Индивид и его Социальная группа

 

Величайшая ошибка индивидуальной психологии заключается в предполо­жении, будто мыслит человек. Вследствие этой ошибки в индивиде вечно ищут ис­точник мышления, вечно ищут, почему он мыслит так, а не иначе, причем бого­словы и наивные философы стараются разъяснить и даже преподать советы, как человеку следует мыслить. Здесь целая сеть ошибок. Во-первых, в человеке мыс лит совсем не он, но его социальная группа, источник его мыслей лежит не в нем, но в социальной среде, в которой он живет, в социальной атмосфере, которой он Дышит, он может мыслить, только так, как необходимо его заставляют концентрирующиеся в его мозгу влияния окружающей его социальной среды. Подобно тому, как в механике и оптике, по известному нам закону, угол падения равен углу отражения, точно так же и в духовной сфере каждому углу падения духовного луча в наш мозг соответствует известный угол отражения наших воззрений, наших мыс­лей, являющихся точно необходимым результатом духовных влияний, внедренных в нас с самого детства.

Индивид при этом играет только роль призмы, которая воспринимает извне лучи и, преломив их по известным законам, отражает их в известном направлении и с известной окраской.

Впрочем, и до сих пор в философии и психологии говорилось о влиянии окру­жающей обстановки на духовное образование человека, но это влияние считалось лишь вторичным моментом. В действительности, однако, социальная среда, в которой индивид является на свет, в которой он дышит, живет и действует, должна быть признана основным и важнейшим началом, к этому окружающему элементу индивид с детства до самого зрелого возраста относится более или менее воспри­имчиво, и в зрелом возрасте только зрелому уму удается эмансипироваться от этой духовной среды настолько, чтобы впредь самостоятельно мыслить, вполне же никто не может отрешиться от своей среды потому, что все формы мыслей, все органы мышления, все средства дальнейшего образования созданы тою же средой, насквозь проникнуты ею. Поэтому, если даже и предположить, что возраст восприятия у совершенно зрелого и самостоятельного человека закончен, однако, следует усомниться в том, может ли самый передовой и оригинальный философ отделиться настолько от наследственной почвы мышления, чтобы достигнуть освобождения от привитых ему форм и органов мышления и самостоятельно создать вместо них свои собственные органы и формы.

Бросим взгляд на жизнь обыкновенного "среднего человека" и посмотрим, как создается его духовная организация! Поведение его воспитателей и воспитательниц образуют в нем первые нравственные понятия и взгляды. А первые учителя, прис­тавленные к нему! Похвала и порицание, награда и наказание, надежды, возбуж­даемые в нем, нагоняемый на него страх - все это составные элементы, из которых образуются его первые воззрения, его дух. Незаметным образом маленький житель мира является перед нами в виде верного слепка духовных свойств своей "семьи", если употребить это слово в самом широком смысле римской familia. Фор­ма его детского духа точь-в-точь соответствует многосторонней модели, в которую он был вылит, носит на себе ясный отпечаток той формы, в которую он был заключен.

Подготовленный таким образом, юный индивид вступает в "мир", образуемый его сверстниками и товарищами, существами, отлитыми, в большинстве случаев, по той же форме. Их взгляды большей частью тождественны. Им привили одина­ковое уважение ко всем категориям вещей и лиц, одинаковую ненависть и презре­ние к другим. Во всем, до чувства вкуса к пище и питью включительно, они полу­чили одинаковое направление, они подобны часам, которые идут так, как их поста­вили и завели. Но в таком случае разве мыслит, чувствует, имеет вкус индивид? Нет! Не индивид, а социальная группа; каждый новый индивид выражает мысли и чувства, вкусы и взгляды, намерения и цели своей социальной группы. Поэтому один индивид похож на другого: как пели старые птицы, так щебечут и птенцы.

И как определить, что соединилось в духе этого юного индивида, что конден­сировалось в его мозгу как осадок духовной жизни давно отживших поколений?

Здесь и тысячелетний опыт, давным-давно передающийся из поколения в поко­ление в виде готовых воззрений и представлений, и исторические и доисторические судьбы с их духовными результатами в характере и наклонностях, с формами мышления и образом мыслей, и старинные симпатии, предрассудки и предубеждения, - все это концентрируется в мозгу "свободного" индивида как миллионы лучей в точке преломления, все это живет в нем как мысль, все это вложено в него как чувство — как мысль и чувство, которые толпой приписываются ему само­му, которые в глазах толпы являются его заслугой или виной. Громадное большин­ство людей не освобождается вовсе от указанных выше категоричных определе­ний, создающих человеческий дух; в течение всей своей жизни они руководствуют­ся образующими впечатлениями детства и юных лет. Только ничтожное мень­шинство продолжает еще "образование" ума (в более широком смысле слова), воспринимая при случае духовные впечатления и влияние извне, независимо от своей социальной группы. И как преувеличивают значение и результат этого "духовного образования" посредством культурных сокровищ нации, классической древности и т.д.! Как ничтожно, в сущности, это образование, в сравнении с тем прирожденным и полученным от воспитания образованием, в котором выражается дух социальной группы!

Если непредубежденно рассмотреть факты, нельзя не убедится в том, что все это "образование", образование наших школ едва ли способны победить это духов­ное наследие, которое является частью всякого индивида; в глубину души от всего этого позднейшего образования проникает лишь то, что находит в ней для себя благодатную почву.

В самом деле, что дает большинству так называемых образованных людей, док­торов, учителей, чиновников и т.д., что дает им это "образование", приобретенное в школах и вне школ? Немного "знания" и ничего больше! Но разве знания -мышление? Разве знание - чувство? К чему знание, если оно не может изменить мышление? Если оно не может оказать никакого влияния на чувство? А этого сделать оно не в силах.

Отсюда — печальный факт существования людей, которые, благодаря своим ничтожным знаниям, тем легче могут скрыть от мира пошлость своего образа мыслей, прирожденную им низость, - людей, которые своей крупицей "знания" только маскирует грубость своих чувств, только скрывают под мишурным плащом "образования" прирожденную животность своей природы. Если даже и признать справедливым положение Бокля, которое он старается доказать в своем огромном труде, положение, что знание, и только знание, улучшает народы и человечество, то все-таки, прежде всего, должна улучшаться масса или, по меньшей мере, группа, и только группа может облагородить индивида.

Только знание массы, социальной среды улучшает индивида, индивидуальное же знание является для самого индивида слишком поздно для того, чтобы преобразить его, вступая в мир, индивид уже готов, как отчеканненая монета, и приобретенное им знание не может больше изменить его существа. В самом деле, что может из­менить знание в зрелом юноше, который связан узами общих интересов со своей семьей, своим классом, своей социальной группой, к которому мир, т.е. другие со­циальные группы, относятся, как каждому из членов его сингенетического круга, и который уже поэтому свою часто недобровольную солидарность с этим кругом считает естественной и необходимой. Он может знать все, что ему угодно, но он является только тем, что уже раньше сделала из него его социальная среда, он ведет себя сообразно с тем, как действовали на него разнообразные социальные элементы, с которыми он сталкивался. Конечно, бывают случаи, когда отдельные, изолированные индивиды поглощаются чуждыми им социальными группами и, так сказать, в них тонут, или когда отдельные индивиды, насильственно вырванные из своей собственной социальной среды, присоединяются к чужим группам и раст­воряются в них со всей своей волей и стремлениями, причем происходит полный Процесс перерождения их существа, но такие редкие исключения только подтверждают правило.

Судьба юноши определяет положение взрослого мужа. В зрелом возрасте он необходимо является тем, чем был в юности. И вот наступает тяжелая борьба интересов, т.е. борьба с теми сильными течениями практической жизни, которых индивид не может назвать и создать, но которые бросают его туда и сюда, по которым он должен плыть, если не хочет потонуть. Есть ли здесь для него выбор?

Он попадает в течения, которые отбрасывают его назад. Никакое знание ему не поможет - он должен бороться с ним. Если он не хочет погибнуть, он должен плыть по течению, которое его теперь несет, - и все его "свободное" действие состоит только в том, чтобы по возможности удержаться на поверхности несущего его благоприятного течения, уклоняясь в сторону от встречных волн. Быть пере­брошенным в другой поток, изменить свой курс - дело случая, результат какого-нибудь стихийного события, но отнюдь не свободного выбора.

Жизненная борьба, конечно, приводит индивида к самосознанию, он приобре­тает способность обозреть все поле битвы, получает свое собственное знание, а не присваивает себе одно только чужое, как было до сих пор; это собственное знание могло бы изменить индивида в самом корне, могло бы, пожалуй, повлиять на его поведение, но он уже достиг предела своей деятельности, снова начать жизнь для него невозможно. Теперь он постиг тайну: он знает, чем он был, и в то же время должен сойти со сцены, собственное знание есть его единственное счастье... или, вернее, несчастье.

Между колыбелью и могилой тянется нить, которая нигде не может быть ни разорвана, ни соткана вновь, тянется цепь, каждое кольцо которой приковано к предыдущему, человек по своему свободному выбору в силах лишь порвать ее насильно, но не сковать опять, он имеет возможность по своему собственному произволу умереть, но не может родиться вновь. Да и само решение умереть должно быть обусловлено всей его прежней жизнью.

Вера в свободу человека, в его свободные действия всецело коренится во взгля­де, будто действия человека есть продукт его мыслей, а эти последние находятся в полной власти индивида, составляют его исключительную собственность. Послед­нее - ошибка. Человек так же мало рождает сам себя духовно, как и физически. Его мысли, его дух есть создание его социальной среды, социального элемента, в котором он рождается, в котором живет и действует.

Не признающие последнего и не желающие верить в столь всемогущее влияние социальной среды будут гораздо уступчивее, если они вдумаются в тот факт, что социальная среда, в которой вращается индивид, оказывает несомненнейшее влия­ние не только на его дух, но (что, конечно, не замечательнее) и на физический тип, на его физиономию. Этот факт хорошо известен физиономистам и слишком очеви­ден, чтобы встретить серьезное возражение. Кто не узнает среди сотни лиц различ­ных национальностей - англичанина, француза, итальянца, северного и южного немца! Трудно точно выразить, почему мы их узнаем, на это способен лишь карандаш живописца. Но мы узнаем Джона Буля, мы узнаем "гордого шваба", мы узнаем галантного, живого француза и даже парижанина, мы узнаем итальянца и т.д.

Кто не замечал, что продолжительное пребывание в течение годов или десятков лет среди известного народа с выраженным культурным типом ассимилирует с этим народом всякого иностранца в его внешнем виде и внешнем поведении.

Разве не делается истым Джоном Булем немец, проживающий в Англии десятки лет? Или кто не замечал на всех европейцах поразительно ориентализирующей силы жизни на Востоке? Мы знали поляка, отпрыска старопольской фамилии, внешний вид которого после долгого пребывания в Турции принял тип восточного человека. Нужны ли, однако, дальнейшие примеры: человек без достаточного опыта в этом отношении никогда не поймет их и не поверит нам, а у кого в этом отношении есть хоть малейшая опытность, то, конечно, сразу согласится с нами.

Только к этим последним и обращаемся мы с логическими доводами. Раз что-нибудь оказывает влияние на более сильное, то более слабое тем скорее уступит этому влиянию: влияние социального элемента, которое может изменить даже фи­зический тип человека, конечно еще раньше преобразовало дух индивида, оказало давление на мысли и взгляды, на чувства и настроения его - давление, которое затем проявилось во всем внешнем habitus(e), так как этот последний есть не что иное, как выражение духовного человека, зеркало, в котором мы видим отражение его души. Правда, человеческий язык никогда не будет обладать той точностью, наши мысли никогда не достигнут той ясности, чтобы мы были в силах выразить то, что мы наблюдаем и считаем за специфическую особенность этих различных типов. Здесь нам может помочь лишь карандаш художника, и он это делает лишь в иллюстрированных юмористических журналах. Мы можем констатировать лишь тот факт, что существует нечто, благодаря чему мы узнаем представителей различ­ных наций, народов, социальных групп и т.д., и что это нечто переносится на инди­видов посредством социального влияния. Ясно и то, что это нечто приобретается благодаря влиянию социальной среды, независимо от происхождения и подданства, наконец, что это влияние, очевидно, гораздо быстрее проникает и легче изменяет в человеке духовный элемент, чем физический, - и тем не менее при продолжи­тельном действии воздействует и на последний, т.е. физический элемент.

Говоря о влиянии социальной среды на индивидов, принадлежащих к нему, мы должны упомянуть так же и о том, что характер социальной группы образуется при помощи этого постоянного ассимилирующего воздействия целого на его составные части. Представители одной нации отличаются от представителей дру­гой отнюдь не физиономией, цветом, пропорциональностью частей тела и т.д., ко всему этому наш глаз без научно изощренной наблюдательности и без научных аппаратов совсем не чувствителен и не восприимчив. При взгляде на представи­телей разных национальностей нас поражает всегда только тот тип, то невырази­мое, неопределенное нечто, которое является результатом социального влияния, т.е. влияния социальной среды.

В высшей степени важно усвоить себе все значение этого факта, так как он указывает нам, что характер социальной группы является гораздо менее резуль­татом ее физических, чем духовных качеств. Одним словом, физиогномический характер, тип народа или социальной группы ни в коем случае не является антро­пологическим, но исключительно социальным фактом. В этом, с одной стороны, объяснение того факта, что чуждая личность, попавшая в такую группу, восприни­мает ее тип, а с другой — доказательство того, что такое превращение личности под влиянием группы должно быть рассматриваемо только как социальное и социоло­гическое явление, дело здесь не в чем ином, как только в социальном и социоло­гическом факте.

Будь этот тип фактом антропологическим - такое превращение личности, такое зссимилирование ее со средой было бы невозможно и немыслимо.

После того, как мы констатировали, таким образом, факт влияния социальной среды на индивида, нам остается еще больше исследовать сущность этого социаль­ного явления, этого социального фактора воздействия. Перед нами возникает следующий вопрос: в чем, если не в антропологических моментах, состоит тот социальный тип который отличает одну группу от другой и благодаря которому неизбежно ассимилируется личность, попавшая под ее влияние?

Сказанное нами выше уже доказывает, что мы не считаем возможным какой-либо точный ответ, все, что мы можем сказать, заключается в следующем. Между всякой мыслью, всяким стремлением и соответствующим действием человека лежит его физическая природа (die Phisis). To, что сильные мысли и стремления выражаются в этой природе, во внешности человека, это мы знаем по таким сильным проявлениям, как гнев и радость, боль и отчаяние, так как мы ясно видим их ежедневно и ежечасно и так как здесь следствие наступает непосредственно вслед за причиной. Но естественное действие, истинное и физически сущест­вующее, поскольку мы в состоянии его наблюдать, конечно, точно так же истинно и фактически существует в тех случаях, когда наш глаз не способен его подметить. Если внутренний мотив, идея, стремление оказывают влияние на нашу внешность, на наше тело, движение и выражение лица, то они оказывают такое же влияние и в тех тончайших, незаметных случаях, когда благодаря несовершенству наших чувств мы не в состоянии его уловить. Мы начинаем подмечать результаты этих влияний только с того времени, когда благодаря многократным их повторениям они выступают уже перед нами в готовом типе.

Теперь все дело только в том, чтобы точнее определить эти воздействующие моменты. Мы сказали, что идея и стремления создают тип, теперь спрашивается: что создает идеи и стремления? Мы отвечаем на это: жизнь и, именно, социальная жизнь. И подобно тому, как жизнь слагается различно в различных климатах и странах, среди людей различных рас и различного этнического состава, точно так же различны и их идеи, следовательно, их общие воззрения, их стремления, - то отсюда возникает известное различие в типе представителей одного и того же народа, в различные, следующие одна за другой, эпохи.