Наше тело: зеркальный ответ на великий вопрос

Мой дед был человеком привычки. Этим в какой-то мере можно объяснить тот факт, что он прожил с моей бабушкой в браке свыше пятидесяти лет. Когда она умерла и он переехал жить к брату, наши с ним отношения измепились в лучшую сторону: они переросли в тесную дружбу, глубокое, доверительное общение и оставались таковыми до конца его жизни.

Любимым местом деда была местная закусочная, называвшаяся «У Венди». Когда я навещал его по выходным или в особых случаях (я работал в другом штате), то всегда выбирался на целый день, чтобы сводить его туда, куда он захочет. Это был наш день, и я неизменно спрашивал: «Ну, дед, где ты хочешь провести день сегодня?» Свой вопрос я всегда подкреплял перечнем роскошных ресторанов и кафе, находившихся по соседству с его домом. Он внимательно выслушивал весь перечень и обдумывал каждое из предложенных заведений, однако его ответ всегда был неизменным, и я с самого начала знал, что он скажет: «У Венди».

Обычно мы приходили туда ближе к полудню, до обеденного перерыва, когда заведение наполнялось деловыми людьми, у которых на то, чтобы пообедать, был ровно час. Мы сидели и смотрели, как они входят и выходят, пока не оставались в зале вдвоем. После чего я слушал его рассказы о том, какой была наша страна до Великой депрессии 1929 года, или же мы разговаривали о проблемах сегодняшнего дня и о том, как они скажутся на будущем мира. Ближе к вечеру, когда закусочная вновь заполнялась людьми, пришедшими поужинать, и в ней становилось так шумно, что мы уже не могли вести тихие беседы, дед приканчивал свой чизбургер с острой подливой, который он мог жевать часами, и мы отправлялись домой.

Однажды, когда мы сидели за его любимым столиком, дед неожиданно качнулся в мою сторону и тяжело завалился на стол. Нет, он не заснул и был в полном сознании. Глаза его были ясными, язык слушался, и все, казалось бы, было в норме. Все, кроме одного: он больше не мог сидеть прямо на стуле. Как вскоре выяснилось, в этот день деда в его восемьдесят лет одолел недуг, которым часто страдают женщины в возрасте тридцати лет.

Это состояние, называемое на медицинском языке myasthenia gravis (миастения), характеризуется тем, что человек теряет контроль над своим телом и оно никак не отзывается на его старания напрячь мышцы, стоять прямо или даже выполнить такое простейшее действие, как вертикально держать голову. С медицинской точки зрения это так называемое автоиммунное состояние возникает в результате того, что субстанция (ацетилхолин), обычно доставляющая команды от нервных центров человека к его мышцам, абсорбируется неким химическим веществом, производимым организмом самого человека.

Поэтому, хотя дед и посылал своему телу мысленную команду «сидеть прямо», его мышцы этот сигнал не получали. Сигнал гасился химическим веществом. Другими словами тело деда сражалось против самого себя на поле битвы между двумя противоборствующими видами химии — той, что обеспечивала тело всем нужным для его нормальной жизнедеятельности, и той, что мешала этой жизнедеятельности. Я выкраивал любую возможность между своими деловыми поездками, чтобы проводить с дедом как можни больше времени, стараясь помочь ему справиться с этим недугом, поэтому многое узнал о самом деде.

Проводя с ним много времени, я выяснил нечто интересное о его жизни и истории нашей страны, — нечто, что, как я убежден, прямо связано с его недугом. Во время Великой депрессии дед был молодым человеком, работавшим в бакалейно-гастрономическом магазине. Если вам когда-либо доводилось разговаривать с людьми, жившими в то время, вы, вероятно, заметили, что опыт этих лет наложил на их жизнь заметный отпечаток. За одну ночь, казалось, все кардинально изменилось. Экономика замерла, заводы остановились, магазины закрывались, еды не хватало, и люди не могли прокормить свою семью. Мой дед был одним из таких людей.

Хотя он делал все, что только было в человеческих силах, чтобы достать пищу и накормить молодую жену и родителей, своих и ее, живших вместе с ними, и это ему удавалось, в уме он считал себя неудачником и в сердце чувствовал себя виноватым за свою неудачу. Виноватым за то, что не состоялся как муж, как сын и как зять. Помню, как я расспрашивал деда о Великой депрессии и о его жизни в эти годы. И помню, какая печаль была на его лице, когда он наконец сдался и рассказал мне свою историю. Даже спустя более шестидесяти лет она по-прежнему жила в его сознании и сердце и была неотъемлемой частью его жизни.

Дед не описывал мне некое преходящее чувство собственной несостоятельности, испытываемое им в те годы. Нет, он описывал огромное чувство постоянной и всячески подавляемой вины, владевшее им в настоящее время. Оно не отпускало его все эти годы и в конце концов стало выражаться на соматическом уровне в виде физического недуга. Так что убеждение — код, а чувства, которые мы питаем по поводу этого убеждения, — команды.

Хроническое чувство беспомощности, которое мой дед так старательно в себе подавлял, — то есть подсознательно владевшее им убеждение в своей беспомощности — в конце концов в буквальном смысле отразилось на его теле. Вследствие связи между умом и телом последнее восприняло его убеждения как подсознательную команду и изобретательно создало соответствующее ей химическое вещество. В буквальном смысле тело деда стало абсолютно беспомощным из-за его же убеждения. И нетрудно понять, почему недуг поразил его столь внезапно и на столь позднем этапе жизни.

Незадолго до приступа болезни деда у его жены, моей бабушки, обнаружили рак и вскоре она умерла. Сидя у постели бабушки в больнице, дед ничего не мог для нее сделать и еще раз испытал то же чувство беспомощности, ибо был бессилен помочь женщине, которую любил столько лет. Эта корреляция между обстоятельствами смерти моей бабушки и внезапным приступом болезни деда была, на мой взгляд, слишком очевидна, чтобы быть случайной! Смерть бабушки запустила механизм, который перенес в настоящее воспоминания деда о его несостоятельности в годы Великой депрессии.

К сожалению, эта связь между умом и телом не входила в практику обучения медицинского персонала, заботившегося о нем в то время. Для них это был просто физический недуг, хотя и редкостный для мужчины его возраста, соответственно его и лечили. Каждый день до конца жизни мой дед принимал четырнадцать различных лекарств, чтобя устранить заболевание, которое, очевидно, было связано с его убеждением, что он бессилен помочь тем, кого любит.

Сила убеждений может действовать как в благотворном, так и в деструктивном направлении — утверждая жизнь или ее ниспровергая. С той же быстротой, с какой подсознательные убеждения вызывают страдания вроде той, что были описаны в вышеприведенной истории о муже женщины, с которой я работал, они могут и обратить процессы в человеческом организме, угрожающие его жизни. И здесь весьма привлекательно то, что мы можем изменить свои убеждения намеренно и в любой момент времени. Главное здесь — чувствовать, что то, в чем мы убеждены, уже реально, вместо того чтобы просто думать, надеяться или желать, чтобы желаемое осуществилось в жизни. Подобным образом наши собственные убеждения могут возобладать над внушенными нам убеждениями тех, кому мы доверяем, — врачей, друзей и так далее. Иногда все, что для этого нужно, — чтобы кто-то напомнил нам о том, что такое возможно.

Главным же, ключевым фактором преобразования ограничивающих нас убеждений является, несомненно, наше отношение к фундаментальным силам, делающим мир таким, каков он есть, — к силам «света» и «тьмы». Именно эти глубочайшие и часто неосознанные убеждения и формируют базис для всех прочих, как утверждающих, так и ниспровергающих жизнь убеждений.