Свободу каждый должен отбивать для себя сам

Город золотой

 

У него масса самых неожиданных предложений на тему того, как обустроить Петербург: установить двести чугунных котов, договориться с духами места, чтобы те позволили облагородить город, снести тюрьмы и на их месте построить дома для художников и артистов... Поэт, написавший когда-то: "Но мне выпало жить здесь, среди серой травы, в обмороченной тьме, на болотах Невы", - в разговоре с МАРИНОЙ ГОНЧАРОВОЙ продолжает размышлять о своем городе.

ELLE: Какие у Вас отношения с Петербургом?

БГ: Мне кажется нужно просто жить в этом городе и не позволять ему властвовать над собой. Мы придумывали себе нечто, что помогает отвлечься от ничегонеделанья. Мои отношения с городом стали складываться, когда я уже учился в университете. До того я практически с ним не общался, так как жил в районе теперешней станции метро "Московская" и особенно оттуда не выбирался. А этот район, безусловно, не город. Учась в университете, я, по идее, ехал на факультет, к Смольному, но, как правило, до места назначения не доезжал, а сворачивал где-нибудь по дороге. Бродил, сидел в тихих сквериках, читая интересные книжки, пил кофе, дальше шлялся, шел в "Сайгон". И отношения мои с городом были очень милыми, как с хорошим другом. Я чувствовал себя в нем, как на собственной кухне - так же уютно. Хотя, конечно, наш город не очень приспособлен для жизни. Те, что приспособлены, уже к XVIII веку были огромными и обжитыми, а здесь тогда и города как такового еще не было, только полувоенное поселение. Место, не предназначенное для жизни. Это очевидно. От того, что он сейчас отстроен, место не стало лучше. Но я родился там, где должен был родиться. "Если не можешь быть с тем, кого любишь, люби того, кто рядом", - сказал Стив Стиллс. Я люблю Петербург потому, что я тут родился.

ELLE Памятуя, что Вы не любите, когда занимаются интерпретацией Ваших песен, все же процитирую одну из новых: "Там, где я родился, основной цвет был серым..."

БГ: Для Петербурга это до сих пор характерно. И для России тоже. Для Петербурга это даже вдвойне характерно.

ELLE Вы не даете оценки, а просто принимаете это как данность?

БГ: Да. Я не понимаю, что такое "хорошо" и что такое "плохо", поскольку это мне кажется совсем не нужным. Но город таков, каков он есть, и, с моей точки зрения, за последние пять лет стал гораздо лучше. Он стал более обжитым. Есть ощущение, что о нем начали заботиться. В десять раз медленнее, чем нужно, но все равно. В начале 90-х годов он был похож на сплошную баррикаду. Я с нетерпением жду, когда найдутся люди, которые займутся им по-настоящему. Я жду, чтобы этот город стал нормальным. Уютным, приспособленным для житья. Посмотрите на его карту. Какое количество разваленных фабрик в самом центре! Вот район Обводного канала - чем не центр? Во всяком случае, географический. Квадратные километры складов. Почему их не снести? Там можно устроить рай на земле. В окрестностях только одно мертвое место, против Духовной академии, где никогда ни чего нельзя было строить. Но оно одно. А в основном-то все хорошо, Париж можно возвести. Да, нужны миллиарды долларов. Но неужели город того не стоит?! Вот мой двор, например, сделали благоустроенным, приятно зайти. Зато соседние дворы... У меня даже нет слова подходящего для характеристики. Трущобы. А между тем совсем несложно сделать их красивыми.

ELLE А может, Ваш двор привели в порядок оттого, что Вы там живете?

БГ: Сильно сомневаюсь. Может, оттого, что он напротив "Невского паласа". Вообще, есть тысячи мест, в которые пора начинать тыкать пальцем. Да, нужны деньги. Но Петербург того стоит. Вложения окупятся, и не один раз.

ELLE Вы полагаете, что неблагополучные места можно облагородить посредством реконструкции?

БГ: Сначала нужно принести бескровную жертву духам местности, договориться с ними. Затем нужно очистить город от мертвецов. Все шаманы, которые к нам приезжают, в один голос утверждают, что здесь огромная концентрация не отпетых мертвецов, и это правда. А вот уже потом нужно укреплять почвы и начинать строить, собрав предварительно большие деньги. Почему мы не строим дворцы, в которых людям хорошо жить? Не корпуса бетонные, не хрущобы, а дворцы? Кто мешает сейчас построить дворец в стиле XIX века? Я считаю, что Петербург не должен быть хуже Европы. Да, согласен, он часть Европы, но пока эта часть третьего сорта. А хотелось бы повысить степень величия.

ELLE Невский проспект по-прежнему является для Вас символом жизни?

БГ: Не знаю, насколько символом жизни, но так получается, что я все время живу неподалеку от него. Я должен знать, что он рядом, с его шумом и людностью, и что я всегда имею возможность на него выйти.

ELLE Помнится, у Вас была идея об установке по всему городу двухсот чугунных котов...

БГ: Да, и я продолжаю пребывать при своем мнении, что установка двух сотен чугунных котов разных видов и размеров сильно украсила бы город, внесла бы в него элемент жизни. Это мои мистические предвидения. Я так чувствую. Красть их вряд ли будут, чугун мало кого интересует. Ну даже если начнут красть, то быстро устанут. Максимум двадцать котов утащат. А их же будет двести. Отчаянно нужны спонсоры для воплощения этой идеи. Кстати, делюсь еще одной бредовой мыслью. Мне очень не нравятся ленинградские церкви, несмотря на то что я их люблю. Все они построены по довольно паршивому католическо-западному образцу, исконно же русских церквей у нас в городе нет. Почему бы не построить три-четыре церкви XI-XII веков?

ELLE Вы не желаете принять практическое участие в обновлении города?

БГ: Практическое - это поступить в маляры и начать красить дома? А если речь о снонсорстве, то спонсор из меня так себе - я всю жизнь не мог себе позволить купить новую машину и до сих пор не могу.

ELLE Есть ли городские ландшафты, которые Вы особенно любите?

БГ: Как правило, по городу я езжу. Мне страшно нравится, что открыли трассу вдоль Смольного собора, единственную, по которой можно ездить с удовольствием. И когда у меня есть возможность, я ставлю Оззи Осборна и гоняю по ней как сумасшедший.

ELLE Вы по-прежнему считаете, что в городе остались одни некрасивые люди, а все красивые уехали?

БГ: Да. По поводу людей у меня тоже есть фантастическое предложение. Сначала поднять те районы, что заполнены складами, построить там хорошие особняки в два-три этажа, сделать Новую Коломну, потом дать возможность поселиться там людям со всей России. Людям, которые что-то делают, а не мучаются бездельем.

ELLE Хотите возродить петровскую концепцию Петербурга?

БГ: Да, именно так, собрать интеллигентных людей. Я знаю, многие такие люди хотели бы поселиться в Ленинграде, и даже небесплатно. Их по России миллионы. Нужно снова заселить город интеллигентными людьми, которые что-то делают: музыкантами, экономистами, художниками, банкирами. Кстати, и не только из России. Многие западные артисты и инвесторы хотели бы иметь здесь квартиры.

ELLE Вы предлагаете обновить кровь Петербурга?

БГ: Да, и на самом серьезном уровне. Если наш город - вторая столица, то пусть он ею и будет. А то в 30-е всех скосили, потом все вымерли, а потом заставили всех уехать. Нам нужны новые Бродские, новые все. Количество здоровой крови Петербурга находится около опасного нуля. Да, и кстати, сразу нужно прокладывать кабели для Интернета. Почему в Индии во время ремонта деревень сразу прокладывают кабели для Интернета? Необходимо заботиться о создании современной инфраструктуры. И делать это должен губернатор. А окупится все через пять лет.

ELLE А спальные районы представляются Вам органичными для города?

БГ: Они не очень органичны. К тому же скоро упадут, дома рухнут. Нужно, чтобы пришел хозяин, который мыслит на тысячу лет вперед. У меня есть свои мистические данные, которые говорят о том, что Петербург может стать очень хорошим местом. И работа идет. Но должна быть поддержка физическая. Укрепление почв, строительство красивых домов. Самое смешное - все выгодные места на северных берегах рек с окнами на юг у нас заняты тюрьмами. Снести все тюрьмы и построить дома! Кроме Петропавловки, ее можно благоустроить. Зато у Финского вокзала в освобожденном пространстве легко будет построить еще одну Английскую набережную.

ELLE Вы чаще называете город Ленинградом, реже - Петербургом...

БГ: Для меня нет разницы. Я родился в Ленинграде, и у меня было счастливое хрущевское детство. Вот Питером я не люблю его называть, так говорили солдаты Гражданской войны. И это не самый лучший период нашей истории. Вся чернь в России говорит "Питер". Но кроме черни есть же кто-то еще. Пока наше поколение не вымерло, город будет наполовину Петербургом, наполовину Ленинградом. Но я бы не хотел, чтобы он был Питером. Питер - это Выборгская сторона, роман Горького "Мать". Петербург Достоевского - почти то же самое, что Питер Максима Горького. Вот Пушкин писал про Петербург хорошо. Давайте брать пример с Пушкина, а не с Достоевского или Горького.

ELLE Вы высказали громадное количество революционных идей...

БГ: Да, особенно для одного интервью. Нужно, чтобы Путин занялся своим городом. У нас все делается очень медленно. Был я вчера на Витебском вокзале. Простите... это просто чудовищно. В Париже такой ремонт был бы сделан за три-четыре месяца. А у нас он длится уже больше четырех лет, и конца-краю не видно. А вокзал дико красивый.

ELLE Вы много ездите по России, авторитет нашего города по-прежнему высок?

БГ: Отношение хорошее, но за последние 20 лет все же сильно подпортилось. Высокий пиетет теряется потому, что уже нет той культуры, что была прежде. Но странники сюда по-прежнему стремятся. Все время появляются новые имена, особенно в музыкальном мире. На "Пушкинской, 10" ежедневно висят афиши о концертах четырехсот новых групп. У нас идет новая волна. Вот эту новую волну государство должно хватать и создавать условия для того, чтобы жизнь в Петербурге началась опять.

 

 

 

Интервью: Борис Гребенщиков о религии

 

Борис Гребенщиков: Я думаю, что у любого подростка некомфортность, неудовлетворенность своей жизнью и в сто раз больше жизнью родителей и окружающим миром есть всегда. Во мне это ощущение было заложено изначально, и меня с такой степенью доставала жизнь окружающего мира, что, когда мне было лет десять-двенадцать, я уже твердо знал, что настоящая жизнь должна быть совсем не такой, как то, что мы привыкли считать жизнью. «Ребята,— думал я, - на самом деле все не так, вы обманываете и себя, и меня». Выход я нашел в «Битлз».

Когда я услышал их музыку - это было в 64-м году, - меня буквально пробило. Из нее била ключом - даже не духовность, а реальная жизнь, настоящая энергия. Тогда я понял, что такое, выражаясь привычной мне теперь буддийской терминологией, чистая земля, то есть истинная жизнь, в отличие от достаточно загрязненной массой условностей иллюзии, которую мы обычно принимаем за жизнь. С тех пор у меня не было вопросов о том, что мне ближе всего, и просто нужно было найти ключи к тому, что есть в музыке. Ведь дело не в «Битлз», не в рок-н-ролле и не в гитарах, а в том, что за этим лежит. В том, что вызывает во мне ощущение искренности.

В.С: Сейчас вы уже достигли такой истинной жизни?

Б.Г.: Ни в коей степени, поскольку во мне еще достаточно своей собственной грязи, которой, чтобы вывезти, хватит на много грузовиков. Но при этом я очень твердо знаю, что настоящая часть меня, истинное «я», можно сказать, Будда или Христос во мне, - все время находится в правильном соотношении с миром, и мне нужно только подтянуть иллюзорную часть.

Как известно, когда Будда достиг состояния просветления, первое, что он сказал, было: «Господи, они же все Будды». У меня такое ощущение было с детства. Я не мог ручаться за всех, но по поводу себя знал, что со мной все в порядке. И всю оставшуюся жизнь через различные философские системы, религии - все, что попадалось мне от духов до кельтов, - я просто искал название и объяснение тому во мне, что «все в порядке».

В. С.: Почему все-таки в итоге вы пришли к буддизму?

Б.Г.: Я сразу сделаю оговорку, что слово «пришел» подразумевает, что я все время куда-то шел, а я никуда не шел. Я как сидел, так и сижу. Просто время от времени ко мне в руки попадает новый набор слов, который еще более точно объясняет все по поводу меня самого.

Когда я только учился писать песни, мне, естественно, было интересно, откуда они берутся. И то, что Харрисон со всей своей группой отправился в Индию, как бы было знаком, где нужно искать. Мы с друзьями начали раскапывать все, что было доступно: начиная с книг по индуизму, тогда еще на детском уровне, а затем до более серьезных вещей, большинство из которых было на английском языке (слава богу, читать я более или менее умел). Это был неосознанный процесс - ведь в мире вообще большинство вещей неосознанны. Половина песен, если не больше, у меня тоже неосознанна, но я как бы знал, что так надо. Спустя пятнадцать лет я понял, почему мне так было надо, и теперь получаю большое удовольствие от этого.

Например, когда в 78-м году мы делали обложку для нашего первого альбома «Все Братья-Сестры», я где-то увидел статую Будды и решил, что она обязательно должна быть в центре обложки. И мы сделали такую фотографию: два человеческих силуэта, а посередине статуя Будды. Я про это совсем забыл, а недавно увидел эту обложку и думаю: все нормально, все сложилось.

Реально первым для меня был дзэн буддизм. Не могу сказать, что очень понимал его, но сама идея была вроде совершенно ясна. Что касается дзэнской практики, естественно, мне было до неё далеко, и вместо этого был рок-н-ролл, что отчасти тоже дзэн буддизм. Кстати, так было всегда: любую духовную практику мне заменял рок-н-ролл до тех пор, пока мне не стало требоваться что-то еще.

В. С.: Какое место в вашей жизни занимает православие и почему вы от него ушли сейчас?

Б.Г.: Начиная приблизительно с 83-84-го года я серьезно открыл для себя православие и на какое-то время задвинул в угол свои остальные устремления. Я решил узнать, что это такое, а потом сравнивать. И был увлечен и до сих пор увлечен фантастической красотой православия и гармоничностью его в России.

Хотя, занимаясь православием, я не переставал изучать и другие вещи, в частности много магических техник. Но выяснилось, что они меня просто не интересуют. Прожив год в Нью-Йорке, год в Лондоне, я имел доступ к огромному количеству книг и пропустил через себя очень многое. Кроме того, у нас с женой есть очень близкая подруга - городская шаманка. Она познакомила меня с философией североамериканских индейцев, - она стала гидом во множестве важных для меня вещей, я даже от нее какие-то посвящения получал. Я не могу назвать себя чисто православным человеком, потому что я не могу позволить себе роскошь сказать, что я умный и правильный, а вы все ребята - дураки. Это то, что всегда возмущало меня в православии. То, чего нет ни в Новом Завете, ни в Писаниях первых святых. Только в процессе долгого врастания православия в жизнь, испытания его государственностью появилось то, чего никогда в нем не было: «Мы правы - все остальные не правы». Я могу подтвердить это сотней примеров из Евангелия, из деяний и писания апостолов. А это, по-моему, оскорбление самого себя и других. И я, честно говоря, всегда знал, что я больше рамок, в которые государственное православие меня загоняет насильно.

Однако я не могу сказать, что я ушел от православия или перерос его. Я думаю, что православие нельзя перерасти. Просто оно подходит для специфического типа людей, к которым принадлежит, наверное, большая часть русского народа. Получается так, что оно живет во мне, но мне нужно чуть более тонкое, более острое, более действенное оружие. Христианство, по моим личным ощущениям, - почему князь Владимир его и выбрал для России - устоялось потому, что история России очень заполнена насилием от момента принятия христианства до теперешнего времени. И в той форме, в какой мы его знаем, дает мощное утешение всем. А также дает возможность работать с людьми, которые несчастны и пострадали и которые самостоятельно делать ничего не будут. Им нужен внешний бог - внешний утешитель, к которому они смогут прибегать в любую минуту, чтобы он им реально помог. Православие дает этих утешителей, дает реальную помощь, дает полное утешение и надежду на избавление от страданий. Что касается святых, я не сомневаюсь, что то, в чем пребывал, скажем, святой Сергий или Серафим Саровский, есть чистая земля. Она и описывается так близко к ней, насколько возможно. Это лишь мои личные ощущения, подтвержденные определенным мистическим опытом. И у меня нет сомнения, что все святые наши потому и святые, что руководствовались этим. Я уверен, что вся эта святость, мощи - не слова, а существуют на самом деле. И они живы, общаются, помогают, дают все, что нужно в мире. Но путь отрешения от мира, путь аскезы с двадцатилетним затвором в монастыре - точно не для меня. Я все время входил в противоречие с этим. Мое существо требует каких-то вещей, которые выходят за рамки предписанного православием. У меня слишком много своих желаний, чтобы быть святым, слишком много вещей крайних, пограничных. Поэтому в итоге меня мои православные основы привели за ручку к Ваджраяне и передали с рук на руки, как ребенка. «Он хороший, но возьмите-ка его, потому что похоже, что он ваш». Я продолжаю испытывать глубочайшую любовь к православию, но знаю, что это не та система, которая может мне позволить выразить себя целиком. Мне недостаточно общего страдания.

В.С: Действительно, в буддизме основное место занимает концепция не страдания, а сострадания. В чем вы лично видите это сострадние для себя?

Б.Г.: Я много думал по этому поводу. В русском языке страдание и сострадание практически идентичные слова. Но в английском они совершенно различны. Сострадание - это сочувствие, то есть когда ты понимаешь, что у тебя природа такая же, как и у всех. И ты страдаешь, и они страдают, но вы не страдаете вместе, а можете посочувствовать друг другу, поделиться своим пониманием, любовью, чем-то таким еще. А в православии - культ страданий: ты страдаешь, я страдаю, мы все страдаем и будем страдать вместе, потому что тогда наша тяжелая доля приведет нас в конце концов в рай. И мы верим, что Христос приведет нас туда, - он и в самом деле приведет, но что делать, если меня не устраивает все время страдать. На самом деле я понимаю, что за этим стоит, но у меня немножко другой склад натуры: мне хочется не страдать, а работать. И сострадание в том, что у меня слишком много всего и я могу отдавать без ущерба для себя, много могу отдавать.

В. С.: А что это, чего много?

Б.Г.: Ощущение радости, покоя, полноты жизни. И у вас у всех, ребята, жизнь полная, только вот вы бы это поняли еще - вот как вам было бы хорошо. Я для этого и песни пою, через них у меня передается многое из того, что я хочу. Это то, что я могу. Все остальное у меня получается меньше, может, потому, что и не очень надо.

Кстати, кроме прочего, у меня есть критерий любой религии, будь то даосизм, каббала, - все, что угодно: «Судите дерево по плодам его». Иными словами, если человек занимается чем-то и при этом способен быть и светльм, и добрым, и энергичным, отчего всем вокруг него светло и хорошо, значит, эта практика работает, как бы она ни называлась, - хоть «Вуду». А если человек практикует то, что называется самыми светлыми именами, но при этом от него тяжело и легче никому не становится, он давит и никого не очищает, - тогда, простите, я буду искать что-то другое. Пока, судя по примеру Оле Нидала и других лам, о которых я слышал, Ваджраяна в этом смысле - безотказная вещь. Я не хочу никого обидеть, говоря, что одно плохо, другое хорошо. Любая практика так или иначе работает, но для меня лично подходит то, что приносит самому практикующему и всем, кто его окружает, чистую, ясную, позитивную энергию.

В. С.: Но ведь буддизм, как и православие, тоже религия со своими нормами и рамками. Что же все-таки вас так привлекает сейчас в нем?

Б.Г.: Буддизм - это система практик, которая исходит из того, что каждый из нас абсолютно просветлен, каждый из нас Будда, в каждом из нас есть все. Он не требует веры, он требует знания и работы с этим знанием и дает невероятное количество техник по работе с каждым отдельным аспектом своего собственного ума, сознанием других людей и сознанием всего мира. Все это - то, что меня целиком устраивает, и я потратил бы с удовольствием много тысяч жизней на овладение этим богатством. А пока я только кинулся в дверь, которую приоткрыл для меня Оле Нидал, и начал рыться в этой сокровищнице. Я говорю именно о Ваджраяне, поскольку мало знаком с другими ветвями буддизма.

Конечно, и помимо буддизма существует множество других практик по работе с сознанием, которые нередко объединяют термином «нью эйдж». Но весь нью эйдж, насколько я понял на своем опыте, привязан к личности человека, а личность - как раз то, что меня больше всего достает в каждом человеке и, главное, в самом себе. Я стараюсь сделать все, что я могу, чтобы со своей личностью покончить. Личность - это та клетка, которую мы надеваем на самого себя - на настоящего - для узнаваемости. Иными словами, со словом «я» связан весь набор ограничений наших ограничений, а Будда по определению не ограничен ничем. Поэтому, отождествляя себя с ним, а не со своим «я», можно многое в себе преодолеть и изменить к лучшему. Хотя у меня идет большая внутренняя борьба со всей, чисто восточной экзотикой буддизма, и мне, естественно, трудно представить себя в виде Будды. Но при этом я знаю, что эта система очень древняя, и как только я смогу преодолеть внешние экзотические вещи, внутри там все будет точно.

 

 

 

Интервью Б. Б. Гребенщикова

 

- Это очень непривычно для России, чтобы человек много лет в своем творчестве­ нес людям свет, оптимизм, в музыке преобладали радостные, жизнеутверждающие ноты. Как Вам удается сохранять оптимизм и душевное равновесие?

- Мне кажется, что именно такой музыкой и стоит заниматься. А как удаётся? Работа над собой: постепенно отбрасывать то, что в себе не нравится.

- Многие музыканты очень любят относить себя к разным направлениям (панки, рокеры, попса, джаз, фолк и т. п.), Вы – никогда. Это боязнь оказаться в стае или такое мироощущение?

- Это не боязнь, а констатация факта – мы и правда не помещаемся ни в один стиль. А в стаю люди сбиваются инстинктивно – от неуверенности. Но мы же все-таки не совсем животные. Зачем тогда быть в стае?

- Я недавно пересматривал альбом с фотографиями раннего «Аквариума». Юный отрок с «улыбкой фавна (или сатира)», если не ошибаюсь, таким вас увидел А. Вознесенский. Сейчас, Б. Б., Вы посолиднел и – роскошная лысина и борода. Но Ваши глаза остались, как 30, 20, 10 лет назад. На сколько вы себя ощущаете? Страшит ли вас старость?

- Не страшит – в каждом возрасте есть свои прекрасные стороны. А на сколько лет себя ощущаю – не знаю; встаю поутру и совершенно не думаю: «На сколько же я себя ощущаю»; чувствую, что живой – тем и доволен; остальное – досужие размышления, которые мне не слишком интересны. Менять свой возраст на другой не стал бы. Это моя ценность.

- Мне кажется, Вы удивительно гармоничный и цельный человек – как Вы этого достигли? Духовность­ Ваша естественная потребность или панацея, зависящая от каких-то внешних факторов?

- Я и правда не понимаю слова «духовность». Что оно значит? Есть вещи видимые, а есть невидимые, но не менее, а даже более реальные. Признавать их существование – вопрос простого здравого смысла. А гармония – это то, к чему стоит стремиться; вот я и пытаюсь.

- Занимаетесь ли Вы сейчас новыми переводами? (прим. Автора: Борис Гребенщиков уже перевел «Путеводитель по жизни и смерти» Чокьи Нима Ринпоче и «Катха Упанишады»­)

- Увы – вот сейчас на это просто нет времени. Записи, концерты и радиопередачи занимают 100% времени. Было бы время – перевел бы еще Упанишад.

- Почему до сих пор Вы продолжаете колесить по России?

- Мне нравится играть концерты. А, вдобавок к этому – так мы зарабатываем свой хлеб насущный, ибо записи денег не приносят, а скорее уносят.

- Возможно ли в Вашем творчестве продолжение уникального настроения, песен, что были написаны для «Русского альбома»?

- Сознательно повторятьс­я мне бы не хотелось – а в том, что придёт, у меня выбор небольшой. Что будет – то и будет; но лучше бы, чтобы это было что-то новое.

- Вы вероломный человек? Многие не могут понять ваши поступки, многих это раздражает. Вы обращаете внимание на мнение людей (близких или посторонних) при принятии решений?

- Делай, что должен и будь, что будет – вот долг истинного рыцаря (старинная песня).

- Никогда не слышал, чтобы Вы говорили о живописи. Расскажите о Ваших пристрастиях?

- Клод Монэ, Жерар Давид и Шишкин; и много остальных.

- Как Вы относитесь к православию? Чем оно стало для Вас?

- Чем и всегда было – прекрасной, светлой и чистой религией русского народа. Очень хорошо отношусь, несмотря на ряд перегибов на местах.

- Ваши отношения с алкоголем прекратились? Если нет – несколько советов для начинающих.

- Отношения прекрасные и уважительные; но в данный момент не пью алкоголь. Юноше, обдумывающему житьё порекомендую хорошие французские и итальянские вина и шотландское «сингл-молт» виски.

- Как Вы относитесь к творчеству коллег по сцене? Я слышал вы их не слушаете? Как Вам нравятся последние альбомы Максима Леонидова?

- Прекрасно отношусь и по возможности слушаю. Вопрос – кого называть «моими коллегами»? А Максима я очень люблю и песни его мне всегда нравились – он отличный мастер.

- Вы суеверны?

- Церковь справедливо осуждает суеверия.

- Б. Б., красота способна спасти мир?

- От чего его спасать? С миром все в полном порядке; а, если мы не можем заметить его красоты и совершенства, то у нас проблема. Поэтому красота – вернее, способность ее воспринимать – уже признанный показатель внутренней гармонии; а гармония позволяет видеть, что мир совершенен, дело только в нас. Хочешь изменить мир – измени сначала себя.

- Каково сегодня творческому человеку жить в России? Можно ли ему реализоваться, когда интерес большинства сограждан к культурным вопросам

утерян, а у оставшихся постепенно атрофируется? Почему «глохнут» люди? И нужна ли художнику аудитория, любящая его и ждущая от него новых свершений?

- В каждой стране и культуре мира – свои условия. Так же и в России. Чтобы оглохнуть – нужно внутреннее на это согласие. А просвещать людей надо.

Тогда многие могут заметить, что быть глухим и слепым необязательно и неинтересно. Что же до аудитории – конечно; нужна и необходима. Но, если ее нет - надо продолжать делать то, что считаешь нужным. Рано или поздно все встанет на место.

- Что Вы можете сказать сегодня о двух замечательных музыкантах: Александре Куссуле и Майке Науменко (Александр Куссуль – музыкант-виртуоз, скрипач («День Серебра», «Дети Декабря», «Дети стрел»), Май Науменко – поэт, лидер культовой группы «зоопарк»)?

- Могу сказать только, что очень любил и того, и другого. А для того, чтобы вспоминать, нужно сначала забыть – а я их не забываю.

- Данила Данилов ваш старый московский поклонник, не могли бы Вы передать ему личный привет. (прим. Автора: Однажды дорожка свела их пути вместе… после концерта, а потом развела… Данила – культовый персонаж московской рок-тусовки)

- Привет неизвестному мне Даниле!

- Возвращаясь к вопросу о возрасте. А разве каждого человека не страшит со взрослением приближение смерти? И как к этому относиться (естественно, если задумываться)?

- Не каждого страшит приближение смерти. Если быть стопроцентно уверенным, что Бога нет, тогда, наверное, можно было бы задуматься - а что дальше; а если Бог есть – тогда можно Ему довериться. В школу идти тоже было страшно; всегда страшновато входить в незнакомое – но можно ли этого бояться? Не стоит.

- Как Вы относитесь к Москве? Нет такой «питерской позиции»: Москва «второсортный» город?

- К Москве отношусь с любовью. Сравнивать Москву и Петербург не возьмусь – они совсем разные; и оба – первосортные.

- Нравится ли Вам «Евгений Онегин» А. С. Пушкина? Давно перечитывали Пушкина?

- Пушкин – гений, почти недоступный пониманию – первый и единственно совершенный поэт.

- Ваши предпочтения в русской литературе­? Чем, например, вас привлекает Пелевин, о котором Вы нередко упоминаете?

- Мои предпочтения известны – Акунин и Пелевин теперь; из более раннего с большим почтением отношусь к «Зоне» и «Заповеднику» Довлатова; до этого – бессмертная книга «Мастер и Маргарита». А книги Пелевина я люблю, в частности, за то, что при внешней фантасмагоричности, они стоят на очень здоровом фундаменте.

- Вы долго работаете с текстами? Очень часто у поэтов масса вариантов, черновиков. Вы пишите стихи «набело» или же долго работаете? Могли бы вспомнить, над каким стихом работа была наиболее напряженной?

- Некоторые песни пишутся сразу и без исправлений; но это – редкое и чудесное явление; Большая часть пишется на протяжении некоторого времени – от одного дня до десяти-пятнадцати лет. Но слова песни и стихи – совершенно разные вещи; стихи не нуждаются в мелодии и музыке: они самодостаточны, музыка их умаляет.

 

Любимое слово Бориса Гребенщикова - "абсолютно".

 

Это абсолютно естественно. Нынче он абсолютная величина, что абсолютно не требует доказательств и абсолютно невозможно опровергнуть.

Я абсолютно уверена, что регулярное слияние Мастера Бо "в пещере абсолюта" с "Абсолютом" в виде водки и абсолютом в виде духа абсолютно не влияет на его абсолютную репутацию и не мешает ему вести жизнь абсолютно нормального человека.

Правда, многие со мной абсолютно не согласны и даже уверяют, что все его творчество -- абсолютные понты. Чтобы их развенчать, я решила взять у БГ интервью, что оказалось абсолютно не сложно.

Позвонив накануне вечером по абсолютно реальному телефону и услышав: "Отделение милиции слушает", я абсолютно не удивилась, решив, что у Гребенщикова не только абсолютный слух, но и абсолютное чувство юмора.

"Здравствуйте, Борис Борисович!". -- "Интересно, почему это все звонят в отделение милиции, а спрашивают Бориса Борисовича? -- абсолютно искренне поинтересовались на том конце провода. -- Борис Борисович будет через час".

"На самом деле, за спиной журналистов я делаю деньги!"

-- Борис Борисович, вы по-прежнему единственный, кто одухотворяет русский рок. Олицетворяют то его многие, а вот одухотворяете только вы. Может, именно в этой духовной составляющей и заключается главное отличие когда-то нашего, теперь уже вашего рока, от ихнего?

-- (Долгая пауза). Вы задали мне вопрос... А ответа на него я не знаю... Давайте придумаем этот ответ вместе...

-- Давайте все-таки вы придумаете, а я послушаю.

-- Ну, во-первых, что такое рок? Была какая-то музыка, которая так называлась, но она стала очень немодной 15-20 лет назад. В России по старинке ее еще любят. Особенно в провинции. Но мне кажется, что эта музыка просто перестала быть актуальной. С другой стороны, существует жанр песни, который тыщу лет актуален и никуда уходить не собирается.

Я не думаю, что мы какой-то загадочный вымерший рок, под знамена которого так удобно становиться... Просто мы, то есть я, пишу песни, группа "Аквариум" их исполняет, придумывает музыку, играет, записывает и все остальное.

И с этой точки зрения песня не может не иметь духовной составляющей, поскольку без духа, как известно, тело мертво. Люди, которые пытаются сделать вид, что у них нет духа, ведут, по сути, жизнь ходячих мертвецов. Даже если у них при этом есть деньги и многое другое -- все равно это жизнь ходячих мертвецов, так как они не ощущают божественного счастья от того, чем занимаются.

-- А может, ходячие мертвецы и не догадываются о существовании божественного счастья?

-- Да! Но, понимаете, невежество никогда не служило оправданием! Незнание законов не освобождает от ответственности.

-- Вы чувствуете себя духовным вождем, причем уже не одного, а сразу нескольких поколений?

-- Если бы я это чувствовал, то давно ушел бы на пенсию. Дело в том, что в каждый момент времени есть определенное количество людей, которые называют вещи своими именами, живут по-человечески и могут об этом сказать. Если у меня это получается, слава Богу, но я никогда не ставил целью рекламировать свою точку зрения.

Просто пытаюсь стать лучше и интереснее для самого себя в процессе познания своей жизни. При этом все, что я делаю, абсолютно несерьезно! Положение абсолютно несерьезное! Я не умею писать серьезные песни, не умею серьезно относиться к жизни... В жизни нет ничего, к чему стоит относиться серьезно.

-- Мне, как человеку, серьезно относящемуся к жизни, отчего-то кажется, что вы правы. Начав всерьез воспринимать себя, тут же перестаешь быть интересным для других.

-- Я боюсь, что всегда существовала такая проблема с человеческой психологией. Как только человек относится к себе серьезно, он теряет контакт с жизнью, и жизнь утрачивает к нему интерес.

-- Борис Борисович, есть такие люди, и их достаточно много, которые полагают, что ваша жизненная философия -- это такая развеселая игра...

--...а на самом деле, за спиной журналистов я делаю деньги! Вкладываю их в недвижимость! Скупаю дома, дачи!..

- И все-таки почему этим людям так кажется?

-- А вы знаете, я целиком их поддерживаю. Чем больше народу будет так думать, тем мне спокойнее. Если у меня и был период мессианства, то он прошел очень давно. Сейчас у меня нет учения, нет учителя, нет учеников... У меня нет ничего. (Задумчиво). И даже религии у меня нет.

-- Как это у вас нет учителя? А как же далай-лама, аватар Сатья Саи Баба? Наверняка были и другие божественные воплощения...

-- Есть огромное количество людей, огромное (!), бесконечное количество людей, у которых я чему-то учился и продолжаю учиться. Их действительно очень много! Но одного учителя у меня нет. Я учусь у всех.

"Когда я кошу траву, то кошу ее от всего сердца в любом случае"

-- Как человеку творческому, а поэтому безбрежному, вам не тесно в рамках разнообразных учений и духовных практик?

-- Поскольку я ничего не практикую, мне не тесно. Бог един, и, чтобы убедиться в его существовании, мне не нужно к нему приходить через какую-нибудь религию.

-- А зачем вам было нужно играть зеркало русской революции Льва Толстого в фильме Тихомирова? Более антагонистичной вам фигуры, нежели Лев Николаевич, представить трудно.

-- Значит, так! Объясню как на духу! Мой старинный приятель митек Витя Тихомиров еще в 70-80-е годы по дороге в мастерскую любил заходить ко мне и читать свои новые рассказы, а я поил его чаем. Эти отношения продолжаются, хотя теперь он не заходит в гости, потому что я не живу по дороге в мастерскую, а у него появилась машина...

Тем не менее он продолжает ко мне очень нежно относиться. Я тоже. Время от времени -- раз в три, четыре, пять лет -- Тихомиров пристает ко мне с требованием сняться у него в фильме, или сочинить музыку, или написать предисловие, или сделать что-то еще. Я для приличия поотнекиваюсь-поотнекиваюсь, а потом, когда он совсем с ножом к горлу подступает, соглашаюсь.

Он давно собирался снять меня в своей серии фильмов о ведущих людях Петербурга, которая называется "Громкие имена". Мне деваться некуда. Говорю ему: "Покажи, что ты снимаешь, и я подумаю". Он показал. Я решил не пробовать. Но в конце концов он меня все-таки уломал.

-- Сколь трудным было вживание в образ глыбы и матерого человечища?

-- Прекрасным летним утром, в шесть часов, я погрузился в машину и поехал в деревню, где Тихомиров все это снимает. По дороге, засыпая на скорости 120 километров в час, едва не врезался во встречную машину, потому что все время съезжал влево. В шесть часов утра я обычно еще сплю. Но доехал. Бог меня сохранил...

-- Выезд в деревню для "Льва Толстого" оказался самым тяжелым испытанием?

-- В общем, да. Когда я, наконец, приехал, меня два часа гримировали, а я в это время спал. После чего, повинуясь указаниям режиссера, ходил, косил, молотил, лежал у лужи лицом вверх, лицом вниз и пел, сидя в бане. Затем сел в машину и уехал.

-- Вы, что ли, Борис Борисович, совершенно не вк