Победу одерживает только народ.

 

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Стена костела, пробитая почти во всю длину тяжелым дальнобойным

Снарядом. Громадный черный пролом. Груды рыжего щебня.

Поет-заливается соловей. Медленно-медленно входит

Д е р в о е д. Прошел через разбитое здание,

Прислонился к стене. Опустился на пол.

Через пролом входит Б у ш т е ц.

Б у ш т е ц (присел у стены, снял каску, вытер пот). Целый, партизан?

Д е в р в о е д. Целый…

Б у ш т е ц. Гальчанского не видел?

Д е р в о е д. Не…

Б у ш т е ц. Дай глотнуть чего-нибудь…

Дервоед снимает измятую флягу.

Д е р в о е д. Нема… Вытекла… Осколком, кажись, зацепило…

Б у ш т е ц. Везет тебе…

Д е р в о е д. Ага…

Б у ш т е ц. Кого из наших видел?

Дервоед не отвечает. Молча смотрит перед собой.

(Нервно.) Ну чего ты смотришь?

В проломе появляются еще два бойца. Худой с бледным лицом С о л я н и к

ведет О д у в а н ч и к а с перебинтованной головой. Это совсем мальчишка.

Соляник отпустил товарища, снял каску, снял с плеча автомат, перекрестился.

Б у ш т е ц. Что, Одуванчик, получил на баранки?

О д у в а н ч и к (всхлипывая). Ухо, паскуда, отгрыз… Схватились в траншее… Худющий, старый, а жилистый… И так я его и эдак… Как клещами за руки схватил! А потом пасть раскрывает, зубы желтые, редкие, и за нос меня – цап! Я лицо в сторону, а он за ухо, барбос поганый! И грызет… Я ору, а он грызет…

Б у ш т е ц. Ты бы ему еще что-нибудь подставил…

О д у в а н ч и к. Ну как я без уха?

Б у ш т е ц. В цирк пойдешь… Людей смешить…

О д у в а н ч и к. Спасибо, Мишка Гальчанский подоспел… Заколол гада, а то он бы меня совсем загрыз…

Б у ш т е ц. А где Гальчанский?

О д у в а н ч и к. Откуда я знаю? Он дальше побежал…

С о л я н и к. Успокоился Мишка… У ворот лежит…

Б у ш т е ц. Может, ранило?

С о л я н и к (покачал головой). Я ему глаза закрывал…

Б у ш т е ц (вздохнул). Значит, закурим его табачек… (Достал из кармана измятую пачку «Казбека». Дервоеду.) Бери, партизан… На поминки нам оставлял.

Д е р в о е д берет папиросу.

О д у в а н ч и к. Дай и мне…

Б у ш т е ц. Кашлять будешь…

О д у в а н ч и к (зло). Дай мне!

Б у ш т е ц. Чего орешь? У меня уши целые… (Солянику.) Бери, Матвей… Помяни Мишку Гальчанского…

С о л я н и к. Я помяну… (Папиросу не берет.)

Сидят. Курят. Молчат.

Б у ш т е ц (задумчиво смотрит на дымок, а потом нервно затушил папиросу о собственную ладонь.) Курю его папироску, и хоть бы… Даже рад, сволочь, что не меня, а его сегодня уложило…

О д у в а н ч и к. А меня не убьют…. Я еще маленький был, матери цыганка на меня гадала… Сказала, чтобы воды боялся. От огня, от пули и от чахотки на мне заклятие лежит… А воды надо бояться. Огонь меня и не взял… Нас каратели палили… У матери сестричка маленькая на руках. Мать просит: «Паночки, чтобы уж только деткам больно не было… Не стреляйте больно…» А Зоська на ухо шепчет: «А это не щекотно, когда стреляют?» Щекотки боялась. (Солянику.) Слушай, Матвей, а я тогда Бога в бреду видел. Стою, кажется, на снегу… Вокруг ни души… Ни хат, ни деревьев… Как вымерла земля. Один ровный снег. Бог подходит. С бородой, с лысиной, все как положено… «Здоров, – говорит, – Леня…» «Здоров, – говорю, – хоть тебя и нету». «Даю тебе, Ленька, медаль…» Снимает солнце с неба и давай мне его на голову одевать…. А оно горячее страшно!

Б у ш т е ц. Моему дядьке цыганка нагадала: погибнешь от водки. Напуга-ала – двадцать лет не пил… Даже пива. И все равно погиб. Над нами соседка жила. Ее мужик любил это дело. Начала однажды гонять его, нераспечатанную бутылку через окно выкинула, а дядька на лавочке сидел во дворе… Бутылка «Московской особой» по темечку – тюк! И готов. Погиб от водки… (Неожиданно.) А похоронят в братской?

Д е р в о е д. Кого?

Б у ш т е ц. Мишку…

Д е р в о е д. Сходи глянь…

Б у ш т е ц. Не пойду! Никого мертвым не видел… Ни матери, ни отца. Ни сестер… И его не хочу! Сходи ты, партизан, а? Скажи «прости» за меня… Ну чего ты смотришь?

Через пролом входит старшина Д у г и н. Командир отделения. Высокий,

спокойный, мудрые и немного жесткие глаза. В руках термос, фляга, вещмешок.

Подошел к бойцам, бросил все на землю, присел на термос.

Д у г и н. Кто Соляника видел?

Б у ш т е ц. Вон он святых рассматривает…

Д у г и н. Тьфу! А я его среди убитых ищу… (Одуванчику.) Что у тебя, малый?

О д у в а н ч и к. Ухо…

Д у г и н. Сильно?

О д у в а н ч и к. Болит…

Б у ш т е ц. Гальчанского убило.

Д у г и н. Видел…

Д е р во е д. Еще кто?

Д у г и н. Все…. Больше никто не придет. Яковенку миной еще в своем окопе до атаки… Гуров и Воронин в санбате. Гуров, наверно, выкарабкается… У него тут (показал на грудь) сквозное… Воронин тяжелый… И в госпиталь не повезут… Отвоевался. Так что сегодня нам лафа… По пол-литра на брата выйдет… Из третьего взвода подкинули… Там совсем пить некому. Построения не будет… Всей роте благодарность за высоту, день отдыха… Так что будем ужинать, хлопцы… Давай, партизан, стели плащ-палатку… Кто хочет, может НЗ открыть. Хотя тут всего хватит… Буштец!

Б у ш те ц. Что?

Д у г и н. Не «что», а «я»! Иди сюда…

Б у ш т е ц (подходит). Ну, я…

Д у г и н (шепотом). Ты в подвале был?

Б у ш т е ц. В каком подвале?

Д у г и н. Покажь свою финягу!

Буштец, криво усмехнувшись, достает из-за спины трофейный эсэсовский

кортик, подает Дугину. Тот рассматривает.

Б у ш т е ц. А что там в подвале, если не секрет? (И неожиданно взвился.) А если бы он и в крови был?! Что из того?! Я из атаки, а не с бульварчика!

Д у г и н. Разговорчики! (Возвращает кортик, спокойно.) Одним словом, вот что, Серега: приказ Верховного ты знаешь… Знаешь или нет?

Б у ш т е ц. Ну, знаю…

Д у г и н. Не «ну»…

Б у ш т е ц. Так точно, товарищ старшина! За жестокое обращение с мирным населением или с военнопленными…

Д у г и н. Вот именно… Знаешь. Молоток. Ты мне близкий человек. Брат. Но озвереть я тебе не дам! Слышишь? Если что-нибудь… Я тебя без трибунала… Сам… Усек?

Б у ш т е ц. Усек…

Д у г и н. Вопросы есть?

Б у ш т е ц. Тебе сны снятся, Дугин?

Д у г и н. Я не высыпаюсь… четвертый год…

Б у ш т е ц. А я заснуть боюсь! Приказ… Верховный в Москве, а я тут… Знаешь, что мне снится?! От самого Ржева! Свадьба моя. Сидим с Люськой под образами… И перед нами чарка…. А в чарке кровь вместо вина… (Жестко.) Вопросы есть?

Д у г и н. Пошли выпьем…

Подходят к расстеленной плащ-палатке. Дервоед и Одуванчик уже накрыли,

расставляют кружки.

Б у ш т е ц (Солянику). Матвей, возьмешь граммульку или греха боишься?

С о л я н и к. На поминках не грех…

Дервоед разливает водку. Дошел до Одуванчика.

Б у ш т е ц. Куда ты ему столько?

О д у в а н ч и к. Боишься, что не хватит? Не боись. Лей, дед…

Б у ш т е ц. Ты же с земли не поднимешься, петушок безухий…

О д у в а н ч и к. Что тебе мое ухо?! (Отчаянно.) Выпью! Всю свою долю выпью! Назло.

Д у г и н. Давайте, хлопцы… (Очень-очень просто, обыкновенно.) Помянем нашего товарища Мишку Гальчанского и молодых – Яковенку, Воронина…

С о л я н и к. Воронина нельзя… Живой еще…

Д у г и н. Вряд ли… Иди, говорит, старшина, мне скучно делается… И улыбается…

С о л я н и к. Грех…

Б у ш т е ц. Заткнись ты!

Д у г и н (Буштецу). Сядь! (Пауза.) Давайте, хлопцы…

Все выпили. Но закусывать не стали. Как-то притихли и помолчали.

А на улице входит в силу чужая весна. И трели соловья летят к самому небу и,

кажется, заполняют всю землю. И так эти нежные трели не сочетаются ни с

руинами, ни с утомленными тяжелым боем солдатами, ни с военным временем,

что кажется, вот-вот разорвут сердце.

Б у ш т е ц (не выдержал, схватил автомат). Да замолчит он, сука, или нет?!

Д у г и н (вырывая автомат). Ты что, сдурел?!

Трели соловья.

З а т е м н е н и е.

Ночь. Тихая, весенняя. Не смолкает настырный соловей. Перед черным

Проломом в белой сорочке, набросив на плечи шинель, сидит Д е р в о е д.

Подходит Д у г и н.

Д у г и н. Чего не спишь? (Не дожидаясь ответа.) И я не могу… Звезды сегодня низкие… После первой контузии будто душу из тела выбило… И тогда они такие были… Крупные, холодные, аж звенят… Лежу… И меня тянет вверх, тянет меня, как трясина засасывает, будто выливаюсь куда-то к чертовой матери… (Глянул вверх.) Сейчас небо затянет… Видимо, дождь будет… (Пауза.) Чего ты все молчишь?

Д е р в о е д. А о чем говорить?

Д у г и н. Рассказал бы, как партизанил…

Д е р в о е д. Стрелял…

Д у г и н. Дома кто-нибудь есть?

Д е р в о е д. Никого…

Д у г и н. А были?

Д е р в о е д. Все были…

Д у г и н. Рассказал бы…

Д е р в о е д. Чего рассказывать? Хлеб она пекла партизанам… значит… Оно ничего… Хлеб вкусный был… Корочка такая… Аж в темноте блестела… Мы муку привозили… а она пекла… Марья, значит… Вот… (Улыбнулся.) Оно ничего… Выдал кто-то… Взял и выдал… Как-то с разведки шли… Удачно сходили… Добрую разведку несли… Ко мне заглянули… Марья только на стол поставила, я с ребетенком на руках походил, прибегает белая: «Хлопцы, немцы в Максютках». Из хаты выскочили, к лесу поползли, а они и оттуда цепью прут плечо в плечо… Куда? Хоть сквозь землю провались… Полоска жита была возле хаты… Заползли, залегли… Жито высокое, добра в том году уродило…

Из пролома вышел Соляник. Дервоед замолчал. Соляник подошел ближе,

постоял и опять ушел в пролом.

Подъехали, лопочут что-то, в хату вошли… Лежим, не дышим… Пятеро нас всего. Двое связных вообще без оружия… Лежим… Вижу через колосья – муку из сеней выносят! У меня оборвалось все! Откуда у одинокой бабы в такое-то время и столько муки?.. И кому? Ясное дело кому.

Крадучись, входит Буштец. Увидел Дервоеда и Дугина.

Б у ш т е ц. Тьфу, черт! Думал на часового напоролся!

Д у г и н. Чего шляешься?

Б у ш т е ц. Так походил, посмотрел… Они не боятся!

Д у г и н. Иди спать…

Б у ш т е ц. Закурить дайте…

Д у г и н (подает сигареты). На…

Б у ш т е ц. Нет… Партизан, дай своей махорки… Ну чего ты смотришь?

Уходит в темноту. Пауза.

Д е р в о е д. Потом эсесовец Василька выносит… В небо подбрасывает, на руках качает, смеется… И сынок смеется… (Засмеялся.) А потом хату подожгли… Марью не вывели… Что с ней сделали? Не знаю… Из хаты не выводили… А Василька… Надо ж придумать… Яблоня перед хатой росла… Они его за рубашенку на сучок повесили. Сами отошли… Жарко стало, значит… Хата горит, Василек на яблоне от крика заходится, а я…

Пауза.

Д у г и н. Выпить хочешь?

Д е р в о е д. Можно… (Пауза.) Яблоки на яблоне печеными стали… (Улыбнулся.) На ветках висят, а печеные… Вот… А я в жите лежал… А что было делать? Выскочил бы – хлопцев засыпал, а разведка важная была… План карательной экспедиции несли… Бригаду спасли… Целую бригаду… Что уж там Марья с Васильком? Правда?

Пауза.

Д у г и н. Идем, партизан! Вина трофейного выпьем… Помянем твою Марью и сына.

Постояли. Послушали соловья.

Слышь? Поет, гад…

Ушли. Пауза. Потом с другой стороны быстро выходит

санинструктор Л и д а. За ней Б у ш т е ц.

Л и д а. Не надо! Не трогай меня, пожалуйста…

Б у ш т е ц. Лидка-а…

Л и д а (жестко). Сергей!

Б у ш т е ц (тоже жестко). Так бы сразу и сказала!

Л и д а. Больно?

Б у ш т е ц. Больно…

Л и д а (просто). Прости, Сережа… Холодно мне с тобой и страшно…

Б у ш т е ц. Все сказала?

Л и д а. Позови Дувенца…

Б у ш т е ц. Кого-о-о? Одуванчика?

Л и д а. Мне повязку надо сменить…

Б у ш т е ц. Среди ночи?

Л и д а. Позови…

Б у ш т е ц. Ты знаешь, сколько ему?

Л и д а. А сколько мне?! Ты знаешь?!

Пауза. Буштец привлек Лидку к себе и

с бешеной страстью стал целовать ее.

Б у ш т е ц. Зачем он тебе? Он нецелованный, Лидка… Его женщины там… У него все там.

Л и д а. А где мое? Не надо!

Б у ш т е ц. Тут… в окопах. Ты это понимаешь? (Пауза.) Одуванчика я сейчас позову.

Л и д а (подошла к нему, неожиданно притулилась). Сережка…

Б у ш т е ц (понял, что это ласка не женщины). Вот этого не надо!

Слышны раскаты грома.

Л и д а. Сережа…

Б у ш т е ц. Пусти!!!

Ушел. Лида присела на щебень. Слушает грозу. Проходит С о л я н и к.

С о л я н и к. Чего ты не спишь, Лидка?

Л и д а. Погадай мне, дядька Матвей…

С о л я н и к. Я не умею…

Л и д а. Я буду жить, дядька?

С о л я н и к. Иди спать.

Уходит. Из глубины Б у ш т е ц выносит на руках спящего О д у в а н ч и к а.

О д у в а н ч и к (проснулся). Что? Что? (Вырывается.) Пусти! Пусти, я тебе сказал!

Б у ш т е ц (подвел его к Лиде). Вот! Тепленький… Аккурат для согрева…

Хотел еще что-то сказать, но не сказал. Повернулся и быстро ушел.

Лида смотрит на Одуванчика. Тот на нее.

О д у в а н ч и к. Ну чего?

Л и д а. Садись, я тебе повязку сменю…

О д у в а н ч и к. Так же днем меняла…

Л и д а. Еще сменю… Но если ты хочешь спать – иди спи…

О д у в а н ч и к. Спать не хочу… Меняй…

Садится. Лида снимает повязку.

Л и д а. Кровь присохла… Не болит?

О д у в а н ч и к. Нет…

Л и д а. Хочешь шоколада?

Одуванчик берет. Лида нежно меняет ему повязку.

О д у в а н ч и к. А откуда у тебя шоколад?

Л и д а. Летчики подарили…

О д у в а н ч и к (отдает). Не хочу!

Л и д а. Ну что ты, глупенький?.. Не думай ничего…

О д у в а н ч и к. Я не думаю…

Л и д а. Ленька… Ленька… Когда я с тобой встретилась – со мной что-то случилось… Ночью во сне слышу: плачет кто-то… Так тоненько, жалобно всхлипывает… Я слышу… Знаешь, кто это? Это мои нерожденные дети плачут… К свету просятся…

Яркая бледно-голубаая зарница полыхнула в небе. И вслед за ней трескучий

удар грома. Одуванчик упал на колени и нервно прижался лицом к Лиде.

Что ты, что ты, глупенький… Это же не снаряд… Это гроза…

О д у в а н ч и к. Я снарядов не боюсь… Я грома боюсь… Это с детства еще…

Л и д а. Пройдет… У тебя хоть кто-нибудь остался?

О д у в а н ч и к. Никого…

Л и д а. Все скоро кончится… И будет тихо-тихо на земле… И я буду твоей сестрой… И матерью… Мы поедем куда-нибудь далеко, где много-много тишины… И будем вспоминать только наше детство, наших мам, как нас принимали в пионеры, школу, каникулы… И никогда-никогда не вспомним войну… (Обнимает его, плачет.)

О д у в а н ч и к. Не плачь.

С неба на землю обрушился ласковый весенний дождь.

 

З а т е м н е н и е.