Философия истории и социология

 

Отношение социологии к философии истории таково же, как отношение ста­тистики к истории. Первую часто называют разрезом (Durchshnitt) последней. Этим хотят сказать, что история должна обнять общее течение судеб человечества, как целого, тогда как статистика изучает данный момент. Такая задача для истории совершенно невозможна, и очевидно, что история уже по самой сущности вещей не сумела разрешить этой задачи; статистика же, ограничив себя временем и прост­ранством, пришла к некоторым положительным результатам. Все это относится так же y социологии и философии истории. Последняя пытается дать нам историю человечества, как целого; она хочет изложить теорию общего процесса челове­ческой истории и должна поэтому оказаться несостоятельной вследствие того, что она не в силах когда-либо все обозреть: идея же части, понимаемая, как идея це­лого, всегда извращает идею целого.

Напротив, задача социологии легче решается благодаря тем ограничениям, ко­торые она себе поставила. Отказываясь понять историю человечества, как целого, она удовлетворяется исследованием процесса возникновения человеческих соединений, вечное повторение которых дает содержание всякой истории. Итак, не спрашивая о смысле общего процесса истории, которого она не знает, она удов­летворяется установлением законосообразности этого процесса, исследованием рода и характера социального развития - словом, она излагает закономерный процесс, возникающий из данного соприкосновения человеческих обществ и совершающихся благодаря этим соприкосновениям и взаимным влиянием.

В своем заключении мы намерены говорить не об общем процессе истории человечества (это мы предоставляем философам истории), но о принципиальных вопросах социологии: о закономерности в процессе политической истории, о при­роде и характере развития обществ; мы намерены рассмотреть, выступают ли перед нами из отдельных отрывков этого исторического процесса известные идеи, общие тенденции (напр., прогресс, улучшение и т.п.) или даже общие формы социальных процессов.

 

ЗАКОНОМЕРНОСТЬ В РАЗВИТИИ

 

О закономерности процессов и изменений в области политической истории говорилось много и часто; утверждали даже, что подобная закономерность суще­ствует, но насколько нам известно и как мы уже указывали в другом месте (Ras-senkampf, стр. 6), еще никому не удалось конкретным и очевидным образом дока­зать эту закономерность.

Ввиду подобных неудачных доказательств тем больше было пустых и враждебных возражений, отрицавших вовсе такую закономерность и говоривших о свободной воле и Промысле Провидения.

Однако в высшей степени интересно то, что в областях, которые не вполне тождественны с политической и социальной жизнью, но близко стоят к ним и даже связаны с ними тесной взаимной причинной зависимостью, эта закономерность вы­ступает так ясно и очевидно, что сомневаться в ней не приходит в голову даже самым ярым сторонникам свободы воли и Промысла Божия. Впрочем, они не принимают в соображение того, что сделавши уступки в пользу закономерного, независящего от воли отдельного лица развития в таких областях, как напр., искус­ство и наука, они должны допустить закономерность в более глубоких и важных областях политической и социальной жизни.

Итак, сначала будем говорить о тех областях, в которых эта закономерность теперь никем не оспаривается, а затем укажем на тесную связь между этой законо­мерностью и закономерностью в политической и социальной области, обуславли­вающей первую.

Разве рассуждение о ходе развития искусства, науки и философии у какого-либо народа уже не является общим научным местом? Современные историки искусства и литературы не занимаются ничем иным, кроме изложения закономерного разви­тия искусства, науки и литературы отдельных народов. Они излагают развитие, в котором личность, очевидно, должна подчиниться и бессознательно, невольно под­чиняется законам целого, достижения общности. Что значит, напр., такой факт: знаток может совершенно точно определить любое произведение искусства, не зная даже его автора, - время его появления, школу, к которой оно принадлежит, чуть ли не место, где оно должно было возникнуть. Что иное означают эти факты, как не то, что нет личности, которая создавала бы свои произведения по своей воле и произволу, но что есть общность и развитие, рабом которых она действует и творит? Не личность творит: в ней творит поэтическое отражение ее времени и ее социальной группы; не личность мыслит: в ней мыслит дух ее времени и ее социальной группы; ибо в противном случае не могло бы быть и речи об общем развитии; никакой знаток не мог бы определить, принадлежит ли показанная ему картина школе Тинторетто или Рубенса, представляет ли найденное латинское стихотворение — творение классическое или послеклассическое, принадлежит ли философский отрывок веку Аристотеля или александрийскому периоду.

Что для знатока все это возможно - это служит лучшим доказательством, в какой степени личность в своих мыслях, чувствах и поступках стоит под влиянием своего века и определяется им и своей социальной средой.

В этих областях мы признаем всеобщие, никем не отрицаемые факты; но мы не решаемся распространить их необходимых следствий на другие области. Мы уже видели однако, что способ (Modus) чувствований, мысли и творчества людей является не чем иным, как результатом той степени социального и политического развития, на которой находится настоящее время (см. выше IV, 2). Можно ли еще сомневаться в том, что на одинаковые, вообще, духовные свойства и способности людей оказывает решающее влияние социальное и политическое положение, в котором они находятся?

Искусный и способный деревенский мальчуган в течение всей своей жизни будет чертить на песке или вырезать ножиком из дерева свои грубые фигуры; поднятый же на более высокий социальный уровень, обученный в какой-либо художествен­ной академии культурного государства, он будет представителем своего времени и своего народа, т.е. интеллигентных слоев, стоящих на высоте исторического раз­вития нации. Этим он обязан, кроме своих природных способностей, создающей его социальной обстановке и той ступени развития, на которой он находится. По своей воле он не может стать ничем иным, кроме того, что необходимо обуславливается обществом и его ступенью социального развития. Он не может стать ничем иным, как кирпичом в духовной постройке, выводимой этим обществом, - кирпичом, который непроизвольно помещается на том или другом месте, но которому это место предуказывается развитием целого.

Таким образом, не подлежит сомнению и признано всеми, что общественное духовное развитие, или, как его еще называют, развитие человеческого духа, или духа человечества, совершается по строгим законам, и что личность, насколько она принимает в этом развитии активное или пассивное участие, должна подчиниться этой строгой закономерности, что она ничего не может создать, даже ничего не может мыслить, что не вытекало бы из данных исторических посылок этого развития. Следовательно, здесь совсем нет свободной воли личности, а есть лишь закон, управляющий обществом.

Как же относится общепризнанная закономерность развития в этих духовных областях к закономерности в социальной области? Возможна ли, или даже мысли­ма ли первая без последней? Что она невозможна и немыслима, это достаточно доказывается ссылкой на внутреннюю причинную зависимость между духовным развитием и социальным и политическим строем.

Так называемое духовное развитие людей всегда является лишь следствием их социального, а следовательно, и их экономического положения. Указав в другом месте (Rissenkampf, стр. 231) связь между этими двумя родами явлений, между обществом и государством и культурой, здесь мы к тому, что сказано, прибавим только несколько слов.

Духовная жизнь, их духовное развитие, следовательно, их духовные произве­дения и творения, обусловливаются той степенью политического и общественного развития, на которой они стоят: иначе - горожане, живущие торговлей и ремесла­ми, иначе - член господствующей касты, иначе - священники, сильные таинствен­ными чарами религии. Все идеи человека обусловливаются тем местом, которое он занимает в обществе, и той ступенью развития, на которой это общество стоит.

Теперь для нас уже возможно в общих чертах понять связь между общностью духовной жизни, духовного действия и социальными ступенями развития; но нам недостает еще микроскопического анализа того, в какой зависимости от социаль­ного развития находится отдельная личность и каким образом это развитие влияет на индивидуальные мысли, чувства и поступки. Точно так же и физик из положе­ния солнца и туч может объяснить, как под влиянием каждого отдельного луча в каждом единичном атоме, в каждой единичной капле появляется радужное прелом­ление лучей. Но кто при общем доказательстве необходимости этого явления усомнится в том, что естественная необходимость, управляющая целым, заставляет каждый атом и каждую каплю соединиться в общую картину?

Подобно радуге на небесном своде, мы видим и понимаем духовное развитие народа в его необходимости; мы понимаем, каким образом общественное состоя­ние (подобно солнцу в его известном положении) должно вызвать только это и никакое другое преломление лучей культуры и цивилизации, каким образом в искусстве и науке при данном состоянии общественного развития должна появить­ся та, а не иная духовная картина; несмотря на это, нам не хватает средств для микроскопического анализа необходимого влияния данного состояния на каждого отдельного индивида, на его поступки, мысли и чувства. Но кто при взгляде на это необходимое общественное действие усомнится в том, что оно есть лишь сумма необходимых воздействий и влияний, от которых не могут отрешиться индивиды и из которых создается общая и целостная картина?

Средним членом между личностью и духовным общим действием являются со­циальные образования; их закономерное и естественно необходимое развитие доказывается закономерностью и естественной необходимостью общего действия, хотя непосредственных и прямых доказательств не существует.

Кто признает закономерность в развитии искусства и литературы, науки и фило­софии (а кто же теперь ее отрицает?), тот должен признать закономерность в раз­витии социальных образований и скованность личности этими последними.

 

РАЗВИТИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

 

Социальное развитие, насколько мы познакомились с ним, является частным, местным и временным: мы уже говорили, что мы не в силах представить себе развитие человечества, как единого целого, так как у нас совсем нет общего пред­ставления о субъекте такого развития. Спрашивается теперь, можем ли мы иметь представление о развитии известного нам человечества помимо представления о развитии отдельных групп и социальных групп и социальных обществ, и как мы должны представить развитие этого относительно целого (по отношению к нашему познанию о нем)?

Мы уже знаем, что библейское предание, соответствуя, по выражению Конта, "теологическому мировоззрению", представляло себе развитие человечества подобно генеалогическому дереву, нарастающему от Адама и Евы. Мы повторили уже несколько раз, что такое воззрение на человечество, как на единство, все еще держится в социально-научной области, где, по справедливому мнению Конта, теологическая фаза продолжается еще до нашего времени.

В большинстве случаев одерживающее уже верх полигенистическое воззрение, по необходимости, изменяет это представление о едином развитии племенного де­рева, но последствия этого изменения простираются лишь до того, что вместо од­ного исходного момента развития признают несколько или бесчисленное множест­во таковых. Такое изменение представления, собственно говоря, есть лишь изме­нение формы, или, лучше - изменение числа: вместо одного племенного дерева признается несколько таковых. Сущность представления при этом не изменяется, так как в одном и том же ряду в развитии племенного дерева признается пос­тоянный прогресс от простого к сложному, от ростка до разросшегося дерева, от примитивного до утонченного; все-таки наука исходит от данного первоначального момента возникновения и затем следит за дальнейшим движением "великого прог­ресса, достигающего в наши дни вершины и кульминационного пункта".

Ясно, как день, что такое воззрение несоединимо с превосходящим все наши по­нятия постоянством жизни на земле. Исходя из этой идеи, все яснее и яснее выступающей из приобретений современного естествознания, мы ни в коем случае не должны нарисованное выше социальное развитие представлять в такой еди­ничной или множественной схеме племенного дерева.

Причиной такой схемы является наша склонность всюду искать возникновения, тогда как мы, по природе, обладаем способностью познавать только развитие (Werden).

Вся истинная научность или, говоря словами Конта, "позитивизм", начинается там, где мы побеждаем наше стремление узнать начало вещей и удовлетворяемся плодами их развития. Если мы проникаемся как идеей о вечности жизни на земле, так точно и идеей о нашей неспособности к познанию возникновения вещей, то мы получим совершенно иную схему для социального развития. Представление об этом развитии мы создали себе на почве фактов. Если мы будем игнорировать всякую единичность и начальный пункт развития, то у нас в виде конкретного остатка получится процесс развития, совершающийся в различные времена и в различных местах всегда по одним и тем же законам. Нарисованный нами выше переход примитивной для нас орды с женским родом, с материнской семьей в похищение жен и брак путем похищения и далее в простую организацию господ­ства, частную собственность, право и "общество", мы должны представить себе в виде процесса, который свойствен не человечеству как единому или множест­венному субъекту, равно как и человечеству, возникающему с определенного мо­мента в виде процесса, который совершается всегда и всюду, где и когда только возникают благоприятствующие ему социальные условия. Только такое пред­ставление, но ни в коем случае не упомянутое противоположное, может объяснить тот факт, что еще и теперь мы наблюдаем примитивные стадии этого процесса так же первообразно и ясно, как они протекали когда-то в нашем собственном прошлом.

Изображенное нами социальное развитие совсем не претендует на хронологи­ческую и местную истинность, не распространяется на определенный субъект; оно обладает лишь типичной истинностью, насколько оно рисует процесс, касающийся человека, как родового понятия, и определяющий развитие групп, находящихся в соответственных социальных условиях.

Все речи о "развитии человечества" (le developement de 1'humanite) у Конта осно­ваны на ошибочном и совершенно ложном взгляде, так как можно говорить только о социальном развитии в пределах одного и того же рода: "человек". Это развитие всегда и всюду начинается там, где существуют налицо соответствующие социальные условия; оно течет закономерно до конечного пункта, где оно, так сказать, завершается, где оно по недостатку необходимых социальных сил гаснет и умирает. Нельзя сомневаться в том, что бывают случаи такого потухания и развития, такого умирания, так как множество некогда культурных и социально развитых государств теперь пустынны и необитаемы. Азия, Америка, Африка дают массу примеров огромных областей, где теперь потухла всякая жизнь, но где некогда социальный процесс создал колоссальную культуру. С другой стороны, нельзя отрицать возможности даже вероятности того, что в тех же государствах при наступлении соответствующих условий (новой колонизации, заселения) социальное развитие может начаться вновь.

Факты эти приведены для подкрепления идеи круговоротного течения социаль­ного развития, - идеи, имеющей опорным пунктом круговоротное развитие госу­дарств.

Я много раз касался этой последней идеи, и здесь мне приходится вновь воз­вратиться к ней.

 

КРУГОВОРОТ РАЗВИТИЯ

 

Если я утверждаю, что жизнь государств течет наподобие круговорота и что каждая нация, достигая высшей ступени своей культуры, идет навстречу своей ги­бели, и что первые попавшие варвары ее уничтожают, то, конечно, в этом звучит что-то родственное Гегелю и Шеффле; простые умы склонны считать несерь­езным подобное утверждение.

Между тем нетрудно указать причины такого круговоротного движения в есте­ственных, экономических и социальных условиях жизни народов; эти причины на­столько ясны, их действие так всемогуще и всеобще, так ясно и неоспоримо, что знакомство с ними должно убедить в постоянном исполнении и естественной необходимости наступления их последствий.

Эти причины лежат в сфере экономической жизни, следовательно, в такой обла­сти, где несвобода человека, его зависимость от физических потребностей совер­шенно бесспорны, где можно с людьми считаться так же, как со слепыми силами природы, которые следуют своему закономерному течению. Потребности и стрем­ления людей приводят, как мы видели, к тому, что они группами и общениями возвышаются от примитивного состояния к состоянию культуры и цивилизации и затем, достигнув его, склоняются к упадку и гибнут под ударами других групп и общений, находящихся в периоде роста.

В примитивном, т.е. бедном в экономическом отношении, государственном орга­низме люди, кроме своего стремления к самосохранению, обладают еще только потребностью воспроизведения рода. На этой ступени производится много детей и значительно растет население. На более высокой ступени культуры возникает желание обеспечить за потомством по возможности лучшее материальное сущест­вование; тем не менее государство еще не стремится к ограничению числа рожде­ний ввиду того, что каждое живое человеческое существо еще представляет рабо­чую силу, которая может способствовать улучшению экономического положения. Семья, ничем не обладающая, растет, не заботясь о том, что будущие ее члены в отношении собственности будут стоять в более дурном положении, чем живущие теперь; пока, наоборот, благодаря улучшению числа рабочих улучшается положе­ние целой семьи.

Вот основание того, что государственный организм на низких ступенях культу­ры и благосостояния быстро растет; в течение этого времени он представляет по отношению к другим обществам растущую народную силу, которая может внутри опереться на растущее производство и экономический успех. Такой народ, нахо­дящийся в прогрессивном развитии, может вполне образовать фундамент полити­ческого государственного тела, которым будет управлять более развитое и цивили­зованное меньшинство: затем в своем нормальном развитии он является прочным фундаментом политической силы этого государственного организма.

Если же с развитием государственного организма низшие слои народа также поднимутся до высшей ступени культуры (а иначе и быть не может), и благо­состояние распространится и на низшие слои народа, то начинается забота о дости­жении будущего благосостояния для потомства путем ограничения собственного размножения народа. Прежняя беззаботность, спутница нищеты, уступает место "мудрой заботе", и рост населения останавливается, а в конце концов и совсем идет на убыль. Вместе с тем общество в сравнении с другим, которое еще не находится на этой стадии прогресса, ослабевает, что в дальнейшем следствии порождает экономическую слабость и политический упадок, между тем как другое общество, стоящее еще на низшей ступени развития, обладающее еще бедным и потому нормально развивающимся пролетариатом, одерживает благодаря своей народной силе победу. Таковы реальные, всегда и всюду заявляющие о себе причины, кото­рые производят круговоротные движения в жизни народов и государств, и которые объясняют, почему "варварские орды" уничтожают и стирают с лица земли высоко развитые нации со всей их цивилизацией.

Эти "варварские орды" не всегда появляются извне; иначе они были бы не в состоянии разрушить до основания сильные культуры государства. К сожалению, чем выше стоит человечество на лестнице культуры, тем в большем объеме скры­вает оно в своих собственных недрах достаточно варварских орд, которые ждут только сигнала, ждут только критического мгновения внутренней и внешней войны, чтоб начать дело разрушения. Так, нам совсем была бы непонятна гибель сильного государства под напором варварских орд, если бы мы не знали, что внутренние социальные враги существующего строя незаметно раздули в минуту опасности тлеющую злобу против собственников и господствующих в громадное пламя, которого одного часто достаточно, чтоб тяжелый труд столетий превратился в пепел и прах.

Теперь же с развитием культуры этот внутренний враг необходимым образом усиливается настолько, что каждый культурный мир, независимо от угрожающей ему внешней опасности, постоянно носит внутри себя зерно своего разложения.

 

ПРОГРЕСС И НОВОЕ

 

Факт такого круговоротного развития государств и народов имеет кардинальное значение в вопросах о "прогрессе" в области человеческой истории.

Два положения, выставленные мной в Rassenkampf(e), вызвали во многих отно­шениях протесты и опровержения; эти положения заключаются в следующем: нет никакого прогресса и не может быть ничего существенно нового в сфере умствен­ной жизни. Возможно, что я недостаточно выразил свою мысль, и потому я хочу еще остановиться на этих тезисах.

Что я признаю прогресс в развитии вообще и в развитии культурного мира в особенности, - в развитии, начинающемся каждый раз снова и достигающем кон­ца, - это упомянуто моим почтенным рецензентом в его краткой заметке в англий­ском журнале Mind: "The general conclusion to he finally comes, - говорится там, - is, that there is no such thing as either progress or regress in the course of history taken as a whole but only in the particular periods of a progress that is going on for ever in a circle in particular countries where the social progress is for ever recommencing".

Вообще очень странно, что английский критик, реферирующий мою книгу в 14 строках, правильно понял мои мысли, тогда как масса немецких критиков, пред­ставляющих о ней объемистые рецензии, держатся того мнения, будто я вообще отрицаю всякий прогресс³! Поэтому я думаю, что я не совсем ясно выразился относительно этого вопроса и считаю себя обязанным выяснить здесь свой взгляд.

Так как я считаю людей не только в физическом, как думает Кольман (см. выше II, 4), но и в духовном отношении постоянным типом (Dauertypus), то я того мнения, что и духовной деятельности их поставлены прочные границы, к которым издавна приближались единичные, счастливо одаренные натуры, но которых не пере­шагнуть ни одному человеку.

Равным образом и в физическом отношении, по природе вещей, сила человека не может перейти за известный максимум, который, конечно, во все времена дос­тижим для личности; подобным образом в нравственном отношении всегда и всюду существуют и существовали, с одной стороны, хорошие и благородные натуры, с другой - низкие и животные натуры, и в этой (нравственной) области мало можно заметить действительного улучшения людей; видимый же прогресс осуществляется во времени и пространстве только благодаря приходящим извне институтам и учреждениям: то же справедливо и в отношении к интеллектуальному развитию.

Интеллект человека всегда один и тот же - он движется в сфере, имеющей по­стоянный и не расширяющийся предел, достигаемый от времени до времени отдельными "гениями". Но существует видимость прогресса благодаря тому, что по временам в известной местности одинаковый интеллект опирается на сумму приобретений своих предшественников, пользуясь ими, как исходным моментом для дальнейших приобретений. Так позднейшие поколения обладают не высшим или более совершенным интеллектом, но большими средствами, собранными пре­жними поколениями - так сказать, лучшими орудиями; поэтому они достигают больших результатов. Конечно, в области открытий и изобретений прогресса нельзя отрицать, но было бы ошибкой объяснять его совершенствованием, прог­рессом человеческого интеллекта. Умный древний грек, будь он только последова­телем Уатта, открыл бы локомотив, а знай он изобретение электрического телег­рафа, он, конечно, мог бы изобрести и телефон.

Человеческий интеллект - 400 лет тому назад и теперь - не отличается ни качественно, ни большим развитием, ни совершенством; только труд, совершенный в промежуточное время всеми прошлыми поколениями, служит на пользу ны­нешнему интеллекту, и таким запасом такой же интеллект совершает теперь, по-видимому, большие "чудеса", чем совершал 400 лет тому назад интеллект, лишенный промежуточной работы, — интеллект, который, в сущности, и для своего времени совершал не меньшие чудеса.

Основываясь на этом, можно было бы возразить на мое рассуждение об отно­сительном прогрессе, проявляющемся в отдельных периодах развития, что кроме такой преемственности умственного труда, ничего больше и не нужно для того, чтобы привести человечество к бесконечно продолжительному прогрессу. С таким заключением нельзя было бы спорить, если бы только было вообще верно пред­положение о преемственности человеческого культурного развития. Но в ней можно сомневаться. Во-первых, известная нам история отмечает вечное повто­рение катастроф, производящих быструю гибель культурных миров. Что случи­лось в Индии, Вавилонии, Египте, Греции и Риме, может случиться и в современ­ной Европе: европейская культура может погибнуть под натиском варварских орд.

Считая себя вне опасности от таких катастроф, мы, быть может, впадаем в слишком оптимистический самообман. Конечно, в нашем соседстве нет варварских орд, но не следует забывать, что инстинкты этих варварских орд таятся в скрытом состоянии в народных массах европейских государств. Подвиги анархистов -только отдельные вспыхивающие молнии; кто поручится нам, что когда-нибудь не разразится гроза? Варвары живут от Европы не так далеко, как обыкновенно думают, и довольно рискованно думать о европейском культурном мире без учета этих внутренних сил.

Итак, признание вечной преемственности культурного развития, как условие признания бесконечно продолжающего прогресса, может иметь лишь гипотети­ческое значение.

Как на доказательство постоянства человеческого интеллекта, можно указать и на тот факт, что в областях, где дело не идет об изображениях и открытиях ес­тественных сил, т.е. в области нравственной и социальной философии, не только не заметно прогресса, но уже несколько тысячелетий нельзя вообще сказать боль­ше ничего нового. Если мы взглянем на эту область нравственного и социального философского познания, то мы убедимся, что здесь все уже есть и что нельзя "открыть" ничего нового.

Относительно добродетели и нравственности, относительно человеческого счастья и социальных отношений мы ни в коем случае не обладаем более зрелым знанием сравнительно с древнейшими народами - напротив, часто мы замечаем, что мы уступаем им в некоторых отношениях. Несмотря на то, что в различнейшие времена у различнейших народов единоличные законодатели и основатели религий проповедовали любовь к ближним, наше отношение к нашим "братьям и друзьям" очень заметно отличается от нашего отношения к чужим, как издавна было по­всюду. Воевать с чужими и побеждать их - добродетель; изменять своим - престу­пление. Относительно ценности жизни, взаимоотношения полов, формы брака и т.д. отдельные культурные миры всегда вращаются в одном и том же заколдован­ном кругу, с каждого пункта которого противоположный пункт представляется находящимся внизу. Поэту в этой области о нравственных и социальных проблемах нельзя сказать ничего нового, ничего такого, что уже раньше не было бы когда-нибудь сказано. Все, что выступает перед нами в этой области, как новое и оригинальное, есть лишь новая комбинация старых идей и воззрений, комбинация, создаваемая, конечно, новым индивидуальным воззрением; ибо бесконечно раз­нообразно в природе только индивидуальное.

Индивидуальность всегда создает новые комбинации из прежнего запаса че­ловеческих идей. Но если бы оказалось возможным человеку знать все мысли прошедших тысячелетий, если бы дано было кому-нибудь знать всех философов и Мыслителей старых времен и народов, он легко мог бы принадлежащую лично ему и самую оригинальную систему, свое индивидуальнейшее мировоззрение подкрепить цитатами из своих предшественников. Нечто подобное представляет, в сущ­ности, Бастиан. У этого феноменального ума мы часто находим совершенно ориги­нальные выводы с известными цитатами из других писателей. Целое есть само­стоятельный результат его индивидуальности, но его замечательно вместительная память делает для него возможным брать готовые камни для постройки своей системы из сочинений мыслителей всех веков и народов.

Ново только индивидуальное понимание; материал стар. В области нравствен­ной и социальной философии не существует нового материала: здесь материал всегда лишь воспроизводится сознательно и бессознательно, но не создается вновь. Здесь нет речи об образованиях и открытиях, как в области явлений и сил природы; здесь человеческий интеллект издавна измерил сферу познания, которая возможна для него при его организации, и не в силах подняться над ней. Концепции человеческого духа в этой области совершенно подобны картинам калейдоскопа: комбинации могут быть новы и оригинальны, или, по крайней мере, кажутся новыми и оригинальными, а материал всегда один и тот же. Но так как мыслители и философы уже целые столетия вращают этот калейдоскоп, то, конечно, случается, что отдельные его комбинации повторяются по несколько раз, целая же картина едва ли может повториться, ибо комбинации бесчисленны; разнообразие картин мы приписываем разнообразию различных индивидуальностей, и может быть, мы правы.

 

СПРАВЕДЛИВОСТЬ В ИСТОРИИ

 

Ничто так не колеблет представления наивно верующего ума о "справедливом провидении", как напрашивающееся на каждом шагу человеческой жизни убежде­ние в "неисправности" мира. Вопреки всем старательным теологическим объясне­ниям и толкованиям колеблет наивную веру и гложет благочестивое сердце вопрос о том, неужели вся исправность, которой полна человеческая жизнь, есть дело всеблагого и всесправедного Бога? Это - необходимый и неизбежный вывод из антропоморфизма, представляющего Бога в образе человека и приписывающего ему человеческую "справедливость". Но в мире и в жизни или собственно в жизни и в истории осуществляется совсем не человеческая справедливость, скорее - исто­рическая справедливость, которая должна казаться грубой несправедливостью в человеческом смысле. И здесь виновата ложная индивидуальная мерка, которую человек прилагает к житейским событиям: они совершаются по совершенно иной мерке, так сказать, по большому социальному масштабу, и их надо обсуждать с точки зрения этого масштаба. Если же эти вещи мерить индивидуальной челове­ческой меркой, тогда, конечно, ошибки неизбежны.

Что понимают люди под справедливостью вообще? Известный критерий в рас­пределении материальных и нравственных благ. Существует два понятия о спра­ведливости. Одни исходят из полного равенства всех людей и потому требуют для каждого индивида одинаковой доли прав и благ. Оба эти понятия признают инди­вида объектом и масштабом применения справедливости, и при всяком действии, имеющем объектом человека, спрашивают: соответствует ли оно ценности этого объекта? Если соответствует, тогда действия зачисляются под рубрику справед­ливости; если нет- несправедливости. При этом различные приговоры имеют лишь настолько место, насколько существуют различные мнения о ценности объекта, или насколько одно понятие о справедливости основано на полном равен­стве в оценке всех людей, другое - на неравенстве в их оценке.

Все эти понятия о справедливости имеют своим исходным моментом изучение поступков людей в отношении к людям и создают критерий для переговоров над ними. Как таковые, они имеют известную долю значения.

 

ЛЕБОН ГЮСТАВ (Le BON) (1841-1931) ~ французский социолог, социальный психолог, публицист, автор ряда работ по физике и химии, доктор медицины, родился в Ножан-ле-Ротру. Путешествовал по Европе, Северной Африке и Азии, где написал более половины своих трудов, в основном по антропологии и архео­логии. Последний из них - "Монументы Индии" (Les monuments de I'lnde) - опуб­ликовал в 1893 г. в возрасте 52 лет. Лишь после этого увлекся социальной психо­логией, сделавшей его впоследствии знаменитым. Наиболее известные работы -"Психология народов" (1894) и "Толпа" (1895). Кроме того, создал натурфи­лософскую концепцию, близкую к энергетизму "L'evolution de la materie" (1909).

Главные произведения: Sois psychologiques de revolution des peuples (1894, рус. пер. 1896), Psychologic desfoules (1895, рус. пер. 1896), Psychologic du socialisme (1898, рус. пер. 1908), Psychologic de {'education (1902), Psychologic politique et la defense sociale (1910), Les opinions et les croyances (1911), La revolution francaise et la psychologic des revolutions (1912), Aphorismes du temps present (1913), Enseugnements psychologiques de la guerre europeenne (1916).

Лебон отстаивал идею расового детерминизма в развитии цивилизации. В ка­честве фундамента социальной эволюции он рассматривал не разум, а ирра­ционально-волевую, эмоциональную сферу психической жизни - чувства и веро­вания. Сего точки зрения, психология- основа познания истории. Лебон является автором одного из первых вариантов доктрины "массового общества". Рассматривая массу (толпу) как иррациональную разрушительную силу, Лебон полагал, что цивилизация всеми своими достижениями обязана деятельности элиты, и выступал против идеи социального равенства и социализма. Согласно его концепции, поведение индивида в толпе носит бессознательный и иррацио­нальный характер, ему присущи нетерпимость,, догматизм, утрата чувства ответственности, повышенная эмоциональность и умственный примитивизм. В основе всех социальных изменений лежит изменение идей, внушаемых массам немногими лидерами посредством утверждения, повторения и заражения. Революции он считал проявлениями массовой истерии. Конец XIX - начала XX в. Лебон характеризовал как наступление "эры масс" и предсказывал неизбежный в этой связи упадок цивилизации.

Идеи Лебона оказали влияние на развитие социальной психологии, а также доктрин "массового общества", получивших распространение в западной социо­логии. Умер в Париже.

 

Г. Лебон

ПСИХОЛОГИЯ НАРОДОВ И МАСС*

 

Лебюн Г. Психология народов и масс. СПб, 1896. 134

 

ПСИХОЛОГИЯ НАРОДОВ

 

ВВЕДЕНИЕ:

СОВРЕМЕННЫЕ ИДЕИ РАВЕНСТВА И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИСТОРИИ

 

Возникновение и развитие идеи равенства - Произведенные ею последствия - Во что обошлось ее приложение - Нынешнее ее влияние на массы - Задачи, намеченные в настоящем труде - Исследования главных факторов общей эволюции народов - Возникает ли эта эволюция из учреждений - Не заключают ли в себе элементы каждой цивилизации: учреждения, искусства, верования и пр., известных психологических основ, свойственных каждому народу в отдельности - Значение случая в истории и неизменные законы - Трудность в изменении наследственной идеи в данном субъекте.

 

Идеи, правящие учреждениями народов, претерпевают очень длинную эволю­цию. Образуясь очень медленно, они, вместе с тем, очень медленно исчезают. Ставши для просвещенных умов очевидными заблуждениями, они еще очень дол­гое время остаются неоспоримыми истинами для толпы и продолжают оказывать свое действие на народные массы. Если трудно внушить новую идею, то не менее трудно уничтожить старую. Человечество постоянно с отчаянием цепляется за мертвые идеи и мертвых богов.

Уже почти полтора века прошло с тех пор, как поэты и философы, крайне невежественные относительно первобытной истории человека, разнообразия его душевного строя и законов наследственности, бросили в мир идею равенства людей и рас.

Очень обольстительная для масс, эта идея вскоре прочно укрепилась в их душе и не замедлила при<