Восточная Европа: новый гуманизм

 

Подобно отливам и приливам, еврейская история то накатывалась на Западную Европу, то откатывалась в Восточную. В средние века она началась на западе и медленно и неуклонно двигалась на восток. В новое время она началась на востоке и с такой же не Успешностью и неуклонностью катилась на запад. Здесь, на Западе, эмансипированные евреи создали культуру, основанную на западных ценностях. Западное еврейство нашло свое самовыражение на языках народов‑хозяев – немецком, английском, французском, итальянском. На Востоке непросвещенное еврейство создало иную культуру. Она получила название Хаскалы и была неразрывно связана с еврейскими ценностями. Хаскала не породила ни ученых, ни музыкантов, ни художников[51]. Зато она произвела на свет замечательную гуманистскую литературу на двух языках. То не были польский или русский язык. Одним из этих языков был классический еврейский язык – иврит, другим – разговорный язык народа: идиш.

Восточноевропейский еврейский гуманизм имел большее значение для сохранения еврейства, чем западноевропейское еврейское просвещение. Достижения западных евреев порой напоминали декоративные колонны в солидном здании европейской христианской культуры. Достижения еврейских гуманистов Востока были мощными столбами, поддерживавшими все здание еврейской диаспоры. Когда приливная волна просвещения накатилась на восточные местечки, эти еврейские гуманисты преобразовали западное просвещение в еврейскую Хаскалу. Просвещение было философией зажиточных слоев. Хасидизм был религией бедняков. Хаскала же была выражением культурного национализма средних классов. Это было еврейское Возрождение, запоздавшее на три столетия.

Хаскала возникла в недрах иудаизма. Она была связана с вечными еврейскими ценностями, но создала и новые культурные ценности. Она породила новую литературу, неразрывно связанную с еврейскими языками. Из ее связи с религией возник еврейский экзистенциализм. Из ее связи с политикой возник сионизм. Сионизм, в свою очередь, объединил евреев всей Европы с евреями Соединенных Штатов и создал Государство Израиль. Вся эта огромная перестройка и объединение начались с малозначительного, казалось бы, движения – борьбы нескольких молодых талмудистов против хасидов, провозгласивших возврат к примитивной чувственности единственным путем приближения к Богу.

Хасидизм не умер со смертью своего основателя Бешта (1760). Ученик Бешта Дов Бер неутомимо распространял среди восточных евреев идеи учителя. Вскоре каждый второй еврей в Восточной Европе был членом той или иной хасидской группы. Раввины, опасавшиеся, что новое учение подорвет их авторитет, тщетно пытались подавить его. Они преуспели только в Литве. Этим они были обязаны усилиям Элияху бен Шломо Залмана (1720–1797), человека, сыгравшего весьма противоречивую роль и еврейской истории. Сам того не желая, он стал тем мостом, по которому талмудисты перешли в лагерь просветителей. Овладев их современным оружием, они обратили его против хасидизма.

В 12 веке Элияху бен Шломо (более известный под именем «Виленского гаона») был бы великим философом. В 18 веке он был живым анахронизмом, разрывающимся между ортодоксальным иудаизмом и современной наукой. Элияху родился, как это видно из его прозвища, в Вильно, в Литве. Вторая часть того же прозвища, «гаон», указывает на его выдающуюся ученость. Действительно, он овладел Торой в возрасте восьми лет, а Талмудом – в возрасте девяти. Но вот чего никак не подсказывает его уважительное прозвище, что в десять лет его потянуло к современной науке. Перепуганный отец приложил все усилия, чтобы выбить у него из головы эту «дурь». Элияху продолжил занятия Талмудом и со временем стал самым выдающимся талмудистом своей эпохи. Однако свое детское увлечение наукой он не забыл.

Уже в юности он был вовлечен в споры о хасидизме. Не будучи раввином, он, тем не менее, тоже выступил против хасидов. Его репутация как знатока Талмуда была столь высока, что высказанное им мнение возымело большое влияние. Виленский гаон, однако, не сумел понять психологические мотивы, лежавшие в основе хасидизма. Он рассматривал это движение всего лишь как продукт еврейского невежества. До самой смерти он оставался последним знаменосцем ортодоксального иудаизма. Ему не дано было увидеть будущее. Он не сумел предугадать, что его собственный интерес к науке побудит молодых талмудистов обратиться к западному просвещению. Он не знал, что, поощряя своих и чужих учеников переводить научные труды на язык пророков, он сеет семена грядущей Хаскалы.

История любит повторяться. Некогда, соприкоснувшись с греко‑римским миром, еврейская молодежь была увлечена им. Теперь, в 18 веке, эта молодежь впервые соприкоснулась в идеями европейского Просвещения. И снова события пошли по тому же пути. От увлечения наукой она перешла к увлечению западной философией, от философии – к литературе и социальным проблемам. Западные идеи оказали на нее огромное влияние, но не сумели оторвать от еврейских корней. Стремлением этих молодых талмудистов стала эмансипация без перехода в христианство. Они хотели найти компромисс между ортодоксами, которые не признавали ничего нового, и ассимиляторами, которые готовы были отдать все свое за чужое. Им хотелось создать еврейскую культуру, которая была бы интересна и для Запада, а не просто заимствовать западную культуру на потребу евреям.

Вокруг себя эти первые просветители видели восточноевропейское еврейство, увлеченное хасидской доктриной спасения души. Они поняли, что главный их враг – хасидизм. В борьбе с этим врагом они объединились с раввинами. В отличие от Виленского гаона эти еврейские интеллектуалы не считали хасидизм порождением безграмотности. Они видели в хасидизме «опиум для народа» – иллюзорную попытку бегства от ужасов повседневного существования.

Для распространения своих идей просветители нуждались в аудитории. Пытаясь привлечь слушателей, они начали с развлекательных повестей и романов, столь популярных в 19 веке. Чтобы не превратить эту литературу в простое продолжение русской или польской, они решили писать на иврите. Главной их целью было подорвать влияние хасидизма.

Действие этих повестей и романов происходило главным образом в Палестине. Героями, героинями, влюбленными, злодеями были евреи. Со времен за ката золотого века в мусульманской империи образы евреев в еврейской литературе приобретали все более схематичные черты. Они стали образцами беспорочной добродетели, существами, для которых физические влечения вообще не существуют, а половые различия упоминаются разве что в медицинских книгах. В новой литературе еврейская история выглядела со стоящей из двух резко отличающихся периодов. С одной стороны, романтическое прошлое, когда евреи радостно предавались любви и наслаждениям, с другой – жалкое настоящее с его длинными, унылыми, невзрачными одеяниями, скрывавшими всякую красоту. Эти развлекательные романы сослужили весьма полезную службу. Они разрушили то представление, которое сложилось у евреев о самих себе. Они показали, что евреи отнюдь не всегда были пленниками гетто. Были времена, когда они были романтическими возлюбленными, храбрыми воинами, отважными авантюристами. Эти романы исподволь внушали мысль о том, что если евреи не будут пассивно ждать Мессию, а предпримут активные политические действия, то они смогут изменить свое нынешнее положение.

К середине 19 века хасидизм начал терять свою прежнюю силу. Его влияние стало падать. Это было обусловлено главным образом его неспособностью самоорганизоваться. В результате движение стало распадаться на ряд враждующих между собой групп. Но определенную роль в подрыве влияния хасидизма сыграла и новая еврейская литература. Многие евреи начали видеть в хасидизме не возврат к иудаизму, а отклонение от него. Образ храброго, романтического еврея, созданный новой литературой, был им более по душе, нежели образ распевающего молитвы, приплясывающего хасида.

По мере того, как читатель становился все более разборчивым и требовательным, писатели Хаскалы начали обращаться ко все более серьезным темам. Они стали интересоваться смыслом иудаизма и реальной жизнью еврейства. Новая литература разделилась на два языковых потока: идишистский, рассчитанный на широкие массы, и ивритский, предназначенный для интеллектуалов. В течение каких‑нибудь ста лет в Восточной Европе появилось множество замечательных еврейских писателей. Подобно гуманистам эпохи Возрождения, они оказали заметное влияние не только на литературу, но и на жизнь.

За пять тысяч лет своего существования мировая литература знала всего четыре великие литературные эпохи. Первой была эпоха книг пророков в библейские дни. Второй – период греческой трагедии времен Перикла. Третьей – расцвет английской поэтической драмы при королеве Елизавете. Наконец, четвертой была эпоха русского психологического романа 19 века. Всего за пятьдесят лет Пушкин, Гоголь, Тургенев, Достоевский и Толстой создали одну из величайших литератур мира. Культура еврейской диаспоры всегда развивалась параллельно окружающей культуре. Поэтому и русское еврейство породило в то время замечательную литературу. Правда, ее нельзя сравнивать с достижениями русских литературных гениев, но тем не менее она представляет собой уникальное культурное явление.

Герои русских романов носят русские имена, но в действительности – это действующие лица универсальной общечеловеческой трагедии. Точно так же герои новой еврейской литературы носили еврейские имена, но были представители универсальной, общечеловеческой драмы. Великие русские писатели заглянули в глубины русской души в поисках подлинных человеческих ценностей. Писатели, творившие на языках иврит и идиш, также обратились к потаенным глубинам еврейской души. Между ними было одно отличие, чисто жанровое. Писатели на идиш работали в основном в жанре романа, избравшие иврит – в жанре публицистики и поэзии. Авторы на идиш отошли от романтизма ранней еврейской литера туры и обратились к психологическому реализму: писатели на языке иврит посвятили творения своего пера сионизму – этому новому еврейскому политическому движению за возвращение евреев в Палестину.

Одним из первых и наиболее значительных публицистов этого времени был Ахад‑ха‑Ам (1856–1927). Он родился в богатой и ортодоксальной еврейской семье на Украине. Свое традиционное образование он дополнил занятиями в университетах Вены, Берлина и Бреслау. Впрочем, он так и не получил законченного университетского образования. Он жил сначала в Одессе, затем в Лондоне. В 1922 г. он переехал в Палестину и поселился в Тель‑Авиве. Своими статьями он вдохнул в зарождающийся политический сионизм чувство исторической культурной ответственности. Задача сионизма, в его понимании, состояла не только в том, чтобы решить политические проблемы еврейства, но и в том, чтобы решить его основную духовную проблему. Такой проблемой, по Ахад‑ха‑Аму, было сохранение развивающейся и объединяющей еврейской культуры. По мнению Ахад‑ха‑Ама, не государство, а именно культура связывает индивидуума с его народом. Евреи в диаспоре, утверждал он, нуждаются в объединяющей их культуре, которая свяжет их в единый национальный организм. Только наличие духовного центра мирового еврейства в Палестине может решить эту задачу. Израиль Фридлендер подытожил («Прошлое и настоящее», сборник статей о еврействе, стр. 421) его учение следующими словами: «по Ахад‑ха‑Аму, сионизм начинается с культуры и кончается культурой, создание которой является центральной задачей еврейства».

В отличие от Ахад‑ха‑Ама Хаим Нахман Бялик (1873–1934) был прежде всего поэтом. По масштабу он сравним разве что с Иехудой ха‑Леви. Бялик был величайшим поэтом на языке иврит. В детстве Бялик прогуливал уроки Талмуда, в юности он восставал против традиционализма, вся его зрелая жизнь была нескончаемым бунтом против остатков местечковой ортодоксии. Свое образование он получил самоучкой. Некоторое время он жил в Одессе, где торговал древесиной и преподавал в школе, потом переехал в Берлин и, наконец, осел в Тель‑Авиве. В своей поэме «Сказание о погроме» Бялик в стиле библейских пророков изобразил погром 1903 г. в Кишиневе как прелюдию к грядущему массовому истреблению еврейства. Точно так же Пикассо в своей «Гернике» предугадал в уничтожении немцами испанского городка ужасы будущей тотальной войны. Влияние поэмы Бялика на еврейскую молодежь было огромно. Тысячи юношей и девушек отказались от своей прежней пассивности и устремились в русское подполье для борьбы с царской тиранией. Среди многочисленных переводов Бялика – трагедии Шекспира, «Вильгельм Телль» Шиллера и «Дон Кихот» Сервантеса. Более чем кто‑либо иной Бялик способствовал возрождению и обогащению современного иврита.

Совершенно иной была жизнь крымчанина Шаула Черниховского (1875–1943). Он никогда не посещал школу Талмуд‑Тора. Хотя его родители были верующими, они позволяли сыну дружить с русскими мальчишками. Вместе с ними он скитался по крымским степям. Идиш он не учил – в семь лет его начали учить сразу ивриту. Через язык вошла в его душу любовь к родному народу. В 1899 г. он поступил на медицинский факультет Гейдельбергского университета. Его учеба постоянно прерывалась любовными историями. Красивая внешность и отличное воспитание открыли ему путь в высшее еврейское и нееврейское общество. Многие из его замечательных поэм на иврите были посвящены христианским женщинам, которыми он увлекался. В конце концов он женился на гречанке. Во время Первой мировой войны он служил врачом в русской армии, затем принимал участие в русской революции, но вскоре переехал в Германию, а в 1931 г. – в Палестину.

Как ни странно, но именно этот высокообразованный и космополитически настроенный еврей своими страстными стихами пробудил в еврейской молодежи стремление «освободить» Яхве, которого ортодоксальные талмудисты «опутали филактериями». Подобно всем остальным авторам нового времени на иврите Черниховский был также филологом. Он перевел на иврит Мольера и Гёте, «Илиаду» и «Одиссею». Его переводы столь совершенны, что читаются как оригинальная литература. Он ухитрился также изучить финский язык с его пятнадцатью падежами и перевел на иврит удивительную, нерифмованную, полную аллитераций финскую народную поэму «Калевала». Кроме того, он перевел другую знаменитую поэму, написанную под влиянием и в подражание «Калевале», – «Песнь о Гайавате» Лонгфелло. При всем при том Черниховский был прежде всего еврейским националистом. Его поэзия концентрируется на теме пробуждения еврейского народа и его возвращения на свою историческую родину.

Бок о бок с этой светской литературой на иврите росла первая в истории еврейской культуры литера тура на идиш. Иврит был языком Торы и пророков. То был классический еврейский язык, насчитывавший четыре тысячи лет. Идиш был разговорным языком народа и насчитывал едва лишь семьсот лег. Он зародился в 12 веке в долине Рейна. Идиш был незаконным детищем немецкого языка и еврейского алфавита. Немецкие евреи говорили между собой на немецком языке. Но когда они писали, то употребляли еврейские буквы. С течением столетий немецкие слова постепенно изменялись, добавлялись слова из иврита, создавался особый синтаксис. По мере того, как евреи двигались на восток, они уносили с собой этот новый язык. Селясь в Польше. Литве, на Украине, они добавляли к этому языку слова из окружающих местных языков. Так образовался идиш. К 18 веку подавляющее большинство евреев Европы говорило только на нем. Ивритом пользовались лишь в школах да синагогах, учебниках и молитвах.

Чтобы привлечь к себе народные массы, писатели Хаскалы обратились к языку идиш. Будучи народным языком, подвижным и недисциплинированным, идиш имел свои литературные ограничения и свои преимущества. Он не был пригоден для героического эпоса или выражения тонких душевных переживаний. Зато он идеально подходил для лирических излияний и сатиры. На нем трудно было передать философскую неоднозначность, зато можно было прекрасно выразить душевную симпатию и сочувствие. Как Данте создал народный итальянский, Чосер – английский и Лютер – немецкий язык, так писатели Хаскалы сформировали народный язык еврейства – идиш.

Литература, созданная гениальными писателями Хаскалы, не погибла, несмотря на гибель носителей языка в гитлеровских концлагерях. Она родилась на отгороженном клочке земли, называвшемся «чертой оседлости». Она была предназначена для трех миллионов евреев, которых христианский мир считал в те времена историческим анахронизмом. И тем не менее эта литература создала образы, которые живы и по сей день, тогда когда подобных местечек нет и в помине. Этих своих героев, этих «униженных и оскорбленных» литература на идиш возвысила до ранга общечеловеческих типов.

По чистой случайности первые три писателя Хаскалы на идиш были и тремя величайшими. То были Менделе Мойхер Сфорим, Шолом‑Алейхем и Перец.

Менделе Мойхер Сфорим (1836–1917) был типичным талмудистом, соблазненным Хаскалой. Он родился в литовской еврейской семье, в которой предков‑раввинов было больше, чем гербов в ином английском аристократическом замке. Образовываясь на Талмуде, в однокомнатной школе «штетеле», и снова на Талмуде в разных иешивах, он в конце концов взбунтовался и обратился к литературе Запада. Сначала он писал на иврите, но затем перешел на идиш. Многие интеллектуалы того времени презирали идиш, считая его варварским жаргоном. Менделе создал на этом языке пламенные инвективы против ограниченных и догматичных евреев местечка. Но в его сарказме неизменно ощущалась глубокая любовь к своему народу. В своих произведениях Менделе пытался воссоздать присущую евреям подсознательную общность чувств. Его еврейские типы отмечены такой печатью общечеловечности, что, возможно, когда‑нибудь, когда появятся адекватные переводы, его слава сравняется со славой великих русских писателей. Менделе умер в 1917 г., восьмидесяти одного года от роду.

Местечковые еврейские папы и мамы прошлого века свысока смотрели на профессию литератора. «О чем тут еще писать? Разве не все уже написано?» Отец Шолом‑Алейхема был редким исключением. Он поощрял литературные занятия своего сына. В семнадцать лет Шолом‑Алейхем (1859–1916), воспитывавшийся в обычных местечковых традициях, взбунтовался, начал писать на иврите и преподавать русский язык, чтобы заработать на жизнь. Его первым литературным произведением был словарь цветистых и сочных идишистских ругательств его мачехи. Он женился на дочери богатого землевладельца, управлял большим имением, проиграл все свое со стояние на бирже и снова взялся за перо – на этот раз на языке идиш. Он переселился из России в Швейцарию, затем в Данию и, наконец, в Соединенные Штаты – в самом начале Первой мировой войны.

В Шолом‑Алейхеме сочетались дар художника и изумительный талант юмориста. Он был еврейским Марком Твеном. Он любил свой народ, поэтому он позволял себе высмеивать его. Он насмехался над гетто и его обычаями. Он создал комический образ «избранных людей» и заставлял евреев смеяться над собой. Одна из фраз его излюбленного героя, Тевье молочника, суммирует все жалобы местечковых евреев. «Я, – говорит Тевье, – с Божьей помощью, родился бедняком». Шолом‑Алейхем писал о простых людях и выступал в защиту униженных и оскорбленных. Евреи местечка вполне могли согласиться с Тевье, когда он продолжал: «Ну, а если Ом так захотел, значит, так и должно быть, только я вас спрашиваю, что Ему мешало, чтобы было иначе?» И отсмеявшись вместе с Тевье, евреи замолкали и задумывались.

Уроженец Польши И.Л. Перец (1852–1915) воспитывался и на хасидском наследии и на Хаскале.

Он получил университетское образование, в течение десяти лет занимался адвокатской практикой, потом стал писателем и редактором. Первой его книгой был том стихов на иврите. Вскоре, однако, в его творчестве стала преобладать написанная на языке идиш проза. Перец приблизил к жителям местечек окружавшую их современность. Во многих его рассказах речь идет о еврейской жизни в больших городах, об урбанизированном, пролетаризированном еврействе. Современным был и его утонченный стиль.

Почти столетние усилия писателей Хаскалы не пропали даром. Евреи черты оседлости уловили основную мысль их произведений. Они осознали, что их нынешние условия жизни вовсе не являются чем‑то предопределенным от века или положенным за грехи. Они поняли, что ортодоксальный иудаизм не есть синоним иудаизма как такового. Они разочаровались в хасидизме. Чем больше евреев восставали против ортодоксии, тем слабее становилась сила раввината. Евреи начали понимать, что путь к освобождению лежит не через молитву, а через самоорганизацию.

Хаскала сумела выработать такие еврейские ценности, которые запали в душу молодому поколению. Перед русскими и польскими церквями не стояли очереди торопящихся креститься. Восточноевропейских евреев больше привлекала проблема собственной религии – ее судьбы в век разума. Они искали ее решения не на научных путях, как некогда Цунц, а на путях философских. В этих поисках их союзниками были те западные еврейские интеллектуалы, которые убедились, что крещение не решает еврейского вопроса. Восточная Хаскала и западное Просвещение стали незаметно сближаться. Где‑то на рубеже столетий произошло их символическое слияние. Из этого слияния родился еврейский экзистенциализм. Символично, что два наиболее выдающихся его провозвестника – Мартин Бубер и Франц Розенцвейг – родились на границе Востока и Запада. Оба они были воспитаны на европейском Просвещении. Оба в поисках нового, современного подхода к иудаизму обратились к психологическим корням хасидизма. Франц Розенцвейг (1886–1929 гг.) родился в ассимилированной немецкой еврейской семье. Он окончил университеты Фрейбурга и Берлина, получив дипломы по философии и медицине. Не видя рационального начала в иудаизме, он решил перейти в протестантство. Он не получил никакого еврейского образования. Поэтому он решил, что будет честнее, если он придет в христианство не простым агностиком, а образованным евреем. День накануне его крещения совпал с еврейским Судным днем. Розенцвейг отправился в ближайшую синагогу, чтобы там «встретиться» с еврейским Богом. Во время службы он пережил глубочайшее душевное потрясение. Вместо того чтобы уйти в христианство, он вернулся в иудаизм.

Свою главную книгу Розенцвейг написал в годы Первой мировой войны на Восточном фронте. «Звезда искупления» была написана в промежутках между боями, наступлениями и отступлениями, на почтовых открытках и клочках бумаги. Эти записи Розенцвейг отправлял своей матери. Та переписывала заметки сына. В этой и других работах Розенцвейг пытался спасти иудаизм от трех главных его «врагов». Этими врагами, по его мнению, были: ортодоксальное еврейство, которое подменяло Тору своей талмудической казуистикой; хасидизм, который принимал свою экстатическую любовь к Богу за близость к Нему; и политические сионисты, которые видели в иудаизме всего лишь одну из форм национализма. Прежде Розенцвейг видел в религии конфликт между человеческим разумом и Божественными заповедями. Теперь он пришел к выводу, что веру можно обрести только в непосредственной встрече с Богом. Ибо вера, по Розенцвейгу, есть дело души, а не разума.

Последние дни Розенцвейга были трагичны. Он был полностью парализован. Подвижность сохранилась только в одном пальце одной руки. Он был прикован к специальному креслу. Тем не менее он продолжал «писать». Указывая жене пальцем на нужные буквы, он составлял из них слова, фразу, абзацы и книги.

Взгляды Розенцвейга формировались под сильным воздействием Мартина Бубера – ученого, который еще при жизни почитался пророком. И евреи, и христиане считали его одним из величайших философов‑теологов 20 века. Бубер (1878–1965 гг.) внес значительный вклад в развитие философии еврейского экзистенциализма, оказавшей большое влияние на протестантского теолога Пауля Тиллиха и православного философа‑гуманиста Николая Бердяева. В наше время идеи Бубера, подобно идеям Фрейда, продолжают оплодотворять западную культуру. Они вдохновляют многих педагогов, социологов, психиатров, психологов, философов, теологов и поэтов.

Бубер родился в семье богатых венских евреев. Он воспитывался в доме деда в Галиции. Там он познакомился с хасидизмом. Закончив традиционное еврейское образование, он поступил в Венский университет. Затем он перешел в Берлинский университет, где получил степень доктора философии. Он присоединился к сионистскому движению. Вместе с группой католических теологов и протестантских психиатров он издавал социально‑религиозный журнал. Но мировую славу ему принесли его работы по хасидизму и еврейской теологии.

Согласно Буберу, люди способны на два типа общения. Первый тип, «объективный», помогает человеку упорядочить свое окружение. Второй, «реализация», дает ему возможность постичь внутренний смысл своего существования, или, как говорили немецкие философы, «экзистенции». Бубер, как и Розенцвейг, считает, что религию так же невозможно объяснить в терминах науки, как науку – в терминах религии. В своем анализе человеческого сознания Бубер следует психоаналитическим идеям Фрейда. Однако в отличие от Фрейда он не отбрасывает религию как «иллюзию», а принимает ее как существующую реальность.

Человек, считает Бубер, обладает бессознательной национальной душой. Эта бессознательная душа еврея является точным отражением коллективной души еврейского народа, концентрирующей в себе четыре тысячелетия еврейской истории. Поэтому, чтобы познать себя, еврей должен все время сознавать себя наследником истории народа. Библия, по Буберу, есть свидетельство некогда состоявшейся коллективной встречи народа Израиля с Богом. Каждый еврей может заново пережить эту встречу на индивидуальном уровне, ибо его еврейское наследие хранится в его подсознании. В этом и состоит смысл знаменитой буберовской формулы «встреча Я – Ты». Следовательно, путь к спасению, по мнению Бубера, лежит через коллективную и индивидуальную встречу с Божеством. Эта встреча становится возможной через веру – веру, которая не нуждается в догмах и ритуалах. Буберовская концепция не противоречит ни разуму, ни науке. В то же время она удовлетворяет потребность человека в вере.

Философия Бубера была в то же время протестом против отчуждения и обезличивания человека в современном мире. Это обезличивание происходит в силу господства отношений типа «Я – Оно» между человеком и окружающими его вещами. Подлинная же близость может возникнуть только в «Я – Ты» общении с Богом, говорит Бубер. «Существование остается бессмысленным, если мы сами не входим в него с активной любовью и если мы не открываем на этом пути его смысла для нас самих. Ответ на безмолвный вопрос, задаваемый современным миром. Находится именно здесь. Но угадает ли мир этот ответ? И угадает ли сам еврейский народ, что его собственная жизнь зависит от возрождения его религиозного существования? Еврейское государство может обеспечить будущее еврейской нации, даже будущее ее культуры; иудаизм же сможет выжить лишь тогда, когда он снова возродит первоначальное отношение еврейства к Богу, к миру и к человечеству» («Безмолвный вопрос», в сб. «Произведения Мартина Бубера», ред. Уилл Герберг, стр. 314).

В 1938 г., в возрасте шестидесяти лет, Бубер был вынужден покинуть нацистскую Германию. Он поселился в Палестине, где стал профессором философии Еврейского университета в Иерусалиме.

Хаскала умерла вместе с 19 веком в развалинах Первой мировой войны. Возникшая на Западе, порожденная немецким Просвещением и взращенная на Востоке усилиями еврейских интеллектуалов, Хаскала была еврейским гуманизмом эпохи западного Рационализма. Возвеличив еврейское прошлое, писатели Хаскалы заставили еврейский народ ощутить ничтожество своего настоящего. Возродив иврит в качестве мирского языка и возвысив идиш в ранг литературного языка, они обогатили еврейскую культуру. Западное Просвещение и восточная Хаскала возродили еврейскую волю к самосохранению.

Новым выражением этой воли к жизни, к сохранению своего еврейства стал сионизм. Именно сионизм объединил евреев Европы с евреями Соединенных Штатов, которые доселе играли далеко не первенствующую роль в еврейской жизни. Отныне история американского еврейства неразрывно переплетается с историей еврейства европейского. Американское еврейство вступает в соревнование за лидерство в еврейских делах. Мы должны пересечь Атлантику, чтобы ближе познакомиться с американской ветвью диаспорного еврейства.