Дела Об опеке и сексуальные посягательства

 

Когда в ходе судебного разбирательства об опеке поднимается вопрос о сексуальных посягательствах одного из родителей на ребенка, это часто вызывает подозрение, что другой родитель предварительно убедил ребенка высказать такое обвинение. Это подозрение, как и любое предубеждение, не способствует установлению истины. Чересчур придирчивые судьи порой отказывались рассматривать реально имевшие место инциденты. Это очень серьезная проблема. Тем более что за последние 5 лет обвинения в сексуальных злоупотреблениях стали выдвигаться гораздо чаще.

Те, кто не расценивает такие дела всерьез, обращают внимание, что чаще всего именно мать, а не какое-либо менее заинтересованное лицо выдвигает иск против отца (в подавляющем большинстве дел обвиняется отец, а не мать). Мотивом матери может быть стремление ограничить доступ отца к ребенку, либо она просто неправильно интерпретирует их отношения. Если маленький ребенок остается с отцом, то тот вынужден купать его, менять ему белье, а при этом неизбежны прикосновения, которых раньше не случалось. Матери, как правило, обвиняют отцов не в изнасиловании ребенка, а в нездоровых манипуляциях с обнажением и прикосновениями. Исследователями из Мичиганского университета установлено, что более чем в половине случаев подобные обвинения, выдвинутые в связи с делами об опеке, абсолютно беспочвенны[117].

Кроме того, многие психотерапевты и работники социальных служб утверждают, что в ряде случаев сексуальные злоупотребления имеют место задолго до развода, но лишь после распада семьи дети находят в себе силы заговорить об этом. Эти специалисты также подчеркивают, что порожденные разводом тяжелые переживания и чувство одиночества могут спровоцировать родителя на злоупотребления, которые он рассматривает как способ утверждения любви и взаимопонимания. Многие специалисты готовы согласиться с выводами Ричарда Кругмана, директора Национального центра по профилактике и коррекции плохого обращения с детьми в Денвере. Анализируя 18 примеров обвинений в сексуальных злоупотреблениях, выдвинутых против одного из родителей в ходе дел об опеке, он установил, что в 14 случаях обвинения действительно были обоснованы, в 3 — вымышлены и один случай был слишком запутанным, чтобы судить наверняка[118].

Законодательство об опеке над детьми в нашей стране переживает кризис. Как практикующий юрист, я на протяжении последних 10 лет наблюдаю драматические перемены и в самом законодательстве, и в ходе судебных процессов. Количество разводов достигло космических высот, чему в немалой степени способствовали законы, не только облегчающие процедуру развода, но и примиряющие общественное мнение с данным явлением. Согласно действующим сегодня законам, развод может быть оформлен без установления вины одной из сторон. Это повлекло радикальные изменения и в законодательстве об опеке над детьми. Ныне матери далеко не всегда отдается преимущественное право на воспитание детей. Нередко отцам, которые добиваются этого права, оно предоставляется. Усиливается также движение в защиту совместного воспитания ребенка разведенными супругами. Более чем в 30 штатах утверждены законы, допускающие такую практику при определенных обстоятельствах. А в Калифорнии в 1980 г. был принят закон, согласно которому именно варианту совместного воспитания отдается предпочтение. Калифорнийский суд может обязать разводящихся родителей совместно воспитывать детей, даже если один из родителей против[119].

С каждым годом становится все больше детей, которые вынуждены переживать развод родителей и сталкиваться с новыми законами об опеке. Часто суд принуждает разводящихся родителей согласиться на модный ныне вариант совместного воспитания. Доктор Джон Хейнс, бывший президент Академии семейной терапии, считает: «В ближайшие 5 лет совместное воспитание станет нормой, в том числе и юридической»[120]. Однако лишь немногие разведенные пары способны реально наладить сотрудничество в совместном воспитании ребенка. Возникают трения, которые нередко кончаются открытой враждой.

Если суд принимает подобное решение, ему надо подчиняться. К сожалению, едва ли не единственным поводом к пересмотру такого вердикта служат обвинения в сексуальных посягательствах на ребенка со стороны одного из родителей. Подобные обвинения стали звучать столь часто, что на ежегодной конференции Американской академии детской и подростковой психиатрии в 1986 г. было сказано: «Рост числа таких дел связан с распространением в обществе сведений о возможности сексуальных посягательств на детей, с принятием законов, требующих от медиков и педагогов докладывать о малейших подозрениях на такие посягательства, с предвзятым подходом специалистов, провоцирующих предполагаемую жертву наводящими вопросами, а также с законами о совместной опеке над детьми, которые побуждают мать настойчиво добиваться исключительного права на воспитание ребенка»[121].

Когда речь идет о жизни детей, наша первейшая обязанность — защитить их. Не имеет смысла навязывать разводящимся родителям соглашение о совместном воспитании, если это не отвечает интересам ребенка. Практика показывает, что такое решение для многих семей не самое лучшее. В 1987 г. на ежегодной конференции Американской ассоциации ортопсихиатрии был сделан доклад о последствиях совместного воспитания детей разведенными родителями. На детей, чьи родители развелись спокойно, эта практика влияния не оказала, но те дети, в чьей семье развод протекал болезненно, психологически лучше чувствовали себя, если воспитание после развода осуществлялось одним родителем, а не обоими[122].

Я считаю, что совместная опека над детьми не должна навязываться разводящимся супругам. Суду не следует рассматривать этот вариант как предпочтительный. Даже если такое соглашение достигнуто самими родителями, надо еще учесть и мнение ребенка. Если соглашение неприемлемо для одного из родителей, то не в интересах ребенка на нем настаивать. Не исключено, что именно так удалось бы предотвратить многие обвинения в сексуальных посягательствах, которые то и дело возникают в суде.

Но сегодня судам приходится сталкиваться со все растущим количеством подобных обвинений. В рамках процесса об опеке обвинения в сексуальных злоупотреблениях звучат совсем иначе, чем при слушании уголовного дела. Подозреваемый не может рассчитывать на суд присяжных, не соблюдается и его право лично выслушать свидетелей обвинения. Судья может вынести решение не в пользу подозреваемого на основании «более убедительных свидетельств», а не в соответствии с формулой «вина безусловно доказана», характерной для уголовного процесса.

В разных штатах дела о сексуальных злоупотреблениях родителей рассматриваются по-своему. Во многих штатах обвинение берется на учет отделом защиты детей, который проводит расследование и при наличии убедительных доказательств направляет дело в суд по делам детей. В суде по делам детей судья может на определенный период времени лишить родителя доступа к ребенку только на основе этих «более убедительных свидетельств». Его решение присовокупляется потом к вердикту по делу об опеке. В некоторых штатах обвинение о сексуальных злоупотреблениях рассматривается непосредственно в семейном суде.

В семейном суде или в суде по делам детей судья может допросить ребенка не в зале суда, а в своем кабинете. Может также быть приглашен детский психиатр для вынесения экспертной оценки, что далеко не всегда допускается на уголовных процессах. Этот специалист призван обеспечить интересы ребенка, а не свидетельствовать в пользу кого-то из родителей. Впрочем, каждый из родителей сам может пригласить такого эксперта для объективной оценки своего душевного здоровья.

Столь неформальное ведение дела имеет как преимущества, так и недостатки. Важный недостаток состоит в том, что судебному слушанию не предшествует квалифицированное полицейское расследование, поскольку на подозреваемого уголовное дело не заводится. Преимущество состоит в том, что ребенок избавлен от необходимости еще задолго до суда многократно повторять свою историю, да и сама процедура суда не столь тяжела. Если допрос проводится в неформальной обстановке и не в присутствии подозреваемого родителя, то результаты его, скорее всего, будут более достоверными.

К сожалению, судьи, специализирующиеся на семейных делах, часто совершенно не подготовлены к тому, чтобы рассматривать обвинения в сексуальных злоупотреблениях. Тем не менее они должны быстро принять решение по вопросу, который существенно повлияет не только на жизнь ребенка, но и на жизнь и репутацию подозреваемого родителя.

Обращаясь к детскому психиатру, судьи ему обычно очень доверяют. Некоторые психиатры указывают, что судьи ждут от них ответа о том, лжет ли ребенок, или говорит правду, а дать такой ответ психиатр не может. Вот что пишет детский психиатр Мелвин Г. Голдзбанд, известный специалист по проблемам детской опеки и оценке заключений экспертов.

«Эксперт чаще всего просто не способен вынести однозначное суждение об истинности или ложности чьих-то обвинений. Психиатр может и должен дать описание характера и личности человека, высказывающего эти обвинения. Он также может утверждать, что ложь более вероятна в сочетании с определенными типами характера (но она может встретиться у каждого). Однако практически никогда эксперт не может твердо заявить, являются ли обвинения, выдвинутые одним участником процесса против другого, истинными или ложными»[123].

В то же время многие специалисты в области психического здоровья детей уверены, что они могут довольно точно отличить, когда ребенок говорит правду об имевшем место сексуальном посягательстве, а когда он лжет. Доктор Артур Грин, директор Семейного центра при Нью-Йоркской пресвитерианской больнице, считает, что для ребенка, реально подвергшегося такому посягательству, характерны специфические особенности поведения. Поэтому Доктор Грин уверен, что за редким исключением опытный детский психиатр может распознать лжеца.

Согласно Грину, ложь ребенка чаще всего отражает то, что было внушено матерью, которая проецировала на супруга содержание своих собственных бессознательных фантазий. В таких случаях детали сексуальной активности выясняются подозрительно легко, а порой ребенок докладывает о них по своей инициативе, демонстрируя при этом слишком мало эмоций и часто используя слова из лексикона взрослых. Истинные жертвы инцеста, согласно Грину, как раз наоборот неохотно говорят о травмировавших их событиях. Часто они молчат неделями, иногда отказываются от обвинений, а потом снова их повторяют. Их откровения проходят на фоне подавленного настроения, а сам инцидент они описывают словами, характерными для их возраста.

Грин приводит пример ложного обвинения, на которое Энди Б. пошел по наущению своей матери.

Когда Энди один на один общается со своим отцом, он дружелюбен, искренен и эмоционален. Общение, кажется, доставляет ему радость. Когда же Энди находится в обществе обоих родителей, он демонстрирует к отцу враждебность. Обвинения в адрес отца мальчик по своей инициативе проиллюстрировал рисунком, на котором отец был изображен с большим возбужденным пенисом. Мне Энди рассказывал, что они с отцом, раздевшись, играли половыми органами друг друга. Говоря это, причем без всяких эмоций, он часто поглядывал на мать, которая одобрительно кивала[124].

Калифорнийские суды часто выступают инициаторами процессуальных реформ, но они все же отказались заслушивать в суде показания экспертов по поводу наличия (или отсутствия) в поведении ребенка комплекса черт, характерных для случаев сексуальных посягательств на него. В отношении данного комплекса черт (специалисты называют его синдромом) суды решили придерживаться так называемого правила Келли Фрай, согласно которому новые научные данные не используются в судебном процессе, пока не станут общепризнанными в научном сообществе. При рассмотрении дела трехлетней Сары, чьи бабушка и дедушка обвинили ее отчима в совершении с нею развратных действий, апелляционный суд не разрешил психологу выступить в качестве свидетеля и заявить, что ребенок демонстрируй «синдром жертвы сексуальных посягательств», та как этот синдром не был признан ни Американской психологической ассоциацией, ни каким-либо другим профессиональным объединением[125]. По решению суда Сара снова была отправлена жить с матерью и отчимом.

Однако калифорнийские суды все же разрешили экспертам по психическому здоровью пересказывать суду показания ребенка, которые он дал психотерапевту и которые в обычных случаях не разрешено использовать как свидетельства против подозреваемого. В деле Черил X. суд разрешил психологу свидетельствовать о том, что трехлетняя девочка говорила о посягательствах со стороны отца. Свидетельствование было разрешено в порядке исключения из правила, запрещающего давать показания с чужих слов. Это исключение позволяет свидетельствовать с чужих слов не о подозреваемом, а о тех высказываниях жертвы, которые характеризуют ее психическое состояние. Суд решил:

«Хотя утверждения трехлетней жертвы насилия, адресованные детскому психиатру, будто ее отец посягал на нее, не могут рассматриваться в процессе об опеке как безусловные доказательства вины отца, все же они могут быть приняты к рассмотрению как косвенные улики, что сам ребенок верил в то, что отец — насильник, т. е. как косвенные свидетельства психического состояния жертвы»[126].

В делах о сексуальных посягательствах редко имеются свидетели-очевидцы, поэтому подобные свидетельства на основе информации из вторых рук прилетают очень большое значение.

Очевидно, что юридическая процедура должна быть реформирована таким образом, чтобы судье были даны четкие представления о том, как выносить решение. Но только нельзя допускать, чтобы один родитель ложно обвинял другого в сексуальных посягательствах с целью лишить его доступа к ребенку. И во всех случаях ребенок должен быть защищен от посягательств.

Во-первых, суды, ведущие дела об опеке, должны располагать средствами установления фактов, которые имеются в уголовном процессе. Необоснованное и нерасследованное обвинение не должно рассматриваться в суде.

Во-вторых, должны существовать четкие правила использования свидетелей-экспертов, которыми обычно выступают специалисты в сфере психического здоровья. Экспертам очень часто поручают установить, кто лжет, а это явно больше того, что они могут сделать — выяснить наличие или отсутствие у ребенка синдрома жертвы сексуальных посягательств. А поскольку иных свидетельств, как правило, мало или они вовсе отсутствуют, мнение эксперта становится более весомым, чем оно должно быть.

На самом деле использование психологов и психиатров в юридической практике чревато многими противоречиями. В недавно опубликованном в журнале «Сайенс» исследовании Фауста и Зискина отмечается, что «точность суждения клиницистов не превосходит точность мнения обывателей». Например, в одном эксперименте было показано, что студенты колледжа предсказывают душевные проявления человека не хуже, чем это делали специалисты по психическому здоровью[127]. Такие факты заставляют усомниться в способности экспертов точно определять, лжет ли ребенок.

Задача суда об опеке — отстоять интересы ребенка, а не осудить преступника. Поэтому более свободное применение правила о недопустимости свидетельств с чужих слов позволяет психиатрам и психологам использовать слова ребенка как показатель его внутреннего состояния. Это может помочь ребенку, не способному говорить за себя.

В-третьих, хотя права подозреваемого в преступлении не подлежат обсуждению в суде по делам об опеке, родитель, на которого пало подозрение, тоже заслуживает защиты. Допрос того из родителей, кто выступает с обвинением, следует проводить очень тщательно. Суд не должен позволять этому родителю заявлять о том, что известно ему лишь со слов ребенка. Ребенок сам должен сделать соответствующее заявление. А как быть с очень маленьким ребенком, которого невозможно адекватно допросить? В этом случае суду приходится полагаться на дополнительные свидетельства: данные медицинского осмотра и показания психотерапевтов по поводу того, что ребенок говорил во время терапевтических сеансов (но не на их мнения о том, лжет ли ребенок или говорит правду). Поскольку в гражданском деле решение принимается не на основе принципа «неопровержимых доказательств», судья может руководствоваться принципом «убедительных свидетельств», чтобы пресечь дальнейшее общение ребенка с подозреваемым.

Примерно половине современных детей предстоит пережить развод родителей и все связанные с этим подробности бракоразводного процесса. Противоречие между привязанностью ребенка к обоим родителям может побудить его лгать чаще, чем в иных обстоятельствах. В предыдущей главе я упоминала о том, как ребенок ограждает неприступной стеной личный мир каждого из своих живущих отдельно Родителей. При этом случается солгать одному родителю о жизни другого. Желая сделать приятное одному из родителей, ребенок может кое-что преувеличить. Кроме того, надо иметь в виду, что в состоянии крайнего душевного волнения родитель может сделать то, что в нормальном состоянии считал бы бессовестным. Каждая жалоба должна быть внимательно рассмотрена, а не отброшена как «еще одно ложное обвинение в делах об опеке».