Здесь кончается рассказ Второй монахини

Пролог Слуги каноника [246]

 

Когда святой Цецильи житие

Пришло к концу (случилось же сие,

Когда от Боутон-ачдер-Блийн пройти

Успели мы не больше миль пяти),

Стал нагонять нас спутник. Весь был взмылен

Конь серый в яблоках; его три мили,

Должно быть, гнал хозяин, и бока

Ходили ходуном. Стан седоке.

Сутана черная совсем скрывала,

Лишь стихаря белел кусочек малый.

А конь слуги был пеною покрыт,

И заморен, и плеткою избит,

И весь от пены был он белобокий, -

Расцветка, что идет одной сороке.

Вся в белых клочьях сбруя обвисала,

А переметные сумы болтало.

Одежду я не сразу распознал

И долго бы, наверное, гадал,

Когда б того случайно не заметил,

Как сшит был капюшон; по той примете

Вмиг, что каноник он, я догадался.

И правда, он каноник оказался.

Болталась на шнурочке за плечом

Большая шляпа. Толстым лопухом

Прикрыл он темя, капюшон надвинул

Так, что накрыл и голову и спину,

И под двойной защитой их потел он

Как перегонный куб, что чистотелом

Иль стенницей лекарственной набит

И сок целебный, словно пот, струит.

Коня пришпорил он, нас нагоняя,

И на скаку кричал: «Да охраняет

Вас крест Христов; я вас хотел догнать,

Чтоб в Кентербери путь сбой продолжать

В приятном обществе совместно с вами».

Его Слуга был также вежлив с нами:

«Лишь только поутру я увидал,

Что собрались вы, тотчас я сказал

Хозяину, что надо вас догнать бы, -

И скуки, сэр, во всю дорогу знать вы

Не будете, – а он скучать не любит».

«Да, верно. Скука хоть кого погубит, -

Сказал трактирщик. – Ты же, друг мой, прав,

Такой совет разумный преподав.

Твой господин, видать веселый малый,

И если человек к тому ж бывалый,

Быть может, нас рассказом позабавит?»

«Кто, сэр? Хозяин мой? Да он заставит

Кого угодно праздность позабыть.

Коль привелось бы вам с ним год прожить,

Вы б убедились: мастер на все руки

Хозяин мой. С ним не узнаешь скуки.

Он над своей ретортой ночь не спит,

Поесть забудет – знай все мастерит.

Он много дел таких теперь задумал,

Что вы лишь рот разинете: к чему, мол,

Такое деется? Вы не глядите,

Что он так прост; знакомство заведите,

И я готов хоть об заклад побиться,

Что предпочтете золота лишиться,

Чем дружбы с ним. Вот видите каков?

О нем рассказывать – не хватит слов».

«Вот как, – сказал трактирщик, – расскажи же,

Кто господин твой? Выше нас иль ниже, -

Но он, должно быть, человек ученый,

К тому ж священным саном облеченный».

«Он больше, чем ученый; в двух словах

Не рассказать вам о его делах.

В таких премудростях он преуспел,

Что, если бы я даже захотел

Вам их поведать, не нашел бы слов

(Хоть я свидетель всех его трудов).

Когда бы пожелал, он всю дорогу

До Кентербери вашего, ей-богу,

Устлать бы мог чистейшим серебром

Иль золотом. Не верите? Пусть гром

Меня настигнет, пусть накажет небо,

Пусть не вкушать мне ни вина, ни хлеба!»

«Хвала Христу, – трактирщик тут сказал,

Но если господин твой путь узнал

К премудрости такой, к богатству, силе,

Что ж о себе, друзья, вы позабыли?

Грязна его одежда и ветха.

Конечно, может быть, и нет греха

В таком смирении, но все ж скупиться

Всесильному как будто не годится.

Что ж, он неряха, что ли, твой ученый,

Раз он дорогой, серебром мощенной,

Чуть ли не в рубище готов скакать?

Того причину нам прошу сказать».

«Увы, не спрашивайте вы меня!

Хотя бы вся прославила земля

Хозяина, богатым он не станет,

Коль мудрствовать и впредь не перестанет;

Лишь вам скажу, и строго по секрету,

Что ненавижу я всю мудрость эту.

Переборщишь – не выйдет ничего,

Сказал мудрец, милорда ж моего

Не убедишь; упрется на своем он,

Когда и я, на что уж темный йомен,

По смыслу здравому подвох пойму.

Но как мне это втолковать ему?

Пошли, господь, хозяину прозренье,

Одна надежда в том, одно спасенье.

Мне тяжело об этом говорить».

«Ну, полно, друг, скорбь надо разделить.

Уж если знаешь ты премудрость эту,

Так преступления большого нету,

Коль нам о ней поведаешь. Как знать,

Быть может, кто-нибудь из нас понять

Хозяину поможет заблужденье.

Скажи, живете где, в каком селенье?»

«В предместьях городских или в трущобах

Живем, как воры, как бродяги, оба.

Мы днем не смеем носу показать.

Вот как живем, коль правду вам сказать».

«Зачем ты словно вымочен весь в синьке,

Зачем в лице твоем нет ни кровинки?»

«Всю выжгло кровь, и сам я весь зачах,

Плавильный разжигаючи очаг;

А в зеркало мне некогда смотреться, -

Слежу весь день, чтоб горн мог разгореться

И сплавил нам неоценимый сплав.

В огне сжигаю жизнь свою дотла.

Вотще! Не думаю достигнуть цели,

Хотя бы без остатка мы сгорели.

И скольких соблазняем мы мечтой;

Тут крону мы займем, там золотой,

А то и сразу фунтов десять, двадцать.

И заставляем дурней дожидаться,

Покуда фунт не обратим мы в два.

У нас самих кружится голова:

Их обманув, себя надеждой тешим,

Свои ошибки повторяем те же.

Опять, как прежде, ускользает цель.

Похмелье тяжкое сменяет хмель.

А завтра простаков мы снова маним,

Пока и сами нищими не станем».

Рассказ слуги каноник услыхал,

Подъехал ближе; всех подозревал

В злом умысле он и всего боялся,

Поэтому и тут перепугался.

Катон сказал, что тот, кто виноват,

Все на свой счет принять готов; но рад

Свалить на ближнего свою вину.

Слуге каноник крикнул: «Прокляну!

Молчи, ни слова больше, плут коварный!

Меня порочишь ты, неблагодарный.

Кричишь о том, что должен был скрывать.

Смотри, заставлю я тебя молчать».

«Да что он в самом деле кипятится? -

Спросил трактирщик. – Пусть его позлится.

А ты, дружок, без страха продолжай».

«Да я и не боюсь его; пускай

Грозится он», – сказал слуга, и сразу

Каноник понял, что его рассказу

Ничем теперь не сможет помешать,

И со стыда пустился прочь бежать.

«А, вот ты как! – вскричал слуга. – Трусишка!

Тогда я обо всех твоих делишках

Всю правду выложу. Будь проклят час,

Когда судьба свела с тобою нас!

Клянусь, теперь уж больше не заставишь

Служить себе. Угрозой, что отравишь,

Меня пугаешь ты. Ну, нет, шалишь.

Ведь сколько раз, бывало, говоришь:

Уйду от черта! А уйти нет силы,

Хоть он тащил меня с собой в могилу.

Пускай господь меня бы вразумил

И рассказать о чарах научил.

Таиться нечего. Мне все равно,

Ведь душу погубил я с ним давно».

 

Рассказ Слуги каноника

 

Здесь начинается рассказ Слуги каноника

Почти семь лет с каноником я прожил,

А чтоб ума я нажил – непохоже.

Все, что имел я, – потерял напрасно,

И сколькие той участи ужасной

Со мной подверглись. Прежде свой наряд

Я в чистоте держал, и, говорят,

Видней меня средь слуг и не видали.

Теперь чулок, случалось, надевали

Мы с ним на голову; румянец щек,

Свинцом отравленных, совсем поблек.

Кто в том погряз, хлебнет, бедняк, он горя,

Увы, хоть я и понял это вскоре,

Но мне застлал глаза как бы туман -

Мультиплицирования дурман.

А скользки выгоды такой науки

И не даются человеку в руки.

И вот в кармане нет и медяков,

А за спиною всяческих долгов

Такая ноша, что до самой смерти

Нам с ними не разделаться, поверьте.

Моя судьба – неопытным урок.

Начать лишь стоит, а потом игрок

За ставкой ставку без конца теряет,

Пока дотла всего не проиграет.

Никто ему не восстановит разум,

Теряет кошелек и ум свой разом.

И не подняться уж ему вовек,

И конченый совсем он человек.

Когда ж свое богатство промотает,

К тому же и других он подстрекает,

Ведь злому человеку в утешенье

Чужие горести и разоренье.

Мне так один ученый объяснил,

И вот на что я жизнь свою убил!

 

К дурацкому занятью приступая,

Мы мудрецами кажемся, блистая

Ученейшими терминами; печь

Я раздуваю так, как будто сжечь

Себя самих в ней думаем. Напрасно

Вам объяснить все то, что все ж неясно

Останется: пропорции, и дозы,

И вещества, которых под угрозой

Жестокой мести не могу назвать.

Пять или шесть частей вам лучше брать

В сплав серебра, иль олова, иль ртути;

Какой осадок будет вязкой мути,

Как надо опермент, [247]кость и опилки

Стирать в мельчайший порошок, в бутылке

Настаивать определенный срок,

Потом ссыпать все в глиняный горшок,

Солить и перчить и листом стеклянным

Прикрыть, полив раствором окаянным.

Перевязать горшок кишкой ослиной

И наглухо кругом обмазать глиной,

Чтоб воздух доступа не находил

И чтоб горшка огонь не раскалил

Нагревом длительным и постепенным.

И вот трясешься над горшком бесценным,

А там до одуренья кальцинируй [248],

Выпаривай, цеди, амальгамируй

Меркурий, в просторечье он же ртуть.

А дело не сдвигается ничуть.

Берем мы тот меркурий со свинцом

И в ступке трем порфировым пестом,

Примешиваем серу и мышьяк,

Отвешиваем части так и сяк -

И все напрасно, ни к чему наш труд.

Какие б газы ни вмещал сосуд,

Как ни сгущай на дне его осадок,

А результат по-прежнему не сладок.

И снова черт какой-то нам назло

Подстроит так, чтоб прахом все пошло:

И труд, и время, и затраты наши.

Да, смерть и то такой надежды краше.

Как на себя не наложил я рук!

Жаль, не силен я в тонкостях наук

И не умею толком объяснять,

Не то я мог бы много рассказать

Того, что вам вовеки не измыслить.

Попробую так просто перечислить

То, что само собой на ум придет,

А тот, кто ведает, пусть разберет.

Цветные земли, сера и зола,

Сосуды из графита и стекла,

Реторты, колбы, тигли и фиалы,

Сублиматории [249]и уриналы, [250]

Куб перегонный, волоски к весам

И прочий никому не нужный хлам.

Орех красильный, мочевой пузырь,

Мышьяк и сера, ртуть и нашатырь,

Четыре элемента свойств летучих,

Непознанных, коварных и могучих.

А разных трав, так тех не перечесть,

Когда бы захотел я все привесть.

Но валерьян, репей и лунный корень [251]

Упомяну – они смягчают горе.

Мы тигель калим день и ночь, реторту,

А там, глядишь, опять наш сплав ни к черту.

И вот опять до света кальцинируй,

Подцвечивай, цеди и дистиллируй

Сквозь глину, мел, а то и сквозь белок,

Сквозь соль, буру, поташ, золу, песок,

Сквозь реальгар [252], вощеную холстину

И с волосами смешанную глину,

Сквозь разный уголь, воск, сухой навоз;

Подмешивай селитру, купорос,

Сурьму и сурик, серу и мышьяк,

Иль винный камень, бурый железняк,

Иль сплавы всякие, коагулаты,

Которые металлами богаты.

Как будто дело и к концу подходит,

Смесь зашипит, забулькает, забродит -

Тогда мешай, болтай и цементируй [253]

И серебром составы цитринируй. [254]

А выплавишь, испробуешь – и вот

В итоге новый припиши расход.

Еще скажу, что существуют в мире

Семь твердых тел, летучих же четыре.

Хозяин мой так часто их твердил,

Что наконец и я их заучил.

Летучие – мышьяк, ртуть, также сера

И нашатырь. Иная твердых мера

И знак иной: у злата – солнца зрак,

У серебра – луны ущербной знак;

Железо – Марс, Меркурий – это ртуть

(Он и в металле хочет обмануть),

Сатурн – свинец, а олово – Юпитер,

И медь – Венера. Сотни колб я вытер,

И хоть бы зернышко одно на дне,

Хоть отблеск солнечный увидеть мне.

И кто ввязался в наше ремесло,

Тому конец. С собою унесло

Оно богатств и жизней очень много.

В нем к разоренью верная дорога.

И кто безумство хочет проявить,

Пускай начнет он золото варить.

Кого к себе обогащенье манит,

Пускай философом несчастный станет. [255]

По-вашему, нетрудно изучить

Искусство это? Нет! И можно быть

Каноником начитанным иль братом,

Священником, иль клерком, иль прелатом,

А этого искусства не постичь -

Такая в нем нелепица и дичь.

А неученому так и подавно

Ввек не понять науки своенравной.

Но будь он книжник или будь невежда,

Добиться цели – тщетная надежда.

Исход трудов, увы, сравняет всех.

Недостижим в алхимии успех.

Забыл еще сказать я о бутылках,

О едких водах, кислоте, опилках.

О растворении сгущенных тел

И о сгущенье, коль осадок сел,

О разных маслах, о заморской вате, -

Все рассказать, так Библии не хватит

И самой толстой; эти имена

Забыть хотел бы. Всем одна цена.

Об этом всём я зря разговорился,

От этих дел и черт бы сам взбесился.

Ну, дьявол с ним! Еще хочу сказать,

Что философский камень добывать

Стремимся все, а этот эликсир

Помог бы нам перевернуть весь мир. [256]

Но дело в том, что, сколько мы ни бьемся

(Иной раз кажется, что надорвемся),

А эликсира в колбах нет следа.

Но нас не покидает никогда

Надежда, что на дне он заблестит

И все расходы наши возместит;

А не надейся мы, наш труд и горе

С ума свели бы нас, несчастных, вскоре.

И, на беду, надежда та крепка,

До самой смерти манит дурака.

И ремесло свое он не клянет:

Он сладость в горечи его найдет.

Алхимиков уж таковы замашки, -

Они постель заложат и рубашку

И плащ последний лучше продадут,

Чем скрытые мечтанья предадут.

Скорей они кого-нибудь задушат,

Чем хоть на сутки печь свою затушат.

Не успокоятся, пока до нитки

Их не обчистит поставщик их прыткий.

Узнать легко их; щеки впалы, серы,

Всегда от них исходит запах серы,

Оки грязны, вонючи, что козел;

Хотя бы за версту любой прошел -

И то зловонием вам в нос ударит

От копоти, кислот и всякой гари.

По запаху, по нищенской одежде

Узнаете алхимика вы прежде,

Чем слово молвит. Если же их спросят,

Зачем они такие тряпки носят,

Они тотчас вам на ухо зашепчут,

Что так секрет они сокроют крепче

И что, мол, если б их подстерегли,

Они б и жизни не уберегли.

Так и дурачат разных простаков.

Эх, вспомнить тошно, что и сам таков!

Но свой рассказ хочу в русло направить.

Пред тем как на огонь горшок поставить

С известной порцией цветных металлов

Иль жидкостей, а иногда кристаллов,

Хозяин смесь ту составляет сам,

И – должное хозяину воздам -

Чтобы обязанность исполнить эту,

Искуснее его на свете нету.

Но хоть о том уже молва идет,

А каждый раз в беду он попадет.

И знаете, как это с ним бывает?

Вот он сосуд как следует взболтает

И в печь поставит, а тот трах – и вдрызг

Расплещется на миллионы брызг.

В металлах тех такая скрыта сила,

Что лишь стена бы их остановила,

И то из камня, на крутом растворе.

Ту силу нам не удержать в затворе.

Насквозь стена и настежь потолок, -

И эликсира драгоценный сок

Разбрызнут по полу, впитался в щели,

А твердые частицы улетели

В проломы стен иль облепили свод.

Таков обычный опытов исход.

Хоть сатана и не являлся нам,

Но думаю, что пребывает сам

Он в это время где-нибудь в соседстве.

Где сатана, там жди греха и бедствий.

В аду, где он хозяин и владыка,

Не больше муки, и тоски великой,

И гнева, и попреков, и раздоров,

И бесконечных бесполезных споров.

Чуть разорвется на огне горшок,

Бранятся все, хотя какой в том прок?

Одни твердят, что виноваты печь

И тот, кто не сумел ее разжечь

Как следует, другой винит меха,

Меня винит, что я не без греха

(Оно, конечно, – я ведь раздуваю):

«Бездельники! Я вас предупреждаю

Который раз, что надо смесь мешать

Особым образом и не держать

Ее на медленном огне сверх меры».

Кричит нам третий: «Дурни! Маловеры!»

Вопит четвертый: «Это все слова.

Всему виной сосновые дрова.

За дело, сэры, не жалейте рук.

Но надо жечь в печи один лишь бук».

Ну, споров всех мне ввек не передать,

Но только не кончали бушевать

Они всю ночь, и прекращал тот спор

Хозяин мой словами: «Уговор

Припомните. Не вышло? Вновь за дело!

По твердости не то попалось тело.

И нам на будущее всем урок.

Но главное – был с трещиной горшок.

Друзья мои, за дело поскорее.

Пол вымести, и будьте пободрее!»

Мы сор сгребали с пола на холстину,

Ссыпали через сита и в корзину,

И долго ковырялись, чтоб найти

Зерно желанное или спасти

Хоть часть затраченного матерьяла.

«Вот видите, не все у нас пропало.

Пусть не удался опыт в этот раз,

Но сберегли мы смеси про запас.

Рискнем и плавку проведем другую.

Купец ведь тоже кое-чем рискует,

Не каждый год кончает с барышом;

То жертвует своим он кораблем,

Погибшим в море, то сгоревшим складом,

Но относиться к неудачам надо

Спокойней, – убеждает мой патрон. -

Как бы серьезен ни был наш урон,

Но ничего не делайте без спроса.

Теперь иной испробую я способ.

А не удастся, весь ответ на мне.

Ошибку понял я». И, как во сне,

Мы принимаемся за дело снова.

И спрашивает вновь один другого:

«Не слишком ли огонь в печи был слаб?»

Силен иль слаб, но только не могла б

Удачно завершиться та затея.

Теперь об этом говорить я смею,

А много лет и я был бесноват.

Готов напялить мудрости наряд

Любой из нас, тягаясь с Соломоном,

Но и теперь, как и во время оно,

Мысль мудрого об этом так гласит:

«Не злато многое, хоть и блестит».

И что б ни говорил нам идиот,

Невкусен часто и красивый плод.

Так и средь нас: на вид дурак умен,

Правдив обманщик, немощный силен.

И прежде чем окончу повесть эту,

Поймете вы, что в том сомнений нету.

Был среди нас один каноник в рясе

Он в гнусности своей был так ужасен,

Что погубить он мог бы Ниневию,

Афины, Трою, Рим, Александрию -

Семерку всю великих городов,

И нрав коварный был его таков,

Что и в сто лет проделок не опишешь.

И лжи такой на свете не услышишь,

Какой каноник обольщал людей.

Лукавой лестью, хитростью своей

Он собеседника так одурачит,

Что лишь тогда поймешь, что это значит,

Когда от злых его заплачешь дел;

Не перечтешь, скольких он так поддел.

И продолжать он будет тем же сортом,

Пока не встретит похитрее черта.

Все ж вкруг него ученики теснились

И за советом все к нему стремились

Верхом, пешком из разных городов, -

На свете много всяких простаков!

Почтенные каноники, на вас

Не бросит тени этот мой рассказ.

И среди вас греховный брат найдется,

Но орден весь незыблем остается,

И не хочу я никого порочить,

Мне добродетель хочется упрочить.

Среди апостолов Иуда был:

Его пример других не соблазнил,

Один из всех он поступил так худо.

Зато в ответе был один Иуда.

Но если есть Иуда среди вас,

Его не потерпите и тотчас

Исторгните, чтоб он не портил поля

Своими плевелами. Божья воля

Так повелела людям поступать.

Теперь рассказ свой буду продолжать.

Жил в Лондоне на службе панихидной

Один священник, [257]нравом безобидный.

Он так услужлив был и так приятен

И за столом так весел и опрятен,

Что ни гроша хозяйка не брала;

К тому ж одежда от хозяйки шла,

В деньгах карманных не было отказа.

Отвлекся я, не в этом смысл рассказа

О том, как плут священника провел.

Каноник некий как-то раз пришел

К священнику и попросил учтиво

Взаймы дать марку. Говорил он льстиво:

«Через три дня я вам верну свой долг,

Я дружбой дорожу и в людях толк

Отлично знаю. Дней же через десять

За шею можете меня повесить,

Коль этот долг не будет возвращен».

Священник просьбой этой был польщен

И тотчас вынес золотую марку.

Его благодарил каноник жарко

И с тем ушел, и в точности в свой срок

Он деньги воротил сполна. Не мог

Священник гостем честным нахвалиться.

«С таким всегда готов я поделиться.

Не страшно нобль-другой тому мне дать,

Кто срок умеет точно соблюдать».

«Помилуйте! Я не пойму, что значат

Слова такие. Разве мог иначе

Брат поступить? А я, по крайней мере,

Раз слово дал – всегда я слову верен.

Вы ж так учтивы, так щедры и милы,

Что благодарен буду до могилы

И вам хочу секрет один открыть,

Как можно денег множество добыть.

Я философии не зря учился,

Мне тайный смысл вещей сполна открылся.

Я мастерство свое вам покажу

И вас, наверно, этим поражу».

«Нет, в самом деле, сэр? Готов я слушать,

Но не хотите ли со мной откушать?»

«Нет, слушайте, коль слушать вы хотите,

Но никому о том не говорите».

Так мастерски каноник тот, злодей,

Обхаживал доверчивых людей.

Но только правду мудрый говорит,

Что злое дело издали смердит,

И вы увидите тому пример,

Каноник этот, мерзкий изувер,

По наущенью сатанинской злобы

Старался всячески нашкодить, чтобы

Ввести людей в соблазн и в тяжкий грех.

Избави бог от злобы той нас всех.

Не знал священник, с кем имеет дело,

Секрет каноника узнать хотел он.

Глупец! Глупец! Корыстливый простак!

Кто б обмануть себя позволил так?

Слеп ко всему, не ведая беды,

Сам в пасть лисицы напросился ты.

Ты лестью усыплен, скорей проснись,

Чтоб от когтей лисы тебе спастись.

Но нет, напрасно, их не избежать.

И надо мне рассказ мой продолжать.

О безрассудстве, слепоте твоей.

О том, как обманул тебя злодей.

Вам может показаться, мой патрон

Каноником был тем? Да нет, не он.

Он во сто крат искусней и хитрее,

В обманах опытней и в мести злее.

О нем мне просто тошно говорить.

Лишь вспомню, и меня начнет душить

И от стыда желчь ударяет в щеки,

Не кровь: она иссохла. Но уроки

Не зря прошли: меня не обмануть.

«Для наших опытов нужна нам ртуть, -

Сказал каноник. – Вы слугу пошлите

И ртути унца три приобретите.

Лишь только ртуть слуга нам принесет,

Как вещь чудесная произойдет».

Ртуть получив, он попросил углей,

Чтоб опыты начать ему скорей.

Когда слуга и уголь им добыл,

Каноник ящик небольшой открыл,

И, вынув тигель, начал объяснять он,

Хотя язык его был непонятен

И не касался он при этом сути.

«Возьми сосуд и положи унц ртути.

Все сделай сам, и божья благодать

Тебе философом поможет стать.

Немногим я свой дар открыть решаюсь,

Но, кажется, в тебе не ошибаюсь.

Один состав я в тигель опущу

И в серебро всю ртуть я обращу,

Ничуть не худшее, чем у торговки

В ее мошне. Металл добудем ковкий,

Без примеси, а нет – так, значит, лгал

Тебе я все и мерзкий я нахал.

Всей силою я порошку обязан,

Но за услугу так к тебе привязан,

Что силу эту показать готов, -

Хоть и боюсь досужих глаз и ртов».

И слуг они тотчас же отпустили,

Прикрыли ставни, двери затворили.

В каморке темной крепко заперлись

И за работу тотчас принялись.

Усвоив тут же уйму всяких правил,

Священник тигель на очаг поставил;

Раздул огонь, над ним захлопотал,

А друг его свой порошок достал.

Не знаю точно я его состава,

Но в ящике любого костоправа

Подобным зельям хитрым несть числа:

Не то истертый мел, не то зола.

Коль мнение мое узнать хотите, -

Ни фартинга не стоят порошки те,

Но вам скажу, довольно было крошки

Или какой-нибудь ничтожной мошки,

Чтоб жаждущего чуда ослепить.

Потом каноник стал его учить,

Как обращаться надобно с жаровней:

«Смотри, чтоб угли покрывали ровно

Весь тигель твой, и убедишься сам,

Какой секрет тебе я в руки дам».

«Ах, grand merci», – хозяин отвечал

И все старательней мехи качал.

Без памяти подарку был он рад.

Тем временем каноник (злобный гад,

Не знал он жалости к врагу ли, к другу ль)

Достал из ящичка древесный уголь,

В котором углубленье просверлил

И серебра немного положил

(Не больше унца там опилок было);

Дыру надежно воском залепил он.

А чтобы не попасться в том обмане,

Он серебро припрятал там заране,

Что втайне от священника припас.

Все в свой черед откроет мой рассказ.

Он свой обман давно уже замыслил

И каждый шаг свой наперед расчислил.

От замысла не мог он отступить.

(Об этом тошно мне и говорить.

Когда я мог, я б отплатил злодею.

Но я его настигнуть не умею:

Лишь только нападу на вражий след, -

Глядишь, а там его помину нет.)

Но слушайте, что было дальше, сэры.

Запрятав уголь за обшлаг свой серый,

Он к очагу вплотную подошел

И много всяких промахов нашел.

«Так все испортить, друг мой, вы могли!

Смотрите, как вы уголь загребли.

Мне жалко вас, и я вас не оставлю,

Постойте-ка, сейчас я все исправлю.

С вас так и льет, вы слишком суетитесь.

Вот вам платок, – возьмите, оботритесь».

Пока священник пот с лица стирал,

Каноник мой – чтоб черт его побрал! -

Свой уголь положил как раз над тиглем

И, чтоб его за этим не застигли,

Как будто для того, чтобы помочь,

Огонь раздул мехами во всю мочь.

«Ну, а теперь, мой друг, нам выпить надо.

Вино нам будет за труды наградой.

В порядке все, но лучше обождать

Из очага наш тигель вынимать».

Меж тем с начинкой уголь прогорел,

И серебро, по свойству твердых тел,

Хоть и расплавясь, в тигель все ж упало.

Как будто бы обмана не бывало,

Каноник пил, хозяин же не знал,

Какой с ним плут, и с нетерпеньем ждал.

Когда алхимик увидал – пора:

Не видно больше в угле серебра, -

Сказал он весело: «Сэр, поднимайтесь,

Кончать работу с богом принимайтесь.

У вас, я вижу, формы нужной нет,

Но это не беда, и мой совет:

Кусок известняка вы принесите

И чан с водой немедля припасите.

Слеплю я форму: сплав в нее мы выльем

И нашим тут придет конец усильям.

А чтоб меня ни в чем подозревать

Вы не могли, я вас сопровождать

Пойду повсюду». Так и порешили.

Дверь на замок, а ставни все закрыли,

Все принесли и заперлись опять -

Готовый сплав из тигля выливать.

Весь мел столкли, с водою замесили

И форму нужную потом слепили.

Чтобы рассказ не затянуть до ночи,

Как можно постараюсь быть короче,

Коль подберу пригодные слова.

Но как тайком достал из рукава

Листок серебряный каноник снова,

Как смял его по форме мелового

Вместилища, как снова не заметил

Того священник, – чтоб я не отметил?

Ну нет! Каноника не пощажу,

О всех его проделках расскажу.

А он листок в рукав запрятал снова,

Снял тигель с пламени, сказал: «Готово!»

Слил в форму сплав и погрузил все в чан,

И никому неведом был обман.

«Смотри, мой друг, рукою сам попробуй,

Не надо ждать, пока другою пробой

Определят, что это серебро.

Пусть даже это сплав, и то добро.

От примеси его потом очистим

Да из него монету сами тиснем».

Когда в воде остыл тяжелый сплав,

Каноник в воду обмакнул рукав,

Спустил пластинку и опять достал.

«Хвала Христу, – священник закричал. -

И слава вам, каноник благородный!

Пусть буду вечно проклят я, негодный,

Когда, познания усвоив эти,

О них скажу кому-нибудь на свете».

«Так что ж, мы опыт повторим сейчас,

Чтобы наглядней способ был для вас,

Чтоб без меня могли бы добывать

Металлы благородные и стать

Алхимиком. Добавьте эту ртуть.

Пожарче надо нам огонь раздуть.

И сызнова мы повторим урок.

Как видно, вам пошла наука впрок».

Не чуя ног, священник заметался:

Вот наконец богатства он дождался.

Очаг раздул и добыл ртути снова,

Каноник же, не говоря ни слова,

С вниманием великим наблюдал.

Потом он палочку свою достал,

А палочка та полая была,

Унц серебра в себе она несла,

И тщательно залеплен был кругом

Конец ее с сокрытым серебром.

Когда священник выбился из сил,

Ему каноник снова подсобил.

Он в тигель высыпал свой порошок

И угли палочкой своей загреб,

И воск от пламени тотчас растаял.

Уловка эта удалась простая,

И в тигель серебро скользнуло так,

Что не заметил ничего простак.

Не знаю, как и рассказать вам, сэры,

Но он обрадован был свыше меры,

Когда его и в этот раз опять

Каноник обманул. Он стал кричать,

Что весь его, и телом и душою.

«Что ж, – отвечал каноник, – я не скрою,

Что хоть и беден, но искусен я,

Но вы еще не знаете меня.

Скажите, нет ли в доме этом меди,

А нет, так, может быть, дадут соседи».

«Да нет, зачем, в кладовку я пойду

И медное там что-нибудь найду».

Принес он меди; ровно унц отвесил

Каноник тотчас, говорлив и весел.

(Его грехи устал я вспоминать:

Язык мой слаб – не может передать

То возмущенье, что меня волнует,

Но пусть со мною всякий негодует.

Я, может быть, смогу предостеречь

Несчастных тех, которых, тщась завлечь,

Каноник лестью подло обольщает

И мастерством коварным завлекает.)

Каноник медь в свой тигель положил,

Сосуд по горло в угольки зарыл,

Засыпал порошок и вылил ртуть

И приказал огонь сильней раздуть.

Каноника искусны были руки.

И всякие проделывал он штуки:

Который раз священник в дураках

Оказывался. Вот и тут монах

Сплав вылил в форму, опустил все в воду

И замутил ее, насыпав соду.

Потом, с молитвою над чаном встав,

Он засучил широкий свой рукав

И, руку опустив на дно сосуда,

Достал пластинку медную оттуда

И незаметно спрятал, а туда,

Пока мутна была вокруг вода,

Из рукава серебряную плашку

Вмиг опустил. Потом, схватив бедняжку

Священника, как бы шутя, за грудь:

«Да что же вы? Помочь хоть чем-нибудь

Вам не мешало б. Руку опустите

И, что на дне там, сами поглядите».

Вздохнул священник от волненья тяжко

И вытащил серебряную плашку.

Сказал каноник: «Вы скорей меня

Орудуете. С этими тремя

Пластинками мы к ювелиру сходим,

И серебро, как месяц на восходе,

В огне калильном лик свой обнажит.

И пусть душа моя в аду горит,

Коль тот металл не чист, не полновесен».

От радости весь мир казался тесен

Священнику, он был на все готов,

И оба, не теряя лишних слов,

Пошли испытывать металл добытый,

Еще от гари ими не отмытый.

У ювелира он испытан был

Огнем и молотом, и подтвердил

Им ювелир: товар вполне добротный.

Он купит серебро у них охотно.

Не описать мне радость дуралея.

Так пел, болтал он, глотки не жалея,

Как не встречают птицы дня приход,

Как соловей весною не поет,

Как не щебечут у камина леди,

Когда придут на огонек соседи,

О красоте, турнирах, о любви,

О страсти, полыхающей в крови.

Так рыцарь не упорствует в борьбе,

Чтоб дамы милости снискать себе, -

Как мой священник в мысли утвердился,

Что благородному искусству научился,

И стал просить он напоследок гостя:

«Пусть нас хранят от зла Христовы кости!

В алхимии великий вы адепт. [258]

Ну что вам стоит мне продать рецепт

Тех порошков, которыми все это

Вы сделали? Не выдам я секрета».

«Секрет не дешев. В Англии лишь двое

Владеют им. Но вам его открою».

«Так в чем же дело? Говорите – сколько?

Напрасно время мы теряем только».

«Я не забыл, мой друг, услуги вашей,

И, верьте совести моей монашьей,

Я лишнего от друга не хочу,

И если сорок фунтов получу,

То лишь издержки я свои покрою,

А я ведь беден, этого не скрою».

Священник отдал сорок фунтов плуту

(Описывать я сделку не могу ту,

А лишь скажу: то был сплошной обман).

Каноник, деньги положив в карман,

Сказал хозяину: «Похвал не надо,

Молчанье будет лучшая награда.

Когда узнают про такой секрет,

Поверьте, друг, тогда спасенья нет.

Преследовать они меня начнут.

А то, не дай бог, вовсе изведут».

«Да что вы, сэр? Ни слова никому.

Чтоб навредил я другу своему?

Да лучше я с деньгами распрощусь

Иль даже головою поплачусь!»

«За доброе желание – успех

Пошли господь вам, – подавляя смех,

Сказал каноник. – А теперь прощайте,

И лихом вы меня не поминайте».

Ушел каноник, след его простыл.

И вскорости священник приуныл:

Как он ни бился, от утра до света,

Ни серебра, ни золота все нету.

Был одурачен поделом дурак.

А плут других доверчивых зевак

Пошел дурачить, стричь и разорять.

Что мне еще осталось вам сказать?

Вот золото, что нас манит все боле.

С людьми борьбу ведет оно, доколе

Людей в борьбе совсем не побеждает,

Само ж от нас бесследно исчезает.

Мультиплицированьем нас слепят,

И так темно адепты говорят

О мастерстве своем, что обучиться

Тому немыслимо. Когда ж случится

Поговорить им – заболтают вдруг,

Как будто дятлы поднимают стук

Иль как сороки вперебой стрекочут, -

Знай термины и так и эдак точат.

Но цели не достигнуть им никак.

Зато легко обучится дурак,

Мультиплицируя, добро терять.

Себя и близких быстро разорять.

Вот он, алхимии гнилой барыш!

На ней всего вернее прогоришь,

И радость в злость и в слезы обратится,

Никто взаймы дать денег не решится,

А давший деньги трижды проклянет.

Когда же наконец простак поймет:

Обжегшись, на воду нам лучше дуть,

Чем дать себя на том же обмануть.

И кто из вас ввязался в это дело,

Тем мой совет: кончать, пока не съело

Оно последнего у вас гроша.

Пословица куда как хороша:

Чем никогда – так лучше хоть бы поздно.

Ах, «никогда», как это слово грозно.

А вам, забившимся в подвал, в потемки,

Вам не исполнить обещаний громких,

Вам никогда успеха не достичь,

А «никогда» – страшнее есть ли бич?

Упорны вы! Кобыла так слепая

Бредет вперед, и не подозревая,

Где смерть ее. Что в храбрости такой?

На камень прет с разбега конь слепой,

И так же храбро он его обходит,

Ведь он всю жизнь свою в потемках бродит.

Так и алхимики. Уж если глаз

Вам изменил и соблазняет вас -

Пусть разума не засыпает око.

Но как бы разум ни глядел далеко,

Вам не придется, верьте, сохранить,

Что удалось награбить и нажить.

Огонь залейте, если ж разгорится -

Он против вас же грозно разъярится.

Бросайте ремесло свое скорей,

Чтоб не проклясть его самим поздней.

А вот как о своем проклятом деле

Философы иные разумели:

Вот, например, Арнольда Виллановы [259]

Смотри Розарий – «Химии основы»:

«Не обратить меркурия вам в злато

Без помощи его родного брата».

То первым молвил первый алхимист

Гермес, а по прозванью Трисмегист. [260]

«И не умрет, не пропадет дракон,

Пока не будет братом умерщвлен».

Меркурий разумел он под драконом,

А серный камень брат ему законный.

Все порождают, сами ж рождены:

От солнца – сера, ртуть же от луны. [261]

Кто терминов не знает и секретов

Искусства нашего, тот пусть совета

Послушает и с миром отойдет.

Иначе он погибель в том найдет.

Кто ж все постигнет, тот всему хозяин:

В науке той – тайнейшая из тайн. [262]

Иль вот еще пример: во время оно

Раз ученик так вопросил Платона: [263]

«Скажи, учитель, имя Эликсира?»

«Титан – вот вещество и корень мира».

«Что есть Титан?» – «Магнезия иначе».

«Учитель, но ведь ты же обозначил

«Ignotum per ignotius?» [264]– «Ну, да».

«Но суть ее?» – «То некая вода,

Слиянье элементов четырех». [265]

«Ты так скажи, учитель, чтоб я мог

Понять и изучить то вещество».

«Нет, нет, – сказал Платон, – и существо

Его останется навеки тайной.

И мы, философы, без нужды крайней

Открыть не можем тайну никому.

Она