Следуют слова лордова оруженосца и кравчего о способе разделить вздох на двенадцать частей

 

А за спиной у лорда сквайр стоял,

Ему на блюде мясо разрезал

И вслушивался в эти разговоры.

«Милорд, – сказал он, – нелегко, без спору,

Вздох разделить, но если бы купил

Мне плащ монах, я б тотчас научил

Его, как вздох меж братьев разделить

И никого при том не пропустить».

«Ну говори. Плащ я тебе дарю.

Ах, плут! Я нетерпением горю

Скорей узнать, что ты, злодей, придумал, -

И возвратимся снова все к столу мы».

И начал сквайр: «В день, когда воздух тих,

Когда в нем нет течений никаких,

Принесть велите в этот самый зал

От воза колесо, – так он сказал, -

И колесо на стойках укрепите

И хорошенько вы уж присмотрите

(В таких делах заботливым хвала),

Чтоб ступица его с дырой была.

Двенадцать спиц у колеса бывает.

И пусть двенадцать братьев созывает

Монах. А почему? Узнать хотите ль?

Тринадцать братьев – полная обитель. [218]

А исповедник ваш свой долг исполнит -

Число тринадцать он собой дополнит.

Потом пускай без лишних промедлений

Под колесом все станут на колени,

И против каждого меж спиц просвета

Пусть будет нос монашеский при этом.

Брат исповедник – коновод игры -

Пусть держит нос насупротив дыры,

А тот мужлан, в чьем пузе ветр и грозы,

Пускай придет и сам иль под угрозой

(Чего не сделаешь, коль повелят?)

К дыре приставит оголенный зад

И вздох испустит, напружась ужасно.

И вам, милорд, теперь должно быть ясно,

Что звук и вонь, из зада устремясь

И поровну меж спиц распределясь,

Не обделят ни одного из братьи,

А сей монах, отец духовный знати, -

Не выделить такого брата грех, -

Получит вдесятеро против всех.

Такой обычай у монахов всюду:

Достойнейшему – первый доступ к блюду.

А он награду нынче заслужил,

Когда с амвона утром говорил.

Когда на то моя была бы воля,

Не только вздох, а вздоха три иль боле

Он первым бы у ступицы вкусил;

Никто б из братии не возразил -

Ведь проповедник лучший он и спорщик».

Сеньор, хозяйка, гости, но не сборщик

Сошлись на том, что Дженкин разрешил

Задачу и что плащ он заслужил.

Ведь ни Эвклид, ни даже Птолемей

Решить бы не смогли ее умней,

Ясней облечь ее в свои понятья.

Монах сидел, давясь, жуя проклятья.

Про старика ж был общий приговор,

Что очень ловкий брату дан отпор,

Что не дурак он и не одержимый.

И поднялся тут смех неудержимый.

Рассказ мой кончен, кланяюсь вам низко

Я за вниманье. Э, да город близко.

 

Здесь кончает свой рассказ Пристав церковного суда

Пролог Студента

 

«Да что вы спите, что ли, сэр студент? -

Сказал хозяин. – Вам фату и лент -

И в точности вы были бы невеста

За свадебным столом. «Всему есть место

И время», – вот как Соломон сказал.

А я ни слова нынче не слыхал

Из ваших уст. Софизмов мудрых бремя,

Должно быть, занимало вас все время.

Во славу божью! Будьте веселей,

Чтобы потом зубрить, учиться злей.

Игру коль начал – надобно играть

И правила игры не нарушать.

Рассказ веселый вы нам расскажите.

Чур, проповедь святую не бубните,

Как те монахи, что лишь о грехах

Гнусить умеют, навевая страх.

И чтоб не одолел нас сладкий сон,

Веселый подымите нам трезвон.

Метафоры, фигуры и прикрасы

Поберегите вы пока в запасе,

Чтобы в высоком стиле королям

Хвалу воспеть иль славить нежных дам.

Для нас попроще надо речь держать,

Чтоб все могли рассказ простой понять».

Достойный клерк ему в ответ учтиво:

«Хозяин, каждый должен принести вам

Свой вклад посильный. Слов своих назад

Я не беру, повиноваться рад,

Поскольку разумение позволит;

А ваш наказ меня не приневолит.

Вам в точности хочу пересказать

Один рассказ, который услыхать

Случилось в Падуе, где муж ученый [219]

Его сложил, Гризельдой увлеченный.

Теперь он мертв, огонь его потушен. [220]

Господь ему да упокоит душу.

Петрарка – лавром венчанный поэт,

То звание ему дарует свет.

Стихов его сладкоголосых сила

Страну его родную озарила

Поэзией, как мудростью и знаньем -

Ум Джона из Линьяно. И молчаньем

Могильным смерть исполнила уста

Творцов, не дав от жизни им устать.

Пожрала смерть обоих. Так и нас

Настигнет скоро неизбежный час.

Так вот, сей муж достойный восхваленье

Ломбардьи и Пьемонта во вступленье

К рассказу горестному поместил.

Он Апеннинских гор изобразил

Вершины и особо Монте-Визо,

А также горы вплоть до самой Пизы;

Его перо искусно описало

Места, где По берет свое начало,

И то, как он, водою переполнен,

Вперед набухнувшие катит волны,

К Венеции свой длинный путь стремя.

Но это все казалось для меня

Не самым главным, главное вам ныне

Перевести попробую с латыни».

 

Рассказ Студента

Здесь начинается рассказ Студента

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

На Западе Италии, у ската

Холодного Весула, [221]край лежит,

Плодами пашен и садов богатый,

Он городами древними покрыт,

И путника его цветущий вид

Всечасно приглашает оглянуться,

Названье края этого – Салуццо.

 

Маркграфу чудный край принадлежал,

Как до него отцу его и дедам.

Ему послушен каждый был вассал,

Не враждовал он ни с одним соседом.

Гром треволнений был ему неведом,

К нему безмерно рок благоволил,

Всем подданным своим маркграф был мил.

 

Никто в Ломбардии происхожденья

Знатнее, чем маркграф тот, не имел.

Он молод был, могучего сложенья,

Прекрасен ликом, рыцарствен и смел,

К тому ж пригоден для державных дел.

О небольшом его изъяне дале

Скажу я. Вальтером маркграфа звали.

 

В нем порицаю недостаток тот,

Что он себе не отдавал отчета,

Как жизнь свою в дальнейшем поведет.

Его прельщали игры и охота,

А всякая о будущем забота

Была душе его совсем чужда.

О браке он не думал никогда.

 

Не по душе народу было это,

И вот однажды все дворяне в дом

К нему пришли, и вышел муж совета

(То ль был маркграфу ближе он знаком,

То ль лучше прочих разбирался в том,

Как надо говорить) и речь такую

К нему повел, – ее вам приведу я.

 

«О государь, мы вашей добротой

Приучены к вам все свои сомненья

Всегда нести с доверчивой душой.

От вас и нынче ждем благоволенья.

Мы просим выслушать без раздраженья

Ту жалобу, которую сейчас

Народ желает довести до вас.

 

Хотя затронут я ничуть не боле

Вопросом этим, чем из нас любой,

Недаром я – глашатай общей воли:

К кому еще с такою теплотой

Вы относились, о властитель мой?

Не отвергайте жалобу сурово,

И нам законом будет ваше слово.

 

В восторге мы от вас и ваших дел,

Правленье ваше мы благословляем.

Блажен всех ваших подданных удел,

Его сравнить мы можем только с раем.

Лишь об одном мы все еще мечтаем:

Чтоб вы ввели себе супругу в дом.

Тогда покой мы полный обретем.

 

Склоните шею под ярмо покорно,

Которое не к рабству вас ведет,

А к власти самой сладостной, бесспорно.

Ведь наших дней неудержим полет,

За годом быстро исчезает год,

И как бы время мы ни проводили, -

Живя, мы приближаемся к могиле.

 

Прекрасной вашей молодости цвет,

Увы, не вечен, – ждет его старенье;

От смерти никому пощады нет,

Она стоит пред нами грозной тенью,

Но если от нее нам нет спасенья,

То все же дня не знаем точно мы,

Когда пробьет година вечной тьмы.

 

Не отвергайте ж нашего совета;

Поверьте, государь: он прям и благ.

Вступите, если не претит вам это,

С какой-нибудь дворянкой знатной в брак.

И несомненно: поступивши так,

Свершите вы поступок благородный,

Равно и нам и господу угодный.

 

Утешьте же и успокойте нас,

Вступивши в брак с супругою, вам равной.

Ведь если б – упаси господь! – погас

С кончиной вашей род ваш достославный,

То властью тут облекся бы державной,

На горе нам, какой-нибудь чужак.

Поэтому скорей вступите в брак».

 

Их скромной и почтительной мольбою

Растроган, Вальтер им сказал в ответ:

«Не помышлял доселе я, не скрою,

Отречься от себя во цвете лет.

Свободою, которой в браке нет,

Я дорожил, своей был счастлив долей, -

И вот мне надобно идти в неволю.

 

Но допускаю, что совет ваш благ, -

Привык я уважать все ваши мненья.

Поэтому вступить скорее в брак

Я принимаю твердое решенье.

Однако же прошу мне предложенья

О выборе жены не повторять, -

Позвольте мне об этом лучше знать.

 

В своем потомстве часто, как известно.

Родители себя не узнают.

Ведь добродетель – это дар небесный,

А кровь значенья не имеет тут.

Я полагаюсь на господний суд:

Для выбора супруги мне подмога

Нужна не от людей, а лишь от бога.

 

Себе супругу выберу я сам,

Чтоб с нею жить в довольстве и покое,

Но тут же с просьбой обращаюсь к вам:

Мне поклянитесь вашей головою,

Что будет уважение такое

Ей век от вас, как если бы она

Была императрицей рождена.

 

Клянитесь также от лица народа

Мой выбор не поставить мне в вину.

Для вас я жертвую своей свободой

И вольность требую себе одну:

Мне дайте выбрать по сердцу жену.

А если вы на это не согласны,

То знайте: ваши все мольбы напрасны».

 

От всей души собравшейся толпой

Дано маркграфу было обещанье;

Однако прежде, чем пойти домой,

Все высказать решили пожеланье,

Чтоб установлен им был день венчанья.

Боялся в глубине души народ,

Что на попятную маркграф пойдет.

 

Он день назвал, в который непременно,

Он знает, брак им будет заключен,

И на коленях стали все смиренно

Его благодарить за то, что он

Решил исполнить божеский закон.

Все разошлись потом, добившись цели,

Достичь которой так они хотели.

 

Тогда, служителей своих призвав

И членов челяди своей придворной,

Пир подготовить им велел маркграф,

Его обставив роскошью отборной.

Все принялись охотно и проворно

Для свадьбы господина своего

Примерное готовить торжество.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

Неподалеку от дворца, в котором

Приготовления к дню свадьбы шли,

Село лежало, что окинуть взором

Приятно было. От даров земли

Питались люди там, – их дни текли,

Трудом заполненные: ведь от неба

Зависел их кусок сухого хлеба.

 

Средь этих бедняков давно осев,

Жил человек, других беднее много.

Но знаем мы, что даже и на хлев

Порой исходит благодать от бога.

С Яниколою в хижине убогой

Жила Гризельда-дочь, красой своей

Пленявшая мужчин округи всей.

 

А прелестью неслыханною нрава

Она была всех девушек милей.

Ее душе чужда была отрава

Греховных помыслов, и жажду ей

Тушил не жбан в подвале, а ручей.

Желая быть примерною девицей,

Она старалась целый день трудиться.

 

Хотя по возрасту еще юна,

Горячею наполненное кровью

Имела сердце зрелое она,

Ходила за отцом своим с любовью

И преданностью, чуждой суесловья;

Пряла, своих овец гнала на луг, -

Работала не покладая рук.

 

С работы к ночи возвращаясь, травы

Она с собою приносила в дом;

Их нарубив, похлебку без приправы

Себе варила и свою потом

Стелила жесткую постель. Во всем

Отцу старалась угодить и мало

О собственной особе помышляла.

 

На этой бедной девушке свой взор

Не раз маркграф покоил с восхищеньем,

Когда охотиться в зеленый бор

Он проезжал, соседящий с селеньем.

И взор его не грязным вожделеньем,

Не похотью тогда горел, – о нет!

Он нежностью был подлинной согрет.

 

Его пленяла женственность движений

И не по возрасту серьезный взгляд,

Где суетности не было и тени.

Хоть добродетель у людей навряд

В чести, маркграф с ней встретиться был рад

И думал: «Коль придется мне жениться,

То лишь на этой я женюсь девице».

 

День свадьбы наступил, но невдомек

Всем было, кто невеста и супруга;

Никто недоуменья скрыть не мог

И стали все тайком шептать друг другу:

«Ужели так-таки себе подругу

Маркграф не выбрал? Неужели нас

Дурачил он, да и себя зараз?»

 

Однако ж драгоценные каменья

Оправить в золото был дан приказ

Маркграфом, чтобы сделать подношенье

Гризельде милой в обрученья час;

По девушке, что станом с ней как раз

Была равна, велел он сшить наряды

И приготовить все, что к свадьбе надо.

 

Торжественного дня зардел рассвет,

И весь дворец красой сверкал богатой,

Какой не видывал дотоле свет.

Все горницы его и все палаты

Склад роскоши являли непочатый.

Все было там в избытке, чем красна

Была Италия в те времена.

 

Маркграф и вместе с ним его дворяне

С супругами, – все те, которых он

На этот праздник пригласил заране, -

В путь двинулись. Маркграф был окружен

Блестящей свитой, и под лютней звон

Повел он всех в селение, где нищий

Яникола имел свое жилище.

 

Что для нее устроен блеск такой,

Гризельда и понятья не имела.

Она пошла к колодцу за водой,

Чтоб в этот день свободной быть от дела,

Пораньше, чем всегда. Она хотела

Полюбоваться зрелищем, узнав,

Что свадьбу празднует в тот день маркграф

 

«Сегодня мне б управиться скорее

С моим хозяйством, – думала она. -

Тогда с подругами взглянуть успею

На маркграфиню дома из окна.

Оттуда ведь дорога вся видна,

К дворцу ведущая, и поезд знатный

По ней пройдет сегодня, вероятно».

 

Когда она ступила на порог,

Маркграф к ней подошел; тотчас же в сени

Поставивши с водою котелок,

Она пред ним упала на колени

И слов его ждала; при этом тени

Предчувствий не было у ней о том,

Что совершилось через миг потом.

 

Улыбкою Гризельду ободряя,

Маркграф с вопросом обратился к ней:

«Где ваш отец, Гризельда дорогая?»

На что она, не вознося очей,

Как только можно тише и скромней

Ответила: «Он дома, не премину

Его привесть тотчас же к господину».

 

И в дом войдя, с отцом вернулась вмиг.

Маркграф, его приветив и отдельно

От прочих ставши с ним, сказал: «Старик,

Моей душой владеет безраздельно

Одна мечта, бороться с ней бесцельно:

Я полон к дочери твоей любви;

Ты нас на брак святой благослови!

 

Меня ты любишь и мне служишь честно, -

Давно я это знаю, с юных лет.

И с юных лет мне хорошо известно,

Что между нами разногласий нет.

Поэтому прошу, мне дай ответ

На мой вопрос и мне скажи по чести:

В тебе приветствовать могу ли тестя?»

 

Такая неожиданная речь

Повергла бедняка в оцепененье;

Весь задрожав, он еле мог извлечь

Слова из уст: «Мое повиновенье

Вам обеспечено, и то решенье,

Которое угодно вам принять,

Законом буду для себя считать».

 

«Теперь, – сказал маркграф с улыбкой ясной, -

Пойдемте в вашу горницу втроем;

А для чего, тебе должно быть ясно:

Желаю я в присутствии твоем

От дочери твоей узнать о том,

Согласна ли она мне стать женою

И послушанье соблюдать благое».

 

Пока меж ними там беседа шла, -

Сейчас вам расскажу, как это было, -

Сбежались жители всего села

Под окна их, и каждого дивило,

Как ласково Гризельда и как мило

С отцом держалась. Больше всех она,

Однако же, была изумлена.

 

Немудрено, что трепет и смущенье

Напали на Гризельду: до сих пор

Высокого такого посещенья

Ее не удостаивался двор.

Бледна как полотно и долу взор

Потупивши, она теперь сидела.

И тут маркграф, чтобы продвинуть дело,

 

К прелестной деве обратился так:

«Гризельда, ваш отец сказал мне ясно,

Что по сердцу ему наш с вами брак.

Надеюсь, на него и вы согласны?

Но торопить вас было бы напрасно:

Коль боязно вам сразу дать ответ,

Подумайте, – к тому помехи нет.

 

Но знайте, что должны вы быть готовы

Повиноваться мне во всем всегда

И не роптать, хотя бы и сурово

Я с вами обращался иногда,

Не отвечать мне «нет», скажи я «да»,

Все исполнять, не поведя и бровью,

И я вам верной отплачу любовью».

 

От страха вся дрожа, ему в ответ

Гризельда молвила: «Мне бесталанной,

К лицу ли честь, которой равной нет?

Но то, что любо вам, и мне желанно.

Даю обет вам ныне – постоянно

Послушной быть и в мыслях и в делах,

Отбросив даже перед смертью страх».

 

«Обету вашему, Гризельда, верю», -

Сказал маркграф, душой развеселясь,

И сразу же пошел с ней вместе к двери

И так сказал толпе, что собралась:

«Есть государыня теперь у вас:

Мою жену, Гризельду дорогую,

Всегда любить и жаловать прошу я».

 

Маркграф решил, что все свое тряпье

Гризельде сбросить пред отъездом надо,

И приказал, чтоб женщины ее,

Раздев, одели в новые наряды.

Тряпья касаться были те не рады,

Но поспешили выполнить приказ,

И засверкала дева, как алмаз.

 

Ей расчесавши волосы прилежно,

Они нашли уместным ей венок

На темя возложить рукою нежной.

Никто Гризельду и узнать не мог,

Она сияла с головы до ног.

Длить описание ее наряда

Не буду я, да это и не надо.

 

Маркграф кольцо надел на палец ей,

Нарочно принесенное из дома,

И на коне, что снега был белей,

Гризельду перевез в свои хоромы.

По всей дороге, радостью влекомый,

Бежал народ. Весь день гудел дворец.

Пока не село солнце наконец.

 

Рассказ продолжу. Юной маркграфине

Такая прелесть дивная дана

Была с рожденья божьей благостыней,

Что трудно было верить, что она

В крестьянском бедном доме рождена

И выросла среди домашних тварей,

А не в палатах пышных государя.

 

Любовь она снискала и почет

У всех кругом. Ее односельчане,

С которыми она из года в год

Встречалась и беседовала ране

На улице, в дубраве, на поляне,

Готовы были клясться, что не дочь

Она Яниколы, как день не ночь.

 

Хоть добродетели была отменной

Она всегда, но ныне добротой

Вдруг засияла необыкновенной

Душа ее, а все слова такой

Приобрели красноречивый строй,

Что вызывала чувство восхищенья

Она у всех людей без исключенья.

 

Не только в городе Салуццо, – нет,

По всей стране о ней гремела слава,

Все говорили, что от века свет

Очаровательней не видел нрава.

В Салуццо шли толпой тысячеглавой

Мужчины, женщины – и стар и млад, -

Чтоб только на Гризельду бросить взгляд.

 

Брак заключив, – как будто недостойный,

На деле ж королевский, – жил маркграф

С женой своей счастливо и спокойно.

Да и народ хвалил ее, поняв,

Что был он в выборе супруги прав.

Все славили его за ум отменный,

А это ведь не так обыкновенно.

 

Не только по хозяйству все дела

В руках Гризельды спорились отлично,

И в управленье краем, коль была

В том надобность, она входила лично.

Все споры подданных своих обычно

Она умела быстро разрешать,

В сердца враждебные елей вливать.

 

В отъезде ли был государь иль дома, -

Все тяжбы меж баронами она,

Непогрешимой чуткостью ведома,

Кончала миром, – так была умна,

Так в обращении с людьми ровна,

Что ангелом они ее считали,

Ниспосланным их утолить печали.

 

Когда еще не минул первый год,

Дочь родила Гризельда молодая.

Хотя мечтал о мальчике народ,

А также и маркграф, владыка края, -

Довольны были все, предполагая,

Что им наследника не долго ждать,

Раз не бесплодной оказалась мать.

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 

Немного погодя, – еще кормила

Гризельда грудью девочку, – сполна

Маркграфа мысль одна заполонила:

Проверить, подлинно ль ему верна

И всей душою предана жена.

Задумал он – сказать могу я смело -

Не в добрый час худое это дело.

 

Испытывал Гризельдину любовь

Уже не раз он, и супругой верной

Она оказывалась вновь и вновь.

Зачем же снова муке беспримерной

Ее подвергнуть вздумал он? Наверно,

За мудрость это многие сочтут,

Я ж недомыслие лишь вижу тут.

 

Вот как маркграф свой замысел безбожный

Осуществил. В ночи войдя к жене

И взор на ней остановив тревожный,

«Гризельда, – молвил он, – скажите мне:

Вы помните, я думаю, о дне,

Когда вы сняли ваш наряд убогий

И я вас ввел женой в свои чертоги?

 

Надеюсь я, Гризельда, что сейчас,

Когда столь дивной стала ваша доля,

Вы не забыли, что извлек я вас

Из нищеты, которую дотоле

С отцом вы разделяли поневоле.

Я вас прошу внимать усердно мне, -

Мы с вами говорим наедине.

 

Вы знаете, как в здешние покои

Явились вы, и вам я до сих пор,

Гризельда, предан телом и душою.

Но иначе, увы, настроен двор:

Они считают, что для них позор

Быть подданными женщины безродной,

Служить тебе дворянам не угодно.

 

С тех пор, как дочь ты родила, сильней

И громче стали эти разговоры.

Но я желаю до скончанья дней

С моими верными прожить без ссоры.

Мне надоело слушать их укоры,

И дочь твою им в жертву принести

Придется мне, – иного нет пути.

 

Прискорбно это мне, бог видит; все же

Я не желаю действовать тайком.

Скажите, что и тут согласны тоже

Вы мне подмогой быть, как и во всем.

Припомните, как вы клялись мне в том,

Что ваша верность будет вечно в силе.

То было в день, когда мы в брак вступили».

 

Услышав эту речь, она ничем

Не выдала душевного волненья,

Ее лицо не дрогнуло совсем.

«Мы в вашем, государь, распоряженье, -

Она промолвила, – повиновенье

Закон для нас, и он неколебим.

Мы с дочерью лишь вам принадлежим.

 

То, что вам по сердцу, и мне отрада,

В моей душе своих желаний нет;

Что, кроме вас, мне в этой жизни надо?

Лишь через вас мне дорог белый свет.

Так было, есть и до скончанья лет

Останется: любовь мою, поверьте,

Не истребить ни времени, ни смерти».

 

Ответу этому маркграф был рад,

Но не подав и виду, так же строго

Он на жену глядел и мрачный взгляд

В последний раз к ней обратил с порога.

Свое намеренье спустя немного

Слуге он сообщил наедине

И поручил ему пойти к жене.

 

Служил дворецким тот и всей душою

Маркграфу предан, для него готов

Он был любое дело, хоть бы злое

Свершить немедленно без дальних слов.

Откликнулся и ныне он на зов:

Маркграфа волю выслушав, он сразу

Пошел к Гризельде по его приказу

 

И ей сказал: «Сударыня, у вас

Прошу заране для себя прощенья,

Но государев выполнить приказ

Я должен точно и без промедленья,

Хотя б он и внушал мне огорченье.

Приказ владыки для меня закон,

И выполнить его я принужден.

 

Ребенка вашего мне взять велели».

И, матери не дав задать вопрос,

Он выхватил дитя из колыбели

И сделал вид, что нож над ним занес.

Гризельда с мукой в сердце, но без слез

Овечкою несчастною сидела,

Пока ужасное творилось дело.

 

Ей подозрителен был суток час,

И человек, и речь его, и взоры

Его холодных, непреклонных глаз.

«Ах, неужели дочка, от которой

Так много счастья, будет мертвой скоро?» -

Так думала Гризельда, но, полна

Смирения, не плакала она.

 

В конце концов к дворецкому в волненье

С нижайшей просьбой обратилась мать

(Был человек он добрый от рожденья),

Чтоб подождал дитя он убивать,

Пред смертью дал его поцеловать.

Дочурку взяв, она благословила

И поцелуями ее покрыла.

 

Потом шепнула нежным голоском:

«Прощай навек, мой ангелок прелестный!

Я осенила грудь твою крестом,

Чтоб взял тебя к себе отец небесный,

Который изнемог от муки крестной.

Твою вручаю душу я ему, -

Сегодня в вечную ты канешь тьму».

 

Я думаю, и нянька не могла бы

Без ужаса на это все взирать

И стон бы издала, хотя бы слабый.

Так как же тут должна была б кричать

И корчиться от мук родная мать!

Но нет, без слез дворецкому вручила

Гризельда дочь и так проговорила:

 

«Исполните же данный вам приказ.

Лишь об одном, коль нет на то запрета

От государя, умоляю вас:

Предайте погребенью тельце это,

Чтоб уберечь от псов и птиц». Ответа

Дворецкий не дал, – он без лишних слов

Ребенка подхватил и был таков.

 

Явившись к государю, он подробно

Все то, что было ночью, описал:

Слова Гризельды, взор ее беззлобный,

Потом ему ребенка в руки дал.

Маркграф смутился, но менять не стал

Своих намерений: владыкам мало

Свои намеренья менять пристало.

 

Он приказал дворецкому тайком, -

Ребенка спеленав и осторожно

Вложив в корзину, – государев дом

Покинуть с этой ношей неотложно;

Потом, под страхом смерти непреложной,

Ему велел от любопытных глаз

Себя оберегать на этот раз.

 

К сестре в Болонью, жившей там графине

Да Панико, [222]дворецкому приказ

Дал государь доставить дочь в корзине,

С тем чтоб графиня добрая тотчас

За воспитанье девочки взялась,

Ни перед кем не открывая тайны

Своей питомицы необычайной.

 

Все выполнил дворецкий в краткий срок.

Но мы к маркграфу возвратимся снова.

Он за женой следил, как только мог,

Не выдаст ли движенье, взор иль слово

В ее душе чего-нибудь дурного.

Следил напрасно, – как досель, она

Была смиренья кроткого полна.

 

Все так же по хозяйству хлопотала.

Была в беседах с мужем весела,

И никакая тень не омрачала

Ее всегда спокойного чела:

Такою же осталась, как была.

О дочери – как будто и забыла,

Как имя ей, – она не говорила.

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

 

Прошло четыре года, и опять

Гризельда родила маркграфу чадо.

На этот раз им божья благодать

Послала мальчика, очей усладу, -.

И населенье края было радо

Наследнику не менее отца;

Все благодарно славили творца.

 

Когда ребенок под дворцовым кровом

Подрос и грудь сосать уж перестал,

Жену подвергнуть испытаньям новым

Маркграф жестокосердный пожелал.

Ах, не довольно ль он ее пытал?

Но таковы мужья: к жене смиренной

Они безжалостны обыкновенно.

 

«Жена! – сказал он, – что наш брак, увы,

Не по душе народу, вам известно;

С тех пор как сыном разрешились вы,

Народный ропот слышен повсеместно.

Он тяготит меня, признаюсь честно.

Когда я слышу, как шумит народ.

Порой отчаянье меня берет.

 

Все говорят: «Когда настанет время

Маркграфу умереть, взойдет на трон

Мужицкое Яниколино семя.

Других потомков не оставил он».

Я этим ропотом весьма смущен,

И, хоть в глаза мне говорят иное,

Что толку? Нет душе моей покоя.

 

Но я хочу с народом жить в ладу,

Поэтому решение такое

Мной принято: мальца я уведу

И поступлю с ним, как с его сестрою.

Решил я также, что от вас не скрою

Свой замысел, а подготовлю вас.

Прошу послушной быть и в этот раз».

 

Гризельда, выслушав, проговорила:

«Всегда и ныне мой ответ один:

Что вам угодно, мне тем самым мило,

Пускай умрут и дочь моя, и сын

По вашему приказу, господин;

Роптать не буду, лишь скажу, что дети

Скорбь принесли мне, горшую на свете.

 

Распоряжайтесь вашею рабой.

Ах, не советовать, должна молчать я!

В тот день, как взяли вы меня с собой,

Я дома сбросила не только платье,

Но и свободу. Вся я без изъятья

Принадлежу лишь вам. Любой приказ,

Любой запрет всегда приму от вас.

 

Когда бы ваша воля мне заране

Была известна, я навстречу ей

Пошла б, не ожидая приказаний.

Ее теперь я знаю, и – ей-ей! -

Лишь послушание в душе моей.

Коль смерть моя была бы вам полезна,

Она была б мила мне и любезна.

 

Что смерть? В сравненье не идет она

С любовью к вам». Маркграфа столь покорный

Ответ смутил. Он видел, что жена

К нему полна любовью непритворной,

И очи опустил. Хотя бесспорно

Он был растроган, все ж он вышел вон,

Вид сделав, что тоскою омрачен.

 

И вот дворецкий, – тот, что так безбожно

Когда-то у Гризельды отнял дочь, -

Еще наглей, коль быть наглей возможно,

Теперь унес красавца сына прочь.

Бедняжка мать безропотно, точь-в-точь

Как и тогда, дитя благословила

И нежно поцелуями покрыла.

 

О том лишь попросила, чтобы труп

Ее сыночка в землю схоронили,

Дабы ни птичий клюв, ни песий зуб

Не тронули укрытого в могиле.

Не дав ответа и еще унылей

Взглянув на мать, дворецкий вышел вон.

И был в Болонью мальчик отвезен.

 

Терпение Гризельды изумляло

Все больше мужа. Если б он не знал,

Какую страстную любовь питала

Гризельда к детям, то бы думать стал,

Что крови дух ее давно алкал

И что ей служат маской лицемерной

Повадки и слова супруги верной.

 

Но он отлично знал, что лишь он сам,

Лишь он один дороже ей, чем дети.

И вот спросить хотел бы я у дам:

Что дать могли ему все пытки эти?

Какой еще суровый муж на свете

Испытывать мог хуже женин нрав?

Но на своем стоять решил маркграф.

 

Он был одним из тех людей, которым

Отречься от своих решений – яд;

Им это худшим кажется позором,

И на своем они всегда стоят,

Как будто разум их в тиски зажат.

Решив жену подвергнуть испытанью,

Все дальше шел маркграф без колебанья.

 

Он за женой следил во все глаза,

Не выдаст ли в ней слово, иль движенье,

Иль тайно оброненная слеза

По отношенью к мужу раздраженья.

Но все напрасно, – то же выраженье

Любви сияло на лице у ней,

Как на заре ее счастливых дней.

 

У них в душе единая царила,

Казалось, воля. То, чему был рад

Ее супруг, и ей желанно было.

И жизнь их наполняли мир и лад.

Гризельда доказала, что преград

Не ведает любовь супруги верной,

Всегда послушной, преданной безмерно.

 

Жестокость государя всю страну

Весьма смущала. Люди говорили,

Что, взяв себе безродную жену,

Ее детей он сам обрек могиле.

Не удивляюсь, что везде ходили

Такие слухи: всяк был убежден,

Что дочь и сын вкушают вечный сон.

 

Народ, любивший Вальтера доселе,

Его душой возненавидел всей.

Да может ли убийца, в самом деле,

Кому-нибудь быть дорог из людей?

Но от затеи не хотел своей

Маркграф отречься, как бы ни роптали, -

Жену испытывать решил он дале.

 

Когда исполнилось двенадцать лет

Их дочери, он, с помощью обмана

И заметя своих деяний след,

Добился грамоты от Ватикана,

Для замысла его весьма желанной:

В ней разрешен ему был новый брак.

А с грамотою дело было так,

 

Что булла папская по наущенью

Гонца была подделана; и вот

Маркграф имел от Рима разрешенье

Произвести с женой своей развод,

Чтобы с собою примирить народ.

И эта булла ложная повсюду

Была прочитана простому люду.

 

Все верили, что так оно и есть, -

Всех убедила подлая бумажка.

Когда ж дошла и до Гризельды весть,

Ей, полагаю, стало очень тяжко.

Однако скрыла скорбь свою бедняжка;

Она решила, как досель, и впредь

Безропотно страданья все терпеть,

 

Всегда сообразуясь только с волей

Того, кому и телом и душой

Она принадлежит в земной юдоли.

Чтобы скорей рассказ продвинуть свой,

Скажу, что Вальтер собственной рукой

Письмо поспешно написал в Болонью

С ужасной просьбой, полной беззаконья.

 

Он графа Панико, что там женат

Был на сестре его все годы эти,

Просил прислать детей своих назад,

Но так, чтоб не узнал никто на свете

Никоим образом, чьи это дети.

Однако же прибыть они должны

Блестящей свитою окружены,

 

А девочка объявлена невестой

Салуццкого владыки. Граф тотчас

Для сбора время объявил и место,

И в тот же день, в румяный утра час,

Блестящая вся свита собралась.

Сверкала девочка своим нарядом,

А брат ее верхом скакал с ней рядом.

 

Все за невестой двинулись вперед.

На ней сияли ярко самоцветы;

Роскошно был и брат ее одет,

Хотя он жил всего восьмое лето.

И вся толпа ликующая эта

В Салуццо-город скачет день за днем.

А мы теперь к маркграфу перейдем.

 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

 

Ужаснее всех прочих испытанье

Маркграф измыслил для жены своей,

Чтобы узнать, не вызвали ль страданья

Тень озлобления в душе у ней,

Не стала ли любовь ее слабей.

И вот однажды к ней такое слово

Он обратил, принявши вид суровый:

 

«Я признаю, Гризельда: много лет

Вы были мне супругою примерной;

Хоть нищенкой вы родились на свет,

Я нрав ценил ваш, ласковый и верный.

Но государям рок немилосердный

Порой о чувствах забывать велит:

В высоком сане рабский жребий скрыт.

 

Мне не дано, как пахарю простому,

Жизнь провести свою. Кричит народ,

Чтоб я жену другую ввел в хоромы,

И папа разрешенье мне дает

На то, чтоб с вами учинить развод.

А потому вам, не таясь, скажу я:

Решил я взять себе жену другую.

 

Прошу безропотно ей место дать,

А что вы принесли сюда с собою,

То разрешаю вам обратно взять.

На дом отца дворцовые покои

Должны сменить вы. В жизни никакое

Не вечно благоденствие, увы!

Послушной будете, надеюсь, вы».

 

В ответ Гризельда, полная смиренья,

Сказала так: «Считала я всегда,

Что между мной и вами нет сравненья.

Мой повелитель! Эти все года,

Поверьте, я не мнила никогда,

Что вам достойна быть простой прислугой,

Не только что законною супругой.

 

Свидетель мне предвечный судия,

Что в вашем доме с самого начала

Себя отнюдь не госпожою я,

А лишь служанкой скромной ощущала.

И – много ль мне осталось жить иль мало -

Мне на роду написано судьбой

Быть до могилы вашею рабой.

 

За то, что мне, безродной и убогой,

В чести прожить вы дали столько лет,

Я на коленях умоляю бога:

Да охранит он вас от всяких бед!

Вот все, что вам могу сказать в ответ.

К отцу вернусь я с радостью – с ним вместе

До смерти проживу в родимом месте.

 

Где я впервые взор открыла свой,

Там жизнь окончу и сойду в могилу

Душой и телом чистою вдовой.

Вам девственность свою я посвятила,

Вам верность, будучи женой, хранила,

И потому избави бог, чтоб вас

Я предала и с кем-нибудь сошлась.

 

Пошли вам небо от супруги новой

Дни счастья и покоя без числа!

Освободить ей место я готова,

Где столько лет в блаженстве прожила.

Коль вы хотите, чтобы я ушла

От вас, мой господин, моя отрада,

Желанье ваше я исполнить рада.

 

Вы мне велите взять добро свое.

Но как приказ ваш мне исполнить честно?

Я принесла с собою лишь тряпье.

И где оно теперь, мне неизвестно.

О боже мой! Как нежно, как чудесно

Звучала ваша речь, сиял ваш взгляд,