Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Здесь начинается рассказ рыцаря↑ Стр 1 из 25Следующая ⇒ Содержание книги
Поиск на нашем сайте
Предания давно минувших дней Нам говорят, что некогда Тезей Афинами единовластно правил, Что он себя победами прославил, Которым равных не было дотоле, И подчинил своей могучей воле Немало крупных и богатых стран. Он покорил и славный женский стан, [77] Что Скифией когда-то назывался, С отважной королевой обвенчался, Прекрасной Ипполитой, и с сестрой Эмилией повез ее домой. Под музыку и радостные клики В Афины герцог двинулся великий; Делило с ним победы торжество Все воинство блестящее его. Когда б я мог без счета тратить время, Я б рассказал с подробностями всеми, Как амазонок победил Тезей Коварством и отвагою своей, Как разыгралось главное сраженье, Приведшее наездниц к пораженью, Как осажден был Ипполитин град Афинским храбрым воинством и взят, Как свадьбу их отпраздновали в храме, Украшенном огнями и цветами. Но это все оставлю в стороне: Идти за плугом долго нужно мне, А он волами тощими влечется; Вам рассказать мне много остается, Я не хотел бы помешать другим Успеть с рассказом выступить своим. Посмотрим, ужин ждет кого из нас! Итак, продолжу прерванный рассказ. Когда мной упомянутый герой Стоял почти под городской стеной В слепящем блеске торжества и славы, Он увидал, что перед ним заставой Вдруг вырос ряд одетых в траур дам, Склонивших головы к его стопам. Все, на коленях стоя, к паре пара, Рыдали так отчаянно и яро, Что можно утверждать: никто на свете Не слышал воплей горестней, чем эти. Рыдая и судьбу свою кляня, Они схватили под уздцы коня. «Что означает в праздничный сей миг, - Спросил Тезей, – ваш исступленный крик? Ужель из зависти внести отраву В мою победную хотите славу? Иль кто-нибудь нанес обиду вам? Скажите мне, и я ему воздам. Зачем вы в платье черное одеты?» Тут старшая в толпе несчастной этой, Издав предсмертному подобный стон, Которым каждый был бы поражен, Сказала: «Господин, себе по праву Победой ты стяжал и честь и славу, И нам нельзя завидовать тебе; Но нашей горестной внемли мольбе И смилуйся над жалкой долей нашей, Хоть капля сострадания из чаши Твоих щедрот на нас пусть упадет, Ведь каждая из нас ведет свой род От княжеской иль королевской крови, - Меж тем в пыли влачим мы век свой вдовий, Коварный рок, увы, неумолим: Всех давит злобным колесом своим. О господин, мы ждем тебя с войсками Уж целую неделю в этом храме Богини милосердья. Помоги нам, Яви себя всесильным властелином. Я, что сдержать рыданий не умею, Была женой владыки Капанея, Который в Фивах пал в проклятый час. Проклятие да ляжет и на нас, Рыдающих теперь перед тобою. Мужей лишились мы во время боя, Когда был город Фивы осажден. Теперь же – горе нам! – старик Креон, Что ныне царствует в пределах Фив, Исполнен гнева и несправедлив, Тиранства ради и из жажды зла, Чтоб обесчестить мертвые тела Фиванцев, павших в лютой битве той, Велел сложить из трупов холм большой, И ни за что не допускает он, Чтобы сожжен был кто иль погребен: Всех псам обрек он мерзостным приказом». И с этими словами дамы разом Все пали ниц, издав плачевный стон: «О, пожалей нас, безутешных жен, Чтоб горесть наша в грудь твою вошла». Тут знатный герцог вмиг сошел с седла, Скорбя об их несчастье и позоре. Он думал, сердце надорвется с горя, Узнав о том, что довелось снести Недавно жившим в славе и в чести. Фиванок он в объятья заключил, Стал тихо утешать по мере сил И в том им дал торжественное слово, Что всей своею мощью так сурово Мучителю Креону отомстит, Что в Греции народ заговорит О том, как поступил Тезей с Креоном, Достойным казни по любым законам. И в тот же час, не мешкая ничуть, Он, распустив свой стяг, помчался в путь - К твердыне Фивам во главе дружины. Не въехал он и не вошел в Афины, Не отдыхал и половины дня, Всю ночь в походе не слезал с коня, Царицу ж Ипполиту той порой С красой Эмилией, ее сестрой, Послал в Афины жить в чести и в холе, А сам на бранное помчался поле. С копьем и со щитом, багряно ал, Бог Марс на белом знамени сиял, По складкам стяга всюду блеск свой сея, А рядом трепетал флажок Тезея, Весь златом тканный: там набит, глядите, Тот Минотавр, что им сражен на Крите. Так ехал герцог, славный сын побед, А с ним и рыцарства блестящий цвет, Пока у Фив не стал он на лугу, Где дать решил сражение врагу. Но сокращу я повести объем. Креона он, что в Фивах был царем, В бою открытом поразил геройски, Посеял страх и бегство в фивском войске И приступом их град завоевал, Разбивши стены крепкие и вал. Несчастным вдовам возвратил он прах Супругов их, поверженных в боях, Чтоб, по обряду древних, трупы сжечь. Но чересчур бы затянулась речь Про скорбный плач, про вопли без числа, Про горе дам, покуда жгли тела, Про почести, что в милости своей Сей победитель доблестный, Тезей, При расставанье оказал тем вдовам… Прослыть я не желаю многословом. Победоносный вождь Тезей, сразив В бою Креона, стал владыкой Фив. Проночевал он ночь в открытом поле, И край перед его смирился волей. Чтоб обобрать тела убитых всех, Чтоб с них совлечь одежду и доспех, Трудились тати рьяно и исправно На утро той победы достославной И вот нашли средь груды бездыханной Покрытых не одной кровавой раной Двух рыцарей младых, лежавших рядом, В доспехах сходных, с дорогим окладом, Из коих звали одного Арситой, Другой же Паламон был знаменитый. Смерть овладела ими не вполне, И тотчас в них герольды по броне Признали августейших двух господ, Ведущих от владыки Фив свой род - Двух сыновей от царственных сестер. К Тезею братьев отнесли в шатер, Отрывши из-под кучи мертвых тел. А он тотчас отправить их велел В Афины век в неволе коротать (За них он отказался выкуп взять). Великий вождь, отдав приказ такой, Со всею ратью поспешил домой, Чело победным лавром увенчав, И там со славой и среди забав До смерти жил. (Что говорить нам доле?) Но в тесной башне в страхе и неволе Томился Паламон с Арситой-братом… Не откупить их ни сребром, ни златом… Так день за днем идет и год за годом, Когда однажды в мае пред восходом Эмилия, чей образ был милее, Чем на стебле зеленом цвет лилеи, Свежей, чем мая ранние цветы (Ланиты с розами сравнил бы ты: Не знаю я, которые алей), Покорствуя привычке юных дней, Оделась, встав до света на востоке: Не по душе ведь маю лежебоки. Все нежные сердца тревожит май, От сна их будит и кричит: «Вставай И верно мне служи, расставшись с ленью». Эмилия, исполненная рвенья Приветить май, на луч рассвета глядя, Предстала свежей в утреннем наряде. Златые кудри, в косу сплетены, На добрый ярд свисали вдоль спины. Она по саду, чуть взошло светило, Меж распускавшихся дерев бродила. Срывая цвет, то розовый, то белый, Для головы венок плела умело И пела, словно ангел неземной. Большая башня с толстою стеной, Главнейшая темница в той твердыне (Где рыцари в плену томились ныне, О коих был и дале будет сказ), Над садом этим высилась как раз, Где весело Эмилия бродила. Над морем воссияло дня светило, И бедный узник Паламон тогда же, Как ежедневно, с разрешенья стражи, Шагал по верхней горнице темницы, Преславный город видя сквозь бойницы И садик, где под зеленью ветвей Во всей красе и свежести своей Эмилия гуляла по дорожкам. Так грустный Паламон перед окошком Своей тюрьмы шагает взад-вперед И сам с собой печально речь ведет. «Зачем рожден я?» – молвит в скорби жгучей. И вышло так, – судьба ли то иль случай? - Что сквозь литые прутья на окне, Подобные бревну по толщине, Он вдруг узрел Эмилию в саду. «Ах!» – крикнул он, качнувшись на ходу, Как бы стрелой жестокою пробитый. Проснувшийся от возгласа Арсита Спросил его: «Что у тебя болит? Твой лик смертельной бледностью облит! Как? Плачешь ты? Кто оскорбил тебя? Сноси в смиренье, господа любя, Плененья гнет мучительный: ведь он Самой Фортуной, видно, нам сужден; Сатурна ли враждебным положеньем Иль прочих звезд злосчастнейшим стеченьем Ниспослан он, – таков, как ни борись, Был вид небес, когда мы родились. Итак, терпи: вот краткий мой совет». Тут Паламон промолвил так в ответ: «Мой милый брат, оставь такое мненье, Тебе его внушило заблужденье. Нет, не тюрьма исторгла этот стон: Я сквозь глаза был в сердце поражен До глубины, и в этом – смерть моя. Да, прелесть дамы, что, как вижу я, По саду там гуляет взад-вперед, - Причина слез моих и всех невзгод. Богиня ль то иль смертная жена? Самой Венерой мнится мне она». И, в увлечении не зная меры, Он, ниц упав, воскликнул: «О Венера, Коль ты явилась в вертограде том Передо мной, презренным существом, То помоги нам выйти из тюрьмы. Но если повеленьем рока мы До смерти здесь обречены невзгодам, То смилуйся хотя б над нашим родом, Низверженным по прихоти злодея». Меж тем Арсита, обозрев аллеи, Где дама та бродила взад-вперед, Ее красою дивной в свой черед Не менее был ранен и пленен, А может быть, сильней, чем Паламон, И, жалостно вздохнув, он говорит: «Увы, я дивной прелестью убит Красавицы, гуляющей по саду! И если я не вымолю отраду Лик созерцать ее хотя порою, Ждет смерть меня – я от тебя не скрою». Когда услышал эти речи брат, Он молвил, злобный обративши взгляд: «Ты говоришь, должно быть, для забавы?» А тот в ответ: «Мне не до шуток, право: Свидетель бог, тебе я не солгал». Тут Паламон, нахмурив бровь, сказал: «Не много чести обретешь ты в том, Что станешь предо мною подлецом. Я брат тебе по крови и обету. Мы крепкой клятвой подтвердили это, - Мы поклялись, что коль нас не замучат И смерть сама навек нас не разлучит, В делах любви не будешь мне врагом, Мой милый брат, как и ни в чем другом, Меня во всем поддержишь ты, любя, Как и во всем я поддержу тебя. Так ты клялся, и так клялся я тоже. От клятвы отрекаться нам негоже. Ты, спора нет, советник мой и друг, Но, как изменник, возмечтал ты вдруг О той, кому служу я, полюбив, И буду так служить, покуда жив. Нет, злой Арсита, не бывать тому! Я первый полюбил и своему Наперснику и брату по обету От всей души доверил тайну эту. И ты, что клятвой рыцарскою связан, По мере сил мне помогать обязан. Иль ты – изменник, в том сомненья нет». На то Арсита гордый дал ответ: «О нет, изменник здесь не я, а ты; Ты изменил, скажу без клеветы. К ней par amour [78]я первый воспылал. А ты где был? Ведь ты тогда не знал, Назвать ее женой или богиней! Ведь у тебя – почтенье пред святыней, А здесь – любовь к живому существу. И сей любви в свидетели зову Я кровного и названого брата. Пусть первый ты, – ужели это свято? Ты знаешь, древний вопрошал мудрец: «Кто даст закон для любящих сердец?» Любовь сама – закон; она сильней, Клянусь, чем все права земных людей. Любое право и любой указ Перед любовью ведь ничто для нас. Помимо воли человек влюблен; Под страхом смерти все же служит он Вдове ль, девице ль, мужней ли жене… Но нет надежды ни тебе, ни мне При жизни милость дамы обрести. Ты знаешь сам: сидим мы взаперти; Обречены мы жить в темнице сей Без выкупа до окончанья дней. Так спорили два пса за кость большую, Дрались весь день, а вышло все впустую: Явился коршун вдруг, у драчунов Под носом кость стащил и был таков. В палатах царских правило такое: Всяк за себя, других оставь в покое! Люби, коль хочешь. Я люблю ее И буду впредь ей верен. Вот и все, Мы здесь в тюрьме должны страдать жестоко. Так пусть же каждый ждет веленья рока!» В сердцах и долго спорили друзья. Но повесть мне затягивать нельзя. Вернемся к сути. Приключилось раз (Путем кратчайшим поведу рассказ), Что знатный герцог, славный Перитой (Который был Тезею друг большой С младенчества и в детские года) В Афины прибыл, чтобы, как всегда, С приятелем покоротать досуг, - Милее всех ему был этот друг; А тот его любил с таким же жаром, И даже (если верить книгам старым), Когда один изведал смертный хлад, Другой его искать спустился в ад. Рассказывать о том охоты нет. Тот Перитой с Арситой много лет Был связан в Фивах дружбою святой. И, по мольбам и просьбам Перитоя, Тезей Арсите разрешил свободна Вон из тюрьмы уйти куда угодно, Без выкупа, с условием одним, Рассказ о коем следует за сим. Тезей с Арситой ясно меж собой Установили уговор такой, Что если бы Арситу кто застиг В Тезеевой земле хотя б на миг, Иль днем, иль ночью, иль в любую пору, То пойманный герой, по уговору, Главы своей лишится под мечом, И нет ему спасенья нипочем. Вот он простился и спешит домой… Эй, берегись, ответишь головой! Какую же Арсита терпит муку! Он в сердце чует хладной смерти руку. Он плачет, стонет, жалостно рыдает, С собой покончить втайне помышляет. «Зачем, – он думает, – родился я? Теперь еще тесней тюрьма моя. Я из нее вовеки не уйду: Я не в чистилище – уже в аду. Узнал меня на горе Перитой: Мне у Тезея в башне запертой Остаться бы в оковах, на запоре! Там в радости текла бы жизнь, не в горе. Лишь видом той, которой я служу (Хоть милости вовек не заслужу), Уже вполне я был бы услажден». «Мой милый брат, – он молвит, – Паламон! Победа – ах! – осталась за тобой! В тюрьме сидишь ты, взысканный судьбой… В тюрьме? О нет! Верней сказать – в раю. Судьба на счастье мечет зернь твою. Ее ты видишь, я же так далек; А раз ты с ней и так изменчив рок (Ведь рыцарь ты, отважен и удал), То, может быть, и то, чего ты ждал, Тебе пошлет судьба когда-нибудь. А я изгнанник, и к блаженству путь Мне без надежд отрезан навсегда. Земля, огонь, и воздух, и вода, И существа, что сделаны из них, Не утолят ужасных мук моих. Погибну я, истерзанный тоской. Прощайте, жизнь, и радость, и покой! Увы, напрасно от людей так много Поклепов слышим на судьбу и бога, Что жалуют нас лучшими благами, Чем можем мы порой придумать сами. Иной богатство вымолит, – оно ж Недуг накличет иль убийцы нож. А тот покинул, помолясь, тюрьму, Но челядью убит в своем дому. Нас караулят беды что ни шаг. Не знаем мы, каких мы просим благ. Мы все – как тот, кто опьянен вином. Пьянчуга знает – есть, мол, где-то дом, Не знает только, как пройти домой, И склизок путь под пьяною ногой. Вот так же мы блуждаем в сей юдоли: Мы жадно ищем путь к счастливой доле, Но без конца плутаем, как на грех, Все таковы, и сам я хуже всех. Не я ли мнил и тешился мечтой, Что, чуть я выйду из темницы той, И ждут меня веселье и услады. А ныне лучшей я лишен отрады. Эмилия! Нельзя мне видеть вас! Спасенья нет, настал мой смертный час». Тем временем несчастный Паламон, Узнав, что он с Арситой разлучен, Так возрыдал, что стены бастиона Тряслись от причитания и стона И кандалы, что на ногах он нес, Намокли от соленых горьких слез. Он восклицал: «Арсита, брат, о горе! Ты плод сорвешь, бог видит, в нашем споре! Свободно ты по Фивам ходишь ныне И мало тужишь о моей кручине. С твоим умом и мужеством, я мню, Собрать ты можешь войско и родню И край весь этот разорить войной. По договору ль, хитростью ль иной, Ты женишься на той прекрасной даме, По коей здесь я изойду слезами, Ведь если все возможности учесть, - С тех пор как ты свободу смог обресть, Ты – государь, соперник слишком сильный, А я погибну в клетке сей могильной, Вопя и воя до скончанья дней От всех тягот и мук тюрьмы моей. К тому ж любви терзанье роковое Скорбь и кручину умножает вдвое». Тут дико ревность разгорелась в нем, Проникла в сердце, грудь сожгла огнем. И стал похож наш узник безотрадный На букс засохший иль на пепел хладный. Он говорил: «Богиня, злой кумир, Что вечным словом сковываешь мир И на плите из твердого алмаза Навек законы пишешь и указы, Мы все, твоей подвластные короне, - Толпа овец, толкущихся в загоне. Ведь человека бьют, как скот рогатый, Сажают в тюрьмы, башни, казематы; Он терпит боль, несчастье и тревогу, И часто незаслуженно, ей-богу. Скажите, где же мудрость провиденья, Когда невинность терпит зря мученья? Ведь человек страдает тем сильней, Что должен по религии своей Во имя бога страсти побороть, А скот творит, чего желает плоть. Подохнет скот – и нет ему забот, А человека наказанье ждет, Хоть он и в жизни зло и скорбь терпел. Поистине, таков его удел. Пусть богослов на это даст ответ, Одно я знаю: полон муки свет. Увы, я вижу, вор и подлый змей, Изведший многих праведных людей, Свободно ходит и живет прекрасно, А я – в узилище томясь всечасно, Гоним Юноной бешеной, ревнивой, Почти что обескровившею Фивы (Хоть крепки были стены и брустверы), Терплю к тому еще и от Венеры, Боясь Арситы и к нему ревнуя». Но тут о Паламоне речь прерву я, Его в тюрьме оставлю и в плену И об Арсите вновь рассказ начну. Проходит лето, удлинились ночи, Страдают вдвое горше и жесточе И узник и влюбленный, и, ей-ей, Не знаю я, чей жребий тяжелей. Сказать короче: бедный Паламон Пожизненно в темницу заключен, Чтоб в ней томиться до скончанья дней; Арсита ж изгнан из державы сей, И никогда под страхом смерти впредь Возлюбленной ему не лицезреть. Кому ж теперь – влюбленные, решите! - Тяжеле? Паламону иль Арсите? Ведь этот даму видит день за днем, Но сам он скрыт в узилище своем, А тот повсюду ходит без труда, Но дамы не увидит никогда. Судите сами: вам оно видней, Я ж возвращаюсь к повести своей. Арсита в Фивах жил и сокрушался, Твердил: «Увы!» – и часто чувств лишался: Он с дамою своей навек в разлуке. Я вкратце вам скажу об этой муке, Что не был и не будет так убит Тоской никто – с тех пор как свет стоит. Еда, питье и сон на ум нейдут, И стал он тощ и высох, словно прут. Глаза ввалились, смотрит мертвецом, Как хладный пепел, бледен, желт лицом. Он, как отшельник, вечно одинок, Всю ночь рыдает, сетуя на рок, А чуть услышит песнь иль струнный звон, Безудержно и долго плачет он. Так пал в нем дух и вместе естество Так изменилось, что узнать его По голосу и речи невозможно, А вид изобличает непреложно Не тот недуг, что бог Эрот дарит, А манию, которую родит Сок черной желчи в чаше головной, Седалище фантазии шальной. Ну, словом, повернулось все вверх дном В Арсите, воздыхателе больном, - Обличье, обхождение и стать… Что мне о том весь день повествовать? Претерпевал бедняжка год-другой Всю эту муку, скорбь и непокой, Как сказано, в стенах родимых Фив. Вот раз лежал он, крепко опочив; Меркурий, бог крылатый, над постелью Явился вдруг, зовя его к веселью. Волшебный жезл в руке его подъят, А из-под шляпы волосы блестят. Так он одет (Арсита видит сон), Как в час, когда был Аргус усыплен. [79] И молвил бог: «Направь стопы в Афины: Там ждет тебя конец твоей кручины». При сих словах Арсита встал от сна. «Поистине, сколь мука ни сильна, - Он молвил, – я тотчас помчусь в Афины, Меня не сдержит страх лихой кончины. Увижу ту, кому, любя, служу. И голову к ее ногам сложу». Сказавши так, он в руки взял зерцало И видит, что с лица вся краска спала, Что стал его неузнаваем лик. Тут помысел в уме его возник, Что если так сменилось естество От злой болезни, мучившей его, То он, назвав себя простолюдином, Ходить неузнан мог бы по Афинам И дамой тешить день за днем свой взор. Не медля, он переменил убор И, нарядившись скромным бедняком, С одним лишь сквайром, что уж был знаком С его делами всеми без изъятья, Одетым, как и он, в простое платье, Вошел в Афины по прямой дороге И, появившись в герцогском чертоге, Там предложил услуги у ворот По части всяческих ручных работ. Чтоб повесть вам моя не докучала, Скажу тотчас: попал он под начало К дворецкому Эмилии самой. Хитро пред тем узнал он стороной О каждом, кто служил любимой даме, К тому ж он был могуч и юн годами, Был костью крепок, преисполнен сил. Дрова рубил он, воду приносил, Все делал, словом, что ни повелят. Так прослужил он года два подряд И вот пажом приставлен был к палатам Эмилии, назвавшись Филостратом. Никто из всех людей такого чина Так не был чтим, и даже вполовину. Так был учтив Арситы разговор, Что весть о нем весь облетела двор: Все говорили, что по благостыне Тезей его повысить должен в чине И на такой его поставить путь, Где доблестями может он блеснуть. Так слава Филострата процвела, Хваля и речь его, и все дела, Что милостью его взыскал Тезей И сделал сквайром в горнице своей, Дав золота, чтоб жил он, процветая, К тому ж вассалы из родного края Из года в год несли ему добро. Но тратил он так скромно и хитро, Что не дивил людей его доход. Так прожил он в Афинах третий год Во дни войны, в годины мира тоже, Тезею ж был он всех других дороже. Его оставлю я в такой чести, Чтоб речь о Паламоне повести. В ужасной, мрачной башне заключен, Семь долгих лет страдает Паламон, Надежд лишенный, от любви больной. Кто злой кручиной отягчен двойной? То – Паламон: боль от любовных дум Ему едва не помутила ум; К тому ж он узник, под ярмом невзгод Стенящий век, а не один лишь год. О, кто бы спеть в стихах английских мог Про муки те? Не я, свидетель бог! Итак, рассказ я быстро поведу… Раз, в третье мая на седьмом году (Как говорят нам книги старых дней, Что этот сказ передают полней) Так учинил благоприятный рок (Что суждено, свершится в должный срок), Что Паламон, среди полночной тьмы, Друзьями вызволенный из тюрьмы, Из города бежал что было сил; Тюремщика же так он напоил, В вино, помимо пряностей, вложив Снотворных трав и опия из Фив, [80] Что до утра, не чуя ничего, Тот крепко спал, как ни трясли его. Бежал он, под собой не слыша ног. Ночь коротка, и день уж недалек, И надобно прибежище найти. Вот в рощицу, в сторонке от пути, Вступает робким шагом Паламон. Сказать вам вкратце, собирался он Весь день скрываться в роще как-нибудь, А ночью снова продолжать свой путь До града Фив и там просить свой род Против Тезея двинуться в поход. Он был намерен честно пасть в бою Иль в жены взять Эмилию свою. Вот – мысль его, ее легко понять… Но я к Арсите возвращусь опять… Не знал Арсита, как близка забота, Пока к Фортуне не попал в тенета. Вот жаворонок, шустрый вестник дня, Зарю встречает, трелями звеня. И так прекрасно всходит бог на небо, Что весь восток ликует, видя Феба, И сушит пламенем красы своей Серебряные капли меж ветвей. Как я сказал, тем временем Арсита, Что первым сквайром был придворной свиты, Проснулся; светлый день его влечет; Он хочет маю оказать почет. И, вспомнив о своей любимой даме, На скакуна вскочил он, что, как пламя, Был резв, и поскакал по мураве Прочь от двора на милю или две. К дубраве той, о коей шел рассказ, Случайно он направился как раз, Чтоб, если ива, жимолость там есть, Из них гирлянду в честь любимой сплесть. Он встретил солнце песнею живой: «О светлый май с цветами и листвой! Привет тебе, прекрасный, свежий май! Мне свежих листьев для гирлянды дай!» С веселою душой с коня он слез И быстрым шагом углубился в лес. Бродя по чаще, он пришел на тропку, Где бедный Паламон скрывался робко От глаз людских, таясь в густых кустах: Силен был в нем безвинной смерти страх. Он про Арситу знать всего не мог, А знал бы, не поверил – видит бог. Но поговорку старую послушай: У поля есть глаза, у леса – уши. Порой себя полезно поберечь: Немало может быть нежданных встреч. Что друг его оттуда недалек И слышит все, Арсите невдомек: Тихонько тот сидит в кустах ракиты. Когда довольно погулял Арсита И спел рондель [81]на превеселый лад, Он вдруг замолк, мечтаньями объят. Чудно порой ведет себя любовник: То на деревья лезет, то в терновник, То вверх, то вниз, как на колодце ведра, Как пятница – то сильный дождь, то вёдро Поистине, изменчива без меры, Сердца людей всегда мутит Венера: Как пятница, любимый день ее, Меняет вмиг обличив свое. Да, у нее семь пятниц на неделе. Едва Арситы песни отзвенели, Он наземь сел, издав протяжный стон. «Зачем, – сказал он, – я на свет рожден? Доколь от всех жестокостей Юноны У града Фив не будет обороны? Увы! Уже повержен, посрамлен Ваш царский род, о Кадм и Амфион! Да, Кадм! Увы, он первый строить стал Фиванский град, воздвиг вкруг града вал И первый принял царскую корону. Я – внук его, наследник по закону. Природный отпрыск племени царей, - Кто я теперь? Невольник у дверей Смертельного жестокого врага. Как бедный сквайр, служу я, как слуга. Мне горшее велит Юнона злая: Свое прозванье всюду я скрываю. Арситой был я в оны времена, - Теперь я – Филострат: мне грош цена. Увы, Юнона! Лютый Марс, увы! Все наше семя истребили вы. Остались я и Паламон-бедняжка. Его Тезей в тюрьме терзает тяжко. А чтоб меня кончине неминучей Предать, любовь стрелой пронзила жгучей Мне сердце. Ах, навылет ранен я. Меня подстерегает смерть моя. Увы, сражен я вашими глазами, Эмилия! И смерть моя – вы сами. Все, все, что прежде душу занимало, Поистине, я не ценю нимало, Лишь только б мог я быть угоден вам». Без чувств упав, лежал он долго там. Придя ж в себя, шагов услышал звук: То Паламон, почувствовавший вдруг, Как меч холодный в грудь его проник, Дрожа от гнева, бросил свой тайник; Едва он брата речь уразумел, Как, обезумев, бледный словно мел, Он поднялся из-за густых ветвей: «Арсита подлый! Подлый лиходей! Ты пойман. Даму любишь ты мою, Из-за которой муку я терплю. Ты кровь моя, ты названый мой брат, - Уже корил тебя я в том стократ, - Оплел ты ложью герцога Тезея, Чужое имя принял, не краснея, Иль сам умру я, иль тебя убью. Тебе ль любить Эмилию мою? Один люблю я, и никто другой. Я – Паламон, смертельный ворог твой. Хоть чудом я избавился от пут И хоть со мною нет оружья тут, Я не боюсь тебя! Погибнешь ты Иль бросишь об Эмилии мечты. Так выбирай. Ты не уйдешь, злодей». Арсита в грозной ярости своей, Его узнав и слыша эту речь, Свиреп, как лев, из ножен вынул меч. «Клянусь, – он молвил, – господом всевластным! Не будь ты одержим безумьем страстным И будь ты тут с оружием своим, Из рощи ты бы не ушел живым, А здесь погиб бы от руки моей. Я отрекаюсь ото всех цепей, Которыми сковали наш союз. О нет, глупец, любовь не знает уз! Ее люблю тебе наперекор, Но так как ты ведь рыцарь, а не вор И даму порешил добыть в бою, То завтра же – я слово в том даю - Тайком от всех я буду в этом месте, Как рыцарской моей пристойно чести. И лучшую тебе доставлю сбрую, А для себя похуже отберу я. Тебе дам на ночь пищу и питье И для ночлега принесу белье, И если даму ты добудешь с бою И буду я в лесу убит тобою, Она – твоя, коль нет других препон». «Согласен я», – ответил Паламон. И разошлись, друг другу давши слово Сойтись в дубраве той же завтра снова. О Купидон, чьи беспощадны стрелы! О царство, где не признают раздела! Недаром говорят: в любви и власти Никто охотно не уступит части, Познал Арсита это с Паламоном. Арсита мчится в город быстрым гоном. А поутру, в передрассветный час, Две ратных сбруи тайно он припас, Достаточных, чтобы в честном бою На поле распрю разрешить свою. Он, на коне скача тайком от всех, Перед собой везет двойной доспех, И скоро он на месте сговоренном. Сошлись в лесу Арсита с Паламоном. Вся краска вмиг сошла у них с лица, Как у того фракийского ловца, Что у теснины сторожит с копьем И встречи ждет с медведем или львом; Он слышит, как сквозь чащу зверь спешит, Ломает сучья и листву крушит, И думает: «Вот страшный супостат, Один из нас уж не уйдет назад: В теснине здесь в него всажу я дрот, А промахнусь, так он меня убьет». Так оба побледнели от испуга, Когда в лесу увидели друг друга. Не молвя «добрый день» иль «будь здоров», Тотчас же безо всяких дальних слов Один другого одевает в латы, Услужливо, как бы родного брата. Они друг друга копьями ретиво Спешат разить, и длится бой на диво. Сказал бы ты, что юный Паламон В бою, как лев, свиреп и разъярен. Арсита ж, словно тигр, жесток и лют; Как кабаны, они друг друга бьют, Покрывшись белой пеною от злобы. Уже в крови по щиколотку оба. Но я в бою оставлю их сейчас И о Тезее поведу рассказ. Судьбина – управитель неизменный, Что волю провиденья во вселенной Творит, как нам заране бог присудит, И хоть весь свет клянись, что так не будет, - Нет, нет и нет, – судьбина так сильна, Что в некий день нам вдруг пошлет она То, что затем в сто лет не повторится. По правде, всем, к чему наш дух стремится, - К любви иль мести, к миру иль войне, - Всем этим Око правит в вышине. Пример тому Тезей могучий даст нам: К охоте он влеком желаньем страстным; Так лаком в мае матерой олень, Что вождь, с зарей вставая каждый день, Уж вмиг одет и выехать готов С ловцами, рогом и со сворой псов. Так сладостен звериный лов ему; Вся страсть и радость в том, чтоб самому Оленя сбить ударом мощной длани; Как к Марсу, он привержен и к Диане. Был ясный день, как я вам говорил, И вот Тезей, веселый, полный сил, С Эмилией, с прекрасной Ипполитой, В зеленое одетой, и со свитой На лов звериный выехал с утра. Он к роще, недалекой от двора, Где был олень, как молвили Тезею, Дорогой ближней мчит со свитой всею И на поляну едет напрямик, Где тот олень искать приют привык; Там – чрез ручей и дальше до леска… Желает герцог поскакать слегка Со сЕорою, что под его началом, Но, поравнявшись с тем лесочком малым, Взглянул он против солнышка – и вот Арситу с Паламоном застает. Как два быка, ярятся в рукопашной Противники, мечи сверкают страшно. И мнится: бой их так свиреп и яр, Что свалит дуб слабейший их удар. Но кто они – Тезею невдомек. Коня пришпорив, он в один скачок Пред разъяренною возник четой И, вынув меч свой, грозно крикнул: «Стой! Под страхом смерти прекратить сейчас! Клянусь я Марсом: если кто из вас Ударит вновь – лишится головы. Теперь скажите, кто такие вы. Что бьетесь здесь, по дерзости своей, Без маршалов, герольдов и судей, Как будто выйдя на турнир придворный?» И Паламон ответствовал покорно: «О государь, скажу без долгих слов: Лишиться оба мы должны голов. Мы здесь два пленника, два бедняка, Которым жизнь несносна и тяжка. Как от сеньора и судьи, не надо Нам от тебя приюта и пощады: Сперва меня из милости убей, Но и его потом не пожалей. Хоть от тебя его прозванье скрыто, Но он – твой злейший ворог, он – Арсита, Под страхом смерти изгнанный тобой. Погибели он заслужил лихой. Он к воротам твоим пришел когда-то И ложно принял имя Филострата; Немало лет обманывал он вас И главным щитоносцем стал сейчас. Знай, что в Эмилью тайно он влюблен. Но так как близок мой предсмертный стон, Тебе во всем покаюсь откровенно. Я – Паламон, пожизненный твой пленный, Расстался самовольно я с темницей. Я – твой смертельный враг и к светлолицей Эмилии давно питаю страсть. У ног ее готов я мертвым пасть. Суда и смерти жду я без боязни, Но ты его подвергни той же казни: Мы оба стоим смерти, спора нет». Достойный герцог тотчас дал ответ, Сказавши так: «Задача тут проста. Признаньем вашим ваши же уста Вас осудили. Это памятуя, От строгой пытки вас освобожу я. Но Марсом вам клянусь, что ждет вас плаха». От состраданья нежного и страха Рыдает королева Ипполита, И плачут с ней Эмилия и свита. Казалось, им безмерно тяжело, Что без вины постигло это зло Двух юношей владетельного рода, И лишь любовь – причина их невзгоды. Заметив раны, что зияли дико, Вскричали все от мала до велика: «О, ради дам не будь неумолим», - И на колени пали перед ним, Готовые припасть к его стопам. Но наконец Тезей смягчился сам (В высоких душах жалость – частый гость), Хотя сперва в нем бушевала злость, Но после обозрел он в миг единый Проступки их, а также их причину, Хоть гнев его обоих осудил, Но разум вмиг обоих их простил. Он знал, что всякий человек не прочь По мере сил себе в любви помочь, А также жаждет выйти из неволи. К тому ж Тезей не мог смотреть без боли На дам, рыдавших в горе безысходном. Приняв решенье в сердце благородном, Он так подумал: «Стыд тому владыке, Что жалости не знает к горемыке И одинаково, как грозный лев, Рычит на тех, что плачут, оробев, И на упорного душой злодея, Который зло свершает, не краснея. Да, неразумен всякий властелин, Который мерит на один аршин Гордыню и смирение людей». Когда от гнева отошел Тезей, Взглянул на все он светлым оком снова И громко молвил всем такое слово: «О бог любви! о benedicite! [82] Какую власть несешь в деснице ты! Препоны нет, что б ты сломать не мог, Поистине ты – чудотворный бог! Ведь можешь ты по прихоти своей Как хочешь изменять сердца людей. Вот Паламон с Арситой перед нами, Что, распростясь с тюремными стенами, Могли бы в Фивах жить средь всяких благ И знали, что я им смертельный враг И что убить их я имею власть, И все же поневоле эта страсть Сюда на смерть их привела обоих. Не дивное ль безумье увлекло их, Которым лишь влюбленный заражен? Взгляните же на них со всех сторон: Прелестный вид, не правда ль? Все – в крови Так им воздал сеньор их, бог любви. Вот им достойная за службу плата, А оба мнят, что разумом богаты, Служа любви все жарче и бойчей. Смешней всего, что та, для чьих очей И начато все это шутовство, Ничуть не благодарна за него И ведает о распре их не боле, Чем та кукушка или заяц в поле. Но в жизни всё мы исп
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2017-02-21; просмотров: 241; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.147.73.117 (0.019 с.) |