельств чрезвычайно узких рамок, в которых оказалась политическая мысль в России в конце XVIII в. в связи с революциями во Франции. Высказывания проповедника об иногда вынужденно молчащем, а иногда ропщущем народе, о необходимости равенства всех граждан перед законом, сравнение империй с «великими гробницами», а тронов — с «пышными надгробиями», осуждение завоевательских войн, ведущихся за счет народа, могли показаться особенно дерзкими только из-за страха, охватившего в то время правящие круги России, как и всей феодальной Европы. Не было принято во внимание и то обстоятельство, что Словцов выступал с позиций христианского гуманизма и апеллировал к вере как основе государства.

 

==571

 

СЛОВЦОВ ПЕТР АНДРЕЕВИЧ

ИЗ ПРОПОВЕДИ

Произнесена 21 апреля 1793 года

Нет, сколько ни говорят: что счастие народов бывает соразмерно правилу поступков, но, перечитывая судьбы их, иногда торжественные, иногда печальные, надобно согласиться, что есть некоторое самовластное своенравие, движущее империями; ибо тогда, как одна воздымается из праха, другая, недавно гордившаяся высотою, уже исчезает на своих развалинах и, может быть, есть известная мера в сих преемственных переворотах. Но нам довольно утверждать, что возвышение и упадок народов бывает не по их заслугам. Что это значит, что иногда страна целый ряд веков лежит в грубости и унижении? Или отрицайте бытие, или допустите владычество некоего упрямства, обращающего ' великими телами государств.

[...] Свет, который иногда бывает своенравен, постоянную, однако ж, имеет привычку называть тех великими, кои, счастием рождения или проворством достигнув мест, удерживают себя в дальнем от него расстоянии; но свет ошибается. Ибо люди с прямыми достоинствами, не укрывая своей жизни от свидетельства людей, мало мыслят удаляться от присмотра света, ожидая выгодного отзыва тем надежнее, чем дела их будут оставлены пересудкам. Прямая и блистательная заслуга бывает безопасна: приближаясь к общему всех обозрению, она не терпит ущербу в своем благе, но только увеличивает, вместо того как те, коим удалось о себе пустить предубеждения ложные, под предлогом величия предаются гордому уединению, страшась, чтобы не раскрыли их. Это суть светящиеся вдали явления, коих приятный и играющий вид исчезает по мере к оным приближения. Таким образом почтение, кое похищают от нас хитростию, даст ли право на стяжение имени Великий'¹. Разве неосновательное наше уважение значит более, нежели пустое эхо? Разве суеверное наше обоготворение истукана довольно, чтоб соделать его божеством? Но они носят на себе преимущества и отличия? [...] Эх, мне кажется, что сии звезды и кресты суть искусственные насечки, доказывающие только то, что мы имеем художества. Но народы повторяют с благоговением имена их? Пожалеем здесь, что не разделяют между именами «великим» и великим человеком. Кому же убо поднесем оное титло? Человек, занимающийся замыслами, не столько высо-

ΪΊ2

 

==572

СЛОВЦОВ ПЕТР АНДРЕЕВИЧ

кими, сколько обширными, менее благодетельнее, нежели патриотическими: вот образ великого человека!

Уважая все вещи по единой пользе, надобно согласиться, что в произведениях разума есть некая черта, далее которой поступления были более трудны, нежели дерзки, но менее дерзки, нежели суетны. Надлежит определять цену разума степенью услуг, хотя и определяют степень услуг ценой разума. Пускай в ландкарте человеческих познаний философ укажет неизвестные земли; сие действие, конечно, редкое, но что оно значит в сравнении с тем, когда или поддерживают упадающий народ, или извлекают его из невольничества? Уступим ему, что он имеет великий ум, но еще не будет великий человек. Тот, вводимый просвещением, расширяет область истины, но сей, вдохновенный страстию, гораздо благороднейшею, вырывает скиптр из рук насилия. Тот не заслуживает более внимания и удивления, как, напротив, имя сего будут благословлять из рода в род с благородным энтузиазмом.

[...] Надобно, что рассудок великого был равен пространству страны, посреди которой он мыслит себя ознаменовать, чтоб жизнь его, так сказать, была заменой жизни целого народа. Раскрывая сие правило, мы прибавляем новую для сего обязанность, дабы обратить внимание к безопасности и к жизни людей, особенно рассуждаемых ², обязанность столько же тягостная для человека, сколь не отрицаемая для гражданина, ибо если еще неизвестна наука соглашать выгоды общие с выгодами частными, если начала человеколюбия рассекаются началами патриотизма и, чтоб все сказать, если таинство общества еще не открыто, то для чего бы вольность немногих не могла быть корыстию для вольности всех! Тогда как благословляют жребий, кровь одного, курящаяся на небо, есть жертва благодарная всевышнему. Тот, кто сохраняет бытие человека, есть не более, как человек; но тот, кто сохраняет бытие отечества, есть патриот; откуда явствует, что великие человеки, сии друзья народов, суть благотворительные тучи, коих удары иногда наносят местные опустошения для обширнейших видов.

Между тем народ, коего вся доля кажется молчание, почти обыкновенно ропщет против сих бескорыстных попечителей, так что неблагодарный его ропот, наконец, должно почитать верным признаком редких достоинств. Как бы то ни было, но нет ничего проще, как оная несправедливость, ибо если умы великих суть святилища отдаленных видов, пред коими философия черни должна благоговеть, то необъятные их чертежи, коих первые линии

57~3

 

==573

СЛОВЦОВ ПЕТР АНДРЕЕВИЧ

обыкновенно бывают неявственны, не прежде могут быть понятны, как по самом совершении. [...]

ИЗ ПРОПОВЕДИ

Произнесена 10 ноября 1793 года