Імперія та імперіалізм доби античності: стародавній рим.

 

Римский случай был настолько более сложным и изменчивым, что его необходимо рассмотреть поэтапно. Начнём вновь с государственной казны. На первом этапе завоевание центральной и южной Италии, закончившееся к середине III в. до н. э., принесло много добычи и значительное количество конфискованной земли; но самое важное, оно также предоставило Риму возможности набирать в армию так называемых италийских «союзников», служивших под принуждением, – без них бесконечное военное наступление Рима было бы невозможным. Второй этап, начавшийся с войн против Карфагена и продолжавшийся до конца Республики, демонстрирует рост провинциальной системы. Приток добычи значительно увеличился, и были введены регулярные налоги с провинций, первоначально (но не исключительно) налог на землю, выплачиваемый в денежном или натуральном выражении. Приведём два факта, символизирующих начало нового этапа развития:

1) После 167 г. до н. э. с земли в Италии не взимается прямой налог, даже на военные нужды, – вплоть до IV в. н. э. (исключая период гражданских войн, последовавших за убийством Цезаря).

2) В середине II в. до н. э. Катон в качестве цензора потратил почти в два раза больше денег на усовершенствование городской канализационной системы Рима, чем собиралось по всей Италии в виде военных налогов в конце предшествовавшего столетия. Если мы сравним эти налоги со строительством дорог или акведуков, множитель равен уже не двум, а пятидесяти или даже более того для каждой отдельной главной магистрали Италии или каждого отдельного акведука.

Наконец, при императорах, хотя установившийся pax Romana чрезвычайно сократил размеры добычи, провинциальные налоги и реквизиции не только продолжались, но и непрерывно увеличивались.

В частной сфере социальное распределение выгод в Риме, по существу, противоположно афинской модели. Материальные выгоды землевладельческой аристократии, сенаторов и всадников настолько хорошо известны, что я могу изложить их кратко и схематично. Ещё на первом этапе, связанном с завоеванием Италии, и затем вновь в годы борьбы против Ганнибала в Италии римское государство конфисковало большое количество италийской земли у непокорных и «вероломных» общин. Наибольшая часть, так называемое ager publicus, немедленно попала в руки сенаторских фамилий и составила важный источник системы латифундий, которая, в свою очередь, в конце концов, обеспечила главный рынок для сотен тысяч порабощённых в Сицилии, Греции, Сирии, Галлии и в других впоследствии завоёванных странах. На следующем этапе конфискации земли продолжались в тех же масштабах за пределами Италии. Второй источник обогащения предоставляли общественные работы: строительство дорог и акведуков, военное снабжение и, конечно, откуп налогов, имевший самую дурную славу. К примеру, есть основания полагать, что во времена Цезаря публиканы удерживали у себя около трети налогов, собранных в богатой провинции Азия. Второстепенным источником обогащения было ростовщичество, заключавшееся в предоставлении провинциальным общинам заёмных сумм, в которых они нуждались, чтобы удовлетворить римские налоговые требования. Брут, этот образец благородства, запросил с города Саламина на Кипре 48 процентов! В конце концов, были прибыльны и высшие государственные должности в провинциях – провинциальных наместников, прокураторов и префектов. Законные доходы Цицерона – он особо подчеркивал слово «законные» – за двухгодичное наместничество в Киликии составили 2,2 млн. сестерциев (Fam. V.20.9), – цифру, более чем втрое превосходившую величину, которую он сам однажды упомянул (Paradox. 49) как сумму ежегодного дохода, необходимого для роскошной жизни. Хотя императоры сгладили наихудшие крайности откупа налогов и порождаемого им ростовщичества и усилили контроль над провинциальными наместниками, они не прекратили личного обогащения на высших провинциальных должностях.

А римские плебеи, что получили они? Как мы видели, большая их часть сражалась и погибала на длительной службе в легионах (чего избежала афинская беднота), а крестьяне из их числа впоследствии утрачивали свои хозяйства в массовом порядке. Многие ветераны (но немногие представители других категорий беднейших граждан после 1-й половины II в. до н. э.) после отставки получали скромные земельные наделы, сначала в Италии, затем в Галлии, Испании и Северной Африке. Были времена, когда возникало много рабочих мест, требовавших как квалифицированного, так и неквалифицированного труда, – на строительстве дорог и акведуков, в снабжении армии и на общественных работах, в сфере комфорта и роскоши, так стремительно расширившейся в Риме со II в. до н. э. Мы фактически не знаем ничего о составе работников, занятых в этой деятельности, но разумно предположить, что римская беднота принимала в ней участие. Как в городе, так и в сельской местности она также получала пользу от сети акведуков и дорог.. Наконец, существовали хлебные раздачи, которые играли важную роль, но должны быть рассмотрены в определённом контексте. Со времён Гая Гракха политической необходимостью стало продовольственное снабжение города Рима, а с 58 г. до н. э. – бесплатные раздачи зерна (позднее – и других продуктов питания). Для государственных доходов это было постоянным тяжёлым бременем. Однако, получателей было порядка 150 тысяч, только из числа жителей города Рима; и не все они были из бедноты. Но даже они получали едва ли половину (а возможно и меньше) своей полной потребности в хлебе при минимальном жизненном уровне. Только лукавя, можно сказать, что «действительные выгоды империи теперь должны были быть получены плебсом наравне с высшими классами».

Все названные до сих пор доходы империи, афинской или римской, – это прямые взыскания денег, товаров и услуг: налоги, подати, рента, обязательные услуги, такие как служба в армии, содержание дорог и обеспечение курьерских и почтовых служб. Такая эксплуатация требует открытого политического контроля, хотя он мог и не доходить до прямой аннексии; она не могла быть достигнута такими современными приёмами, как экспорт капитала. Она также была вполне открытой: все римляне и афиняне знали о существовании налогов, податей и т.д., даже если они, как правило, не знали точных сумм.

Были ли другие, менее «прямые», менее «открытые» доходы? Учитывая природу античной экономики, мы исключаем две из наиболее важных и прибыльных форм современной империалистической эксплуатации. Я имею в виду дешёвый труд и дешёвое сырье; выражаясь техническим языком, использование (при необходимости, под принуждением) колониального труда при заработной плате много ниже рыночной заработной платы в метрополии и приобретение (опять же, если необходимо – под принуждением) сырья для производства по ценам значительно ниже рыночных цен в метрополии. Я не утверждаю, что труд на подвластных территориях не эксплуатировался с прибылью или что провинциальные источники сырья не использовались. Я утверждаю, что норма эксплуатации существенно не отличалась от той же нормы в метрополии. Пример с рабами особенно показателен. По определению, те рабы, которые не были рождены в рабстве, были захвачены или куплены за пределами империи для эксплуатации в её пределах; они не были дешёвой «колониальной» рабочей силой. Использовались ли они в имперском центре или на подвластных территориях – это совершенно неважно в настоящем обсуждении. Самое большее, что можно сказать в нашем контексте, – то, что имперская территориальная экспансия открыла новые источники для эксплуатации традиционными методами и что завоевания увеличили приток рабского труда. То, что считается экономическим ростом в античности, всегда достигалось только внешней экспансией. Далее, следует также отметить, что эти новые источники иногда использовались с ущербом для граждан имперской метрополии: постоянно упоминаемая история о гончарном центре, известном как terra sigillata, и перемещение главных производящих центров из Италии в Прирейнскую область и Галлию – это достаточный тому пример.

Теперь осталось рассмотреть вопрос о самой торговле. Мы находимся в положении Алисы в Стране Чудес, видя столь огромное количество высказанных мнений в последнем столетии, что на некоторых общепринятых мнениях, пожалуй, следует остановиться отдельно: 1) коммерческий обмен товарами для частной выгоды является общеизвестным фактом и не требует доказательства; 2) торговля сельскохозяйственными продуктами (и ёмкостями для этих продуктов) господствовала на исторической сцене (а как иначе землевладельческие магнаты приобретали свои огромные денежные доходы?); 3) растущая римская империя, по меньшей мере, стимулировала продолжительное и значительное увеличение общего объёма торговли, благодаря открытию и урбанизации обширных слаборазвитых регионов, благодаря значительному росту уровня жизни и, следовательно, потребительских запросов высших и, в немалой степени, средних классов, благодаря созданию постоянных военных лагерей на границах или рядом с ними; 4) все античные общины, население которых превышало определённый, довольно невысокий уровень, испытывали регулярную нехватку продовольствия, особенно зерна, и были вынуждены пытаться её преодолеть просто ради самосохранения, а имперские государства находились в более выигрышном положении для этого; 5) империалистское государство, контролирующее море – Афины в Эгейском, Рим – во всём Средиземноморском бассейне – имело возможность бороться и обычно боролось с пиратством, таким образом укрепляя безопасность морских перевозок. Правда, это иногда вступало в противоречие с другими интересами: правители Рима терпели так называемых «пиратов» в Эгейском море на протяжении столетия, поскольку те были главными – возможно, самыми главными – поставщиками рабов в Италию.

Итак, в общем, успешная империя благоприятствовала торговле способами, которые я уже указал вкратце. Но чьей торговле? Оставив в стороне продовольственные запасы, представлявшие интерес для внутреннего потребления, а не для торговли, – отличие, которое следует учесть – я не могу обнаружить никаких признаков политики, проводимой в пользу, или хотя бы в интересах участников торговли в империалистском государстве, так же как и политики против других участников, или в интересах торговцев как таковых, независимо от их происхождения. Отсутствовали эмбарго, навигационные акты, протекционистские меры. Я не могу обнаружить не только политики, но даже не знаю о значительных отдельных примерах. Исследователи обычно вспоминают мегарский декрет, который был частью причинно-следственной цепочки, приведшей к началу Пелопоннесской войны, или решение Рима в середине II в. до н. э. разрушить Родос, создав свободный порт на Делосе, но это были не экономические, но чисто политические шаги, хотя использовались и экономические рычаги. Поскольку действия Афин могли повредить мегарской торговле, выгоду получали и все остальные, а не только афиняне. Родос утверждал, что потерял 85 процентов своего дохода в результате действий Рима (Polyb. XXXI.7.10-12), и опять же, свободно эксплуатировать реконструированный порт на Делосе могли все, а не только римляне и италийцы. Ни в одной из областей сферы торговли не было существенного экономического подчинения или эксплуатации покоренных народов ради выгоды имперского государства или его граждан. В действительности, нередко бывало обратное, как я уже указывал в примере с terra sigillata.

Было бы полезно узнать, считали ли гончары La Graufesenque и Lezoux, что римский империализм приносит им благо. Мы этого, конечно, не знаем, но несомненно и легко подтверждается документами, что другие провинциалы были уверены в этом. Любая успешная империя находила или создавала себе сильную опору в пределах подвластных общин. Альтернативой было бы постоянное, дорогостоящее и опасное состояние массового сопротивления и тотального контроля. Как были найдены (или выбраны) союзники, подходящие для такой роли, и что они получили взамен, – всё зависело от комплекса факторов. В доиндустриальном, докапиталистическом мире один из самых мощных современных инструментов – создание экономических связей с целью добычи сырья, финансирования и продажи произведённых товаров – был недоступен. Вследствие этого, число возможных выгод сокращается: среди них можно назвать пожалования земли, должностей и другие подобные «дары», налоговые льготы, подтверждение прежнего высокого статуса, как в случае с царями-клиентами Рима (современная аналогия – отношения британцев и индийских раджей). В этом контексте различие между афинской и римской политическими системами было жизненно важным. Хотя ни Афины, ни Рим не были строгими доктринёрами, Афины обычно оказывали поддержку плебейским элементам среди подданных – и, таким образом, демократическим правительствам; Рим – высшим классам и олигархиям. Соблазнительно было бы заметить, что союзные взносы, получаемые Афинами, текли, прежде всего, из карманов более богатых классов, тогда как земельный налог, который платили Риму, более всего ложился на крестьян и арендаторов. Я не утверждаю, что это различие было запланировано и основано на политическом расчёте, но уверен, что оно позволяет объяснить поведение подданных соответствующих империй.

В конце концов, подвластные государства были так же социально расслоены, как и империалистские. Была высказана идея, что «почти все» римские государственные доходы от провинций возвращались «в форме солдатского жалованья и провианта». Это утверждение серьёзно недооценивает размер доходов, остающихся в Италии, и, что более важно, вводит в заблуждение своей абстрактностью. Большая часть армии размещалась не в тех провинциях, которые платили самые большие подати; более того, главные плательщики податей не были, в общем и целом, теми классами, которые получали прибыль от платежей, возвращающихся через армию. Следовательно, как выясняется, такой обратный поток денег лишь незначительно облегчал имперскую эксплуатацию.

Наконец, «подвести баланс» с точки зрения подвластных общин невозможно, если не рассматривать их в их пёстром и противоречивом разнообразии. В истории империализма всегда именно так и происходит. Точка зрения имперского государства обычно бывает более или менее единой, тогда как точка зрения объекта воздействия может различаться в зависимости от конкретной общины, а в пределах каждой общины – в зависимости от группы и класса. Показательно поведение двух крупнейших островов Эгеиды в годы Пелопоннесской войны. В 428 г. до н. э. Лесбос восстал против Афин, но неудачно. Менее чем через два десятилетия, когда афиняне ослабели, а их перспективы стали мрачными, Самос предпочёл лояльность и придерживался этого решения до последнего. Даже в нашем мире нелегко дать удовлетворительное, твёрдое объяснение такому крайнему контрасту в пределах одной империи. Что же касается античности, то ограниченные данные делают это невозможным.

Однако, если говорить о различии между империями, особенно – между афинской и римской, то некоторое его понимание возможно, хотя относительно короткая жизнь афинской империи заставляет поставить вопросительный знак. Я уже упоминал, что афинская имперская администрация была относительно более многочисленной, чем римская. Один из самых замечательных фактов в истории римского империализма заключается в том, что, когда завоевание территории было завершено, римская администрация и римские солдаты были столь малочисленны, что едва заметны на общем фоне. Текущее управление было в значительной степени предоставлено местным общинам и их должностным лицам; большая часть римской армии размещалась в приграничных провинциях и нацеливалась против внешнего мира, а не против подданных в пределах империи. По крайней мере, три фактора объясняют это различие между афинской и римской империями и, как результат, более серьёзную угрозу и частоту восстаний в афинской империи. Первый из них – это Италия, надежный тыл, который Рим создавал в течение нескольких веков, прежде чем приступить к заморской экспансии, тогда как Афины всегда были вынуждены бороться с другими государствами в самой Греции, из них наиболее явно – с Фивами, Коринфом и Спартой. Во-вторых, в ходе завоевания Италии Рим положил начало политике, характерной для всей его имперской истории, оказывая покровительство и получая поддержку местной и муниципальной знати. В противоположность этому, слишком многие союзники Афин среди подвластных государств происходили с другого конца социального спектра. И, в-третьих, концентрация Афин на морской экспансии лишило их возможности создавать и поддерживать земельную аристократию в метрополии и за её пределами, – возможности, которой столь успешно воспользовался Рим.

Нет сомнения, что подвластные государства, при прочих равных условиях, предпочли бы свободу. Но прочие условия редко равны в реальной жизни. Насколько мне известно, не существует систематического анализа восстаний в античных империях, и я не намереваюсь заполнять эту брешь схематическим описанием. Достаточно отметить, что ни одна из империй греко-римской сферы не была уничтожена внутренним восстанием. В римской империи сопротивление иногда приобретало форму сплочения внешних оппонентов, будь то Ганнибал или Митридат VI Понтийский. Но им не удалось победить. Римская империя не была разрушена ни внутренней, ни внешней оппозицией; она вообще не была разрушена, но исчезла, став жертвой своего собственного успеха. Включение провинциальных аристократов, олигархов и земельных магнатов в состав римского правящего класса неумолимо вело (уже к III в.) к замене римской власти над подвластными народами единым территориальным государством, управлявшимся императором и его окружением, собранным со всех уголков и народов на его территории. То, что историки видят ретроспективным взглядом, не могли предвидеть римляне. В ходе падения империи (в отличие от ее создания) произошел полный разрыв между намерениями и их последствиями.